Монохром

      День «х» неукоснительно приближался — скоро должна вернуться мама.       Она звонила буквально вчера, осчастливив точной датой своего приезда.       Такемичи уже успела провести генеральную уборку в квартире и набить холодильник и кухонные шкафчики продуктами. Теперь осталось сделать последнее — самое главное, но самое обременяющее — вновь сменить имидж. — Ты точно уверена, что хочешь это сделать? — серьезно спросила Хината, все время по дороге в парикмахерскую заглядывая ей в глаза и хмуря брови. Не верила, искала какой-то подвох; в поспешности принятого решения Тачибане виделся подтекст — скрыть что-то более глобальное, неприятное, то, что требовало детального обсуждения: что-то такое значимое, чем Такемичи в очередной раз не посчитала нужным делиться.       Хината помнила ту решимость и непоколебимую смелость, когда Такемичи, окончив среднюю школу и проводив мать в длительную поездку на новое место работы, схватила ножницы и отрезала свои длинные черные волосы. Хината тогда пришла в ужас от подобной авантюры, даже испуганно ахнула, беспомощно наблюдая, как Такемичи, стоя перед зеркалом, безжалостно кромсала свои прекрасные волосы.       Единственное, что было в ней красивого по мнению самой Ханагаки. Единственное, что не давало окружающим принять ее за мальчишку, которым Такемичи-подросток так отчаянно мечтала быть. Родиться не получилось с нужным набором хромосом, ну что ж, значит, надо искать другие пути стать тем, кем хотелось.       Мужчиной быть проще: мужчинам позволено все — по крайней мере в их стране; у мужчин много возможностей реализовать себя; за их нравственным поведением не следят с такой строгостью, не гнобят за любую ошибку…       Теперь-то Такемичи знала, что все было далеко не так просто. Сложно быть как мужчиной, так и женщиной. И сложнее всего: не прогибаться под давлением чужой воли, а оставаться верным своим принципам. К сожалению, сделать это было невозможно. Ничье мнение не играло роли, когда твои интересы сталкивались с общественным мнением. Существовали неписанные правила, которым подчинялись все люди в их стране, а если кто-то не желал жить как все, его, с присущей толпе безжалостностью, просто уничтожали, раздавливали.       То, что было простительно для женщины, было позором для мужчины. То, что дозволялось мужчине, было неприемлемым для женщины. Во всем и всегда есть свои плюсы, как и минусы. Умение увидеть их, извлекая из своего положения максимум пользы и есть успех, о котором грезят все люди.       Конечно же, Такемичи только-только окончившая среднюю школу, постоянно сталкивающаяся с трудностями из-за своей нескладной внешности и имеющая очень хреновую самооценку, не придумала ничего лучше как броситься в крайность в духе всех подростков — решила кардинально поменять свою жизнь, став тем, кому, как она считала, жилось бы проще.       Хината не понимала этого странного желания стать тем, кем ты не являешься. Ей даже претила эта мысль — претворяться кем-то другим. По правде говоря, она до сих пор так считала, но никогда не делилась с Такемичи своими мыслями на этот счет.       Как хорошей подруге, ей надлежало оказать всю необходимую поддержку, и она помогла, чем могла: аккуратно постригла ей на затылке волосы, до каких самой Такемичи было неудобно добраться; помогла прикупить пару мужских вещей и посоветовала парикмахерскую, где красилась знакомая ее мамы.       И сейчас после стольких жертв ради вожделенного образа всеми любимого и уважаемого гопника, Такемичи так легко отказывалась от всех затраченных усилий?       А было ли так, что она хоть раз отступала от собственного слова?       Когда мама уезжала, то обнимала на прощание дочь, а не какую-то бандитку с помпадуром, по нелепости называющийся модной, среди гопоты, прической. И о гопоте в числе друзей, мама, кстати говоря, тоже не знала.       Так что единственным способом сгладить впечатление от их влияния на свою жизнь — выглядеть как самая примерная дочь на свете.       Так что со светлой шевелюрой придется распрощаться раньше времени. Раньше, чем ей исполнилось восемнадцать. — Может, выберешь какой-то другой цвет? Под твои глаза тебе столько пойдет! — щебетала рядом Эма.       