Докажите, что вы не...

Первым, что Хуа Би подумал о ней, было удивленное «и все?» Если бы не умение делать рожу кирпичом, наверное, проблемы могли бы начаться уже тогда. Она, говорят, капризная. Хорошо, что смотрела она, как только появилась в коридоре со своим пакетом наперевес, по большей части не на Хуа Би, а на Хэ Чэна. Хэ Чэн, хоть Хуа Би и полагал, что выстроган этот человек из чистого камня, а кожей покрыт просто для вида, держался с ней собрано и почтительно. Вот это почтение на фоне шелестящего пакета, а еще то, как о ней говорили там, где не было лишних ушей, вызывало откровенное недоумение. Что в ней такого умопомрачительного, подумал Хуа Би оценивающе, ради чего можно было бросить вполне уже готовую семью, рисковать репутацией, именем, собственной жизнью? Сиськи? Ну так этого добра и у других баб хватает. И маловато этого как-то для таких рисков, на которые батя ради нее пошел. Хоть сиськи, стоит признать, и хороши, насколько можно судить с такого расстояния. Только в мире полным-полно сисек, которые вполне можно помять и без разводов, следующих за ним переделов территорий и опасений, что тебя вот-вот за жопу схватят те, кто осведомлен о твоем шатком положении. Золотые эти сиськи, что ли? Да непохоже. Обычные. Хотя под этой монашеской рубашкой еще разгляди попробуй. Хуа Би медленно и будто ненароком переступил с ноги на ногу и выдвинулся из-за Хэ Чэна. Ноги видно… ноги — порядок. Шорты какие-то невнятные. Лицо невыразительное. Хуа Би сдержал желание покачать головой. Подумал: бать, ну вопросики к тебе есть, конечно. Вот ради этого ты нас с мамкой, что ли, кинул? Мамка не хуже. Красивая. Тогда, во времена развода, была еще красивее. Сиськи у нее, может, и поменьше, чем у этой, но это вопрос легко и быстро решаемый. Волосы даже тоже белобрысые. Тенденция ясна. Экзотика. На меня тоже бабы поэтому вешаются, подумал Хуа Би, разглядывая торчащий у нее из пакета лук. Потому что в Китае попробуй еще поищи натуральных блондинов. Не крашеных. Что-то задевают эти белые волосы в наших бабах. Какую-то кнопку увлажнения. И потому блондинам дают чаще, и путь почти в любую постель им открыт. Или блондинкам, додумал он, соскальзывая глазами на небрежно заплетенную косу. Вторая натуральная на моей памяти. Если натуральная. Да, подумал Хуа Би, скосив взгляд в сторону, на безвольно обвисшего сопляка. Не от отца же у него патлы. Тоже белые, как у меня, хоть и другого оттенка. Великовата концентрация блондинов на квадратный метр как для Китая. Но это батю разве что благодарить за разнообразие национального генофонда. Заморочился, видимо, подыскал. Две жены — и две блондинки. Интересно, у него на других-то встает хотя бы? Белобрысые бабы, белобрысые пиздюки. Ай да батя. Одинаковое, но разное. Как у Хэ Чэна с его младшим поколением. Наверное, если посмотреть на нас чужими глазами, и сходство какое-никакое можно будет проследить. Ну, подумал Хуа Би, глядя, как Хэ Чэн протягивает ей телефон, мне его хотя бы в детстве не вручали. Уже хорошо. Хэ Чэну вот приходилось с его младшим таскаться все свободное время. Теперь, правда, все наоборот, и Хэ Чэн запивает по праздникам великую драму: пиздюк не стремится больше вешаться ему на шею, не давая свободно вздохнуть. А вот этот пиздюк, который болтается, как тряпка, между двумя ребятами среднего пошиба, даже не в курсе, что их с Хуа Би одним хером делали. Он даже кто такой Хуа Би не в курсе еще. А вот Хуа Би, кто такой этот пиздюк, в курсе был уже давно. Просто раньше не приходилось пересекаться. И он не имел ничего против того, чтобы так все и оставалось. Запивать эту драму в элитных барах он точно не стал бы. Жизнь без младших братьев и бывших жен отца его более чем устраивала. Бывшую