***
Первая неделя работы, несмотря на вникание в тонкости всех этих протоколов наблюдений и записей, оказалась беспросветно скучной. Если ЭТО было самым опасным объектом в отделе, Олег боялся представить, как уныло следить за остальными. Войдя в кабинет, сопряжённый с камерой SCP-4015, Волков приложил к рабочей панели пропуск 3C. Забавно, уровень допуска к информации повысили, а вот ценность как сотрудника упала. Ну не D, и то спасибо. Хотя, скучающе пялясь в монитор, Олег иногда подумывал, что участие в испытаниях явно повеселее этой тягомотины будет. Первым делом нужно проверить работу камер. На мониторах отображалась с шести ракурсов маленькая, всего три на три метра, пустая бетонная коробка с пятнами крови и гари на стенах. Сегодня, вот явно добавилась парочка новых. Опять ставили опыты. Через динамики слышалось тихое, прерываемое тонкими птичьими звуками, дыхание. В углу теснилось почти неподвижное чёрное пятно. Когда Олегу сказали неофициальное название SCP-4015 он удивился. Птица? Просто… Птица? Не то чтобы другие объекты часто назывались как-то хитро, но всё же за столько лет работы ожидалось что-то более интересное. Стоило Волкову увидеть сам объект, он отчасти понял в чём дело. Оно было полностью покрыто чёрными перьями. По сути ничего больше он рассмотреть не смог и о том, что существо на самом деле человекоподобное, знал с рассказов других сотрудников. Во время ночных смен SCP-4015 уже спал, почти не двигаясь, и лишь дыхание с сипами и курлыкающими переливами, улавливаемое чуткими динамиками, помогало понять, что бесформенная груда чёрных перьев в углу живая. Включив программу записи, Олег порадовался тому, что Рубинштейн позволил не ковыряться в документах, а вести наблюдение с записью голосового протокола. — Сотрудник Олег Волков, уровень 3 класс C, смена восьмая. Наблюдение за объектом SCP-4015. Читая сухие слова со шпаргалки, Олег заметил движение. Птица зашевелился, шурша перьями, а дыхание сбилось на тихий клёкот. — Объект подал признаки жизни в 00:13. Не отрывая взгляд от монитора, Олег во все глаза смотрел на SCP-4015. Бесформенная масса перьев вдруг оказалась парой больших чёрных крыльев, чуть приоткрывшихся. Между ними зажглось два жёлтых огонька, неподвижных, иногда на мгновение исчезающих. Волков ощутил, как страх шершаво лизнул его по хребту. Это глаза. Глаза Птицы, изредка мигая, смотрят в одну из камер. Те самые, которые по записям учёных выжигали всё, что только могло поддаться горению: дерево, бумагу, матрас, человеческое тело. Вот и камера, чуть затрещав и замигав помехами, отключившись, потекла по стене чёрным плавленым пластиком. Проработав столько лет в Фонде, Олег не удивился, если бы Птица смог через беспроводную видеосвязь и его самого поджечь. Но нет, одна из камер вышла из строя, а крылья, чуть дрогнув опять свернулись в кокон. В животе заныло от кипящего в крови адреналина, а колени чуть мелко подрагивали от непривычки. Волков шумно выдохнул и тут же захлопнул рот. Ещё не хватало подкидывать коллегам компрометирующие записи, свидетельствующие его восторг и облегчение. Наконец-то! Он в своей стихии, снова в строю. Осталось понять, почему вдруг Птица решил подать признаки жизни ночью. И только сейчас Олег заметил едва работающий диод над кнопкой включения связи с объектом. Тот просто услышал его речь. Непорядок. Отключив совсем неуместную на ночных дежурствах функцию, Волков, выдохнув, ворчливо заговорил: — Объект подал признаки жизни в 00:13, и уничтожил одну из камер. После чего вновь потерял какой-либо интерес к внешнему миру. Триггером явно выступила оставленная активной связь между кабинетом и