Докажите, что вы не...

И она и в самом деле стала: уже через пару дней, когда неловкость между ними улеглась и здороваться при встрече они стали по-прежнему ровно, она снова постучала к нему в комнату в такое время, в которое наведываться в гости было неприлично. Впрочем, это было не единственным неприличным в тот вечер. Если по-честному, Хуа Би не особо стеснялся и был бы даже, быть может, не против, если бы она узнала, чем он занимался до ее прихода. Точнее, непосредственно в тот момент, когда она пришла. Мелькнула у него в голове эта предательская мыслишка, когда он встал и стоял перед ней полуголым: вот бы взять сейчас и сказать ей — а я как раз о тебе думал. И показать, как именно это происходило. Тем более, она сама об этом спросила напрямую. Не происходило ничего особенного — или как раз особенное и происходило. Смотря как посмотреть. Хуа Би никогда не стеснял себя в сексе, и образ жизни всегда ему это позволял. Все это было частью распорядка дня, недели, месяца и случалось настолько легко и органично, что ему никогда не приходилось выкраивать время на поиска девчонки на ночь, как не приходилось этих самых девчонок добиваться или уговаривать. Все всегда происходило само собой. До этого момента. Того самого, в который Хуа Би обнаружил, что трахаться хочется до звона в яйцах, а делать все то, что к этому потрахаться приведет, хочется не очень-то. Собираться, ехать в бар, тратить время там, потом еще пару-тройку часов дома, а потом еще выбирать: оставаться, чтобы попытаться успеть выспаться до той поры, когда пора будет ехать за пиздюком в особняк, либо ехать в этот самый особняк сразу же, разморенным и сонным, чтобы досыпать оставшееся время в выделенной спальне. И так, и эдак — сплошные минусы. Это еще не говоря о том, что нужно договариваться с собачьей няней. Звонить ей и предупреждать, чтобы она уехала до того, как в студию ввалятся повисшие друг на друге Хуа Би с какой-то девчонкой. А есть же еще Хэ Чэн, перед которым тоже нужно отчитаться: меня не будет на месте с тех пор и до этих. Не потому, что кто-то посмеет вломиться в особняк среди ночи и попытаться похитить пиздюка из дома, полного вооруженного народу. Нет, конечно, не поэтому. А потому что так у них заведено: Хэ Чэн всегда должен знать, где Хуа Би находится, чтобы знать, где в случае чего его искать. И все это очень, очень походило на то, что ему нужно было спрашивать разрешение на поебаться. Причем не у одного даже человека, а сразу у нескольких. Хуа Би сложил все эти факты на одну чашу весов, не забыв прибавить к этому прогрессивно уменьшающуюся вероятность встретить в знакомом баре незнакомую блондинку, и лениво поморщился. Подумал: ну что же. Пора вспомнить молодость. В ярчайшем ее проявлении. Он забрался в душевую кабину, плеснул себе в ладонь прозрачного геля и приготовился хорошенько потрудиться. И когда воспоминания о молодости ожили почти до конца, в дверь постучали. Любой другой стук Хуа Би игнорировал бы до завершения начатого. Но этот стук он уже научился различать. И не просто различать: было в этом стуке что-то заполошное, испуганное, может, даже паническое. Что-то с пиздюком, подумал Хуа Би и сразу же собрался. К моменту, когда он наспех обтерся полотенцем и выскочил из душевой кабины, о каменном стояке, всего полминуты назад раскалявшем ладонь, остались только воспоминания. Он подлетел к двери и распахнул ее как раз в тот момент, когда стоящая у входа Цзянь Мэйлинь подняла руку, чтобы постучать еще раз. Она окинула напряженным взглядом его обнаженный, слегка еще влажный торс и шарахнулась назад. Хуа Би успокаивающе поднял руки. — Тихо. Что такое? Что-то с пиздюком? Цзянь Мэйлинь, взволнованная настолько, что пропустила оскорбительное словечко мимо ушей, неопределенно покачала головой. Снова окинула его опасливым взглядом. — Ты ведь только что не… что ты только что делал? Хуа Би моргнул. Потом еще раз и еще. Подумал: вот это было бы занимательно, если бы я сказал тебе правду. Да вот, знаешь, подумал, что искать в барах баб, похожих на тебя хотя бы отдаленно, слишком заморочно, поэтому решил передернуть на твой образ по старинке. Ты как, не возражаешь? — Мылся, — коротко и ровно ответил он вместо этого. — У тебя есть другие варианты? — Да уж поверь, — сказала она с чувством. Потерла лоб тонкими пальцами. Хуа Би молча распахнул дверь и отступил в сторону. Цзянь Мэйлинь, все еще поглядывая в его сторону со странным и даже подозрительным выражением, шагнула в комнату мимо него, явно стараясь держаться подальше. Хуа Би, нахмурившись, запер дверь и заглянул в ванную. Снял с крючка халат, набросил его на себя. Повесил на освободившееся место полотенце. — Где пиздюк? — спросил он, возвращаясь в комнату. Цзянь Мэйлинь стояла у выхода на балкон и массировала переносицу. — Он у себя. С ним все в порядке. Ну, насколько я могу судить. — Она хохотнула, оборвала себя и тут же глухо застонала, не открывая рта. Хуа Би похвалил себя за то, что накинул халат до того, как услышал этот звук. — Это же как раз и говорит о том, что с ним все нормально, да? — спросила она, прикрывая глаза рукой. — Стыд какой, святые небеса. — Так, — сказал Хуа Би, уже подозревая краем мыслей, что услышит, — быстро, коротко и четко. Что случилось? Цзянь Мэйлинь убрала руку от лица. Закусила нижнюю губу так, что та совсем исчезла, и взглянула ему в глаза. Щеки и шея у нее краснели так же, как у пиздюка — ярко, остро, горячо. А на лице у нее и в самом деле был написан чистейший, сочный и живой стыд. — Я стучала, — начала она, будто оправдываясь. — И звала его. Он не ответил. Дверь была открыта, и я… вошла без разрешения. И в ванной дверь тоже была приоткрыта. И мне показалось, что… Что он плачет. Там. В ванной. Хуа Би быстро представил себе эту картинку — не в деталях, конечно, детали только не хватало представлять. В общих чертах. Как пацан коротко всхлипывает в ванной. И почему. И как на эти всхлипы приходить посмотреть взволнованная Цзянь Мэйлинь. Губы медленно и настойчиво тянуло в улыбку. Хуа Би сдерживался, как мог, но вопреки многолетней выдержке выходило плохо. — И пиздюк не плакал, — констатировал он подрагивающим от веселья голосом. Цзянь Мэйлинь с силой зажмурилась и выдохнула, покраснев еще сильнее: — Да уж. Не плакал. Хуа Би представил лицо пиздюка, когда тот понял, что мать застукала его за дрочкой, и сложил руки на груди. Смех рвался изнутри так отчаянно, будто кто-то выдирал его из горла силой. — Ну, — проговорил он, изо всех сил стараясь сделать голос ровным, — и в чем проблема? Растет пацан здоровым. Все в его возрасте этим занимаются. Или ты думала, что он до этого еще не дорос? — Я вообще об этом не думала! — возмутилась Цзянь Мэйлинь, и Хуа Би невольно отметил про себя, что и возмущаются они с пиздюком одинаково. — И не хочу думать впредь. — Так не думай. — Он пожал плечами. — Все еще не вижу в этом никакой проблемы. — Именно это я и постараюсь сделать, — сказала она с выражением, округляя глаза. — Но что делать ему? — Закончить начатое? — предположил Хуа Би. Кадык у него невольно дергался от сдерживаемого смеха, и ему вдруг пришло в голову, что прятать веселье у него выходит так херово потому, что на работе прятать приходилось совсем другие реакции. — Теперь-то ему уже никто не помешает. Раз уж ты здесь. Цзянь Мэйлинь сжала рот в тонкую полоску и сверкнула глазами в его сторону. — Спасибо за уточнение! — ядовито прошипела она. Закрыла глаза. Хуа Би полюбовался на это зрелище долю секунды. Еще совсем недавно вот такое шипение только разозлило бы его. Или раззадорило. А сейчас оно не вызывало ничего, кроме желания все-таки рассмеяться вслух. — Поговори с ним, — попросила она. Посмотрела на него, не мигая. Хуа Би смотрел на нее в ответ, тоже не мигая, не желая упускать ни мгновения из этого разговора. — Нет. — Он покачал головой. — Не