жену отца жизнь без Хуа Би, как видно, тоже устраивала больше, чем теперешняя, потому что когда отец поднял трубку, на ее невыразительном лице проступило что-то выразительное. Решительное. То же самое проступило и в голосе. Хуа Би мысленно вскинул бровь. Мать в те редкие моменты, когда говорила с отцом по телефону, такого тона себе не позволяла ни разу. А эта, мелкая, тощая, со смешно торчащим из пакета луком, отчитывала собеседника так, будто на том конце был не господин Цзянь, а какой-нибудь школьный уборщик. Дерзкая, подумал Хуа Би. Ну так мы таких видали. Ни к чему хорошему эта дерзость еще никого не приводила. Проявлять ее можно далеко не со всеми людьми. С отцом вот, например, никогда нельзя было. Это Хуа Би усвоил еще тогда, когда носил совсем другое имя. Но, видимо, для некоторых у отца бывали исключения. Для тех, кто ему родил. Или с кем он уже развелся. Зря мать с ним так не говорит. Она-то бате и рожала, и развод дала. Надо будет ей на это намекнуть. Почему бы и нет, раз уж бывшие жены у него почти не отличаются. Последняя из отцовских бывших жен закончила разговор, вернула Хэ Чэну телефон и скользнула взглядом по Хуа Би. Сощурилась. Узнала, подумал Хуа Би с непонятным удовлетворением. Вот и хорошо. Вот и пусть. «Пусть» что, Хуа Би решил не углубляться. Много чести. Лук, торчащий из пакета, хлестнул его по ноге, когда она решительно прошагала мимо, вцепившись недрогнувшей рукой в тощее плечо своего пиздюка. На Хуа Би она больше не посмотрела ни разу. Больно надо, подумал Хуа Би, фыркнув. Хэ Чэн перевел на него вопросительный взгляд, но он только покачал головой. Нечего тут даже обсуждать. Некого. Вторым, что Хуа Би подумал о ней, было красноречивое: ого. Между «и все» и «ого» прошло каких-то пару недель, за которые Хуа Би с ней даже пересекаться не пришлось. Зато пришлось с пиздюком, и очень много. Гораздо больше, чем позволяла, казалось бы, натренированная выдержка. Может, именно это вместе с остальными обязанностями, которые тоже никто не отменял, совершенно стерло из воспоминаний практически все, что ее касалось. За ненадобностью. Из стойких впечатлений осталась только память о том, что она блондинка. И о том, как дерзко она говорила с отцом. Цзянь Мэйлинь ворвалась в кабинет Хэ Чэна так, будто имела на это полное право. Быстро окинула острым взглядом недоуменно притихшее собрание, вскинула подбородок, решительно направилась к единственному свободному месту и села, зло закинув одну длинную ногу на другую. «Ого» пришло Хуа Би в голову раньше всего остального. Потом уже, конечно, в голову хлынуло всякого. Но «ого», непроизвольное, непрошенное, непонятно откуда взявшееся, было все-таки первым. «Ого» в ней в общем было все. То, как ровно она держалась, как вышагивала на своих травмоопасных каблуках, как сверкала глазищами — будто парой заточек. И даже то, как металась у нее за спиной небрежно собранная коса. Хуа Би, уже проглотивший не жуя свое первое и непрошенное, вдруг подумал, что как-то вот так она должна бы выглядеть в постели. Острая, гибкая, смелая. С растрепанными волосами и яркими губами — накрашенными, но, конечно, уже смазанными. И растрепанная не так, будто ее возили затылком по подушке. Вот такая, со злющим взглядом и расползающейся во все стороны решимостью, скорее тебя самого по подушке повозит, чем даст делать с ней, что вздумается. Такая заберется наверх и требовательно сожмет бока коленями. Того и гляди руки над головой зафиксирует. И станет щекотать своей косой, пока будет задавать настроение. Пониже ремня ощутимо шевельнулось, будто кто-то и в самом деле пощекотал косые мышцы тонкой кисточкой. Хуа Би тряхнул головой, отгоняя вставший перед глазами образ и все остальное