камерой. Стоит узнать, почему её забыли отключить и попросить техников отремонтировать диод. Продолжаю наблюдение. Остаток смены прошёл как всегда скучно. И в пальцах зудело паскудное желание включить связь и разбудить объект ещё раз, заставить показаться, посмотреть в эти смертоносные глаза хотя бы пару мгновений, через камеры. Волков понимал, что потакать своим зависимостям не стоит, и так за похеренное оборудование влетит. Уже позже, предупредив сменщика о порче камеры, и со спокойной совестью отправившись в недельную поездку «на материк» за остатками вещей, которые стоило бы перевезти в личную комнатушку в жилом блоке Фонда, Олег получил сообщение от Рубинштейна: «Инцидент на последней смене был расследован, вашей вины нет, но нам стоит обсудить небольшое изменение и расширение вашего участия в исследовании SCP-4015» Расспрашивать в чём именно будет заключаться «расширение» его рабочих обязанностей, Олег не стал. Узнает, как приедет. А пока стоит насладиться последними на ближайшие несколько месяцев днями вне Фонда.***
— Вы… хотите, чтобы я разговаривал с ним? Не скрывая своего изумления, Олег расхаживал по кабинету Рубинштейна, пока тот рассказывал в чём суть. — Поймите, голубчик, мы изучаем Птицу больше трёх недель. И после первых трёх дней, когда он реагировал на все голоса и звуки с агрессией, он перестал откликаться и что-либо делать. Даже болевое воздействие во время опытов вызывает лишь слабые попытки защититься или укрыться. А тут такой внезапный мирный интерес к чужому голосу. Волков энтузиазма доктора не разделял. — Он сжёг камеру. — О, его способность к пирокинезу посредством взгляда неконтролируемая, поверьте, голубчик, он явно не был настроен агрессивно в тот момент. Мы пробовали вновь вызвать такую реакцию, но ни на чей другой голос он не откликался, а на любые другие воздействия лишь сильнее… окукливался. — И о чём мне с ним разговаривать? — О чём хотите. Для начала мы просто оставим связь с камерой, чтобы Птица мог вас слышать. А уж если он отреагирует, можете действовать по своему усмотрению, хотя бы книгу почитать вслух. Обернувшись на книжный стеллаж в углу, Рубинштейн вытащил небольшой томик и протянул его Волкову. Тот со скепсисом окинул взглядом обложку: «Божественная комедия, серьёзно?» Но взял без споров. Он помнил, как его пробрало от того сияющего короткого взгляда из-под чёрных перьев. Если для повторения нужно просто что-то говорить или читать, Олег совсем не против. Войдя в кабинет и сев за стол, Волков с каким-то болезненным, настороженным воодушевлением глянул на монитор. За неделю пятен крови и гари значительно прибавилось. Сразу вспомнились слова доктора о попытках добиться реакции Птицы, вызвавшие секундное сочувствие к живому существу. Но лишь секундное, Олег отлично знал, как таким объектам плевать на человеческие жизни. Все они казались чем-то инородным, нездешним и не вписывающимся в их мир. Чем-то, что может только вредить и уничтожать. Птица вновь скукожился в углу неоднородным комком перьев. И вновь дышал с лёгким птичьим присвистыванием. — Сотрудник Олег Волков, уровень 3 класс C, смена девятая. Наблюдение за объектом SCP-4015. Никакой реакции, даже дыхание не сбилось. — Камеры один, два, три, четыре, пять, шесть работают без помех. Звук идёт без помех. Температура в камере двадцать восемь по Цельсию. Олег запнулся, услышав тихий не то писк, не то всхлип. Дыхание SCP-4015 сбилось и стало тише, он явно проснулся. — Влажность воздуха минимальная, вентиляция в норме. Заступаю на дежурство. Крылья вновь зашевелились, чуть приоткрываясь. Затаив дыхание, Олег высматривал светящиеся глаза объекта, но в этот раз под крыльями оставалась гулкая темнота. Тихо клекотнув, Птица будто выжидательно замер, а через пару мгновений вновь начал смыкаться в комок. Олег забеспокоился, не желая, чтобы он опять закрылся. «Нужно что-то сказать, точно!» Схватив книгу и раздражённо пролистав гигантское предисловие то ли от переводчика, то ли ещё от кого, он открыл первую песню. Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу, Утратив правый путь во тьме долины… Чёрные крылья, дрогнув, застыли, больше не пытаясь обернуться вокруг объекта плотным коконом. Но и раскрываться Птица тоже не торопился. И Олег решил просто продолжать читать: …Меня сковал такой тяжёлый гнёт, Перед её стремящим ужас взглядом, Что я утратил чаянье высот. И как скупец, копивший клад за кладом, Когда приблизится пора утрат, Скорбит и плачет по былым отрадам, Так был и я смятением объят… Волков никогда не горел к чтению, воображение у него с детства было скудным, красивые картинки от прочитанных сказок не складывались, и сейчас читал он медленно и довольно монотонно. Но читал, сбиваясь на короткие взгляды в монитор, пытаясь высмотреть изменения в позе Птицы. Тот, прослушав первые три песни, всё же опустил крылья, но не сворачивая их, а будто укрываясь. Словно засыпая, убаюканный чужим голосом. Для первого раза Олег посчитал это успехом.***
Отработав шесть смен, Олег маялся весь положенный ему выходной. Восьмичасовая работа в тёплом кабинете совсем его не утомляла, и он, вместо того, чтобы отдыхать, постоянно ловил себя на мыслях о Птице. В течении недели он каждую ночь читал ему. И в последний день Волков подметил, что объект не спал к его приходу. Ждал его, хоть так и не выполз из любимого угла и не показался, лёжа в тени своих чернильных крыльев. Изредка мелькали золотистые огоньки его глаз, но на камеры Птица больше не смотрел, прогревая бетон в стене напротив. Олега разрывало от какого-то болезненного любопытства и тяги к этому созданию, слушающему его неловкое чтение и тихо клекочущему в моменты, когда Волков закашливался или делал перерывы. Эти мысли так его доконали, что он пришёл на смену почти на час раньше, о чём ему изумлённо сообщил Гром на пропускном пункте: — Ты чего-то рано, Волчара, время попутал? Чертыхнувшись, Олег деланно-лениво махнул рукой. — Да, наверное, собрался слишком быстро. Как жизнь, что нового в отделе? За разговором и сплетнями Волков протянул чуть меньше часа, не желая показываться раньше времени в кабинете. В конце концов, непонятно, как на это посмотрит Рубинштейн, проявляющий подозрительный энтузиазм на появление Олега в лаборатории. Будто он стал его новым подопытным. Столкнувшись в дверях со сменщиком и выпроводив его из кабинета, Волков подлетел к столу, жадно всматриваясь в мониторы. Птица вновь свернулся в кокон. Но новых пятен и потёков крови не было. Выдохнув, Олег сел за стол. — Сотрудник Олег Волков, уровень 3 класс C, смена пятнадцатая. Наблюдение за объектом SCP-4015. В этот же момент произошло нечто неожиданное. Чёрные крылья, крупно дрогнув, раскрылись, куда шире обычного, и Олег смог увидеть свернувшийся человеческий силуэт и угольно-чёрную когтистую ладонь, на которую Птица опёрся, приподнимаясь. Чего это он? — Камеры один, два, три, четыре, пять, шесть работают без помех. Звук идёт без помех. Температура в камере двадцать восемь по Цельсию. Влажность воздуха минимальная, вентиляция в норме. Заступаю на дежурство. Когтистая ладонь сжала пальцы в кулак, неприятно шкрябнув по бетону. Будто в раздражении и нетерпении. Олег чувствовал нечто похожее и догадался в чём дело, решив осторожно поинтересоваться: — Не понял, где я был