Конец света – веселись!

Хэнкок был порядочно пьян, надышался винта и наглотался ментатов. Не то чтобы для такого разгула был повод – просто обычный вечер в Старом Капитолии. Закинув облаченную в высокий старомодный сапог ногу на спинку красного, побитого молью дивана, пружины которого ощутимо упирались в лопатки, мэр Добрососедства флегматично уставился на полудохлый вентилятор. Тот занимался откровенным саботажем: исправно крутился, но совершенно не разгонял затхлый воздух полутемного кабинета, но на плавные движения его лопастей можно было порядочно залипнуть – когда падаешь на приход, такие вещи завораживают. – Народ волнуется, – голос Фаренгейт с другого дивана, стоявшего напротив через низкий журнальный столик, звучал как из жестяной бочки. – Опять все говорят об Институте. Какого-то бродягу чуть не пришили прямо у нашего крыльца – решили, что тот синт, а мужик просто был под глюконавтом. Хэнкоку надоело наблюдать за обструкцией вентилятора, и он натянул на глаза треуголку, лениво отгораживаясь от порядком доставшей его проблемы. Страх перед Институтом и его машинами, как две капли воды похожими на людей – эта зараза из Даймонд-Сити добралась до Добрососедства с большим опозданием, но уже успела навести шороху. Хэнкок ненавидел, когда это делает кто-то, кроме него. – Беднягу спасли? – глухо донеслось из-под треуголки. Что-то металлическое и увесистое тяжело проскребло по полу – это Фар подтянула ближе свой любимый «Испепелитель», чтобы в очередной раз отполировать его и без того безупречный ствол. – Наши парни успели вовремя, – ответила она. – Но с этими волнениями надо что-то делать, Хэнкок. Он вздохнул, погрузил затуманенный взгляд в непроницаемую тьму внутри головного убора. – Давно что-то я не толкал речей. Фаренгейт редко давала советы, но если снизошла до этого, стоит прислушаться. Водрузив треуголку обратно на голову, Хэнкок принял вертикальное положение, пошарил по столу в поисках сигарет, затерявшихся среди пустых бутылок, коробочек из-под ментатов и прочих угощений, что копились неделями, пока мэру это не надоедало и он не приказывал кому-то убрать этот мусор. Пачка обнаружилась под столом. Он вытянул сигарету, зажал зубами фильтр и буднично чиркнул зажигалкой о бедро. Подруга равнодушно наблюдала за его движениями, явно оценивая, готов ли он в таком состоянии выступать перед толпой. Даже обидно – лучшие слова идут в голову именно под кайфом, а сегодня микс препаратов был подобран идеально для такого момента. Мэр поднялся, поправил лацканы алого сюртука и синего камзола, одернул торчащие из-под него края светлых рукавов, двумя пальцами приподнял треуголку, и сверкнул на Фар улыбкой, даже обаятельной, в какой-то мере. – Как я выгляжу? – поинтересовался он у подруги, хотя этот вопрос его не заботил: когда ты гуль, рассчитывать можно только на свою природную харизму и созданный тобой образ. Уголок ее губы едва заметно приподнялся в неком подобии едкой ухмылки. – Как гуль в нелепом кафтане, – бросила Фаренгейт привычную фразу и встала следом, тяжело поднимая миниган. Любимая игрушка в ее сильных руках дополняла ее внешность закованного в железо рейдера, предпочитавшего вонючим лагерям на Пустошах все блага цивилизации. Они вышли на балкон вместе, как делали всегда: мэр Добрососедства и его верная телохранительница – нет одного без другой. Вечерний ветер грустно волочил по земле жухлую листву, вздыбил висящий на балюстраде второго этажа Старого Капитолия полукруглый музейный бело-сине-красный флаг, уже выцветший, но все еще отражающий дух свободы, которым дышал этот город. – Эй, народ, все сюда! Давайте-ка