вставшее. Стрельнул глазами по сторонам. Собравшиеся реагировали по-разному: кто-то делал вид, что в упор не видит ворвавшуюся в кабинет женщину, кто-то рассматривал ее без лишней скромности. Кое-кто напряженно сглатывал, как перед крупной потасовкой, а некоторые состроили скучающие мины. Хэ Чэн, как всегда, выделялся даже среди этой разномастной толпы. Он не стал делать вид, что не замечает ее, но и никаких эмоций не показал. Смотрел на нее спокойно и ровно, будто ждал, что она скажет. Но она не говорила ничего. Качнула обтянутой джинсой коленкой, уперла носок туфли в ножку стола и замерла, как выточенная из белого мрамора статуя. Рубашка на ней была, кажется, та же, что и в прошлый раз: белая, невыразительная, монашеская, застегнутая почти под самое горло. Оттого было непонятнее, почему сейчас, с наглухо закрытым декольте, она казалась еще более распаляющей. Пауза затягивалась. Хуа Би прочистил горло. Острый взгляд метнулся к нему, окинул с ног до головы оценивающе — Хуа Би под этим взглядом тут же захотелось расправить плечи и выпятить грудь, — и вдруг точеное лицо презрительно скривилось, будто перед этим изящным носом оказалось что-то отвратительное. Хуа Би выставил подбородок, уставился на нее, не скрываясь. «Ого» быстро сменилось недоуменным «какого хера?». Внутри заклокотало язвительное возмущение. Ты, подумал он, сдерживаясь, чтобы не вздернуть губы в оскорбительной усмешке, будешь еще мне нос воротить? Ты? Та, к кому сбежали из семьи ради сисек? Ничего не перепутала? — Вам помочь? — спросил он размеренно, как у провинившегося подчиненного, намекая толще, чем явно: не ждали тебя тут, дорогуша. Шла бы ты опять по супермаркетам. Или чем ты там занимаешься на досуге. Но белобрысая голова даже не повернулась на звук его голоса. Вместо этого она посмотрела на Хэ Чэна, снова качнула ногой и царственно приказала: продолжайте. Непонятная злость подкатила к самому горлу. Хуа Би все-таки расправил плечи, не понимая, что именно так его раздражает, и снова подал голос. — Дамочка, вы явно что-то перепутали. Здесь проходит собрание по делам господина Цзянь. «Дамочка» подействовала безотказно. Голова на тонкой шее повернулась к нему рывком, и коса хлестнула ее по плечу. Собрание моментально навострило уши, и тишина каким-то образом стала еще глубже. У Хуа Би почему-то пересохло во рту. — Пока дела господина Цзянь касаются безопасности моего сына, — раздельно сказала она, чеканя каждую букву, — я буду принимать в них участие. На лице у нее было написано снисходительное «ничего другого я и не ожидала», и от этого Хуа Би снова остро накрыло возмущением. Какого хера, снова подумал он с негодованием, ты меня видишь второй раз в жизни. И это вообще-то я должен был бы на тебя злиться, если бы мне не было глубоко и решительно похуй на то, в кого отец решил совать свои причиндалы, когда решил порвать с матерью. Он уже открыл рот, чтобы сказать не в меру нахальной пизденке пару ласковых, но Хэ Чэн оборвал его решительно и холодно. — Хватит, — бросил он, обернувшись к нему вполоборота. — Цзянь Мэйлинь имеет право здесь находиться. Пока мы обсуждаем вопросы, связанные с безопасностью сына господина Цзянь, — подчеркнул он, оборачиваясь уже к ней. Она некрасиво скривила ярко очерченный рот, будто говоря: если бы не надобность, меня здесь вообще бы не было. Хуа Би не отрывал от нее взгляда. Думал, подначивая: ну давай. Ну повернись. Что еще ты скажешь? Но белобрысая, как назло, делала вид, что забыла о его существовании. Зато о нем не забыл Хэ Чэн. Он уставился на Хуа Би тяжелым цепким взглядом, вынуждая посмотреть на него ответ. Сказал, добившись своего: быстро и коротко о вопросах безопасности Цзянь И. Чтобы не задерживать Цзянь