стану я запрещать пиздюку дрочить. Ты меня за кого принимаешь? Не совсем же я зверь. Цзянь Мэйлинь смотрела на него все так же ровно, без следов улыбки. В глазах у нее плескалось что-то незнакомое. Горькое. Веселье тут же пошло на спад, уступая место странной серьезности. — Все-таки зверь, да? — уточнил Хуа Би с остаточной ухмылкой. Получилось даже строже, чем он рассчитывал. Цзянь Мэйлинь медленно качнула головой, будто раздумывая, стоит ли озвучивать свои мысли вслух. И все-таки озвучила. — Ты его старший брат. Хуа Би склонил голову набок. Почесал пальцем под нижней губой. Ситуация вырисовывалась по всем параметрам аховая. Цзянь Мэйлинь сама пришла к нему (в который уже, между прочим, раз), и на этот раз уже не просто так, а за вполне осязаемой помощью. О которой не сломалась даже попросить. Или наоборот сломалась, тут уж как посмотреть. Что взбрело ей в голову, правда, не совсем понятно. Не может же она просить и в самом деле запретить пиздюку передергивать. Но кроме всего прочего, она затронула до сей поры нетронутую тему. Пиздюк теперь — не «наш» и не «мой» сын. Пиздюк теперь — «твой брат». И тут вдруг встают в полный рост уже совсем другие обязательства. Которые Хуа Би не то чтобы намерен был когда-то на себя натягивать. Позабавиться с пылом душевного секрета пиздючонка — это одно. Строить из себя фигуру-ориентир — совсем другое. Хотя бы потому, что рано или поздно миссия по телохранению закончится, и всяких ориентиров пиздюку придется заново лишиться. Потому что Хуа Би никогда не был тем, кто станет присылать по праздникам открытки. Или в чем там еще заключается понятие родственных уз. И фигуры-ориентира. А еще потому, что чтобы такая фигура была в детстве или юности у самого Хуа Би, почему-то не позаботился никто. Цзянь Мэйлинь только подтвердила его догадки. — Он рос без мужского влияния, — сказала она, нервно поправляя волосы. — Это наложило на него свой отпечаток. — Да я уж заметил, — вырвалось у Хуа Би. Он мысленно ругнулся и прикусил язык. Сказал себе: она не задумывается о том, кто был в мыслях у пиздюка, пока он наяривал в ванной. И не задумается об этом только потому, что я ляпнул кое-что двусмысленное. Раз уж до сих пор ей это в мысли не приходило. Но внутри почему-то все равно было беспокойно. К счастью (или нет), Цзянь Мэйлинь нашла в сказанном еще один смысл, какой-то совсем непонятный, и следующие ее слова еще сильнее подтолкнули разговор туда, куда ему двигаться не следовало. — Я знаю, что не должна просить тебя об этом. Не имею права. Но я прошу не для себя. — Она помешкала, натужно сглотнула и серьезно продолжила: — Он не виноват в том, как все сложилось. Он не должен расплачиваться за ошибки родителей. Как и я, подумал Хуа Би. Или что, пиздюк у нас и тут в особом положении? — Как и ты, — торопливо добавила Цзянь Мэйлинь, будто прочитав его мысли. — Ты тоже не должен был. И сейчас не должен. — Она помолчала, уставилась куда-то в пустоту между шкафом и кроватью и сказала, обращаясь больше к себе самой: — Только почему-то получается иначе. И мне показалось, что ты… Что тебе не совсем уж на него плевать. Хуа Би слушал и смотрел молча. Думал: как эти хиханьки с историей о прерванной дрочке превратились вот в это. И как бы это все вернуть опять к хиханькам. Я действительно неплохо провожу время с пиздюком, подумал Хуа Би. И это было чистой правдой. С тех пор, как он впервые встретил пиздючонка (да и его мать с торчащим из пакета луком) в коридоре их многоэтажки, многое успело измениться. Из отношений между Хуа Би и пиздюком исчезло презрение, из отношений с отцовской бывшей — напряжение. И яд — и оттуда, и отсюда. Хуа Би был не из тех, кто годами мог полировать обиды, но то, что батя съебал куда-то, чтобы создать себе какую-то новую семью… Это всегда маячило на периферии мыслей о нем чем-то небрежным, что хорошо и емко выражалось всего в одном слове: ясно. Понятно. Хуа Би всегда