Монохром

      Тоненький, противный писк совести, кричащий во всю глотку где-то глубоко внутри нее, вызывал легкое головокружение.       В первый момент, когда чужие губы коснулись ее удивленно приоткрывшегося рта в таком простом — почти целомудренном — касании, Такемичи растерялась.       Она совершенно не представляла себе подобного итога и тем более никогда не стремилась к нему. Ее цель — всех спасти, а не наладить собственную жизнь!       Но она сама дала Майки повод. Она сама испортила их дружбу совершенно неуместной, глупой сиюминутной прихотью.       Ее первый парень живет сейчас в пригороде Осаки, сдает выпускные экзамены, чтобы потом провалиться на вступительных в институт. Он приедет в Токио только через три года. Только тогда Такемичи познает эту сторону социальной жизни. Не раньше.       Правда, сейчас рядом с ней вовсе не он — успевшим стать давным-давно чужим человек, а Майки — тот, ради кого Такемичи была с собственной жизнью расстаться готова. Но отчего-то не испытывала к нему и капли романтического интереса. Или она сама убедила себя в этом?       Она знала, кем он был, какую боль пережил, сколько раз люди — дорогие, любимые — предавали его. Знала она и кем он станет в ближайшем будущем. Это страшило Такемичи — вспоминать без содрогания, с какой легкостью Сано Манджиро своими руками уничтожил все, что ему было дорого, она не могла.       Еще с того лета, во время ее первых прыжков, она всегда стремилась к нему, желала стать равной, заслужить доверие, хорошее отношение; Такемичи мечтала стать его другом, чем-то незаменимым, тем, чем дорожат и бояться потерять. И даже возвращаясь в будущее, в своих мыслях она все время обращалась к Майки, спрашивала себя: где он? как он? все ли у него хорошо? его окружают хорошие люди?       Стал ли он счастливым?       Потому что Такемичи так и не стала.       Все возвращалось на круги своя: маленькая картонная квартирка, в которой с трудом удавалось поддерживать относительную чистоту, нелюбимая работа продавцом, усталость — непередаваемое, дикое отвращение к своей никчемности. И одиночество.       Ее никто не ждал. Она была никому не нужна.       Кроме тех людей, что остались далеко в прошлом.       Там же и оставалась жить шестнадцатилетняя Такемичи — глупенькая, наивная Такемичи. Она была по уши влюблена в своего эгоистичного командира, но отринув в себе всю женственность, считала, что никогда не сможет добиться его внимания.       Некрасивая, угловатая — девчонка, по нелепости родившаяся не мальчишкой. Она не испытывала иллюзий на свой счет. Но взрослая Такемичи видела главную проблему не в каких-то надуманных комплексах, а в разности характеров. Он — сильный лидер, она — никчемная плакса. Противоположности притягиваются? Какая чушь! Это придумали в утешение, чтобы в жизни была хоть какая-то надежда.       Такемичи не хотела жить иллюзией. Именно поэтому она с содроганием должна была признать: кажется, она действительно любила его…       Тогда она не стерла эту последнюю границу между ними — не посмела, не осмелилась.       Это сделал Майки сейчас.       Он задержал прикосновение, даже не смотря на ее явную безучастность. Задержал, чтобы прижаться к ее губам сильнее, крепче: он целовал ее, так и продолжая сжимать ее запястье, а другую руку запустил в ее растрепавшуюся прическу, стиснул между пальцами пряди на ее макушке, не давая ей отстраниться.       Такемичи и не пыталась. Она вообще не знала, что должна сейчас делать, что будет правильным.       Собственное будущее — ее прошлое, в котором она жила, которое знала: было уже разрушено полностью. Там, куда она вернется, будет все по-другому. И может, только может быть, ее сверхъестественные способности — это шанс и для нее? Ведь она тоже, как и все люди на свете, просто хотела быть хоть немного счастливой.       