Король пепла и костей

Потанцуй со мной, Морриган. Ромашка, шиповник, мак. Воздух нынче густ и шалфейно-прян, в ясном ночном саду – шиповник и бузина. У тоски твоей зелены глаза, шею жжет лунница, – спасибо, что не сняла. Подойди ко мне, человеческое дитя, – разве страшнее я безголового Дуллахана, темных слуа, разве охочусь за душами, голод и мор несу? Не страшись, моя горькая; я ведь тебе не враг.       Потанцуй со мной, Морриган, – отпразднуем летний день.       Колокольчик, настурция, дикий и злой тимьян. «Проходи, ясноглазый, на дочку мою взгляни»… Твоя мать плакала, медная и босая, сестра стояла у дверей, на меня глядела – белая ярость, черное отчаяние – а ты лежала на постели, и пот стекал по твоему лбу.       Боярышник, тимьян и наперстянка. Фейри нечасто откликаются на просьбы, горькая моя, – лишь когда человеку есть что предложить. В ваших легендах дети Неблагого двора околдовывают простодушных юнцов, вырывают младенцев из материнских рук, крадут, как разбойники, невинных ирландских дев. Но какой толк очаровывать тех, кто сам за себя не в ответе? Я смотрел на тебя, я касался твоей руки, – бледнокровка, горькое отверженное дитя, что должна была умереть при рождении, – и дрожали бледные твои веки, а свирели дивно пели в холмах.       Первоцвет, сирень и бузина. Думаешь, легко ли упросить смерть подождать, легко ли отогнать ее, бледнокостную? Сестра твоя говорила: враг и вор, владыка безумья, злой король неблагих холмов; да только если б не ушла ты со мной в волшебную страну, тотчас бы явилась она, бледная, юная. Горды, неукротимы фейри, – но даже нам не под силу обратить вспять реку жизни, расплести, как венок, законы мироздания.       Не плачь, весеннее дитя. Разве плохо будет тебе под холмами? Ты, рыжеволосая да болезная, не нашедшая места в родной стране, найдешь дом в волшебном моем краю. Танцевать в яблоневых садах, гладить драконов, сидеть на троне рядом со мною – ужели хуже, чем стать женой запойного клонсового пьяницы?       Потанцуй со мной, Морриган. Брат мой смеялся, услышав, что за королеву нашел я себе; да только ведь Арден и сам приходит к людям, хохочет да любопытствует. Приятельствует с лонгфордским священником, гостит у одной вдовы из Слайго, рядится в человечью одежду, как в маскарадный костюм. Шут, младший брат, дитя неблагих холмов; но, пожалуй, в одном мы с ним схожи: оба интересуемся вашей человеческой натурой, хоть при дворе интерес этот – глупость, дурная блажь.       Васильки, одуванчики, белый клевер. Я принес тебе мед из роз и орхидей и темные сказки сидов; рассказал о древних городах фейри, о художниках при моем дворе, о бледноглазой матери: однажды она полюбила Томаса-Рифмача до того сильно, что подарила ему самый прекрасный цветок из своего сада. Я принес тебе фиолетовый цветок, сорванный у границы – как дивно смотрелся он в рыжей ирландской косе! – и дракона с огненными глазами; он сощурился и заворчал, стоило тебе приблизиться. Ты же в ответ поведала мне о матери и сестре, об ирландских сказителях и поэтах темных веков.       Василек, фиалка, горицвет. Вскоре я приду к твоему порогу; ты откроешь мне дверь, нежная и улыбчивая, как лилия; я возьму тебя за руку и уведу за собой, и украшу венком из белого клевера и ягод шиповника, и изведу твою майскую горечь, и ты вновь станешь подвижна и весела.       Что ж, а пока…       Потанцуй со мной, Морриган. Ночь так чудна.