с вами побазарим! Голос Хэнкока, хриплый, чаще лишенный всякого тонального окраса, эхом разнесся по темным, узким улочкам Добрососедства. Однажды он понял, что важно не то, насколько громко ты кричишь – значение имеют лишь эмоции, которые ты вкладываешь в свои слова, а для этого нужно самому верить в них. Всё остальное – пустой треп и бравада. Он ждал, но не очень долго – народ любил его выступления. Постепенно под россыпью фонариков, развешанных над площадью перед «Третьим рельсом», стали собираться люди, и вот – под балконом образовалась большая толпа. Хэнкок примечал знакомые лица, с каждым устанавливал зрительный контакт. Его люди не должны забывать: быть лично знакомым с мэром – это привилегия, но он знает, где тебя найти, если вздумаешь перейти ему дорогу. – Я знаю, что вы все заняты своими делами. Но я хочу, чтобы вы не забывали о главном. Хэй, Дейзи! Он разглядел знакомое лицо торговки с местного рынка – отличный вариант, чтобы показать, что мэр «свой парень». Внешне они были похожи – радиация уравнивает, искажает собственные черты лица, стирает их вместе со старой кожей. – Рад тебя видеть! Как поживает моя любимая девочка? – поинтересовался Хэнкок, подчеркивая тот факт, что младше ее больше чем на двести лет. – Я слышал, что ты гуляешь под руку с Маровски. – Пусть гуляет со своей рукой сам! – задорно парировала Дейзи, и зрители взорвались от хохота: высокомерного номинального владельца «Рэксфорда» недолюбливали. – Ладно-ладно, – Хэнкок подождал, пока стихнет смех. – Мы ушли от темы. Что я там говорил? Так вот: самое главное. Я знаю, что тут недавно случилось. Бедный парень просто хотел приятно провести вечерок, а вы уже решили, будто он синт? Вот что я вам скажу: мы, фрики, должны держаться вместе, и лучший способ сохранить нашу теплую дружбу – не позволять никому и ничему устраивать между нами раздрай. Улавливаете? – Да, режь правду-матку, Хэнкок! – воинственно крикнул один из гангстеров, что работал в Старом Капитолии и явно мечтал о прибавке. – Кто же в нашем большом и дружелюбном Содружестве хочет натравить нас друг на друга? Что за извращенное, злобное чудовище желает зла нашему миролюбивому сообществу? – Институт! – вразнобой закричали слушатели, словно им за правильный ответ могли поставить хорошую оценку. Впрочем, примерно так и было. – Верно! – похвалил Хэнкок. – Вот ты – ты сказал первый. Потом подойди ко мне. Тебе полагается премиальная доза винта! Толпа заголосила, зааплодировала. Для счастья им нужно было не так уж много, а если сравнить городок с чистеньким Даймонд-Сити и его холеными жителями, то и вовсе практически ничего. Хэнкок сделал паузу, пощупал возникшее среди горожан напряжение. Тишина помогает зрителю настроиться на нужный лад, а потом бери его готовенького и вкладывай нужные истины в голову. – Институт – вот наш настоящий враг. Не рейдеры, не супермутанты и даже не эти кретины из Даймонд-Сити. Мы должны дать Институту отпор, и единственный способ сделать это – держаться вместе. Они не могут контролировать нас, если мы их не боимся. Ну-ка, кто боится Института? – Не мы! Вот, уже другой настрой. Однажды Хэнкок уже наблюдал это: забитые, загнанные в угол люди вдруг перестали бояться, и в этот миг он был одним из них, равно как и сейчас. – И в какой из городов Содружества Институту лучше не соваться? – В Добрососедство! – Я хочу, чтобы в там знали – в Добрососедство им путь заказан. Я не позволю тут никого заменить на синта. Этот город создан людьми и для людей! Последнюю фразу он выкрикнул вместе со всеми так громко, как позволили голосовые связки, и вскинул вверх руку, зажатую