Мэйлинь. Хуа Би поиграл желваками и сдался. Конечно, он мог бы сыграть на своем положении и настоять на том, чтобы ее присутствие стало предметом обсуждения уровнем выше — как-никак, он тоже был сыном своего отца, и при случае ему, пожалуй, все-таки простили бы большее, чем остальным. Но зачем? Хуа Би никогда не задавался вопросом, кто из людей Хэ Чэна был в курсе его настоящего происхождения, и желания прибавлять себе известности у него не было. Даже наоборот. В конце концов, разве не для этого затевалась вся канитель с заменой отцовской фамилии на чужую и непримечательную — не мамину даже. Во избежание. И которой он все равно предпочитал не пользоваться. Так глупо слить остатки приватности лишь затем, чтобы утереть нос бывшей отца? Он что, похож на сумасшедшего? Так что он прекратил сверлить белобрысую взглядом и попытался сосредоточиться на делах. Получилось плохо: ярость, смешанная с ядовитым удовольствием, моментально разгорелась еще сильнее, когда Хэ Чэн сухо сообщил, что присматривать за пиздюком придется именно ему. Само по себе это не было для него новостью, а вот то, как взвилась от этого сообщения отцовская бывшая, сделала Хуа Би одновременно и хорошо, и плохо. Будто кто-то окатил его ледяной водой прямо во время оргазма. Он невольно поежился и мотнул головой. Подумал: да что за блядство. Почему все мысли вдруг стали сводиться к постели и всему, что около? Пора заглянуть в бар, решил он уверенно. Прямо сегодня. И уехать из него с девчонкой, а лучше сразу с парочкой. Чтобы наверняка. — Я против, — прервал его размышления уже знакомый царственный тон. Внутри от этого тона тут же разлилось ехидное веселье. Хуа Би медленно, словно у него в запасе было все время мира, хрустнул шеей и свысока посмотрел в ту сторону, откуда доносился раздражающе-властный тон. Папашина бывшая сверкала на него глазищами, пренебрежительно сощурившись. Тонкая, остроугольная, обжигающая — не понять, горячая или холодная. Казалось, и то, и другое одновременно. — Почему? — спросил он обманчиво-спокойно, до того еще, как что-нибудь ответил Хэ Чэн. Белобрысая сжала рот в полоску, посмотрела на него еще секунду и ответила с неожиданной злостью: — Я тебе не доверяю. — Почему? — повторил он, рассматривая ее с любопытством. — Не заслужил, — отрезала она, выпрямляясь еще сильнее. Хотя казалось бы, куда еще. Хуа Би опешил. Ответить ей было нечего. Не потому, что не хватало слов — потому, что слов в голову насыпалось столько, что было непонятно, какие сейчас, при собрании в полном составе, сказать можно, а какие лучше придержать и не говорить совсем. — Так или иначе, — сказал Хэ Чэн, и сказал таким тоном, с которым не стал бы спорить даже Хуа Би при всем своем раздражении, — это решенный вопрос. Одобренный господином Цзянь. При упоминании имени отца Хуа Би она медленно опустила веки — не иначе затем, чтобы скрыть, что закатила глаза. Крылья острого носа затрепетали. Она нахмурила тонкие брови, вздернула подбородок и кивнула, будто давая свое разрешение. Хуа Би стоило титанических усилий не фыркнуть. Обсуждение деталей заняло не больше пяти минут, после которых Хэ Чэн вежливо сообщил подытоживающим тоном, что на этом вопрос, касающийся Цзянь И, исчерпан. Белобрысая поднялась, как будто только этого и ждала. — Я ожидаю, что о любых переменах в планах вы сообщите мне без посредников, — сказала она твердо, глядя только на Хэ Чэна. — Несомненно, — ответил Хэ Чэн с сухим почтением. Хуа Би наблюдал за ней исподлобья, поигрывая зажигалкой с глухой неприязнью. Но она не стала оборачиваться. Процокала каблуками до двери с такой силой, что Хуа Би всерьез восхитился прочностью паркета, дернула на себя дверь — коса снова метнулась от одного острого плеча к