Приняв решение, сдавшись, она закрыла глаза и ответила на поцелуй.       Не то, чтобы в жизни Такемичи было много поцелуев, и она могла назвать себя мастером в этом деле, но инициатива сама собой снова осталась за ней. Это не Майки, а она скользила языком по его губам, это она придвинулась ближе, привстав на коленях между его разведенных ног; опиралась о левое локтем и углубила поцелуй.       У Майки было мало опыта в этом. Такемичи поняла это совершенно точно, когда он прошелся зубами по корке на еще не до конца поджившей нижней губе. Такемичи едва удалось сдержать болезненное шипение — не хотелось портить такой момент никакими личными неудобствами. Но и называть его полным профаном в этом деле, она тоже не могла. Опыт, какой никакой, у него все же имелся.       Ах, ну да, он говорил, что у него была какая-то девчонка. Интересно, кто она и где сейчас?       Почему-то эти мысли испортили настроение. И вдруг и поза показалось слишком неудобной, и шея затекла так задирать голову…       Такемичи села на пятки, отстраняясь, пожалуй, слишком резко.       Майки смотрел на нее с легким намеком на обиду сквозь полуопущенные ресницы. Такемичи улыбнулась и запоздало осознала, что все еще опирается локтем об его колено. Но почему-то убирать руку она не спешила, напротив, пересев на бедро, она облокотилась боком о ногу Майки и, подняв голову буднично поинтересовалась: — Без понятия как мне это расценивать. Может, прольешь немного света?       Майки заметно стушевался. Было видно, что говорить открыто на такие темы ему почему-то неловко. И это было так мило, что отчего-то сердце сладко щемило, а на разбитых, припухших губах расползалась глупейшая улыбка.       Майки пробормотал что-то неразборчивое, но потом взлохматил волосы, издав досадливый возглас. — Блять, как же бесит! — с чувством выругался Майки. Он взглянул ей в глаза без всякой тени смущения, но зато с явной претензией. И сейчас так напоминал Такемичи его капризную версию… — Вот надо тебе быть такой занудой! Мутить будем, короче, вот!       Такемичи не услышала в его интонациях вопроса. Правильного вопроса. На самом деле его там и не было. Ее как обычно ставили перед фактом, не интересуясь ее мнением на сей счет. Но в данном конкретном случае она была не против уступить эту инициативу.       Но справедливости ради, она все же сказала: — Я притворюсь, что это был вопрос, а перед этим у нас было умопомрачительное свидание; ты подарил мне цветы, накормил ужином и признался в своих чувствах под луной.       Майки даже отпрянул, будто она не дала ему руководство к действиям, а предложила пойти банк грабануть. И что-то подсказывало, что на второе он согласился бы более охотно, чем стоять с букетиком на набережной, поглядывая на часы, и нервно переминаться с ноги на ногу в ожидании. — Че? — недовольно поинтересовался он, уместив целое «что за хуйню ты тут несешь» в одном единственном восклицании.       Такемичи тяжело вздохнула, всем своим видом выражая смирение. — Ну да, действительно, о чем это я…       Она поднялась на ноги, но не удержав равновесия, оперлась коленом в краешек дивана и, подавшись вперед, положила руку на плечо Манджиро. Он замер, разом растеряв всю свою боевую спесь. А Такемичи улыбнулась, будто так и было задумано с самого начала; провела раскрытой ладонью сначала по изгибу его шеи, а затем пригладила выбившиеся из хвостика светлые волосы. — Хорошо, давай попробуем встречаться. Но при одном условии…       Майки недовольно поморщился. Ах да, ему же не нравилось, что Такемичи вела себя не как обычная девушка. Но тогда возникал резонный вопрос, почему предлагает он именно ей быть с ним, вот такой неправильной и неженственной? — Каком еще условии? — хмуро осведомился он. — Во-первых, мы все-таки сходим на нормальное свидание. — Заметано, — кивнул Майки, видимо решив, что это вполне приемлемое требование. Он коснулся подушечками пальцев ее талии, спрятанной под старым махровым халатом, будто не до конца уверенный, позволено ли ему это. Но потом, осмелев окончательно, Такемичи почувствовала, что обе его ладони уже более уверенно прошлись вверх-вниз, замирая в районе пояса. — А во-вторых? — А во-вторых, сначала мы разберемся с Изаной и Кисаки.       