Такемичи в первую очередь подумала о ней, после того как закончила разговор с матерью. Она позвонила Эме и попросила что-то из ее старой одежды, которую не жалко. Хотя бы на первое время, пока Такемичи не обзаведется своей. Но ее шкаф должен был быть забит исключительно женскими вещами. Незачем матери видеть, что там водилась и мужская.       Такемичи еще предстояло подумать, куда спрятать свастонскую форму и шлем.       Эма прониклась бедами Такемичи и принесла ей пару платьев, юбок и блуз. Увы, все надо было перешивать — вещи оказались ей велики в тех местах, которые должны были подчеркивать достоинства женской фигуры, а некоторые из-за разницы в росте были даже коротковаты и уже точно не подходили для нее. — Не переживай, я перешью, — ободрила ее Эма, когда парой часов ранее они собрались у Такемичи дома, в кои то веки чисто женским коллективом. — А я помогу, — подхватила Хината. — Так что к приезду Ханагаки-сан мы обязательно успеем!       Такемичи вздохнула, бросив тоскливый взгляд на свое отражение. Оттуда на нее смотрела все та же неказистая Такемучи с мальчишеской фигурой, которая зачем-то прижимала к груди блузку с чужого плеча. Женскую, совершенно ей не подходящую.       И ее тяжкий вздох был истолкован совершенно правильно, потому что подруги заверили ее, что ей просто надо быть капельку поувереннее в себе, любить себя совсем немного больше. А насчет вещей, то ей просто надо подобрать то, что ей подходит. Подошло же то платье — Такемичи еще не верила.       Платье Такемичи до сих пор не могла вспомнить без содрогания, и не иначе как скучающий они решил поразвлечься за ее счет, нашептав ей в левое ухо мысль, что кроме как это злосчастное платье больше ничего нельзя было надеть. — И Майки, кстати, оно понравилось, — лукаво сообщила Эма.       Такемичи скептически хмыкнула. — Тогда уж и Дракену я понравилась. Их общего охреневания от моего внешнего вида хватило бы сделать из меня мисс Вселенную.       Эма не обиделась, нет, но губы поджала, расстроившись ее цинизму. — Зря ты так, Такемичи-тян, — покачала головой Хината. Конечно же, Эма рассказала лучшей подруге все подробности того дня, и, разумеется, не забыла добавить, что Майки укатил вместе с Такемичи, никого не предупредив и даже оставив дома телефон. А вернулся только утром: задумчивый-презадумчивый. — Ты красивая. Просто очень не уверена в себе. — Как скажешь, — не стала спорить Такемичи. — Кстати, — решила сменить тему Эма, — ты же встречаешься с моим братом, Такемичи-тян?       Это что, проверка? Если она скажет «нет», хотя Майки уже сообщил о его изменившемся статусе друзьям и семье, то это будет выглядеть некрасиво. А если скажет «да», то не произойдет ли обратной ситуации?       Впрочем, Майки не просил ее ничего скрывать, поэтому Такемичи сочла уместным рассказать. В конце концов, что в этом такого? Рано или поздно все об этом узнают. — Ну… что-то вроде того, — протянула она, до конца не уверенная, нужно ли было поощрять подобный интерес. — Так это правда? — ахнула Хината. — Я смотрю, мне и рассказывать ничего не надо — вы уже и так в курсе всех сплетен, — сварливо пробормотала Такемичи. — И как он? — задала другой вопрос Эма. Такемичи даже с шага сбилась. Она что, серьезно хочет узнать нечто такое о своем брате? — Прости? — все же уточнила Такемичи, решив, что все-таки она неправильно истолковала вопрос. — Ну… как он тебе? — немного растерявшись, повторила вопрос Эма, явно не зная, как еще его можно перефразировать. — Э… Нормально? — Такемичи взъерошила волосы на затылке, думая, что еще можно подкинуть к жаждущим любых подробностей умам, чтобы от нее потом наверняка отстали. — На свидания мы не ходим. А целуется он вполне прилично…       Рядом пискнула Хината, прикрыв пылающее лицо ладонями. Эма тоже покраснела, отведя взгляд. А Такемичи переводила недоумевающий взгляд с одной на другую: что такого она сказала? — Я им-мела в виду: обижает ли он тебя, — запнувшись от волнения, пояснила Эма.       Вот теперь пришла очередь Такемичи смущаться. Хорошо, что она не ляпнула что-то еще такое, от чего можно было смело идти и остужать голову в ближайшей речке, причем всем троим. — А? Нет. Нет, конечно! Он никогда меня и не обижал… — Такемичи опустила взгляд, обращаясь к мыскам замызганный кроссовок. Но вдруг встрепенулась: чего это она смущается? Ну и что, что она не так поняла вопрос. Она нормально ответила, потому что, в конце концов, подруг — ее взрослых приятельниц из той, другой жизни — волновало именно хорош ли новый мужчина подруги в постели, сколько он зарабатывает, из какой он семьи, есть ли неженатый друг…?       