Мятно-апельсиновый сироп с кокосовой стружкой

Она действительно чувствовала себя в своей тарелке. Потные тела, вроде как, её сверстников, движущихся вместе с музыкой, образуя всем месивом из своих гнилых и активных тел одно большое лёгкое, которые делало каждый новый вдох синхронно с любой двигающейся частью тела каждого участника. Её сердце билось вместе с битами фонка, разрывающего колонки. Руки сами собой поднимались вверх, хлопая параллельно с её ногой, дёргающейся то-ли из-за переполняющего её адреналина, то-ли из-за того что она выпила слишком много. Ей нравилась эта вульгарная распущенность, которая шлёпала по заду, заставляя скалиться и, задыхаясь, продолжать устраивать своему сердцу испытание на прочность. Нравилось то, как горький и неимоверно обжигающий вкус водки обволакивал её горло, грея её изнутри и мутя рассудок, перемешивал все мысли, чувства и эмоции в одно огромное чёрное пятно. Не существовало больше ничего. Ни злости, ни радости, ни печали, ни страха. Всё исчезало, уступая место развязной усталости, полностью укутывающей сердце в пух, который согревал в равной степени, что и душил. Но всем было всё равно. Все просто пришли сюда с одной целью: забыться. Отдаться в плен этой манящей усталости, услужливо затягивающий в трагедию Данте и проводя по всем кругам ада, после того, как пелена призрачного утешения спадёт, ушатом ледяной воды обрушивая ужас от осознания всех проблем. И никто больше не поможет тебя грести руками, выплывая из этого океана отчаяния. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих: вот он, главный постулат священного писания, написанного рукой человека. Никто и никогда не поможет тебе доплыть до мнимых берегов спокойствия и умиротворения, если ты не умеешь плавать. Некоторые и вовсе добровольно отказываются грести, понимая, что так и не доплывут до суши, по пути еще больше разочаровавшись в самих себе. Вот почему если человек умирает в раннем возрасте, он всегда спокоен и умиротворён. Он просто больше не хочет грести, ему проще пойти на дно, наслаждаясь последними минутами на поверхности, чем до конца своих коротких дней барахтаться, проводя их в бесконечном и животном страхе не доплыть. В любом случае, выпитый алкоголь всё-таки заставил её обернуться, ища самый быстрый и возможный выход из комнаты, потому что водка, которую она глушила последний час безостановочно, тоже хотела выйти наружу. Она меланхолично улыбнулась, вспоминая ежедневную вечернюю молитву, читаемую в детстве перед иконой, в надежде, что на следующий день её жизнь обретёт хоть чуточку смысла. Молитвы услышаны не были, а икона разбита о лицо матери пару недель назад. Всё-таки добравшись до ванны и извинившись, кажется, на французском, перед какой-то курящей девушкой, она с улыбкой подвязала длинные волосы дешёвой нитью с металлическим крестиком и засунула два пальца в рот, пытаясь вытащить из себя всё алкогольное содержимое, которое в себя влила. Напевая какую-то мелодию из заставки детского телешоу, что она в детстве смотрела на телевизоре, который сейчас уже наверняка валялся где-то разломанный в хлам, она посмотрела в зеркало и застыла от увиденной картины. Оказывается, в ванной она была не наедине с загадочной курильщицей, у которой, как оказалось, были волосы потрясающего синего оттенка, отливающего перламутром вместе с попадающими отблесками домашней дискотеки. Рядом, в самой ванной, уткнувшись ей в грудь рыдала, она не побоится её так назвать, богоматерь. Пресвятая Богородица с античных римских изображений святых сошла на землю и рыдала кристально-чистыми бриллиантами на кафельном полу этой убитой ванны. Она так и зависла с грязными пальцами и слюной, падающей с открытого рта, не сумев найти в себе силы оторвать от них взгляд. Синевласая девушка выглядела ужасно истощённой, её щеки впали, прекрасно сочетаясь с практически чёрными синяками под глазами. Она была одета в тончайшее белое платье, бесстыдно оголяющее половины её грудей и полностью подчёркивая треугольные плечи с выпирающими ключицами. Кровь на её изрезанных пальцах и руках окрашивала кафель в бордовый и только сейчас до неё дошло, что они сидели в луже крови, медленно расстекающейся по всему покрытию. Она с пустой безразличностью своих мертвенно-блёклых синих глаз, которая звенела и вырывалась из