другому, — и вышла вон. Доводчик на двери сработал с едва слышным шорохом, и Хуа Би вдруг заметил: в кабинете стоит такая тишина, что удаляющийся стук каблуков отдается эхом. Первым отмер Пэй Чжу. Он откинулся на спинку стула, подергал бровями и расслабленно выдохнул, как бы говоря: вот это да. За ним потянулись остальные: кто-то скрипнул стулом, кто-то зашелестел бумагой, а из угла даже донеслись смешки. Хуа Би усмехнулся было и сам, но наткнулся взглядом на Хэ Чэна — и ухмылка замерла на губах. Хэ Чэн, в отличие от остальных, не выдыхал и не шевелился. Он смотрел такими глазами, что Хуа Би сразу стало ясно: разговор их ждет долгий, обстоятельный и пиздоносный. Так оно и вышло: к моменту, когда собрание стало рассыпаться, Хэ Чэн посмотрел на него тем же взглядом еще раз. Можно подумать, я с первого раза не понял, ответил Хуа Би тяжелым взглядом, и Хэ Чэн чуть заметно кивнул. — Советую тебе не повторять того, что ты сделал сегодня, — сказал он спокойно, прикуривая сигарету, когда они наконец остались совсем одни. Хуа Би вспыхнул. — Какого хера, Хэ Чэн? Что за пресмыкание перед этой пиздой? Хэ Чэн коротко наморщился. — Тебе лучше запомнить ее имя. Ее зовут Цзянь Мэйлинь. — Да насрать мне, как ее зовут, — выплюнул Хуа Би с мрачностью. — Давно мы начали поклоняться левым бабам и их пиздюкам? — Ты же в курсе, кто она, — сказал Хэ Чэн полувопросительно. — И кто такой ее сын. Тебе и твоему отцу в том числе. — Да, — ответил Хуа Би ехидно, — я же в курсе. И имя этой пизды я тоже запомнил. — Тогда рекомендую тебе использовать именно его, когда ты о ней говоришь, — произнес Хэ Чэн прохладно. — И давай я на всякий случай тебе его повторю: Цзянь Мэйлинь. Цзянь, дружище. Если ты не заметил. Все еще, — припечатал он, заметив, как Хуа Би набрал в грудь воздуха для препираний. — У тебя уже другая фамилия. А у нее — нет. И у ее сына — тоже. И это кое о чем говорит. Хуа Би скривился, как от зубной боли. — Я разбираться в психологии развода не нанимался. — Очень жаль, — заметил Хэ Чэн между прочим. — А тем, на что я нанимался, я предпочел бы заниматься без замечаний о том, что я не заслужил доверие. Это что еще за выкрутасы? — он не глядя ткнул рукой в сторону двери, будто белобрысая топорщилась своей злостью прямо за ней. — Я таскаюсь за ебучим плодом их соития уже почти месяц, как будто мне от этого становится хорошо, и я все еще должен что-то там заслужить? Они в разводе уже больше десяти лет. А меня вообще не должно колыхать, что обо мне думают жены и матери тех, кого я охраняю. И с каких пор это волнует тебя? — С тех самых, — сказал Хэ Чэн, аккуратно стряхивая пепел, — как в определенных кругах была открыта охота на, как ты симпатично выразился, плод соития босса и этой женщины. Хэ Чэн вскинул глаза. Вокруг них собрались едва заметные морщины. Хуа Би присмотрелся к нему с подозрением и понял, что не ошибается. Хэ Чэн улыбался единственной улыбкой, на которую был способен: глазами и немного — скулами, будто губы у него совсем разучились складываться во что-то, выражающее удовольствие. При виде этого аналога улыбки Хуа Би почувствовал, как напряжение схлынуло с него одной большой волной. Он выдохнул, с досадой качнул головой и тоже потянулся за сигаретами. — Цзянь Мэйлинь не так плоха, как кажется на первый взгляд. О ней говорят много разного, и это хорошо. Женщину, которая все еще носит фамилию босса, следует если не бояться, то хотя бы держать на почтительном расстоянии. Будь уверен, — Хэ Чэн тоже повел рукой в сторону двери, — она просто пытается защитить сына. Я заметил, чуть было не вырвалось у Хуа Би, что она не так плоха, как на первый взгляд. Не то чтобы я этому рад. Уж лучше бы она оставалась такой же невзрачной, какой