вчера? Молчание и неподвижность. — У меня выходной раз в неделю. Даже в таком месте умудряются прописывать какие-то базовые человеческие права. Прости, я не думал, что стоило предупредить. Кулак разжался, а после того, как Олег начал читать, сам объект, чуть расслабившись, вновь устроился между крыльями, изредка выглядывая блестящими глазами, косящими в стену, а не в сторону одной из камер, где был закреплён динамик. …Так движутся огни в гортани рва, И в каждом замкнут грешник утаенный, Хоть взор не замечает воровства. С вершины моста я смотрел, склоненный, И, не держись я за одну из плит, Я бы упал, никем не понужденный; И вождь, приметив мой усердный вид, Сказал мне так: «Здесь каждый дух затерян Внутри огня, которым он горит»… Перед тем, как уснуть в этот раз, Птица внезапно выдохнул глухо «спасибо» и оставил Олега в немом неверии. То, что SCP-4015 был гуманоидным и разумным, он слышал, но вот о том, что оно умеет говорить, не знал, судя по всему, даже Рубинштейн, выдернувший Волкова к себе в кабинет из объятий сна и долго распинающийся о его пользе исследованию Птицы. В результате долгих раздумий Олег решил внести в этот «эксперимент» ещё одну деталь. И после стандартного заступления на смену с перечислением параметров, он нерешительно выдохнул и выпалил: — Здравствуй. Птица, немного помолчав, тоже поздоровался, так же нерешительно и тихо. Странно, что у него со всеми этими резкими птичьими звуками оказался такой глухой голос. Отложив порядком поднадоевшую книгу, Волков чуть увеличил изображение одной из камер, где лучше виднелось пространство между крыльями. — Ты ведь понимаешь меня. У тебя есть имя? — Не знаю. А у тебя? — Меня зовут Олег. Резко сев, Птица распахнул крылья, так широко, что они упёрлись длинными маховыми перьями в противоположные стены, не умещаясь в несчастные три метра. И Олег, обомлев, увидел самого Птицу. Его тело, как и крылья было сплошь покрыто перьями, хоть и по очертаниям выглядело вполне человеческим. А вот лицо… Волков открыл рот, не зная, что сказать. Лицо, болезненно-белое на фоне смолистого оперения, лишь на скулах и висках немного припорошённое мелкими перьями, вообще ничем не отличалось от человеческого и было обрамлено неожиданно яркими рыжими волосами. Лицо Птицы казалось одновременно чужеродным на этом теле, но в то же время невообразимо подходящим его неофициальному имени. Было в нём… что-то птичье. Блестящие жёлтые глаза окаймляла чернота, стекающая вниз неаккуратными дорожками, будто слезами из смолы и дёгтя. Олег видел многое за свои десять лет службы. Много мерзости, много странности, много чего-то необъяснимого и непонятного. Но никогда не встречал ничего настолько красивого и пугающего одновременно. — Почему ты молчишь? Олег? Лицо Птицы исказилось в гримасу волнения, и лишь пискнувший датчик, говорящий о том, что SCP-4015 досмотрелся в стену до нагрева в триста градусов по Цельсию, помог Олегу очнуться. — Прости. Я раньше не видел тебя вот так. Склонив голову набок, Птица выгнул чудные тёмные брови. — Разве эти камеры не записывают меня день и ночь? — Я не имею доступа к этим записям. Я простой… скажем так охранник. — Ты не учёный? — Нет. Улыбка Птицы тоже оказалась красивой. И пугающей, из-за рядов по-акульи треугольных зубов. — Понятно, почему ты мне понравился. Нервно хохотнув, Олег чуть ли не носом ткнулся в монитор, рассматривая объект. — А я понравился? — У тебя приятный голос. Но читаешь ты утомительно плохо. Данте был бы недоволен таким монотонным пересказом его произведения. — Ты знаешь, что это была Божественная комедия? — Умопостижный свет, где всё — любовь, любовь к добру, дарящая