в кулак. Стоя на балконе под золотым циферблатом навсегда замерших часов Старого Капитолия, он отдавал этому городу всю энергию и сторицей получал обратно. Хор гудящих голосов начал слабеть, когда толпа стала рассасываться, а Хэнкок нырнул обратно в свое логово крайне довольный собой. – Как оно на этот раз? – поинтересовался он у Фар, одергивая отвороты красного сюртука. – Неплохо, – та запустила пятерню в челку и расслабленно опустила плечи. – Какое-то время будет работать. Жизнь такова, что едва происходит что-то хорошее, как из-за угла тут же прилетает кирпич и шарахает тебя по голове. Хэнкок в очередной раз убедился в этом, когда увидел одного из своих дружинников, что обычно присматривал за подходами к Добрососедству. И каково было мэру, обещавшему своим жителям, что в его городе никогда не окажется синтов, услышать нечто вроде: – Неподалеку от ворот видели Валентайна. *** Как таковой проблемой Валентайн не был. Удивительным образом он уживался с жителями и Добрососедства, и Даймонд-Сити, а от праведного народного гнева его спасало именно то, что он был синтом, но скрыть этого не мог. Куда проще смириться с тем, что рядом с тобой живет робот, что и выглядит как робот, чем подозревать своих супругу или соседа, которых Институт мог заменить на копию, точную до последней ямочки на щеке. Странным был тот факт, что Ник был не один, а в составе трио: вместе с ним в Добрососедство явились женщина и собака. Во владения Хэнкока никто не смог бы войти без его ведома, а эти трое еще и решили одну надоевшую проблему: прикончили парочку рейдеров, которые повадились околачиваться у стен города, выискивая слабые места в обороне. Всё руки не доходили разобраться с ними самому. Как всякий добропорядочный мэр, Хэнкок вышел встречать новеньких, но немного опоздал – надо же было напоследок опрокинуть в себя остатки довоенного бурбона. Оказалось, виски пить все-таки не стоило, потому что он упустил важный момент: репутацию городка в глазах прибывших уже успел уронить громила Финн – лысый задира в черной косухе, который давно нарывался на всякого рода неприятности. – По нашему городу лучше не разгуливать без страховки, – услышал Хэнкок, спускаясь по ступеням бокового крыльца Старого Капитолия. Дежурная фраза, знакомая здесь каждому. Ночь выдалась теплой, ясной. У магазинчиков КЛЕО и Дейзи толпился народ, с любопытством косящийся на мэра, который редко выходил на улицу, предпочитая коммуницировать с электоратом с балкона. Он сбавил шаг, тихо подкрадываясь к Финну со спины и наблюдая за пришедшими. Валентайна он узнал сразу, а вот женщину видел впервые. Первое, что бросалось в глаза (а такие вещи он примечал в первую очередь) – ее синий комбинезон Убежища, поверх которого она напялила черт знает что: левый наплечник из ржавой металлической пластины, а правый – кожаный, потертая портупея на груди и шипастые поножи со следами чего-то красного. Всё это было снято с рейдера и добыто, судя по их виду, в бою. Ребята в комбинезонах уже ему встречались, и все они были из 81-го – гуляли по Содружеству такие упитанные, с круглыми от окружающих красот глазами. Новенькая на резидентку 81-го вовсе не походила. – Слушай, у меня был паршивый день, так что давай не будем его усугублять. Нас двое, плюс собака, а ты один. Как думаешь, чей случай станет нестраховым? – жесткий голос заставил Хэнкока перевести взгляд с броских шмоток на нее саму. У незнакомки было на удивление чистое лицо, а с таким дефицитом воды мало какой обитатель Содружества мог таким похвастаться. Левый глаз обрамлял тонкий дугообразный шрам, тянущийся над бровью по скуле и