Исключительность момента была разрушена. Майки издал раздраженный выдох, почти не скрывая своего разочарования. Его руки сомкнулись на ее боках сильнее. Такемичи вся напряглась, когда почувствовала болезненную пульсацию созревшего синяка. — Они тут вообще не при чем, — процедил Майки. — Да. Но так будет правильно. — Я тебе уже сказал, что ты останешься в Свастонах. Ты — мой человек, поняла?       Он рывком притянул ее к себе, и, неловко ойкнув, Такемичи снова, как и пару недель назад, оказалась у него на коленях. Но на этот раз инициатива целиком и полностью принадлежала Манджиро. И он даже не думал уступать ей. Его глаза горели, светились каким-то совершенно незнакомым ей светом.       Такемичи невольно сглотнула, и все что она могла, это лишь молча кивнуть.       «Я люблю тебя» — такая важная фраза в жизни каждого человека. И особенно она ценна и важна, когда произносит ее кто-то особенный.       Нет, бред.       «Ты — мой человек» — вот та фраза, от которой все чувства накалялись до предела, от которой мир замирал, и все время и пространство сосредоточивалось лишь в темных глазах напротив, глядящих на нее с такой решимостью.       Такемичи улыбнулась: широко и до безобразия счастливо.

***

      Была определенная неловкость в том, чтобы думать о Манджиро Сано в ином ключе.       Знать, что ты можешь подойти к нему, дотронуться, не спрашивая на то позволения. Это не будет воспринято как угроза — тебя встретят с улыбкой; он обернется, когда ты дотронешься до его плеча, привлекая внимание. Уголки твоих губ поднимутся, и ты посмотришь на него совершенно иным взглядом. Он прочтет твое невысказанное желание в твоих глазах; перехватит твои руки, когда ты попытаешься убрать их за спину, сожмет твои пальцы в своих, поднесет их к губам, целуя костяшки и… — Ханагаки-кун… Ханагаки-кун! Будьте так любезны вернуться к нам хотя бы на последние десять минут урока!       Такемичи ощутимо вздрогнула, выныривая из своих фантазий под аккомпанемент из смешков и веселых подначиваний однокашников.       Улыбались все, за исключением ее верных пажей. Четверка — несчастливое число. Теперь они точно стали четверкой. Такемичи затылком чувствовала, как старые приятели сверлили ее спину взглядами с разной степенью настороженности. А на переменах все время хотели подойти, спросить о чем-то, да все не решались.       Такемичи по-прежнему носила брюки, надевала мужской пиджак поверх мужской рубашки. Правда, волосы уже не укладывала в привычный хаер: корни отрасли, выделяясь на желтизне волос вульгарной чернотой. Теперь Такемичи подвязывала волосы резинкой: получался какой-то крысиный, неаккуратный хвостик.       Искусанные губы и совершенно воспаленные от недосыпа глаза могли бы завершить образ алкоголика со стажем в стадии ремиссии.       Руководство школы, конечно же, знало, что Такемичи на самом деле никакой не мальчик. И ее регулярно, с частотой хотя бы в неделю раз, вызывали в учительскую, от души поносили, распинаясь о правилах и уставе.       Такемичи была ко всем замечаниям равнодушна. Школьную форму носит? Носит. Ах, она мужская? Но ведь в уставе не написано, что девочкам нельзя носить мужскую школьную форму. А есть ли в их уставе что-то про длину и цвет волос? Тоже нет? Интересно, в чем тогда виновата Такемичи?       Не удивительно, что учителя ее не любили. И только и искали повод, дабы исключить.       Дерусь? Да вы что! Я же девочка! Откуда синяки? Лунатик я, наверное…       Если бы у Такемичи была провальная успеваемость, то как пить дать — точно бы поперли из школы.       