думал, что все ему с папашей ясно. Просто кристально, так четко, как только может быть. И только сейчас, когда люди, к которым отец в свое время ушел, превратились из «кого-то» во вполне осязаемые лица, голоса, привычки и эмоции, и когда превращение это произошло не натужно, не под долгом приобщения к отцовской родне, а как будто независимо от отца — только сейчас Хуа Би подумал, что, возможно, он действительно приблизился к этому «ясно». И пиздюк со своей душевной драмой сыграл в этом далеко не последнюю роль. А папаша-то об этой драме даже не знает. Охуенно весело сложилось, подумал Хуа Би без следов веселья, я знаком с его сыном гораздо лучше, чем он сам. Насколько я успел заметить. Может, в этом и состоит гениальная батина тактика: наплодить детей и поставить их в условия, в которых они познакомятся друг с другом без его вмешательства. Сами разберутся, как найти общий язык. Может, как-то так все и задумывалось. Или, что гораздо вероятнее, нет у него никакой тактики. И не было никогда. А то, что происходит тут у них троих, для отца не более чем приятный бонус. И то приятный ли. По крайней мере, вряд ли папаша так уж радостно воспринял бы весть о том, что у его старшего сына стоит на его бывшую. Или что его бывшая приходит к его старшему сыну ближе к ночи в полупрозрачных рубашках и с серьезными разговорами. И вот это вот все — это уже совсем не то же самое, что просто потешаться над большим секретом пиздюка. Во все это Хуа Би хотелось бы влезать меньше всего на свете. И прежде чем он нашелся со словами, Цзянь Мэйлинь подняла на него похолодевший взгляд и сказала таким тоном, будто не было всех этих дней, будто она только что ворвалась на собрание в кабинет к Хэ Чэну: — Похоже, я ошиблась. Что ж. Не буду больше мешать твоей гигиене. Прошу прощения за вторжение. И тут же, не глядя больше в его сторону, направилась к двери. Хуа Би преградил ей дорогу. Продолжал смотреть на нее молча, все еще подбирая слова. Изъясниться нужно было четко, чтобы она понимала, что возиться с пиздюком сверх обязанностей он не намерен, но в то же время осторожно, чтобы не спугнуть ее желание навещать его спальню. А хотя кому я пизжу, сказал себе Хуа Би. Я уже вожусь с пиздюком гораздо сильнее, чем предписывает должность телохранителя. А она, быть может, станет приходить даже если я скажу, что влезать в их семейство не намерен. Мне что-то и своего хватает, в нем черт ногу сломит. Цзянь Мэйлинь сердито сжала губы и попыталась обойти его. — Да стой, — сказал Хуа Би с нажимом. Добавил без запала: — Истеричка. Она дернулась, распрямила плечи и уставилась на него таким взглядом, будто хотела исполосовать ему лицо. — Тихо, тихо, — проговорил он увещевающим тоном. Чуть наклонился, чтобы ей не приходилось смотреть на него исподлобья. — Это была шутка. Я пошутил. Цзянь Мэйлинь смотрела на него с подозрением. В ее лице медленно, но заметно проступало что-то еще, и Хуа Би подумал, что ничем другим, кроме как облегчения, он бы назвать это не смог. — Самовлюбленный болван, — сказала она, немного оттаивая. И, подумав, добавила, будто для большей убедительности — жаль, что совсем неубедительно: — Ублюдок. Он ухмыльнулся. Кивнул. — Сядь, — сказал он, указывая подбородком в сторону кресла. — Разогналась. Дай пацану расслабиться. Никакого понимания подрастающему поколению. Цзянь Мэйлинь помешкала, с сомнением качнула головой, но в кресло все же села. Сказала, напряженно сцепив руки на колене: — Я зря пришла. Я не хочу, чтобы мой сын знал о том, что я просила тебя поговорить с ним. И что я вообще тебе обо всем этом рассказала. Это ясно? Хуа Би закатил глаза. Проигнорировать этот знакомый приказной тон получилось без особых усилий — и дураку было понятно, что она за ним пыталась спрятать. Хуа Би себя дураком не считал никогда. — Так и я о том же. Цзянь Мэйлинь смотрела на него с недоверием, и Хуа Би, подтянув пояс халата, плюхнулся в кресло рядом