Такемичи, если честно, уже отвыкла, что интерес может быть вызван искренним беспокойством, а не желанием сравнить, не такая ли у тебя хреновая жизнь; может, кому-то живется хуже, и тогда день можно счесть удачным? — А как у тебя дела с Дракеном? — справедливости ради вернула она вопрос.       Хината тут же оживилась, с интересом посмотрев на Эму. А та зарделась, отвела взгляд. Но, видимо, накипело в ней уже так сильно, что румянец быстро сошел с нежных щечек, и она испустила тяжелый выдох: — Да никак… — Он же подарил тебе плюшевого кота на Белый день, — припомнила Тачибана. Эма медленно кивнула.       А Такемичи вдруг живо припомнила того кота. Не она — «взрослая Такемичи» как раз в тот момент вернулась обратно в будущее, а шестнадцатилетняя с радостью приняла приглашение друзей прошвырнуться по залам игровых автоматов. Тогда еще был февраль, Рюгуджи вытащил из автомата игрушку, которая была ему, в общем-то, не нужна. — Подари какой-нибудь телке, они такое любят, — со знанием дела посоветовал Нахоя, расплываясь в широкой улыбке. — А почему ты сама ему не признаешься? — справедливо поинтересовалась Такемичи, выныривая из своих-чужих воспоминаний.       Эма покосилась на нее. — Я… не смогу, — разочаровано выдохнула она. Хотя, глаза ее горели решимостью. — Почему нет? Лучше подойти и сказать как есть — никто же за это бить не будет. В конце концов, это уже будет не твоя головная боль, что с чужими чувствами делать. Примет — хорошо. Нет — ты хотя бы будешь знать, что не надо больше тратить на него свое время. — Такемичи-тян такая суровая, — улыбнулась Хината.       Эма подхватила ее улыбку. Она приобняла Такемичи за плечи, бодро поведя дальше — к салону.       Такемичи же сделала себе мысленную пометку еще вернуться к этому разговору. Кажется, ее слова заставили Эму о чем-то задуматься, и если Такемичи сможет подобрать правильные слова и привести убедительные доводы, то, как знать, может, она сумеет уговорить Эму не стесняться поговорить откровенно, и у них с Дракеном что-то, наконец, сдвинется с мертвой точки?       Потому что говорить на эту тему с Кеном, Такемичи бы точно не стала…

***

      Черный цвет волос был одновременно привычен и нет. Такемичи придирчиво теребила прядку, наматывая ту на палец, и с самым хмурым видом разглядывала свое отражение в зеркале в ванной.       Проколотые уши слегка саднили. Было бы странно, если девчонка-подросток, оставшись так надолго одна, не выкинула бы какую-нибудь глупость. И справедливо рассудив, что лучше уж проколотые уши, чем новость о том, что она связалась с бандой байкеров и к тому же возглавляет одну из них, станет не самым лучшим способом сохранить привычное течение жизни.       Любая мать тут же предпримет все меры, чтобы оградить свое чадо от пагубного влияния неправильных друзей. Тем более, когда ее жизнь сломал как раз вот такой неправильный субъект.       Своего отца Такемичи не знала, а мама говорила о нем слишком неохотно и слишком редко, чтобы получилось бы составить полное представление об этом человеке. Как и все дети, Такемичи спрашивала маму о своем отце, но никогда не получала прямого ответа.       Потом вопросы прекратились — Такемичи что-то поняла для себя, а став старше это уже не имело никакого значения. Его отсутствие в ее жизни оставило на Такемичи положенный отпечаток, какой оставался на всех детях, которых воспитывал только один родитель; на этом его участие в жизни дочери и заканчивалось.       Все, что Такемичи знала о своем отце — это то, что он бросил ее мать, когда узнал, что она ждет ребенка. Маме было всего восемнадцать, у нее были строгие родители, ее ждали блестящее будущее и перспективное замужество с человеком, который будет соответствовать ее социальному статусу. Но все это уже не имело значения, когда мама узнала о существование Такемичи.       От нее отвернулись все: друзья, знакомые, а строгий отец тут же отрекся от «гулящей» дочери.       Бабушка Такемичи, в тайне от мужа, иногда отправляла им деньги, но этого было слишком мало, чтобы можно было всерьез рассчитывать на подобные подачки.       Мама осталась один на один с этим жестоким миром, не умеющая, совершенно не знающая как в нем жить. Возможно, она бы покончила с собой, но внезапно отец Такемичи снова объявился в ее жизни.       