***
..Первый солнечный луч скользнул по унылой октябрьской земле. Он пробежался по руинам панельных домов, ненадолго осветил ржавую карусель на детской площадке и ничейные кости что лежали и порознь, и в обнимку. Дикие собаки.. Машины, убитые временем, в вечной пробке – как банки из-под шпрот. Ни единой души кругом. И только робкий, ещё не уверенный солнечный свет вносил несколько красок во мрачный пейзаж. Живых мест осталось мало. Когда нормальная жизнь закончилась вместе с кредитами и зарплатами, а человечество сильно поредело, граница известного нам и обитаемого мира была кардинально изменена. Земля, кажется, все еще оставалась круглой, но верили теперь в это не все, а научные споры вести было и вовсе некому. Лишь одна ночь лишила людей по всему миру всего что у них было: дома, семьи, жизни. И уцелевшие тогда собрались снова вместе. Их уже немного оставалось, так что делить им было особо нечего. Куковать одним в своих старых квартирах было и тоскливо, и грустно, и опасно. А те, кто потерял свои первые семьи, тянулись к друг другу за утешением и забытьем. Человек человека греет все-таки.. С той поры много времени прошло и все эти годы выжившие не переставали бороться за право на свободную жизнь. Вампиры – это раса бессмертных человекоподобных существ, нежить и обычно ожившие трупы, которые питаются человеческой или животной кровью. Они являлись частым объектом кино или художественной литературы, хотя вампиры из художественных произведений уже сейчас приобрели массу отличий от вампиров настоящих. По своей натуре существа эти высокомерны и эгоистичны, к людям относятся как к свиньям. Возможно даже хуже. К слову, самый обычный вампир может быть сильнее человека подготовленного в раз семь так точно. Характерными особенностями полноценных вампиров являются красные глаза с вертикальными зрачками, заостренные уши и клыки, внушающие страх.. Вампиры убивают, порабощают, уничтожают, ненавидят человека простого. А этот самый человек мало что может сделать в ответ.. Разница в силе слишком велика. Стоит ли боятся вампиров? Стоит. Можно ли с ними поладить? Возможно. Вот только на такое еще никто не решался, а если и находились смельчаки, что желали мира между людьми и вампирами, то они просто обращались закуской на чужом обеденном столе.. Этот мир без завтрашнего дня. В нём нет места человеческим мечтам, планам, надеждам. Чувства здесь уступают место инстинктам, главный из которых – выжить. Выжить любой ценой.***
– А там, – говорит, – что? – Вару, пожалуй, не надоест задавать этот вопрос ибо ответ на него каждый раз иной, разный.. Огромный мост уходит в даль, скрывается в зелёной мути, в густом ядовитом тумане, постепенно растворяется в нем и исчезает из вида полностью уже метров за пятнадцать от берега так точно. Иногда ветер налетает на него, пытается разогнать – но не может. Зелёная завеса приподнимается всего ещё на чуть-чуть – и за ней видно всё то же: ржавые рельсы, ржавые балки и ржавые фермы, поросшие чем-то рыжим, будто водорослями, но не водорослями, однако точно чем-то, шевелящимся на ветру и без ветра. Жуткая картина. Туман нельзя разогнать, потому что он поднимается от реки. Туман это дыхание самой реки – медленной, ненормальной, больной. Реки с берега тоже не видно – бетонные быки моста сходят в неё где-то уже во мгле. Зато слышно её хорошо и через туман – её чавканье, хлюпанье, урчание. Кажется, что она живая, но это только кажется. Абсолютно ничегошеньки живого там, внизу, нет. И ничто живое, попадая туда, вниз, не может уцелеть. Деревянные лодки обугливаются, резиновые идут пузырями и лопаются. Местные и на пушечный выстрел к воде не подходят. И то сказать, одно слово – вода.. Ну какая же эта вода если и взглянуть на неё гадко? По реке этой нельзя сплавляться – даже на баржах с железными боками. Те, кто отплывал по ней вниз, никогда не возвращался обратно. И никогда никто не приплывал по ней к мосту сверху. Поэтому и названия никакого реке теперь не нужно: река и река. Да и Бог с ней.. Вару не желает