её глаз, заполняя удушающим мраком всё пространство, смотрела в зеркало, то-ли на неё, то-ли на себя. Девушка же, которую она сначала приняла за породительницу Иисуса сияла в своей громкой печали, давясь воздухом и захлёбываясь собственным горем. Её волосы отливали всеми оттенками красного, из-за чего казалось, будто вся ее голова — сплошной огонь. Она была полуголой, одетой в какой-то порванный копрон, дёргая ногой с массивной туфлей, видимо, от судороги. Её грудь и живот были в гематомах и синяках, что лишь почёркивал лифчик, с разорванной лямкой, оголяющий половину левого полушария груди. Она сглотнула и дёрнулась от внезапной меланхолии, вызывающей в памяти картины распятия Сына Божьего на кресте и истекающего кровью, где его мать рыдала, срывая горло в крике родительской утраты самого ценного, что у нее было — своего дитя. Не хватало лишь таблички прибитой к голове рыжеволосой девушки, однако, будто опережая её облегчение, синеволосая затушила сигарету о собственную рану, прижигая её и размазывая кровь по лицу второй, в странной попытке утешить. Она вытерла рукавом помятой кофты застывшую слюну с подбородка, и оперевшись руками о пол, попытылась подползти к ним ближе, но, похоже, она вывернула запястье, поэтому с громким шипением повалилась на их ноги, и удивлённо поняла, что синевласка, похоже, начала гладить ее по голове, размазывая кровь по сальным волосам: — А вы, дамы, похоже, из тех, кто не доживает до тридцати? — начала она озадаченно, удобнее устраиваясь на коленях подобия распятого Иисуса. Ответом её не удостоили, тем не менее, всхлипы становились всё тише, пока помещение не погрузилось полностью в глухие биты панка, играющего за дверьми этой комнаты. Подняв голову вверх, она смогла ближе рассмотреть рыжевласку, которая, в свою очередь, начала изучать её в ответ. До нее дошло удивлённое осознание, что цвет ее глаз был идеальной копией синевласки, отливая всё тем же перламутром. Их идиллия была прервана, нервным окриком рыжеволосой, предназначавшимся синевласой: — Прекрати курить, меня бесит, когда ты делаешь это! Это, сука, ебанная третья пачка за час, Аянами! — Прости, Аска… — меланхолично произнесла синевласка, наблюдая, как та вырывает из её рук сигарету, затушив в той же кровавой лужице, в которой они все сидели. — Какие-то у вас странные имена для тех, кто пришёл в затхлую хрущёвку, в богом забытом районе Москвы… — Ох, неужели? Что насчёт тебя, булимичка? — отчеканила Аска, отпивая из бутылки водку, видимо в этом доме действительно не было больше ничего, кроме спирта. — Хм? Хочешь узнать моё имя? — удивлённо прошептала она, косясь на синевласку, глаза которой, судя по всему, начали закатываться, — Мари. — Госпожа, значит… — подала голос Аянами, замычав от боли, когда Аска, кажется, сломала ей запястье. — Что-то в этом роде. — Что ты имела в виду? — произнесла между делом Аска, разрывая ткань платья Аянами и перебентовывая её вскрытое запястье, которое начало кровоточить еще сильнее из-за вывиха, — Твоя первая реплика. Что это значит? — Действительно не понимаешь? Ну-как же, вы же те, кого называют «вечно-молодыми». — она меланхолично развела руками в воздухе, — Вы прожигаете жизнь, ваши глаза блестят свободой, из-за которой вы и вскрываете вены лет в девятнадцать, боясь потерять её. Вы так и умираете с застывшим блеском в глазах, оттого и хоронят вас в закрытых гробах. — Мари поднялась, заглядывая Аске в глаза, и указав пальцем на свой рот, оглушила всю комнату своим шёпотом, — Чтобы людям не так страшно было. — Вот оно что… — послышалось отстранённое Рей, когда она потянулась к бутылке водки, из которой Аска рьяно пила, глотая и давясь обжигающей жидкостью, но не отнимая её ото рта, будто пытаясь захлебнуться, а после и вовсе выплевала все Рей на руки, заходясь злым кашлем и опять утыкаясь той в грудь, сдерживая новые позывы разрыдаться. Мари протянула руку к лицу Аянами, попытавшись повернуть его к себе, чтобы разглядеть эмоцию на нём, однако не успела, потому что Аска со злостью приложила девушку головой о кафель так сильно, что у той затряслись колени, вместе с лежащим на них неподъёмной телом Мари. Она крепче ухватилась за них, заставляя её тело прекратить трястись. — Ты клялась мне, что… СУКА, ТЫ КЛЯЛАСЬ МНЕ! — закричала Аска, сдавливая шею Рей в своих