с ней. — Ты хочешь, чтобы я оказал мужскую поддержку пацану, которого мамка только что поймала с наполированным болтом в руке. Я тебе скажу, какая в этом деле может быть единственно правильная поддержка: сделать вид, что ничего не было. Ничем не намекать, что кто-то кроме тебя в курсе инцидента. И только потом, когда он уже расслабится и забудет, жахнуть его по башке каким-нибудь подъебом. Она продолжала разглядывать его с сомнением, и он, воодушевившись, продолжил: — Ключевое слово — потом. Поверь, последнее, что ему сейчас нужно — это чтобы я пришел к нему, взял его за руку и спросил, что он сейчас чувствует. Вот просто поверь. Вот это нихера не по-пацански. И не приведи случай еще за ту самую руку его возьму. На этот раз глаза закатила уже она. Подалась назад, оперлась о спинку кресла. Сказала, потирая переносицу: ладно. Хорошо. Ты прав. Хуа Би помолчал еще немного. Подумал: одним махом обо всем сразу. — Я не потому соскакиваю, что мне на пиздюка плевать. С ним весело. На работе так обычно не повеселишься, так что это приятное разнообразие. — Он перевел дух, покатал слова во рту и все-таки сказал: — Но я не буду делать вид, что меня приводит в восторг мысль играть в его старшего брата. Даже если это и так. В первую очередь это моя работа. И в порту была, и сейчас. Я таскаюсь за ним не от большой любви. И не из-за родственных связей. А потому, что так нужно для дела. Я не говорю, что мне это не доставляет удовольствия. — Он помедлил, потер шею под затылком и закончил: — Но у вас своя семья. А у меня… я не ваша семья, в общем. И меня такой расклад устраивает. Цзянь Мэйлинь смотрела ему в лицо бесстрастно, и понять, о чем она думает, Хуа Би так и не удалось. Наконец она медленно покивала, снова выпрямилась в кресле и сказала: я тебя поняла. — Без обид, — ровно сказал он. — Какие тут обиды, — ответила она ему в тон. — По крайней мере это было честно. И заслуженно. Наверное. Хуа Би потрогал острый клык языком, покачал челюстью, но промолчал. Можно было продолжить разговор и объяснить, что все сказанное — не попытка наказать ее или пиздюка за прошлое, а всего лишь удобная для всех позиция. В первую очередь для него самого, конечно, но разве кто-то может обвинить его в этом? Жизнь и работа на отца успели научить его тому, что первый, о ком следует заботиться — это ты сам. Потому что если этого не сделаешь ты, вряд ли кто-то еще этим озаботится. Кроме, конечно, Хэ Чэна. Но Хэ Чэн есть не у всех, да и помочь он может далеко не во всем. Вот с этим, например — с семейными делами, точно не сможет. А кроме того, никто в этом мире не вечен. Даже Хэ Чэн. Хотя казалось бы. Выкладывать все это отцовской бывшей, превращая веселые встречи на грани флирта в сеансы психотерапии и болезненного откровения — Хуа Би что, похож на дурака? Снова нет. Конечно, нет. — Значит, просто игнорировать, — подытожила Цзянь Мэйлинь, и Хуа Би понадобилось некоторое время, чтобы понять, о чем она вообще говорит. Потом вспомнил: точно. Пиздюк. И его скользкие во всех смыслах делишки. Он пожал плечами: — Мне кажется, это лучший вариант. Но решать, конечно, тебе. Конечно, мне, было написано у нее на лице. Конечно, ей. Но пришла-то она сюда не за этим. А чтобы Хуа Би поучаствовал в воспитании. Сам же ввязался. Вот и получай теперь. — Ладно, — проговорила она, поглядывая в сторону двери. — Спасибо. И поднялась, поправляя одежду и волосы. Хуа Би поднялся вместе с ней. Подумал: не помешало бы шлифануть это небольшое откровение баночкой пива. Сказал, плотнее запахивая на себе халат: пройдусь с тобой. Спущусь на кухню. Цзянь Мэйлинь кивнула мимоходом, погруженная в собственные мысли, словно и не заметила, что именно он ей сказал. Осторожно выскользнула из комнаты. Хуа Би вышел следом, осторожно прикрыл за собой дверь и догнал ее в пару шагов. Отпускать ее такой, замкнутой и холодной, ему не хотелось. Он поискал в голове подходящие шутки, но