На выбор: специализированная школа для трудных подростков или же учебное заведение, где не носили ни школьной формы, ни следили за успеваемостью, и ученики там не могли рассчитывать ни на какое успешное будущее.       В подобной школе как раз учился Манджиро. Денег у их семьи было мало, а уж после смерти Шиничиро один только дед Сано просто не мог обеспечить сразу двоих внуков. И ладно, если б оба были мальчишками: можно было бы на чем-то сэкономить, что-то перешить… Так нет: у Манджиро любая одежда надолго не задерживалась. Не удивительно, с его регулярным участием во всяких драках, тут уж любая, даже люксовая вещь прикажет долго жить. Домой он приходил только ночевать, так что вопрос с питанием отпадал сам собой. Вот и оставалась одна Эма, девочка, которая хотела хорошо выглядеть, хорошо учиться и занять в жизни достойное место.       Не повезло. С самого начала: родиться в абсолютно расистской стране, где ее травили за один лишь факт того, что она хафу. Да еще и брат — хулиган. Полное комбо.       Когда встал вопрос о поступлении Манджиро в старшую школу, тот легкомысленно заявил, что ему даром не сдался этот аттестат. Он как не знал физики и химии, так не будет знать и дальше. Но раз деду так горит, чтобы он ходил в школу, то он пойдет — куда попроще. А Эма, поступающая на следующий год, пусть учится в хорошей.       Таких школ в Токио было всего несколько. Контингент там, как не трудно догадаться, был самый разношерстный, начиная от директора и заканчивая самой последней буфетчицей.       Такемичи тоже грозились перевести в одну из таких школ, на что она со всем безразличием пожимала плечами. Она-то знала, что ей школьный аттестат никогда не пригодится.       Во время обеденного перерыва было, как обычно, шумно.       Такемичи всегда обедала в окружении своих друзей, а с недавних пор они стали еще и подчиненными из первого отряда. Иногда к ним присоединялась Хината. Время от времени Такемичи, пользуясь верой окружающих в то, что они с Хинатой — пара, уходила к ней в класс.       Но сейчас она сидела одна, уныло ковыряя палочками рис и не чувствуя никакого аппетита.       Такемичи подняла взгляд, ища знакомые беспокойные макушки.       Вон, Такуя сидит за первой партой, лицом, развернувшись к классу. Парта не его на самом деле: за ней сидит со всех сторон правильный и хороший мальчик, которого Таккун повадился шпынять; а все потому, что прямо за этим «ботаником» сидит его любимая Сатико-тян. Как раз с ней он что-то живо обсуждал, смеялся и выглядел почти что счастливым.       Сатико Такемичи не нравилась, и эту антипатию она не могла объяснить самой себе, составив продуманный список, что именно ее так отталкивало в этой девчушке. Сатико никому, ни разу не сказала грубого слова; всегда старалась взять под свое крыло тех, кто потенциально мог стать жертвой школьной травли; у Сатико не было плохих оценок, она была на хорошем счету у учителей; ее дружбы искали другие девчонки; в нее «тайно» были влюблены почти все мальчишки в школе, хотя, много ли им, в этом возрасте, надо? — умница, красавица — и этого вполне достаточно, чтобы потерять голову от «любви».       Такемичи еще раз бросила взгляд на друга, задержав внимание на объекте его воздыханий. В Сатико-тян было все, чего не было у Такемичи. Сатико-тян была тем идеалом, которым Такемичи никогда не сможет стать даже наполовину.       Она осознавала и не питала иллюзий насчет себя. Высокая, некрасивая, вся переломанная, с отвратительными шрамами, лишь подчеркивающими ее уродство. Даже повзрослев, она не стала считать себя хоть сколько-нибудь симпатичнее. Но виной была низкая самооценка и комплексы, которые Такемичи так и не удалось преодолеть.       