Ему грозила статья за грабеж и разбойное нападение, но он мог отделаться условным, если суд узнает, что на его иждивении только что родившейся младенец и неработающая жена. Они зарегистрировали свой брак в той же больнице, где парой дней раньше родилась Такемичи.       Жизнь, можно сказать, наладилась — они переехали в квартиру отца, доставшуюся тому от брата, разбившегося в аварии несколько месяцев назад. Дядя Такемичи был успешен — работал врачом-ортопедом, а потому мог позволить себе собственное, приличное жилье.       К сожалению, крыша над головой стала единственным положительным моментом в семье Ханагаки. Они так и не смогли стать настоящей семьей. Отец даже и не думал прекращать вести свой бандитский образ жизни.       Он состоял в какой-то крутой по тем временам банде, где занимал не последнюю роль. Он не мог, да и не хотел отказываться от прежней жизни. Жена и малолетний ребенок нисколько не мешали ему жить, так как он хотел. Он вообще о них не думал.       В конце концов, маме надоело терпеть его вечные измены, пьянство и растрату денег в азартных играх. Она подала на развод, и им досталась эта квартира.       А отец больше никогда не появлялся в жизни Такемичи. Она даже не знала жив ли он, или бандитский образ жизни окончательно его доконал.       И вот теперь она и сама связалась с босодзоку — и не просто связалась, а стала их частью.       Такемичи казалось, что она уже слышит крик матери о том, что она пошла по стопам своего дурного папаши.       Увезет, — с тоской размышляла Такемичи. Будь она на месте матери, то сделала именно это.       Но до приезда матери еще оставалось время, а сейчас были другие проблемы, которые требовали незамедлительных действий.       Сегодня Такемичи в последний раз надевала мужскую одежду. Сегодня ей предстояло встретиться с Кисаки.       Условием, при котором Ханма организует их встречу было:       Первое. Такемичи отвозит сумку в условленное место и оставляет за мусорным баком возле комбини. И второе, если план Кисаки в очередной раз прогорит, то Такемичи гарантирует, что примет Шуджи в Драконы в должности не ниже капитана отряда.       Такемичи согласилась на эти условия.       Сумку она брала в перчатках, и будучи тогда еще мальчиком-гопарем с обесцвеченными волосами, она надеялась, что, если в этой сумке что-то, за что ее вполне могли упечь за решетку, девчонку Такемичи не сразу свяжут с тем белобрысым пареньком, в плотной медицинской маске на лице.       Она вышла в коридор, накинула сверху куртку, взяла стоящий у порога шлем и покинула квартиру.       Сегодня она прибудет на эту встречу, как и полагалось капитану Тосвы. Сегодня она не позволит никому и ничему поколебать ее решимость.       До места она добралась за сорок минут. До мастерства Майки или хотя бы Чифую в вождении мотоцикла ей было еще далеко. Но оказывается, когда ты едешь на байке в час-пик, перед этим проспав ночью от силы пару часов, то совершенно неважно, какой у тебя стаж вождения — ты в любом случае будешь тащиться медленнее улитки.       На место она пребыла первой. Кисаки еще не было. Но до назначенного времени еще оставалось целых две минуты.       Кабинка в дешевом караоке-клубе, порадовала продавленным диваном с облупившейся обивкой. Экран немного рябил, и Такемичи пожалела, что его нельзя выключить.       Сюда она заказала пару молочных коктейлей, слабо разбавленных чем-то алкогольным. Она посчитала, что это будет приемлемо для подобной встречи.       Такемичи взглянула на экран телефона — опаздывает.       А придет ли он вообще? Ханма обещал, что только скажет своему боссу о желании Такемичи с ним встретиться в выбранном ею месте, но решение приходить или нет все равно останется за Кисаки. Уговаривать Ханма его точно не будет — уговор был не об этом. Конечно, у Ханагаки не было никаких гарантий, что Шуджи не решил ее просто кинуть…       Такемичи снова бросила быстрый взгляд на крохотный дисплей и обнаружила, что она ждет уже больше двадцати минут. Она начинала нервничать.       Но вот дверь открылась, и Кисаки с самым пасмурным видом зашел внутрь. — У тебя есть ровно десять минут, — оповестил он холодно, одарив Такемичи таким же ледяным, как и его голос, взглядом.       