руках то-ли намереваясь её задушить, то-ли пытаясь крепче обнять, однако после отползла от неё в другой конец ванны, хватаясь за волосы и оттягивая их, чтобы не впасть в истерику, — Ты клялась что больше не возьмёшься за лезвие, клялась что больше не возьмёшься за сигареты, клялась что больше не будешь видеться с этим заикающимся уёбком Икари, ты ведь обещала мне… Мари почувствовала, как тело Рей затряслось под ней в приступе слёз, из-за чего та пыталась вытереть глаза изрезанными ладонями, но лишь ударяла себя по лицу из-за тряски. Из угла, в котором сгорбленно сидела Аска, послышался приглушённый всхлип, который та тут же заглушила ладонью, зажимая себе рот и еще больше зажимаясь в углу. К горлу опять подступила рвота, из-за чего Мари попыталась быстрее доползти до унитаза, но лишь со всей силы впечаталась подбородком о фаянс, и вырвала от вкуса собственной крови на корне языка. Кашляя и глотая собственные волосы, она еле как ухватилась руками за стульчак, чтобы не упасть, потому что ноги не держали её. Ей нужно было уходить отсюда, ей нельзя было здесь находится. То, свидетельницей чего она стала, было настолько личным и сокровенным, что ей хотелось содрать с себя кожу и пройтись ей по подкорке собственного мозга, подобно половой тряпке, вычистив оттуда все воспоминания за последние полчаса. Она ухватилась рукой за близстоящую раковину и отползла в сторону дверного прохода, волоча за собой нижнюю часть тела, сведённую судорогой. Либо ей на помощь пришёл святой дух, либо какая-то добрая душа вытащила её из ванной и поставила на ноги, но, вопреки всему, она всё-таки стояла на лестничной клетке, выкуривая тонкую мятную сигарету, пытаясь прийти в себя и согреть руки. На самом деле, её мучал достаточно логичный вопрос: почему никто из соседей не вызвал полицию, учитывая акустику дома. Даже стоя этажом ниже она всё еще могла слышать слова песен. Почему никто не вызвал полицию? Она интересовалась временем пару минут назад, и было чуть больше двух часов ночи. Однако сейчас, никто не то что не вызвал полицию, а даже не пришёл сам наводить порядок, разгоняя стадо жадных до острых ощущений подростков. Она улыбнулась своим мыслям, направляясь к квартире и думая о том, что стоит найти свободную комнату, или потеснить божественное дуо, чтобы лечь и уснуть. Как никак, завтра среда и философия всё еще стоит первой парой. — Всё то ты делаешь не так! У тебя что реально руки не из того места растут? — послышался окрик знакомым голосом со стороны кухни, что заставило Мари сменить траекторию движения и летящими движениями, подобно мотыльку, стремящемуся к свету, двинуться к кухне. — Я не понимаю, что ты хочешь от меня, Аска, — послышалось холодное со стороны Аянами, которая размешивала что-то в стакане, — я сделала только то, что ты… — Ах! — Аска грубо отодвинула её в сторону, — Пошла прочь! Сама сделаю… — Что это тут у вас, дамы? — произнесла игриво Мари, положив голову Аске на плечо и заглядывая в жидкость, от увиденного её брови взлетели вверх, и он повернула голову к Рей, удивлённо прошептав, — Вы что эти, негодницы, барыжите здесь? — Ты что, совсем идиотка? — произнесла удивлённо-насмешливо Аска, — Мы нашли апельсиновый сироп и решили разбавить горечь этой мерзкой водки. Пить невозможно. — Ох, так что же вы меня не позвали? — она отодвинула их двоих, достав три стакана откуда-то с верхней полки, и пританцовывая начала замешивать водку с сиропом, доставая из кармана жевательную резинку, — Главный секрет «Пакса» заключается в том, чтобы заедать его мятной жвачкой и, — она обвела девушек взглядом и с прищуром полезла в плиту, доставая из сковороды, лежащей там, пакет с белым порошком, — раз уж у нас особый случай, то и заслуживает это всё особого ингредиента. — Что это в пакете? — произнесли синхронно девушки, разглядывая пакет. — Кокосовая стружка. — Которая приносит радость и даёт билет до страны спокойствия? — саркастично рассудила Аска, опираясь бедром на столешницу. — Ох, так ты в курсе? — ответила ей улыбчиво Мари, завершая вмешивать особый ингредиент, и двигая стаканы ближе к девушкам. — Кто производитель? — произнесла Аска, подозрительно размешивая напиток и косясь на Мари, однако была прервана Рей, которая силой влила в неё содержимое своего стакана, с тихим возгласом: «До дна!». — Что-то