Обычная. В двадцать восемь лет Такемичи была самой обычной женщиной, которой просто нужно было поработать над собой.       И сейчас, глядя украдкой на прекрасную, словно Небесная Фея, Сатико-тян, Такемичи вдруг вспомнила, какой ущербной чувствовала себя в шестнадцать лет.       Будто почувствовав ее интерес, Сатико посмотрела на нее. И не отвела свой взгляд, когда поняла, что Такемичи наблюдала за ней; напротив, она мило улыбнулась и кивнула, словно говоря ей «привет».       Такемичи кивнула в ответ, посчитав невежливым не ответить на этот жест, но наблюдать за Такуей и его подружкой уже не могла — это было бы неприлично. Поэтому, все же отведя от них взгляд, Такемичи принялась искать других соучастников своей банды.       Макото сидел за своей партой в конце класса. Откинувшись на стуле, он играл в игру на телефоне. Какие были игры в том дремучем две тысячи шестом? Змейка да тетрис? Пожалуй, его можно было побеспокоить, если, разумеется, он не шел на рекорд. Только что сказать? Такемичи не представляла с каким лицом подойдет сейчас к нему и заговорит, как ни в чем не бывало. Ее смерят враждебным, полного негодования взглядом, и глупое извинение последует как само собой разумеющиеся. Никому от этого легче не станет, так что лучше сидеть в своем темном углу и помалкивать, пока не получится придумать план получше.       Казуши в классе не было. Он с недавних пор записался в компьютерный клуб и при каждой удобной возможности бежал к их президенту, чтобы обсудить какие-то методички и нагнать на себя жутко важный вид. Он носил очки, и из-за этого, не знающие его слишком хорошо люди, принимали за заучку-зубрилу. Как же они ошибались…       Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, Такемичи огляделась в поисках этого наблюдателя. И успела заметить, как поспешно отворачивается Аккун.       Цветные пятна-воспоминаний замельтешили перед глазами.       Аккун — взрослый, состоятельный мужчина, крышевавший популярный ночной клуб в самом центре города, стоял на крыше здания, признаваясь в том, что именно он столкнул ее в тот памятный день на рельсы.       А потом, уже не такой богатый и важный, но не менее состоявшийся в жизни, он сидел на месте водителя за баранкой грузовика, весь истыканный и порезанный разбившимся стеклом. Ноги зажаты; единственная способная еще шевелиться рука трясется так сильно, что можно было подумать, что у него был приступ. — Я не мог… Не мог по-другому. Он не оставил мне выбора… Если бы я не сделал этого… Он бы убил мою семью. Моя жена… она беременна. Я не мог ослушаться, — он закашлялся, плюясь кровавой слюной, а потом захрипел, будто испускал дух. — Прости меня… Прости меня, Такемичи. Я не мог… не мог… ослушаться…       Хината сгорала заживо, и вместе с ней в этом адском пламени вины сгорала и Такемичи. Она не спасла ее ни в настоящем, ни тем более так и не смогла ничего изменить в прошлом. Она никого не спасла, а делала только хуже.       Но хуже ли? В будущем, когда она пришла к Аккуну в первый раз, она выглядела как девушка: плиссированная, ниже колен юбка и длинные темные волосы до лопаток просто не могли оставить никаких сомнений. И это не вызвало в старом приятеле ни капли удивления — он сразу же узнал ее.       Такемичи знала, что ни за что не простит себе, если даже не попытается поговорить с ребятами. — Аккун, — позвала она, приблизившись к его парте.       Он поднял на нее хмурый, тяжелый взгляд. — Чего? — без особой охоты отозвался он. Но стоило ему встретится глазами с Такемичи, как он тут же поспешил отвернуться. И Такемичи так и не смогла понять, что было больше в подобной демонстрации пренебрежения: смущения или обиды.       Такое поведение не задело ее, как могло бы, но расстроило. Ей казалось, что единодушие, какое демонстрировали ребята у храма Мусаши, было продиктовано не ежесекундным порывом в поддержку воодушевляющих слов Майки, а потому что они действительно могли постараться принять ее такой, какая она есть.       