Он не хотел этой встречи и всеми возможными способами пытался этого избежать. Такемичи поняла это лишь взглянув на него. Но, возможно, она ошибалась. Возможно, Кисаки просто не хотел тратить свое время, заведомо зная, что он не услышит ничего интересного для себя и просто впустую потратит время.       Такемичи покачала головой, но приказала себе собраться и сохранять спокойствие. Получилось же с Ханмой, получится и с Теттой. — Угощайся, — кивнула она на сиротливо стоящий, запотевший стакан. — Помню, в начальной школе ты вечно пил молоко. Так что я взяла на себя смелость заказать молочный коктейль.       Кисаки ощутимо вздрогнул, поднял голову, уставившись на нее с немым потрясением. Но, к своей чести, быстро взял себя в руки и уселся с краю с противоположной стороны от Такемичи. — Значит, я не ошибся, и ты — та самая Ханагаки.       Возможно, ей это показалось, но в какой-то момент голос Кисаки слегка надломился, а сцепленные пальцы дрогнули, выдавая внутреннее волнение и странный трепет от подтверждения его самых смелых догадок.       Но почему он реагирует подобным образом? Они были знакомы всего ничего — неделя из далекого детства, которую Такемичи уже успела забыть за столько лет. Их ничего не связывало, кроме короткого приключения с вылавливанием школьного портфеля из наполовину пересохшей речки.       Такемичи слегка нахмурилась, подумав об этом, но решила отложить бесполезные вопросы на потом. — Для этого было вовсе не обязательно забираться ко мне в дом и пугать до чертиков, — мягко пожурила его Такемичи.       И к своему потрясению услышала короткое: — Извини. — И тут же: — Но я должен был убедиться, что ты — это именно ты. — Ты мог бы просто спросить. — И ты бы сказала правду? — Я не то, чтобы скрывала это, — пробормотала Такемичи; ей не хотелось объяснять реалии своей жизни кому-то, вроде него. Она просто решила дать ему шанс — это не значило, что она стала относиться к нему хоть сколько-нибудь лучше, особенно для того, чтобы вести светские беседы. — Просто обстоятельства так сложились, что мне было не с руки говорить всем и каждому, что они приняли девку в байкерскую банду, да еще назначили капитаном.       Кисаки оскалился в ухмылке. Он очень хорошо понимал, что было бы, если правда о Такемичи всплыла еще летом. Так легко бы она точно не отделалась, и за пределами Тосвы она бы стала изгоем. Жизнь тогда бы у нее была незавидная. Но по какой-то нелепости Сано Манджиро не изгнал ее с позором, высмеяв на глазах у всей банды. Наоборот, он делал все, чтобы Такемичи оставалась на своем посту капитана, а все несогласные могли катиться на все четыре стороны — Майки с радостью дал бы им пинка для ускорения.       О них судачили все, кому не лень. Обсуждали странные вкусы Майки на женщин, а некоторые и вовсе предполагали, что лидер Тосвы «играет за другую команду», ведь поверить, что Такемичи Ханагаки была девчонкой было намного сложнее, чем в нетрадиционную ориентацию Сано Манджиро.       Такемичи знала об этом — услышала однажды, как это обсуждали незнакомые ей гопники, принадлежащие явно другой банде. Они ехали в метро и были одеты в гражданское, так что могли говорить о чем угодно, и быть на чьей угодно территории, разумеется, не выпендриваясь и во всеуслышанье не заявляя к какой группировке босодзоку они принадлежали.       Эти сплетни покоробили Такемичи, вызывая нестройную волну отвращения, прокатившуюся по позвоночнику. Ей было обидно за Майки — он не заслуживал подобной грязи в свой адрес. Но по-другому задеть его было невозможно, и это все прекрасно понимали: его сила была совершенно на недосягаемом уровне, и лишь немногие могли тягаться с лидером Тосвы, сражаясь с ним на равных.       Зато могли распространять всякие сплетни. Произошло именно то, чего Такемичи так боялась.       Она пожалела, что у нее была такая внешность. Будь она самой обычной девчонкой, носящей юбки и не лезущей в мужские дела, то и не было бы таких ужасных разговоров.       Такемичи знала, что так будет, и она пыталась предупредить об этом Майки. Но ему было все равно; очевидно, он просто не предполагал подобных последствий. А теперь уже было поздно рыпаться.       Слухи бы все равно ходили о них, даже если бы они не решили встречаться. Потому что… а как еще объяснить желание Майки оставить ее в банде?       