Путь к алтарю

      Зоя проснулась минут через двадцать. Сон, казалось, полностью прошел, и молодая женщина просто лежала, смотря в потолок.       «Она меня осуждает? — думала Зоя. — Или нет? Сама ведь рассказывала, как делать так, чтобы детей не было… Или рассказывала, догадываясь, что все равно это произойдет?»       Однако возможное осуждение, которое казалось более чем логичным, не пугало так сильно, как перспектива снова быть «примерно наказанной». Постоянно мысленно возвращаясь к тому, казалось бы, давнишнему случаю, когда Эльвира Марковна побила ее линейкой по рукам, Зоя больше всего боялась, что за такое аморальное поведение ее будут бить не линейкой и не по рукам.       «Но я ведь уже взрослая женщина, вдова… — подумала Зоя. — Вроде как Володечки не стало, Геллер меня больше и не била, только пугала… Эх, казалось бы, совсем недавно это было, а уже так давно нет с нами Володи…»       Возможно, Зоя пролежала бы еще какое-то время, вспоминая супруга или оттягивая неизбежный разговор, однако пить захотелось настолько, что она встала и прошла на кухню.       Зоя налила в стакан воды, залпом выпила его, налила снова, выпила уже гораздо медленнее. Молодая женщина поставила стакан на стол и увидела, что на кухню входит Эльвира Марковна и закрывает за собой дверь.       — Зоя, проснулась? — спросила женщина.       — Да, вроде бы отдохнула, — ответила Зоя.       — Зоенька, деточка… — как будто подбирая слова, начала Эльвира Марковна. — Не то, чтобы я против, я прекрасно понимаю тебя… И про выпить, и про кавалера, но свет может считать совершенно иначе.       — Матушка, я же не светская леди, — произнесла Зоя. — А просто нигилистка. А чьей вдовой меня называют, вы и без того знаете.       — Время идет, все потихоньку забывается, приходят новые люди, уходят старые, — сказала Эльвира Марковна. — А по состоянию на сегодняшний день и час ты, Зоя, просто вдова, которая слишком много позволяет своим поклонникам.       — Спросить Сашу, чем я занималась — она, без всякого сомнения, скажет, что мама каталась с горок, поэтому пришла в таком виде и устала, — ответила Зоя. — Может быть, даже обидится, что мама каталась с горок без нее.       — Так это ребенок, — уточнила Эльвира Марковна.       — С учетом моей репутации в свете, и там могут решить, что я каталась на санках с горок, — произнесла Зоя.       — Для дочерей пример не самый лучший, — продолжила Эльвира Марковна. — То был один человек, который дарил плюшевых медведей, гулял и говорил, что скоро обвенчается с их мамой. Второй дома был. Третий вроде бы не был. Теперь и четвертого можешь привести домой и познакомить с детьми, я же тебя знаю…       — Как раз пусть дочери видят, что мать не выходит замуж за первого встречного и, когда придет их время, тоже не выходят замуж за первого встречного, а повыбирают, — ответила Зоя. Вдруг подумав, что под первым встречным свекровь может понять Владимира, молодая женщина уточнила. — Я вот своему первому встречному отказала в свое время и вполне счастлива.       — И вышла замуж за второго встречного, — вздохнула Эльвира Марковна.       — И прожила в счастье и любви столько, сколько было отмерено свыше, — произнесла Зоя. — Матушка, Володечка — это тот, кого мне не забыть никогда!       — И все же, Зоя, будь осторожна, — ответила Эльвира Марковна. — Не забывай ни о репутации в свете, ни о том, что далеко не каждый мужчина, узнав, что станет отцом, будет готов тотчас же обвенчаться.       — Об осторожности вы мне не раз говорили и все объясняли, — сказала Зоя. — Я помню.       На следующий день Зоя рассказывала Асе о прошедшем свидании. Ася внимательно слушала рассказ подруги и периодически комментировала, не в силах сдержать изумления.       — Подожди, Зойка… — едва дослушав до конца, произнесла Ася. — То есть, ты, по сути, призналась свекровке в разврате, а она тебя даже не обругала?       — Спасибо, Агнесса, что вы сказали слово «разврат», а не другое, ваше любимое, — ответила Зоя. — Да, я боялась, очень боялась, что Геллер побьет меня за такое. Но она, если уж на то пошло, даже не обругала. Только сказала, что в свете за такое осудят.       — Да пошел этот свет куда-нибудь подальше! — воскликнула Ася. — Тебе не света бояться надо, а переживать, чтобы родители учениц не узнали о твоих похождениях. С учетом выбора кавалеров это не так уж и просто. То жандарм, то прокурор… У вас же в гимназии не только и не столько дети революционеров учатся, а и дети обычных людей, которые хотят, чтобы их дочерей учили в полной мере, а не абы как, в том числе и полиция с жандармерией и судом.       — Из жандармерии была только одна, и та подсадная, — не очень радостно уточнила Зоя.       — Зато из полиции и из суда не подсадные, — ответила Ася. — Зойка, а из жандармерии у тебя Филатов, который, как известно, в женихах у Елены Филипповны ходит.       — Пусть ходит, может, выйдет замуж и уволится, — произнесла Зоя.       — И чем же тебе Елена Филипповна не нравится? — спросила Ася. — Сашу обижает?       — Нет, Сашу не обижает, Саша поняла, как нужно себя вести, — ответила Зоя. — Но она устроила примерно то же самое, что устраивают в министерских гимназиях. С крамолой, в том числе и надуманной, активно борется. Вот подрастет Саша и все, будет так же страдать в гимназии, как я или ты в свое время. Сейчас она еще маленькая для крамолы, разве что может сказать, что будет женщиной-врачом.       — Пусть говорит, что станет фельдшерицей, — предложила Ася.       — Еще я не рушила мечты дочери ради какой-то непонятной затеи, — ответила Зоя. — Захочет — пойдет вольнослушательницей, получит потом справку. В больницу не возьмут, а если захочет так себе зарабатывать на жизнь — никто эту справку и не попросит. Вот ты спрашивала хоть раз документ у акушерки, которая к тебе приходила на роды?       — Нет, — сказала Ася. — Но если бы что-то пошло не так, это бы и без документа всплыло. Видно же, умеет человек принимать роды или нет.       — Вот никто и не спрашивает, — подтвердила Зоя. — Ни у акушерок, ни у врачей. Потому что никому это не надо.       — А как дела у Саши с пением? — спросила Ася.       — Занимается с учителем, но ни особого желания не видно, ни успехов, — ответила Зоя. — Я ее как-то раз спросила, не хочется ли оставить занятия, Саша сказала, что не хочет. Может, просто постеснялась — ее же идея была.       — Если бы и вправду хотела — не стала бы стесняться, — сказала Ася. — А так, видать, ей что эти занятия, что Закон Божий.       — Ты будешь смеяться, но отец Владимир хвалит Сашу, — произнесла Зоя. — Просто для нее эти уроки — как будто уроки сказок. Рассказывают какие-то легенды, поют странные песни, обсуждают интересные случаи — что же тут не быть примерной ученицей?       — Некоторые не горят желанием учить этот предмет, — рассмеялась Ася. — А какую последнюю притчу отец Владимир придумал для учениц?       — По-моему, все ту же самую переделывает на разные лады: в этот раз первоклассница вместо уроков пошла в поле погулять, но заблудилась — вот тебе и Божья кара, причем прямо сразу, без задержек, — ответила Зоя.       — Я все ту самую притчу про содомиток, вопрос на небеса, стоит ли сегодня грешить, и сломанную ногу забыть не могу, — все смеялась Ася. — Лучше этой ему вряд ли удастся что-нибудь придумать.       Зоя сразу же вспомнила Глашу и спросила:       — Агнесса, я понимаю вашу позицию, вы скажете, что Глашку не стоило отчислять вообще… Но все же: когда ее принимать обратно на учебу?       — Может, хотя бы подождешь, чтобы она сама попросилась обратно? — предложила Ася.       — Она уже просилась, я отказала, — вздохнула Зоя.       — Если и вправду захочет учиться, второй раз придет, — ответила Ася. — Или попросит мать сходить и уже ее просить.       — Аська… — вдруг сказала Зоя. — Я не хочу такое говорить вслух, это нехорошо и грешно…       — Зоя Михайловна, вы столько нагрешили, что вряд ли сможете меня сейчас удивить, — произнесла Ася.       — Я больше Геллер своей матерью чувствую, чем маму с папой родителями, — ответила Зоя.       — Оно и неудивительно, — сказала Ася. — Ты от родителей уехала рано, воспитывали тебя, как и положено в дворянской семье — держали неподалеку от себя, но не совсем рядом. А Геллер мещанка по рождению, да и у нее дочь в свое время умерла, примерно твоя ровесница… Ты с Геллер какое-то время почти что как дочь жила, сейчас она твоей партнершей по делу стала — у кого вторая доля в мануфактуре? Рабочие классы: да, не то, что ты хотела, ты больше за цареубийство, но марксисты ближе к народовольцам, чем просто монархисты.       — Агнесса, я не за цареубийство, я за то, чтобы царь в кандалах пешком пошел на каторгу в забайкальские рудники! — воскликнула Зоя.       — Хорошо-хорошо, моя юная начальница, пусть идет пешком в рудники, я не против, — ответила Ася.       — Аська, а что мои родители думают о Глашке? — спросила Зоя. — И знают ли что-то вообще?       — Про Глашку, я думаю, только ленивый не знает, — сказала Ася. — Скандал, да и процесс, был очень громким. Вот только не обсуждали они эту тему. Вернее, обсуждали в стиле: «Ту девицу, которая пошла на примирение с потерпевшим, все-таки осудили» и «Да, я слышала».       — А Севастьян что-нибудь тебе говорил? — продолжила Зоя.       — Севастьян, между прочим, твой брат, могла бы и сама спросить, — ответила Ася. — Почему не спрашиваешь, раз так интересно?       — К слову не приходится, а специально как-то не хочется, — сказала Зоя.       — Севастьян говорил, что не одобряет ни последний поступок Филатова, когда он донес, ни Глашку, когда ту черти понесли стрелять, — произнесла Ася. — Насчет приговора говорил, что достаточно жестко вышло, особенно если учесть, что домашнего ареста быть не могло, но по закону все еще жестче должно было быть. Тебя хвалил, говорил, что ты достойно в суде выступала, прямо как будто с дипломом.       — Это я от Севастьяна и в глаза слышала, — улыбнулась Зоя. — И от родителей. Сказали, что хоть где-то эти годы обучения приходились, а то просто блажь была — платить просто так за мою учебу. Ну это папа говорил, как ты уже сама могла догадаться.       Молодая женщина подумала и спросила:       — А вы, Агнесса, что думаете на тему Глаши? И ее последнего приговора?       — По закону — среднегуманно, по справедливости — не очень, — ответила Ася. — Позицию Машуньки, когда она заявила, что дочь якобы не дворянка, и понимаю умом, и не разделяю сердцем — это было достаточно жестоко. Севастьян не разделяет уже по другой причине — считает это унижением дворянской чести.       — Аська, мне было не по себе предлагать такое Машуньке, — вздохнула Зоя. — Но какая цель была? Не допустить, чтобы Глашка пять месяцев провела среди всякого сброда, вдали от людей, от солнечного света… Я не допустила, посоветовала матери один из выходов. Дальше решение было за ней.       — И вправду, как говорится, мать посчитала бы нужным — и дома так же бы отодрала, если бы сердце не дрогнуло, — произнесла Ася.       Зоя на какое-то время замолчала, а потом углубилась в свои дела. Ася уже хотела было уходить, как дверь открылась.       — Мадам, прошу прощения, — в кабинет вошла Глаша.       — Вы по какому вопросу, мадемуазель Гусельникова? — спросила Зоя, прекрасно догадываясь, каким будет ответ.       — Мадам, — на глаза Глаши навернулись слезы. — То, как меня унизили в тюрьме, знают все. То, как меня унизила мама, знает уже половина города.       — Вы о чем? — спросила Зоя, не до конца понимая, о чем идет речь.       — Мама меня отправила торговать в лавку, — произнесла Глаша. — Моя дворянская честь была дважды попрана.       — Если бы вы убили человека, мадемуазель Гусельникова, то дворянства бы вас лишили уже по суду, — не выдержала Зоя. — Поздно думаете о дворянской чести.       — Мадам, вы никогда не торговали, вы не понимаете, насколько это позорно! — воскликнула Глаша. — На тебя смотрят и явно думают: «Вот, вырядилась, будто благородная, а сама строит из себя черт знает кого!»       — Это исключительно ваши умоизмышления, — ответила Зоя.       — Да даже если и мои умоизмышления! — воскликнула Глаша. — Меня, пусть даже несколько раз оступившуюся, толкают в пропасть и дальше, никто не хочет подать руку помощи, как предписывает нам Священное Писание!       — Ой, да чего только нет в этом Священном Писании! — не выдержала Зоя. — И родителей там сказано, что нужно уважать, и убивать грешно…       — Мадам… — губы Глаши задрожали. — Пожалуйста, дайте мне последний шанс! Вы увидите, что не пожалеете об этом!       — Хорошо, мадемуазель Гусельникова, — подумав, сказала Зоя. — Я вас приму на учебу обратно. Но если, не приведи Господь, до конца учебного года что-то произойдет достаточно серьезное, то отчислю вас навсегда и с волчьим билетом.       — Спасибо большое, мадам, — ответила Глаша и вышла в коридор.       — Зойка, твой язык — твой враг, — произнесла опешившая Ася. — Ты же понимаешь, что слова, данные другим, нужно держать, а если ты дала слово как начальница заведения — то ответственность в разы выше!       — Во-первых, Агнесса, срок дан до конца учебного года, — начала перечислять Зоя. — Во-вторых, по мнению Геллер, отчисление из этой гимназии — уже почти что с волчьим билетом. Из частных просто так не отчисляют. В-третьих, а это вытекает из второго, биографию Глаши знают многие, поэтому ее вряд ли куда-то еще возьмут на учебу. А то, что я с девочкой неласково говорила — сама виновата. С ее послужным списочком иначе говорить было бы несколько странно.       — Ну хоть взяла обратно — уже хорошо, — вздохнула Ася.