мысли, как назло, упорно разбегались в стороны, и Хуа Би схватился за одну из них, махнув рукой на качество. Он сказал показательно легким голосом, когда они подходили к самой лестнице: — Спасибо, что рассказала. Я теперь буду стучать к нему в комнату всегда очень громко и долго. И заставлять его мыть руки перед тем, как сесть в машину. Цзянь Мэйлинь отреагировала как надо: прикрыла глаза со смесью стыда и веселья на лице и тут же залилась краской. Хуа Би тоже ухмыльнулся, и они вместе свернули за угол на лестницу. Внизу которой, у самой первой ступеньки, стоял Хэ Чэн. Вцепился в перила и застыл, как изваяние. Он быстро пробежался глазами по плотно затянутому поясу халата Хуа Би, по его ухмылке, а потом перевел взгляд на розовые щеки Цзянь Мэйлинь. Моргнул, оттолкнулся от перил и развернулся с явным намерением уйти. — Хэ Чэн, — позвал Хуа Би, разглядывая его окаменевшую спину. — Ты ко мне что ли шел? Хэ Чэн медленно повернул голову в его сторону, показывая только острый угол челюсти, и сделал неопределенное движение — как будто отмахиваясь. — Что-то хотел? — спросил Хуа Би вдогонку. — Это несрочно, — ровно отозвался Хэ Чэн. Постоял еще немного, все-таки повернулся к ним снова, опять скользнул взглядом по их лицам — и внезапно криво усмехнулся, прямо как в тот день в раздевалке спортзала. Сказал, с силой сглатывая: — Доброй ночи. Хуа Би пожал плечами, глядя в удаляющуюся спину. Непонимающе ответил ему вслед: ну доброй. Посмотрел на Цзянь Мэйлинь. Нахмурился еще сильнее. Лицо отцовской бывшей выражало крайнюю степень неловкости, гораздо более глубокой, чем когда она рассказывала о рукоблудии пиздючонка. Веселья в нем не было ни на грамм, зато вины и стыда — хоть отбавляй. — Извини, — быстро проговорила она, хватаясь за косу. — Вышло очень нехорошо. — Что нехорошего, — недоуменно протянул Хуа Би, сощурясь. Глаза Цзянь Мэйлинь метнулись к тому месту, на котором стоял Хэ Чэн. — Хэ Чэн. Увидел нас. — Ну да, — подтвердил Хуа Би все так же в недоумении. — Со зрением у него вроде как все пока терпимо. Или в чем дело? Цзянь Мэйлинь смотрела на него все так же виновато и внимательно, будто он не понимал очевидного. — Хэ Чэн увидел, как ты провожаешь меня. Ночью. Из своей спальни, — добавила она с нажимом на последних словах, пытаясь что-то ему втолковать. — Ну увидел и увидел, — дернул плечом Хуа Би. — Ночь — мое личное время. И спальня тоже моя. И моя личная жизнь. Сейчас он мне не начальник. Кого и откуда я провожаю, его не касается. Цзянь Мэйлинь посмотрела на него так, словно он сказал невозможную глупость. — Не начальник, значит, — проговорила она медленно. Покачала головой, как если бы признавала какую-то ошибку — какую, Хуа Би было невдомек. — Но тогда… Ты что, ни разу не замеч… — она запнулась, нахмурилась и уставилась на него пытливо. Поискала что-то у него в лице и наконец сказала шокировано: — Ты не знаешь. Ты даже не… Ты просто не видишь, да? — Не вижу чего? — с недоумением спросил Хуа Би. Цзянь Мэйлинь потерла лоб тонкими пальцами, на секунду накрыла ими рот, а потом ответила невпопад: — Ладно. Х-хорошо. Хуа Би смотрел на нее, на то, как она хмурит брови, тревожно дергает косу и в целом выглядит так, будто вот-вот закроет лицо руками — и чувствовал, что он упускает что-то важное прямо сейчас. И даже не знал, как спросить, что именно. И пока он не придумал, чем именно это могло быть, Цзянь Мэйлинь снова бросила взгляд на лестницу, негромко сказала: мне пора. Спокойной ночи. И сбежала вниз по лестнице. Обернулась у последней ступеньки, будто повторяя за Хэ Чэном, посмотрела на него с неподдельным потрясением в глазах — и ушла в противоположную от покоев Хэ Чэна сторону. Хуа Би, оставшийся в пустом коридоре в одиночестве, непонимающе поднял брови. Сказал себе: ебать. И что это только что было? Пива как-то разом расхотелось. Он постоял вверху лестницы еще немного, развернулся на пятках и отправился спать.