Поэтому все, что могла сейчас сделать Такемичи, так набраться терпения и сил, чтобы довести все до конца — она запретила себе думать об этих сплетнях, вспоминать о них хотя бы мгновение. Сейчас она должна вытащить Коконоя из лап Изаны, и тогда Драконы будут полностью в ее распоряжении, и когда это случится, то численный перевес окажется на стороне Тосвы.       Обезвредить Курокаву Изану уже будет не проблемой. — Слышал, ты с Майки замутила, — вернул голос Кисаки ее из размышлений.       Такемичи настороженно поглядела на него исподлобья. Она никому целенаправленно не говорила об этом. И тем более не делилась подобной информацией ни с одним общим с Кисаки знакомым. Но, видимо, он наслушался всяких грязных сплетен о них и решил им довериться. Единственное, чего она не понимала, для чего ему эта информация? Это ничем ему не поможет… — Зачем? — добавил он. И Такемичи могла поклясться, что расслышала разочарование в его тоне. — В смысле зачем? — действительно удивилась она, никак не ожидая подобной постановки вопроса. — Тебя не ждет с ним ничего хорошего. Он заберет у тебя все, что только может, и потом выкинет так же, как меня, когда ты станешь ему не нужна, — сейчас его голос звучал ровно, почти буднично. Но он не смотрел ей в глаза; он взял стакан в руки, крутя в гуще соломинку и сосредоточил все свое внимание на этом незамысловатом действии. Будто опасался, что если посмотрит на нее, то Такемичи сможет прочесть на его лице любой интересующий ее ответ.       Такемичи наблюдала, ловила каждую эмоцию, любую перемену. И все равно не могла понять — она не понимала этого парня. Что им движет? Какая у него мотивация? Чего он хочет? И почему сейчас разговаривает с ней так, будто по какой-то причине ему не нравилось осознание этого факта…       Все эти вопросы были настолько важны — Такемичи ощущала, интуитивно чувствовала — что, найдя ответы на них, она могла в корне изменить ситуацию. Но она не знала, с какого бока подступиться к разгадке, и все, на что ее хватило — мысленно присвистнуть: эка Майки его обидел. — Что бы в будущем тебя ждало что-то хорошее, то над этим чем-то надо работать уже сейчас. Не согласен? — философски изрекла Ханагаки, изобразив на лице слабую улыбку. Кисаки заинтересованно склонил голову к плечу, бросив на нее короткий, полный скепсиса и недоверия взгляд. — Именно поэтому я и позвала тебя. На самом деле мне следовало это сделать раньше, но столько всего происходило… Я слышала, что ты теперь в «Поднебесье». Муто избил Инупи, и меня бы избил, если бы Коконой не заступился. Я обещала Сейшу-куну, что вытащу Коко из этого дерьма. Поэтому я прошу тебя, Тетта-кун, помоги мне, пожалуйста.       Он явно не знал, что сказать. Ее умоляющий тон, ее взгляд, полный надежды, обескураживали. Ханагаки подалась корпусом вперед, удерживая себя, чтобы не сцепить перед собой руки, а наоборот открыться как можно больше, показать, продемонстрировать каждым жестом и словом: я не враг, я просто хочу поговорить, хочу найти компромисс… — Даже если бы и хотел — нет, — после минутного колебания, на удивлении твердо, ответил Кисаки. — Я не стану связываться с Изаной и его генералами. — Да, слышала: братья Хайтани те еще отмороженные ублюдки, — Такемичи издала тихий, немного нервный смешок. Она показала, что ее не задел отказ. Но на самом деле она была в замешательстве. И что теперь? Она ввязалась непонятно во что, чтобы просто встретиться с ним. Преодолела свой страх, ужас перед этим человеком, чтобы разговаривать с ним дружелюбно; она поставила все на этот вариант… А он говорит ей нет?       Кисаки ничего не ответил, но Такемичи видела по глазам отчетливо читающийся скепсис: ты, мол, с такими дружишь и даже встречаться умудряешься. — Это все, что ты хотела? — с прежним холодом в голосе осведомился Кисаки. — Не совсем, — Такемичи сделала паузу, чтобы набрать в грудь побольше воздуха и нервно потерла большие пальцы сцепленных рук друг о друга. И когда она успела… — На самом деле я хотела спросить: почему. Почему ты ненавидишь меня?       Кисаки явно был обескуражен ее внезапным вопросом, и он даже не скрывал этого: его брови вдруг взметнулись вверх, а с лица на мгновение слетела маска высокомерного ублюдка. — Мне плевать на тебя, принцесса, — хмыкнул Кисаки, быстро совладав с удивлением.       Такемичи ощутимо вздрогнула. «Принцесса» прозвучало, отозвалось внутри болезненным воспоминанием.       