Под стеклом

      Вокруг лишь обломки гор, что похоронили под собой небольшие дома, заточив их в каком-то роде в склеп. Все начало рушиться просто ни с чего, Он даже не успел понять этого. Никто из них не успел понять. Сперва горы начали сотрясаться, после обламываться, словно и не гора это была вовсе, а карточный домик на который дунули. Никто не успел что-то с этим сделать. Никто не успел спрятаться. Лишь Он остался.       Николь и Габриэль находятся тут же. Прижавшиеся друг к другу, в попытке спрятаться. Но не вышло. Сперва ,кажется, что быть может они живы. Не видно и царапинки, по крайней мере у Николь. Данте подходит ближе, чуть ли не бежит и падает на колени возле тел. Осторожно касается кожи дамы—ледяная, больше похожая на айсберг, нежели на человеческую плоть. Нежно проходиться под глазами и прилегает ухом к груди. А там тишина. Она звенит похоронным колоколом, что оглохнуть можно, поет вороной на кладбище так тоскливо и невыносимо. Сердце в груди тоже замирает, готовое вот-вот разорваться, и сам он готов упасть рядом с ними и умереть.       Если Николь выглядела просто спящей, Габриэль напоминал куклу, который оторвал руку нерадивый ребенок, а после еще и испачкал красными красками для правдоподобности. Сердце и пульс у него тоже отсутсвовали. Данте оглядывается, руки его дрожат и все оставшееся спокойствие улетучевается. В груди лишь поднимается пламя, обжигает, режет и колотит одновременно. К горлу подступает комок яда. Умирать не ново, верно? И смерть это обычное явление. Но почему же она пришла так рано, забрала тех, кем он дорожил? Смерть от старости это почетно, это значит что все пройдено, и теперь остался лишь один этап—покой. Но смерть в спокойную минуту, смерть в страхе? Это уже больше пытка нежели нечто обычное.       Он не успел…не смог спасти. Был слишком далеко в этот самый момент. Но стоит ли винить себя за то, что не предугадал, не мог знать, что такое произойдет. Нет. Но так хочется винить кого-то. Скинуть всю вину на другого, весь тяжёлый груз. А под руку попадаешься только ты сам. Потому что только ты сейчас жив. Только ты невредим… Только…имеет ли это смысл? Дрожащими руками он поднимает тело Николь, укладывает ее на землю, разглаживает складки халата и поправляет волосы. Рядом кладет Габриэля.       В груди у него пусто. Хотя нет, слышен отголосок биения толи сердца, толи энергии генератора. Но в любом случае отголосок этот малый, почти неразличимый. (Даже удивительно ведь еще совсем недавно в нем было столько сил. А сейчас из будто бы заморозило или просто вытянуло силой.) Словно хватит его на один вдох. И он пользуется этим вдохом. Один единственный вдох порождает цветы. Они вытягиваются из под земли и качают лепестками в знак приветствия, распускают лепестки яркими пятнами, радостно смеясь этому миру. Они —оживляют. И они же единственное живое в этом месте. Данте плетет венки, руки тяжелые, деревянные, пальцы не слушаются, но он плетет дальше. Как заканчивает возлагает их на головы дамы и валета. А после и сам падает, словно тряпичная кукла рядом. Последний вдох был истрачен.

***

      Тихо, так тихо…он мертв? Должно быть да. По крайней мере должен был быть таковым. Вся его сила была истрачена, государство разрушено. Он попусту не мог быть живым. Но глаза отчего-то открываются, а перед ними звездное небо. Оно мерцает ярко-ярко, что хочется зажмурится. Тело все еще мертвое, не движется. Данте только и может, что смотреть в это небо. Было так спокойно пока в голову не пришла мысль, стрелой вонзившаяся в подкорку сознания. Если он здесь, то где все остальные? Если он мертв и это загробный мир, то где…все? —О, ты наконец таки проснулся, —слышится неподалеку высокий голос. Данте дергается, глаза широко распахивает, когда вдруг тело его мертвое подхватывают на руки и кружат. —Наконец то я смог с тобой повстречаться лично, это так радостно и волнительно для меня ты даже не можешь представить! Данте смотрит на человека. Волосы кучерявые, зеленые как летняя трава, глаза синие-синие, словно опасные пучины. Кто он? Неужто… Незнакомец подмигивает ему, усмехаясь. Данте замечает что зубы у того острые, акульи. —Кхм, да. Невежливо с моей стороны было не представиться. Я —Красный Джокер ,собственной персоной. И предугадывая все твои вопросы, скажу заранее ты находишься в небытия, или за куполом. И видимо на лице у бывшего бубнового короля отражается, что-то этакое, отчего Джокер заливается громким смехом, что отскакивает эхом в пустоте. Этот смех звенит в ушах. Данте смотрит в темные глаза, а внутри у него о ребра бьется лишь боль. Он жив… Кажеться впервые в жизни он не желал, что бы это было правдой. Перед глазами все еще стояла картина бедствия.