То, что они теперь не знали, как с ней разговаривать — это ничего, но они не хотели даже попытаться. И это приводило Такемичи в отчаянье. — Я знаю, что вы все обижены на меня, — тихо заговорила она, опустив взгляд себе под ноги. — Знаю, что я не должна была скрывать от вас правду. Но ты по-прежнему мой друг. Все вы. И я дорожу вами. Поверь, у меня были причины не рассказывать о себе. И я сожалею, что все это открылось именно так.       Аккун долго молчал, настолько долго, что Такемичи сочла его молчание за нежелание вести разговор. Но вот прозвенел звонок, начался урок, который Такемичи пропустила целиком мимо ушей. За ним начался другой.       А уже после него ее бравый первый отряд подошел к ней сам в полном составе. — Мы не обижаемся на тебя, — сказал за всех Аккун, когда они поднялись на крышу. — Но ты должен… должна объясниться, да!       Такемичи смерила всех, совершенно несчастным взглядом, на каждом задержав внимание и заглянув в глаза; но потом лишь вздохнула, признавая правомерность их требования. — Дело в Кисаки. Вы и сами знаете, как много зла он сделал. И сделает еще больше. Чтобы не допустить этого, мне нужно было пробиться на верхушку «Токийской Свастики». Только так я могла держать ситуацию под контролем. — Да чего вообще тебе сдался этот Кисаки? — вскричал недовольно Макото. — Помните тот день, когда Дракена пырнули ножом? Тогда он должен был погибнуть. Именно Кисаки спланировал нападение. Разыграл все, как по нотам. А чтобы подстраховаться, отправил Киёмасу со своими ребятами следить, чтобы никто не попытался вытащить его. — Но ты же вытащила, — протянул неуверенно Казуши.       Такемичи кивнула. — Лишь потому, что никто не воспринимал меня всерьез. Кем я тогда была? Мальчишкой-плаксой, которого почему-то выделял Манджиро Сано… — Точно! А почему, кстати, он тебя сразу выделил среди всех? — с подозрением поинтересовался Такуя. — Без понятия. Можешь у него при встрече спросить, — пожала плечами Такемичи.       Такуя ей не поверил ни на йоту, так и продолжая сверлить настороженным прищуром. Но хорошо, что не выдвигал никаких предположений, за которые легко мог бы получить заслуженную затрещину. — Он с самого начала знал о тебе? — негромко спросил Ацуши. — Нет, конечно, — фыркнула Такемичи. — Если бы знал, то ни за что бы не принял меня в банду. Максимум бы вытащил из той заварушки, в которую мы угодили, и на этом наше общение и закончилось.       Закончилось или нет — этого уже никто наверняка не скажет. Такемичи уже стала чем-то неотъемлемым в жизни банды.       Верная шестерка, повсюду таскающаяся за Майки и влипающая во всевозможные неприятности. Если так посмотреть со стороны, не будь Такемичи, половины из тех потасовок и не случилось бы, в которой участвовала вся банда.       Не будь Такемичи, не было бы и Кена Рюгуджи, Казуторы и семьи Шибы. Коконой угодил бы в лапы проходимцев еще раньше, а верному Инупи не осталось бы ничего другого, как последовать за другом, губя на корню все свое счастливое будущее.       Когда-то Такемичи задавалась вопросом — быть другом Майки: привилегия или проклятие? Теперь, пережив так много, она не могла не задаться вопросом, а сама она кто: спаситель, каким очень хотела себя считать или кара, страшная расплата за все то будущее зло, которое никто из тех, кого она пришла спасти, еще не совершал. — Ладно, допустим, — строго заговорил Аккун. Такемичи повернулась к нему, одарив совершенно несчастным взглядом, ведь увидела, с каким скепсисом некогда лучший друг смотрел сейчас на нее. — Ты притворялась из-за Кисаки. Но тогда на собрании ты призналась сама в своей лжи. Зачем?       