Кисаки, наставивший на нее пистолет… Тогда все расплывалось перед глазами, затягивалось дребезжащим маревом от застилающих глаза слез; только ненавистное лицо Кисаки оставалось на удивление четким и будто бы ярким, словно внутри него была лампочка, подсвечивающая кожу изнутри.       Такемичи помнила — это врезалось ей в память, осталось навсегда в ее кошмарах: Кисаки, у которого дрожала нижняя губа, и он плакал, не замечая этого. Щелчок затвора предохранителя, слабая улыбка на дрожащих губах: «Прощай, принцесса».       И вдруг страшное воспоминание меняется совсем другим. Оно всплыло в памяти внезапно, хотя Такемичи казалось, что подробности того дня совсем стерлись из памяти, оставшись лишь незначительными, размытыми фрагментами.       Знойный летний день. Двое детей бегут вдоль пересохшей реки.       Такемичи бежит с пригорка, с разбега прыгая в речку, заметив искомый портфель. — Ты ведь принцесса Кагуя, да? — с трепетом спросил у нее мальчишка, которого она отбила от хулиганов.       Такемичи рассмеялась. — Да! — важно выпятив грудь, заявила она. Принцесса Кагуя ведь такая замечательная. — Я спустилась с Луны, чтобы наказать всех, кто обижает других.       Такемичи закусила губу, вспомнив то восхищение во взгляде мальчишки. И ее передернуло, когда, подняв голову, она наткнулась на жесткий взгляд этого повзрослевшего мальчика.       Не увидев даже тени прежнего Тетты Кисаки. — Нет, не наплевать, — на удивление мягко возразила Такемичи. — Именно поэтому ты продолжаешь звать меня принцессой. Но я не принцесса Кагуя: я не спустилась с Луны. Ты ведь помнишь тот день, да?       Глаза, скрытые за стеклами очков, вдруг странно вспыхнули, в них проскользнула такая бешенная эмоция, что Такемичи невольно вжалась в спинку дивана.       Но Кисаки дернул головой, его очки поймали блик, и когда Такемичи снова могла разглядеть его глаза, то он уже снова был равнодушен и собран. — Как давно ты с ним? — вдруг спросил Кисаки. Но через несколько мгновений, не получив ответа и, вероятно, заметив ее непонимающий взгляд, без всякой охоты пояснил: — С Майки. Как давно ты с ним… встречаешься?       Пауза была едва ощутимой. Такемичи бы и не заметила ее, если бы Кисаки не нахмурился перед тем, как почти выплюнул это слово. Выговорил, словно оно было ужасным ругательством, чем-то, что порочило честь и достоинство.       Такемичи тоже едва заметно нахмурилась, но решила подумать об этом позже. — Неделю? — будто сама у себя спросила она. — Не знаю. Не долго, в общем. А что? Какое это имеет значение? — Я тебе не верю, — удивительно спокойно сообщил Кисаки. — Ты еще с лета околачивалась рядом с ним, лезла каждый раз в любую драку. Зачем было так подставляться, если он для тебя ничего не значил? — Почему же ничего не значил? Значил, и много. Именно поэтому и лезла, именно поэтому подставлялась. Я хотела помочь ему, спасти наших друзей. От тебя, — добавила она, немного подумав, и замерла в ожидании реакции. Но, к удивлению, ее не последовало. Кисаки лишь горько хмыкнул и кивнул каким-то своим мыслям.       Такемичи нужно было теперь срочно сказать что-то ободряющее, чтобы сгладить впечатление от негативной эмоции, показать, что она не держит на него зла, что искренне желает наладить с ним контакт и, что для нее это самая важная вещь на свете. Даже если на самом деле это было совсем не так. — Но я ошибалась. Мне надо было поговорить с тобой, подружиться. Ведь мы могли бы стать друзьями. Я помню, ты был хорошим парнем. И я скучаю по тому мальчишке.       Такемичи так и не смогла понять, какие именно слова возымели такой эффект, но они точно попали прямо в цель.       Кисаки поймал ртом вздох, который отчего-то застрял у него в горле. Он резко поднялся, но, спохватившись, сжал кулаки. — Тот мальчишка был неудачником. Ничтожеством! Я превратил его в силу, с которой считается даже Изана. И Майки будет. Вот увидишь!       Такемичи никогда не встречалась с Курокавой Изаной, не разговаривала с ним, поэтому не могла с уверенностью говорить, что он никогда не будет считаться с Кисаки или с кем-либо другим. У нее не было причин сомневаться в его словах.       Зато ей удалось увидеть другое. Такемичи увидела причину его поступков.       И мотивацией ему служила такая же неуверенность, какая преследовала и саму Такемичи всю ее жизнь.       Это ошеломило, заставило на пару секунд нырнуть в свои мысли, выуживая из памяти все фрагменты их прошлых и будущих встреч; сопоставить имеющиеся факты и убедиться окончательно в своей правоте.       