отставать: – Ну так что? – интересуется вкрадчиво, лукаво. – Что-то.. Петербург там был когда-то, а сейчас чёрт его знает что там вообще такое. Это больше не наш дом. Сам же знаешь, что спрашиваешь? – Я-то, – говорит, – как раз ничего не знаю. Это вы у нас всё знаете, достопочтенный Куромаку. – с явным высмеиванием в голосе говорит Вару и лицо его расползается в ядовитой ухмылке. – Попробуй только нос на мост сунуть. Голову оторву. Ясно? – Мне-то ясно, – разводя руки в стороны говорит парень, – Я-то что – просто балда с гитарой. Это вы у нас целый комендант! Мне-то и не нужно этого знать. А вот как вы не интересуетесь – это вопрос! Не на моих плечах же с пол сотни человеческих жизней. Куромаку смотрит на Вару хмуро, нервно поправляет свои очки, брови его на переносице сходятся. Он отодвигает в сторону стакан из темного стекла. – А мне, – говорит, – хватает того, что я знаю. Не суйся в дела старших. Тебя об этом никто не просит. Каждый своим делом должен заниматься. У каждого здесь свои обязательства. Куромаку, усталый и измученный мужчина лет двадцати пяти на вид так точно, барабанит пальцами по столу, пытается придумать себе занятие, под предлогом которого мог бы вышвырнуть такого ненавистного ему Вару из собственного кабинета. Младший не выдерживает, предлагает перемирие: – Гитару гони, очкарик, да я пойду. – Никакой тебе гитары, понял? – моментально отвечает Куромаку и речь его серьёзнее обычного сделалась, – Бездельничать ты хочешь, а об учебе и образовании и мысли в твоей пустой головешке не проскользнуло. Иди учи историю, а вечером поговорим об твоём музыкальном инструменте. Зачем тебе та сторона, если ты и что с этой-то, в голову себе вбить не можешь? – заключил свой вердикт он. – Сдалась мне эта твоя география с историей. Екнулся старый мир, да и хер бы с ним. А гитару я все равно сопру. Не ты дарил, не тебе и отбирать, понял?! – Вару отодвигается потихоньку поближе к выходу, чтобы успеть вышмыгнуть на лестничную клетку, пока до Куромаку окончательно дойдет смысл и посыл чужих язвительных слов. – Гляди у меня, неандерталец. На ночь за стеной оставлю, вот тогда увидим, какой ты храбрый и бойкий. А гитара твоя невзначай в печке окажется. Вот увидишь! – Только, – говорит, – попробуй! Сам за стеной окажешься! Мужчина тяжело и опустошено вздыхает. Ему, пожалуй, в последнюю очередь хотелось тратить своё время на попытки донести здравый смысл в эту пустую голову. В его глазах Вару был ужасно безнадежным ребёнком, не приспособленным к жизни. – Не хочешь учиться – не учись. Шестнадцать лет человеку, а он только бренчать хочет да шляться. Знаешь, что? Хочешь за мост – вперёд. Отпускаю без возражений. Только никуда ты не пойдешь, ясно? Потому что дурости не хватит. Только мне и окружающим хамить умеешь. Больше ты ни на что не способен. – Сам-то ты что можешь? Только под юбкой у своей коровы сидеть да командовать! Что тут, много ума надо? Командир, блин! – Вышел быстро из кабинета! – судя по всему, Вару попал ровно в точку. То самое больное место, которое каждый человек старательно прячет от чужих глаз.. А юноше, пожалуй, только этого и надо: довести Куромаку до белого каления, лишний раз потрепать нервы. Вару сует руки в карманы и скатывается по ступеням с верхнего этажа коммуны – вниз. После катастрофы люди местные, как очутившиеся зимой в лесу без костра, сгрудились на Посту, на бывшем химическом заводе, спрятались за его бетонными заборами, обжили его общежитие и административное здание, в гаражах наладили какие-то мастерские, поставили сторожевые башни и стали как-то, с горем по полам, существовать далее – на самом краю мироздания. Квартиры превратились в конторы. Из одной сделали клуб, из другой – столовую, в третьей разместили медпункт, а в четвертой детский сад и школу разом – потому что дети упрямо рождались: жизнь шла своим чередом. В коммуне пристроились все местные жители. Двери тут всегда распахнуты, из них хлещет свет. Слышны оттуда также детские смех и плач, постоянно ругаются какие-то муж с