Такемичи не сдержала облегченного выдоха — на этот вопрос она могла ответить: — Потому что он знает обо мне. Именно он велел кому-то из своих прихвостней залезть ко мне в дом. И, пожалуй, кража моего белья была неким предупреждением с его стороны, чтобы я больше не лезла и не портила его планы. — Стопэ… чего? — переспросил Макото. — Белья? — Ага, — кивнула Такемичи и с удивлением прочла на лицах приятелей легкое замешательство и смущение.       В замешательстве была и Такемичи, ведь когда Хината позвала ее на тот летний августовский фестиваль, Аккун голосил, что их придурошный Такемучи сегодня лишиться девственности, и это заявление никого не смутило, наоборот, все смеялись, подначивали и давали «ценные» мужские советы, от которых Такемичи было смешно.       Тогда почему сейчас…       Ах, ну да. — Давайте проясним один момент, — на выдохе произнесла Такемичи. Она решила быть честной с этими ребятами, а потому посвятила их в те подробности, о которых не знал никто, кроме нее, Дракена и Майки. Что ж, видимо, и у честности есть свои пределы. — Я — это я. Я не врала ни о своей жизни, ни об увлечениях, делилась с вами всеми своими проблемами и страхами, доверяла вам свои мечты. Да, у меня нет члена, вырастут сиськи, я отращу волосы и буду ходить в юбке и на каблуках. И скажите мне вот что, друзья, разве наличие конкретного набора хромосом определяет хороший я человек или плохой? разве только это влияет могу я ездить на байке, носить брюки и жить так, как я хочу жить?       Но ей так никто не ответил. Все молчали, обдумывая ее слова. Или не обдумывая, а размышляя, как бы потактичнее раз и навсегда отвязаться от общества Ханагаки. Но Такемичи не хотелось сдаваться так просто. Она стояла на месте, сжав от волнения пальцы в кулаки, и терпеливо ждала вердикта. — Девчонки не должны состоять в банде, — авторитетно заявил Такуя, первым нарушив молчание.       Такемичи кивнула, давая понять, что приняла его слова к сведению и перевела взгляд на следующего — Казуши.       Тот стушевался под ее выжидающим взглядом, передернул плечами, а потом, спохватившись, поправил пальцем очки на переносице. — Ты же в драках отхватываешь больше всех. Как ты потом замуж собираешься выходить со всеми своими шрамами?       Такемичи снова кивнула, переводя взгляд на Макото. Тот вздрогнул, когда разглядел в ее глазах неприсущую в обычное время мрачность. — Ну, это… — рассеяно почесал он щеку. — В принципе, я согласен с парнями. Если бы ты бойцом была хорошим, то, может, еще ладно… Но меня вот что удивляет: ты же с Тачибаной… Это как-то неправильно, что ли.       Такемичи ждала, когда это, наконец, всплывет. Чифую, вот, сразу сообразил спросить об этом. Такой пикантный факт и так долго оставался без внимания. Все трое высказавшихся тут же требовательно уставились на Ханагаки, ожидая, чтобы она пролила свет на этот интереснейший вопрос. Но Такемичи проигнорировала их пристальное внимание и повернулась всем корпусом к Ацуши. — А ты что скажешь, Аккун? — тихо спросила она.       Тот не смотрела на нее — его взгляд был устремлен за сетку. Отсюда виднелся краешек ворот и дома, стоящие напротив школы. — А че говорить-то? — отозвался он тоном, очень похожим на его прежние интонации, когда они со стопроцентной уверенностью могли называться друзьями. — Меня бесит, что ты лгала нам столько времени. И сейчас пиздишь и выкручиваешься. Ты такой пришла в первый класс еще в апреле! Я к тебе подошел и подружился. А Кисаки этот твой появился только летом. Так что не складывается...       Такемичи прикрыла глаза, отступив в тень и приваливаясь к стене у входной двери, поскольку не чувствовала в себе никаких сил стоять прямо.       Он прав. Чертовски прав, называя ее лгуньей. Только ее ложь никому не вредила — она разрушала саму Такемичи. Как знать, переживи она в свое время все эти подростковые комплексы так, как полагалось, то, возможно, была бы в себе более уверена, характер был бы более пробивной, возможно, она бы даже вышла замуж и... И...       