Ее маска — «мальчик-гопник». Она выбрала ее для себя когда-то, держась за нее, словно за щит. Не замечая, не обращая внимания, что та трещит, крошится, при этом разрушая ее жизнь.       И Кисаки избрал для себя ту же самую маску, но ему она пошла куда больше, ведь была проработана до мелочей.       Но у Такемичи не было его гениальности, так что неудивительно, что она потерпела полное фиаско на пути своего самопознания. — Тот мальчишка был лучшим из всех, кого я знала, — горько улыбнулась Такемичи, посмотрев Тетте прямо в глаза. Она медленно поднялась, обойдя низкий столик, и приблизилась на пару шагов, ни на мгновение не отводя взгляда от Тетты. — И если от этого мальчика еще что-то осталось, то я прошу тебя, помоги мне, как я помогла тебе когда-то.       Они стояли друг напротив друга, если бы один из них решил вытянуть руку и дотронуться, положить пальцы на плечи другого, то ему даже не пришлось бы тянуться.       Такемичи оставалась внешне спокойной, но внутри у нее все ходило ходуном от волнения, она застыла в ожидании его ответа. Он был ее врагом, и, по иронии, только он мог ей помочь спасти приятеля. Такемичи не представляла, как он это провернет, но была уверена, что у него хватит на это мозгов, если он действительно это захочет.       И если он согласится, то останется только сторговаться по цене.       В отличии от Такемичи, Кисаки был напряжен. Он замер, его дыхание участилось, а зрачки сузились, слегка подрагивая от волнения совсем другого толка, нежели испытывала Такемичи. Но она не смогла распознать его эмоции, не понимала, с чего бы им взяться, откуда?       Она молча ждала, что он скажет. И от его слов зависело слишком много. Слишком.       Правильно ли она делает, что возлагает на него такие надежды?       Но она была в отчаянье. И не видела другого выхода. — Я посмотрю, что можно сделать, — сказал, наконец, Кисаки, прерывая их зрительный контакт. Такемичи вдруг вспомнила, что надо дышать. — Спасибо, — искренне поблагодарила она, и сама удивилась, насколько тепло прозвучал ее голос.       Кисаки вновь взглянул на нее, и в какое-то мгновение ей показалось, что он сейчас приблизится к ней. Но он остался неподвижен. — Не благодари, — мрачно изрек он. — Я пока еще ничего не сделал. Но я собираюсь. И вот когда я выполню твою просьбу, то ты выполнишь мою.       Такемичи нахмурилась, ей совершенно не нравился поворот разговора. — Тетта-кун, — пытаясь сохранить в голосе оттенки дружелюбия, заговорила она, — я прошу тебя, как дорогого друга моего детства, прошу помочь хорошему человеку… — Я сильно рискую, — прервал ее Кисаки, не дослушав до конца.       Такемичи тяжело вздохнула. — Понимаю. Но, возможно, мы могли бы действовать сообща? — она преодолела свое отвращение, страх, ненависть перед ним, чтобы сделать еще один шаг, вставая так близко, как она бы встала рядом со своим другом. — Тетта-кун, для меня это очень важно; это вопрос жизни и смерти. Я не хочу, чтобы Коконой пострадал, потому что ему достало глупости защищать меня. Я не хочу, чтобы из-за моих ошибок разрушалось еще чье-то будущее. И ты… Ты единственный, кто может мне помочь. И я прошу тебя об этом. Тетта-кун, помоги мне спасти Коко.       Она не согнулась в поклоне, как ей надлежало бы сделать. Она просто не могла заставить себя так унижаться перед этим человеком. Но, кажется, ее искренности все равно хватило, чтобы окончательно выбить Кисаки из колеи.       Он порывисто выдохнул, невольно отпрянув от нее. Необдуманно, поспешно: он едва не запнулся о диванчик за ним, но все же сумел сохранить равновесие. — Я постараюсь что-нибудь сделать для тебя, — очень тихо сообщил Тетта. — И твои десять минут уже закончились, принцесса.       С этими словами он быстрым шагом вышел, даже не став закрывать за собой дверь.       Сбежал.       Такемичи обессиленно упала на диван, закрыв лицо руками. Он не напомнил ей о том, что что-то хотел получить взамен за свою помощь. Но Такемичи не была уверенна, что он не вспомнит об этом потом.       Ей лишь оставалось надеяться и уповать на то, что ей все же удалось дозваться того мальчика, который с восторгом смотрел на нее, когда она мокрая, но с широкой улыбкой на лице вылезала из речки, размахивая его рюкзаком, словно трофеем, который ей удалось получить в неравной схватке с чудовищем.