Путь к алтарю

      Машунька не знала, что произошло вчера вечером. Сарвиков, подгадав возможность встретиться с Филатовым наедине, спросил его:       — Дмитрий, зачем же вы взяли с собой и дочь с ее матерью?       — Сами пришли, Евгений Викторович, — ответил Филатов.       — Пришли сами — и черт с ними, — махнул рукой Сарвиков. — Видели, как дочь вас позорит? Лучше бы вы ее как дочь не представляли, пусть бы все и дальше Дмитрия Гусельникова пытались вспомнить.       — А что произошло? — спросил Дмитрий. — Ест, будто бродяга?       — Не вглядываюсь, кто и как ест, — ответил Сарвиков. — Благородная барышня напилась и поет террористические гимны.       — Евгений Викторович, так давайте же завтра же дело оформим и пусть ее осудят! — воскликнул Дмитрий. — Да даже если дело Асадчему попадет, он к ней снисходителен не будет — чем-то пришлась юная революционерка не по душе. А Варнецкий, может, и на каторгу отправит. Разумеется, если следствие будет проведено на достойном уровне, если доказательная база будет крепка.       — Дмитрий, я вправе иметь к вам претензии, что вы привели вот это недоразумение ко мне домой, — произнес Сарвиков. — Не буду, потому что вы это не приводили. Но сделать так, чтобы моя фамилия, мой дом, мой прием фигурировали в политическом деле — увольте! Не позволю.       — Ей мать слова не скажет, — ответил Дмитрий. — А мне воспитать не даст.       — Единственное, что могу позволить, это обеспечить завтра явку матери и дочери в жандармерию, — сказал Сарвиков. — Я побеседую с матерью, вы воспитаете дочь. Если кто-то будет возмущаться, что жандармерия позволяет рукоприкладство — уточним, что здесь речь идет исключительно о семейно-родственных отношениях и, не побоюсь такого слова, обязанности родителей заниматься воспитанием детей. Дмитрий, вроде бы, мадемуазель к другим гостям заявилась! Едва тех убедил забыть обо всем — теперь этих убеждать!       Дмитрий с Сарвиковым пришли в бальную залу, где Глаша, подойдя к гостям, снова сказала: «Не хотите ли услышать правильную песню», а потом запела:       — Смело, друзья, не теряйте бодрость…       Девушка увидела Филатова и оборвала пение на полуслове. Буквально исчезая из поля зрения подошедших к ней людей, Глаша краем уха услышала, что Сарвиков убеждает всех не обращать внимания на слова не очень умной юной барышни.       Среди других гостей удалось раствориться. Перебросившись с кем-то парой слов, Глаша была ангажирована на очередной танец и вскоре забыла о произошедшем.       Едва мать пригласили в кабинет Сарвикова для беседы, Глашу завели в другой кабинет. Увидев Филатова, девушка побледнела.       — Не намерена беседовать, — произнесла Глаша.       — Точно так же не намерен беседовать, — ответил мужчина.       Глаша развернулась, чтобы выйти, однако сразу же была схвачена за руку Филатовым. Девушка дернулась, чтобы вырваться, но ей это не удалось. Филатов заломил Глаше обе руки, прижал ногой к полу, взял принесенную из дома плеть и начал избивать дочь.       Глаша, сразу же вспомнив обещание не встать неделю, донельзя испугалась. В голове была только одна мысль: надо как-то бежать. Однако это представлялось невозможным. Понимая, что в своих обещаниях Филатов не преувеличивал, Глаша все пыталась придумать, как ей освободиться, но никак не могла.       Через какое-то время Филатов перестал придерживать Глашу ногой. Сперва девушка не поняла, насколько ей повезло, а потом, собравшись с силами, резко встала и, увидев лежащий на столе нож для бумаги, с размаху всадила в грудь Филатова. Не ожидавший нападения мужчина вскрикнул, буквально через мгновение в кабинете появился сослуживец.       — Нож не вынимай, — на всякий случай сказал он Филатову.       Донельзя напуганная Машунька вбежала в кабинет и увидела, что Глаша почти что без чувств лежит на полу.       — Врача! — крикнула Машунька. — И полицию.       — И даже не будете пытаться изворачивать дело в политическое? — усмехнулся кто-то.       — Здесь аффект и самооборона, — произнесла Машунька и взволнованно потормошила дочь. — Глашка, живая?       — Он защищался и ручку ножа сломал, она какая-то хлипенькая была, — прошептала Глаша.       — Глашка, запомни: это аффект и самооборона, — повторила Машунька. — Сейчас полиция это подтвердит.       — Сильное душевное волнение — это все равно обвинительный приговор, — раздался голос из коридора.       — Глашка, это самооборона, — еще раз сказала Машунька. — Самооборона, которая присуща каждому живому существу.       Врач и полиция прибыли скоро. По настоянию врача Глашу допрашивали в больнице — больше переживая за судьбу малолетней то ли убийцы, то ли просто преступницы, чем и вправду опасаясь за ее здоровье, пожилой мужчина написал медицинское заключение с куда более серьезными повреждениями, нежели были на самом деле. Аффект тоже был задокументирован.       Филатов практически не пострадал. Неглубокий порез, нанесенный возле области сердца, даже не пришлось зашивать. Памятуя о своем прошлом ранении и желая предстать перед следователем из полиции полноценной жертвой, Филатов сразу же направился домой в постель, где наслаждался сочувственными репликами Софи, которая, на этот раз, сочувствовала только ему, а не обидчице.       — Каковы перспективы дела? — взволнованно спросила Машунька следователя.       — Подавайте первыми гражданский иск, — ответил мужчина. — Пусть ответчик доказывает, что ничего вам не должен, чем вы будете доказывать, что дочь не виновата. Там же такое заключение врача, что это явные избиения… И доказательства есть: одежда в крови, плеть в крови…       — Может, лучше уголовное дело? — предложила Машунька.       — Лучше не выводите дело в уголовную плоскость, лучше, если что, в гражданской нападать и отбиваться, — произнес следователь. — Даже если ничего не получится, вам лучше будет деньгами откупиться, нежели биться за свободу дочери.       — И то правда, — вздохнула женщина.