вроде ксанакса, только дешевле и легальнее, специально для отечественного потребителя. — произнесла Мари и так же залпом допила свой напиток, начиная разжёвывать мяту. — Почему именно мятная жвачка? Разве под апельсин не подошло бы лучше что-то фруктовое? — поинтересовалась Рей, аккуратно размешивая свой напиток и отпивая его маленькими глотками. — Чтобы не рыдать потом, как конченная сучка. Это ведь самый лучший депрессант, несмотря на все успокаивающие свойства. У нас даже одну из петли доставали после того, как та пристрастилась. Рей угукнула, и, зажмурившись, допила всё залпом, подобно им, начав жевать мяту. Мари снова достала сигарету, раскуривая её и озадаченно смотря на девушек, разглядывая их по очерёдности. Рей всё-таки перевязали руки, туго затянув капроном, отчего её кисти побелели из-за недостатка крови. — Почему ты плакала, Аска? — всё-таки спросила Мари, подходя ближе. — Моя мать повесилась и мне позвонили, сообщив об этом за несколько минут до того, как я сидела в ванной, с разодранной футболкой. — Умерла значит? — Мари покосилась в сторону окна и потушила сигарету в импровизированной пепельнице, — Значит, она где-то на небесах? Рядом с богом, да? — Может и с богом, — Аска нервно расмеялась, приложив после руку к лицу и затихла, не зная что сказать дальше, — а может и на хую у Люцифера, кто же знает, мою мамашу то? — А хочешь узнать об этом? — Я боюсь, мои желания всем до одного места, особенно умершим. — Ну почему же так радикально? О, мои архангелы, пойдемте со мной, и я покажу вам звёзды! Рей переглянулась с Аской, и попыталась коснуться её руки, однако та схватила её первее, и так и протянула две сложенные руки, решительно произнеся: «Веди!». Казалось, что громыхающая музыка внезапно стихла, сливаясь в размазанную палитру звуков, вместе с телами подростков, двигающихся в такт мелодии. Аска удивленно осмотрелась и поняла, что все двигаются ужасно медленно и перевела взгляд на губы Мари, которые блестели от диско-шара в комнате, через которую она вела, объяв их за плечи. Она взглянула на Рей, шокировано рассматривавшую маникюр Мари, после чего та озадаченно прошептала: — Это что, серафим? Не выдержав, она громко расхохоталась. Это было понятно всем троим с самого начала. Не ждали их никакие звёзды, и, уж тем более, библейские отсылки. Все трое молча согласились с этим, поднимаясь на второй этаж вслед за Мари, глаза которой возбуждённо блестели, заставляя внутренности внизк живота скручиваться, щёки краснеть, а дыхание становится более частым и тяжёлым. Поцелуи Мари избавляли от жара, вместе с её руками, разрывающими остатки одежды на них, повалив их на кровать. Это было самое настоящее грехопадение. Хуже Содома и Гоморры, что-то гораздо более низкое и глубокое. То, как их зубы стукались друг о друга в попытках лишить друг друга кислорода, то как их руки скользили по телам друг-друга, оттягивая кожу, оставляя синяки и раны, то, как их пальцы двигались внутри — всё это было столь страшным грехом, что она уверена, господь точно отвернулся от них, видя, как его мать и подобие развязно стонут, запрокидывая головы на подушки, и молят о большем. Наверное, богу было бы стыдно. Он бы гневался и обрушил на них дожди с горящей серой прямо с пасмурного неба, запечатлев каждое мгновенье их страданий в назидание потомкам. Когда первые солнечные лучи начали пробиваться сквозь стеклянную оболочку окна, со стороны проснувшейся Аянами послышалось тихое: — Как ты попала сюда? Тоже случайно? — Нет, это мой дом. Я — хозяйка вечеринки, — произнесла Мари с мягкой улыбкой, сев на кровать и поглаживая спящее лицо Аски, омрачённое хмурыми снами, — Я знала, что под наш дом заложили динамит или что-то вроде того, чтобы снести эту хрущовку на отшибе к чертям. Поэтому и решила устроить праздник, — Мари усмехнулась, повернувшись к окну и смотря куда-то вдаль, — Моя мать была против, поэтому пришлось немного повозиться с ней. Но, я думаю, что той дозы соляной кислоты, которую я вколола ей, вполне хватило, чтобы она умерла с миром, не видя ночного бала сатаны. Тихое и удивлённое «Что?», исходящее от Рей перемешались вместе со слезами Мари и громкими криками в соседних комнатах, когда дом взлетел в небеса, разлетаясь в щепки и полыхая безумным пожаром. Кажется, бог действительно покарал их.