Такемичи усилием прервала поток этих ненужных, неуместных сейчас мыслей. Извечные вопросы, что было бы, если... уже не имели никакого значения. — Быть женщиной в мужском мире — тяжело, — сдавленно произнесла она. — Вы не задумываетесь, не знаете, какого это искать работу, и тебе отказывают только потому, что ты не мужчина. Выходя замуж, ты прощаешься с карьерой, со своей мечтой, и живешь лишь ради мужчины, ради детей. Ставишь крест на своей жизни. А никто не ценит этого, не говорит спасибо. При разводе никто не обвинит мужчину, но в женщину будут тыкать пальцем, говорить: «не удержала; бесполезная; неудачница». Тебе уже за сорок. Ты уже не молода, мужчинам интереснее молоденькие девушки. Одна из них, кстати, может стать любовницей мужа. И женщине придется это проглотить, если она не хочет, чтобы семейная драма вышла за пределы их дома и общество мусолило, обсуждало эту ситуацию. Обвиняя, опять же, женщину, что она так плоха, раз не смогла дать своему мужу то, что он пошел искать на стороне.       Такемичи прервалась, судорожно вздохнув. И поняла, что наговорила слишком много лишнего. Она подняла голову, встретившись с полным непониманием на лицах приятелей. И ситуация могла совершенно выйти из-под контроля, если она сейчас же не даст никаких пояснений. — О, конечно, все эти проблемы нас — меня — ждут немного позднее. Но, как верно сказал Казу-кун — кому я нафиг нужна такая поломанная, со шрамами. И ты прав, Такуя, девчонки не должны состоять в банде. И не потому, что там опасно: драки, нарушение закона, а потому что женщина самоутверждается не за счет грубой силы. И даже если бы я была хорошим бойцом, Макото-кун, мне бы все равно было плевать на авторитет внутри банды. Но я хотела защитить дорогих мне людей. Я должна была влиять на ход событий, чтобы предотвратить страшные, ужасные вещи, которые бы повлияли на будущее всех нас. Для этого я продолжала лгать, для этого я терпела побои, сама лезла в каждую драку и подставлялась. Но теперь осталась только «Поднебесная». И как только Курокава Изана перестанет представлять угрозу, то я тут же уйду из Свастонов как бы Майки не противился этому. А ты, Аккун, станешь капитаном вместо меня.       Она не спрашивала. Только Аккуну она могла доверить такую ответственность. И знала, что он непременно с ней справится.       Ацуши вскинул голову, в его глазах плескалась смесь удивления, неверия и какой-то непередаваемой детской радости, будто родители пообещали подарить ему ту крутую игрушку, о которой так давно мечталось. — Такемичи, — пораженно выдохнул он. — Я… не думаю, что смогу принять такую ответственность. — Почему нет? — с веселым хмыком спросила Такемичи. — Если даже девчонка худо-бедно справилась, то ты, гендерно-правильный капитан, справишься и подавно.       Первым не выдержал Казуши, от души расхохотавшись. Его смех подхватили остальные. Только Аккун стоял, раздувая от смущения щеки, будто сердился. — Да ну вас, — махнул он рукой и отвернулся. Но Такемичи все равно успела увидеть на его лице улыбку. — Пошли уже в класс. А то звонок скоро.       Он первый двинулся к двери, оставляя после себя легкость, счастье, переполняющее, буквально распирающее грудную клетку Такемичи. И она не выдержала этого шквала положительных эмоций. Она, радостно смеясь, догнала его и с разбегу запрыгнула ему на спину, обхватив, как уже делала не раз, ногами и руками. — Спасибо! Спасибо, Аккун, — счастливо провозгласила она, прижимаясь щекой к его макушке. — Эй! Че удумала! А ну живо слезай! — громко завозмущался Ацуши.       Привычные приперательства грели душу, успокоили сердце.       Сегодня она сделала самый большой, самый важный шаг, чтобы эти дорогие ей ребята приняли ее. И Такемичи верила, что у нее обязательно, непременно все получится.       Не могло, не имело право не получится.