пересекающий щеку, будто не так давно ее полоснуло когтями какое-то животное. Короткие черные волосы лежали как попало, исподлобья на Финна взирали синие глаза. Если бы не этот замораживающий все живое взгляд, мэр бы даже назвал ее симпатичной. Громила немного растерялся, хотя скорее просто опешил от чужой наглости – явно нечастое явление в жизни подобных ему, возомнивших себя королями этих улиц. Его ответа Хэнкок уже не слышал, так как ускорил шаг и вышел на сцену во всей своей красе. – Эй! Тайм-аут! Чего ты пристал к даме и моему приятелю? Не лезь со своими вымогательствами, – ровным тоном приказал он. Почему-то его хриплый голос заставлял людей слушаться его. – Я рад снова тебя видеть, Ник, – не глядя бросил он Валентайну, который сразу расслабился, узнав хоть и малоприятное, но все же знакомое лицо. – Привет, Хэнкок, – в тон ему отозвался детектив, одернув бежевый тренч, и меланхолично прошествовал по ступеням мимо Финна. – Что-то твои парни распоясались. – Издержки анархии, – отмахнулся Хэнкок. – Сердце кровью обливается, когда они так делают. Женщина осталась стоять, во все глаза глядя на мэра, и он задавался вопросом, что шокирует ее больше – яркие шмотки или рожа гуля? Впрочем, оба этих «реквизита» были умело вплетены в спектакль. Да у народа сегодня праздник: дважды за вечер увидеть его красный сюртук! – А тебе какое дело? Она не из наших! – рявкнул Финн, выпятив облаченную в протертую косуху грудь. В его голосе зазвенели знакомые нотки, а Хэнкок уже слышал их слишком часто, чтобы не знать, чем всё закончится. – Никакого уважения к любимому мэру, Финн? Я сказал: не лезь к ней, – он произнес это тихо, хищно, с угрозой. Последнее предупреждение, бесполезное, впрочем. Финн хмыкнул, сплюнул на замусоренный асфальт сгусток бурой слюны. – Ты размяк, Хэнкок. Будешь позволять чужакам помыкать нами – рано или поздно мы выберем себе нового мэра. Знал ли здоровяк, когда надо остановиться? Даже если и так, уже при первых возражениях он бросил Хэнкоку вызов. При свидетелях, которых у главного входа в Добрососедство всегда хватало, отступить он уже не решался, дабы не похоронить свой авторитет. Впрочем, он мог бы извиниться, и все бы забылось. Вернее, Финн бы так решил. Краем глаза мэр заметил азартную улыбку Фаренгейт, прислонившуюся плечом к углу оружейного магазина – она будто умоляла: «Хэнкок, только дай добро! – Да ладно тебе! Ты говоришь мне такие вещи в лицо? Давай я тебе кое-что объясню, – предложил Хэнкок, шагнув ближе, а когда он так делал, собеседники обычно застывали в ужасе от его внешнего вида и холода в его глазах. Финн растерялся и позволил мэру дотронуться до его плеча. На лбу вымогателя выступила капелька пота, когда он, словно загипнотизированный, глядел в черные зрачки Хэнкока. Говорят, что люди ощущают только одно прикосновение и не замечают второе. Именно поэтому Финн почувствовал лишь как рука Хэнкока мертвой хваткой сжимает его плечо, но проворонил момент, когда нож-бабочка, изящно расправив в полете свои смертоносные крылья, влетает ему в грудь, вырывается из нее и снова оказывается внутри. Двух ударов достаточно, когда знаешь, куда бить. В глазах громилы застыло полнейшее непонимание, когда он начал заваливаться к ногам мэра. Сигарета, которую он только что прикурил, так и осталась дымиться в его сжатых пальцах. Нож грациозно и легко сложился в ловких пальцах и исчез в кармане так же быстро, как и появился. Оставалось лишь одно: выйти к зрителям под занавес. Когда на твоих глазах убивают человека, принято кричать, если, конечно, ты не из Добрососедства, где бандитские разборки подаются десертом