женой, не думая даже закрыться. Коммуна так потому и называется, что вся она – одна коммуналка на четыре этажа. Какие уж тут секреты друг от друга. Какая тут личная жизнь? Вару останавливаться рядом с шпонированной, старенькой дверью прямо у шестой квартиры. Затаив дыхание старается прислушаться – услышит её голос? Нет? Всё-таки нет. Нет её дома.. Зря и останавливался. Упрекнув себя за мягкотелость, зрелым мужчинам не свойственную, парень прыгает через несколько ступеней и спускается дальше вниз. В подъезде забирает спрятанный за лестницей скейтборд. Выйдя из здания парень сразу становится на колеса, но никуда не едет: смотрит прямо над собой, в окна третьего этажа. Окна абсолютно пустые, однако на секунду ему кажется, что за стеклом, как подо льдом, скользнула она.. Неужели он упустил? Вару приподнимает ладонь и совсем неуверенно машет пустому стеклу. И тут же спиной чувствует взгляд. Хелен стоит у кустов орешника, ведущих к подъезду, смотрит на него почти насмешливо, измученно. Она была тоненькая, со светлой, почти белой косой, с длинной лебединой шейкой, с громадными глазищами, как будто, взрослея, будущая Хелен с детства сохранила их удивленными и распахнутыми, нежно-розовыми, бархатными, будто дно у них выложено астрами, и с маленьким ротиком, бледным, как лепесточек. И очень нежная она была, как роза, например – такое производила впечатление.. Ни одна женщина на Посту не рассмотрела бы в этой чахоточной соперницу достойную ибо жили тут женщины с волосами и нервами жёсткими, как проволока. Запястья и бедра у них были как у мужчин, а мужество – вдвое крепче. Любая тут могла бы эту Хелен, эту прозрачную музу, только пожалеть.. Именно поэтому Вару, грубый, циничный и морально уродливый житель Поста, в Хелен не влюбиться не мог. Она ведь полная противоположность ему была.. В переливающемся закате этого прогнившего места он не мог оторвать взгляд от её чистого лобика, её волос, её фигуры в каком-то старомодном платье, несвойственном для жительниц Поста.. Ей девятнадцать. Вару для нее слишком мелок и недостаточно крут. Вару шестнадцать и у него, конечно, уже все было, но было только так – для порядка и для очистки совести, с местной проституткой. А Хелен же – звезда, принцесса, инопланетянка.. В руках у неё телефон. Её вечный старый телефон, с которым она не расстается ни на секунду. Мобильный, по которому нельзя никуда звонить, потому что сотовые сети упали давным-давно, но он нужен Хелен не для того, чтобы названивать в настоящее. Он ей для связи с прошлым. Вару мнется на мгновение, замирает. Это совсем ему не свойственно – вот так вот робеть. Да и перед кем? Девчонкой! – Привет. Как дела? А Хелен смотрит на него – и он находит в её глазах что-то ещё, не только вечную её утомленность. Во взгляде её что-то пропало, исчезло, погибло.. – Телефон сломался.. – еле слышно говорит она своим тихим голоском. Говорит это так, будто вот-вот разрыдается.. – Что? – Вару сначала даже не понял об чём идёт речь, поправил свои очки с незамысловатым узором на переносице. – Должно же было это когда-нибудь случиться. – Хелен тогда отворачивается от Вару, смотрит в пустоту за воротами и томно так вздыхает. – И нельзя его починить? Девушка качает головой отрицательно: – Я относила Пику. Он сказал, что ничего сделать с этим нельзя. Был бы новый – можно было бы попытаться память переместить, а так.. Это не имеет смысла. Вару очень хотелось что-нибудь сказать в этот момент, однако слова не находились. Да и что говорить то? Вару он совсем грубый, гнилая душонка у него. Парня никогда не пугала изуродованная плоть, он не ощущал ни жалости, ни брезгливости. Он ничего кроме жестокости своей излишней и не знал. Даже матери своей не знал – она умерла ещё давно. Пара стоит некоторое время в абсолютной тишине. Только слышится очень далёкое бурление реки.. Хелен по привычке, по инерции смотрит в перегоревший черный экран, но видит там только себя саму. А раньше там был весь мир. Родители – живые и здоровые, трёхкомнатная квартира в центре