показалась тогда, при первой встрече. Потому что сейчас, когда она не раздражала своим командным тоном и неуместным присутствием, память стала подкидывать поистине дразнящие образы. Крепкий круглый зад, тонкая талия, горящие глаза. И эта ее растрепанная коса. И что-то еще. То, что хотелось подчинить. Или чему — подчиниться. Хуа Би с энтузиазмом втоптал окурок в пепельницу, не поднимая взгляда. — Даже не думай, — предостерегающе сказал Хэ Чэн. — Что я только что сказал о почтительном расстоянии? Хуа Би вскинул руки: — Я разве сказал хоть слово? — Мне и без слов понятно, что у тебя в голове, — отрезал Хэ Чэн. — Даже не думай, ты слышишь? Вот это твое «хоть слово» может очень плохо закончиться. Хуа Би открыл было рот, чтобы сказать, что он не понимает, о чем толкует Хэ Чэн — и закрыл его, безнадежно махнул рукой. Подумал: его еще обмани попробуй, и в самом деле. Да и похер. Не то чтобы у меня были планы. — Да мне тут один хрен ничего не светит, — Хуа Би примирительно пожал плечами. — Ты разве не видишь, как она на меня ершится? Какого черта, кстати говоря? Хэ Чэн посмотрел на него оценивающе, почти так же, как это делала отцовская бывшая, и Хуа Би вскинулся, ткнул в Хэ Чэна пальцем. — Вот так же она на меня пялится! Ну-ка давай, скажи, о чем ты в этот момент думаешь? Тоже мне не доверяешь? Хэ Чэн поджал губы. — Ты знаешь, что нет. Если я кому-то и доверяю, то как раз тебе. Он помолчал, осторожно потирая висок. Хуа Би вопросительно вскинул брови, как бы спрашивая: и все-таки? — Я думаю… — Хэ Чэн замолчал, будто споткнувшись, окинул Хуа Би и вправду знакомым уже взглядом еще раз и наконец сказал без следа эмоций на лице: — Я думаю, Цзянь Мэйлинь видит в тебе твоего отца. Отсюда эмоции. Которые на самом деле не к тебе относятся. Хуа Би почувствовал, как обе брови поползли еще выше. — Просто охуение. Мне теперь расплачиваться за то, что у них не сложилось? — Никто не заставляет тебя расплачиваться. — Хэ Чэн устало вздохнул. — Просто поменьше эмоций. — Да куда уж меньше, — фыркнул Хуа Би. — Конкретно с ней есть куда, — сказал Хэ Чэн уверенно. — Больно ты разговорчивый сегодня был. Хуа Би вздохнул и покачал головой. — Давай так: я постараюсь держать себя в рамках, а ты постараешься держать ее подальше от меня. И все будет в порядке. Она не будет думать, что я папаша номер два, а я — что она слишком дерзкая стерва. Уговор? — Как ты себе это представляешь? — тут же отозвался Хэ Чэн. — Большую часть времени тебе придется проводить с ее сыном. — Да и насрать на сына. Главное, чтобы не с ней. Хэ Чэн отвел взгляд, покачал челюстью и наконец выдохнул: — Я ничего не могу обещать. Но я постараюсь. Хуа Би ухмыльнулся, откинулся на спинку кресла и расслабился окончательно. — Вот и ладненько, — подытожил он, вытягивая ноги. — И пока все это не началось, я собираюсь сегодня хорошенько надраться в баре. Ты со мной? В глазах у Хэ Чэна снова промелькнуло это странное оценивающее выражение, но вслух он ничего не сказал. Помедлил и помотал головой. Указал взглядом на неразобранную стопку документов. Хуа Би снова пожал плечами, сказал: ну как хочешь. Додумал про себя: так даже лучше. А то каждый раз, когда я собираюсь надраться и потрахаться, получается только надраться, если рядом оказывается Хэ Чэн. Чертовы виски, бренди и джин. Или что там он еще советует попробовать. Без него хотя бы получится вовремя остановиться. Наверное. И совсем необязательно Хэ Чэну видеть, что если в баре отыщется хотя бы одна блондинка, Хуа Би костьми ляжет, чтобы она ушла в конце вечера вместе с ним. Потому что я хоть и не папаша номер два, но что-то в этих белобрысых бабах есть, сказал себе Хуа Би, кивая Хэ Чэну на прощание. Странно, что я раньше не замечал.