на ужин. Однако новоприбывшая женщина лишь напряженно перевела взгляд с тела Финна на Хэнкока, и сквозь отраженный свет вечерних фонарей он разглядел сталь в синеве ее глаз. Если она и была шокирована разыгранным спектаклем, то ничем этого не выдала. Ее пес – крупная овчарка с красным платком на шее – потянул носом в сторону трупа, но даже не зарычал. Если Хэнкок что и понимал в людях – а понимал он достаточно – новенькая разгадала его замыслы за счет нее укрепить свою власть, задавить протест в зародыше, пока он не превратился в кровавую бойню, как всегда бывает в Содружестве, а уж в Добрососедстве – так и вовсе обычное дело. – Это ты называешь «нестраховым случаем»? – поинтересовался он у гостьи, оперевшись локтем на каменную колонну. Незнакомка приподняла тонкие брови, все еще по-звериному глядя на мэра, будто и ей предназначалось перо в ребра. – Вроде того, – едва слышно хмыкнула она. – За что ты его так? – Иногда мэру нужно сказать свое веское слово, – он расправил плечи, стряхивая с них боевой адреналин, и добавил уже мягче: – Ты как? Да, он хотел ее защитить, но только в первую секунду, а уже на вторую понял, что никакой угрозы не было. – Все нормально. И не такие черти пытались меня поломать. Спасибо, что приструнил его. И вдруг она улыбнулась. Хэнкок привык видеть улыбки разных женщин – чаще доступных и развратных – но едва ли они были искренними, даже когда он был красавцем в прямом смысле этого слова. Любопытно, когда чистенький цветочек из Убежища, выдает такую реакцию на открытое насилие. Он постарался скрыть своё удивление и тогда, когда пес в красной бандане дружелюбно ткнулся носом в его руку, с любопытством обнюхивая. – Надеюсь, этот инцидент не испортит тебе впечатление от Добрососедства. Этот город создан людьми и для людей. Гостям здесь всегда рады, – он осклабился в ответ, хотя вряд ли мог назвать свою улыбку столь же лучезарной, как у нее. Скорее, так улыбнулся бы нож. – Буду иметь в виду, Хэнкок, – она осторожно попробовала на язык его имя. – Меня зовут Вивьен. Кто так называет детей, какие-нибудь довоенные гули? Имена на Пустошах дают короткие, чтобы в перестрелках было проще их проорать. Впрочем, Хэнкок не понаслышке знал, что их можно выбирать и самому. В любом случае, звучало оно красиво. – Тогда будь как дома, Вивьен. Но не забывай, кто здесь главный, – он подкрепил свои слова многозначительным кивком на почившего Финна, развернулся на каблуках и направился в Старый Капитолий, затылком чувствуя ее пронизывающий взгляд. Хэнкок знал, что произвел впечатление, а хорошее или нет – не так важно. – Уже выяснила про нее? – поинтересовался он у Фаренгейт, неизменно следовавшую за его спиной. Фаренгейт, которую он вытащил из такого дерьма, что и вспоминать не стоит, знала все и обо всех, а Хэнкоку стоило лишь спросить. – Удивлена, что ты о ней раньше не слышал. Вивьен – единственная выжившая из Убежища 111. Похоже, они с Валентайном пришли к доктору Амари в «Дом воспоминаний», – как всегда сухо прошелестела она, ее тяжелые ботинки опасно продавливали ступени внутренней винтовой лестницы Капитолия. – От тебя ничего не утаишь. Бухнувшись на диван, он привычно закинул ноги на столик, едва не спихнув с него пустую бутылку бурбона, и задумчиво закурил, бросив рассеянный взгляд на пропитанный никотином серый потолок, в котором с каждым днем прибавлялось дыр. Потолочная лампа-вентилятор над головой так и крутилась, обдавая растянутую между лопастями паутину ветерком, а сидящих внизу – тусклым светом. – Значит, Вивьен, – смаковал мэр новое для себя имя. – Что ж, Вивьен. Я буду за тобой приглядывать.