и загородный дом, отмытые до блеска проспекты и выложенные улицы, расфуфыренные и уже совсем забытые школьные друзья, кафе с угодливыми официантами и самыми невероятными, фантастическими блюдами которые уже не достать. И ещё видео с хохочущими и счастливыми людьми. Пожалуй, в их реалиях сложно вызвать настоящее, искренне счастье.. И ещё есть видео с отцовскими наставлениями. И ещё много музыки у неё было – саундтрек ко всей её прежней, такой далёкой теперь жизни. Все эти годы на Посту Хелен не вынимала свои наушники из ушей: слушала всё прежнее, пыталась наложить старую свою счастливую и роскошную музыку на новую убогую картинку. Получалось совсем плохо, но всегда можно было закрыть глаза.. Теперь вот пришлось открывать. – Ну.. Я пойду, наверное. – тихо говорит девушка и сразу отворачивается, сутулится и уходит не дожидаясь ответа парня. У Вару губы искажаются, ладони сами по себе в кулаки сжимаются, однако слов, чтобы остановить блондинку, он подобрать не может.. Теперь он остался совсем один. В гордом одиночестве. Только алые силуэты панельных домов гниют над путями.. Рискнуть и пробраться туда? Может быть, повезёт. Хорошо было бы вот так вот запросто взять и найти телефон где-нибудь в заброшенной части города, прямо за рекой. У них ведь, в их районе, ничего не найдешь уже. Всё вынесли из бывших жилых домов лет пять назад так точно. А может и больше.. Было бы очень хорошо найти телефон и принести ей. А потом вручить с таким непринуждённым видом, как будто ничего такого в этом особенного нет: вот, у меня, кстати, завалялся старенький, решил тебе его слить, твой же вроде сдох, да? Или всё-таки нет. Лучше будет описать все приключения, с которыми Вару этот телефон достался в руки. Как трудно было выбраться с Поста, что пришлось наврать охране, по чьей наводке он попал в ту самую квартиру, где в одной из многочисленных брошенных полок был припрятан не распакованный ещё, совсем новенький телефончик. Новый был бы круче, чтоб прямо в коробочке – Хелен тогда бы точно осталась довольной. Сама бы к Вару в постель запрыгнула. Все говорят, что с той стороны реки – зло. И что это зло только и ждёт, чтобы его разбудили. Зря местные параноят. Вряд-ли есть с другой стороны эти самые кровопийцы, а если бы всё-таки были – до людей, до их крохотного Поста, определенно дошли бы. По крайней мере в первых нескольких километрах покинутого Питера точно ничего на столько ужасного не будет, от чего не спас бы укороченный ментовский калаш.***
Там, где мост приходит на этот берег, стоит застава. Наворочено ящиков с неизвестно чем, мешков с грунтом, разложен костер. Застава устроена на таком расстоянии, чтобы людям не приходилось дышать речными испарениями. Проброшен там также и телефонный провод до самого Поста. Чтобы если вдруг на мосту кто-то появится, можно было немедленно звонить в караул или сразу же коменданту Куромаку. На самом мосту сто лет никого уже не было, однако это не мешало людям боятся. Мужики, здоровые, прожженные, накачанные и те стояли по струнке ровно, прятали горящие сигареты в ладонях и замирали от любого шороха с той стороны. А потом, по окончанию смены, эти самые мужики медленно, тихо отходили назад, не спуская глаз с моста и ни в коем случае не оборачиваясь к нему спиной. Иногда туман там справа или слева вихрился, как будто в нём кто-то мог жить и существовать, как будто сквозь него кто-то мог видеть, как будто эти растворенные в воздухе кислоты не сожрут сразу глаза любому, кто сунется на тот берег без противогаза.. На мост, в эту жуткую зеленую гущу, конечно, без него никак нельзя, но противогаз у Вару припрятан в его тайнике, вместе с фонариком. Автомат только ему в это время проблематично будет выцыганить, но и там можно будет договориться как-нибудь. Осталось только придумать, как прошмыгнуть мимо заставы, которая мост стережет. Однако тут была одна мысль. Когда смена заканчивается, сонные погранцы бредут к воротам, стучат в караулку, поднимают заспавшихся сменщиков. Вот тут то и можно было улизнуть..