отраду, отраду слаще всех, пьянящих кровь. Здесь райских войск увидишь ты громаду, и ту, и эту рать; из них одна такой, как в день суда, предстанет взгляду, — пропел Птица тягучим окрепшим голосом. — Хотя я всегда предпочитал это произведение в оригинале. O somma luce che tanto ti levi da' concetti mortali, a la mia mente ripresta un poco di quel che parevi… Олег не верил своим ушам. Всё это время он был уверен, что Птица, может и разумное, но всё же близкое к животному существо. И сейчас, это существо, запертое в тесной камере, где из удобств только керамическая чаша «Генуя», томно и певуче цитировало классику на итальянском. — Ты опять затих, в этот раз я удивил тебя своим умом? Приятно. — Откуда ты всё это знаешь? На расслабленном лице Птицы прорезалась морщинка. Нахмурившись, он вперился взглядом в угол и замер. И лишь когда на бетоне обуглилась дырка с пятирублёвую монету, Птица растерянно выдохнул: — Я не знаю.***
После первого неловкого разговора, на следующую ночь пошёл второй, потом третий и вскоре Олег даже не делал попыток доставать книгу, отвечая на десятки вопросов о себе и своей жизни. Птица оказался на удивление умным, даже хитрым и умеющим язвить существом. Он многое знал и помнил, особенно любил эпоху Возрождения, рассказывая о какой-нибудь картине того времени столько, сколько не выдавали даже статьи в Википедии. Но вот на любые вопросы о себе и своём прошлом отвечал лишь «не знаю». А ещё избегал любых разговоров о том, каково ему находиться здесь. Олегу в какой-то момент стало интересно, почему Птицу, неоднократно доказавшему свою разумность и умение в неагрессивный контакт, до сих пор не определили в другую камеру. — Дело не только в разумности, голубчик, — Рубинштейн сцепив пальцы в замок, мягко улыбался Олегу. — SCP-4015 абсолютно не контролирует пирокинез, он опасен не только для других людей, но и для себя. Банальное: ему невозможно даже лежанку какую-нибудь в камеру определить, он её рано или поздно сожжёт. Птица, к величайшему удивлению Волкова, имел схожее мнение. — Не удивительно, что меня тут держат. Я же даже просто посмотреть на что-то кроме стен боюсь. Я бы предпочёл быть слепым, чем иметь такие глаза. Но ваши учёные уже пытались нейтрализовать опасность, любые физические повреждения заживают на мне за полчаса. В тот момент, Олег впервые почувствовал смешанную с тошнотой жалость. Такой острый и незаурядный ум, помещённый в совершенно чудовищную оболочку, неужели Птице придётся влачить такое жалкое существование всю оставшуюся жизнь, подвергаясь пыткам? Тот, будто почуяв настрой Волкова, очаровательно распушил перья и мягко улыбнулся, прикрыв глаза. — Знаешь, когда ты появился, я стал ещё сильнее ненавидеть свои глаза. — Почему? — Мне бы хотелось на тебя посмотреть. Шумно вздохнув, Олег задумчиво растёр лоб пальцами. Стоит ли говорить Птице, что и без его смертельного взгляда, они вряд ли бы когда-нибудь оказались в одной комнате. Доступ к прямому контакту есть только у бедолаг из классов D и E, да у учёных. Такому как Олег никто бы не разрешил войти в камеру к объекту. — Ты немногое теряешь. Я обычный среднестатистический мужик. Птица нахмурился. — Что с твоей самооценкой? Я теперь ещё больше заинтригован, уверен, ты скромничаешь. Посмеявшись, они оба замолкли, каждый думая о своём. Пользуясь прелестями технологий, Олег увеличил изображение, рассматривая чуть подрагивающие ресницы объекта. Из-за чёрной каймы вокруг глаз было сложно понять какого они цвета, так же, как и брови. Но Волкову казалось, что они наверняка чуть темнее волос. Тёмно-рыжие, будто тронутые огнём. Он так засмотрелся, что долгую секунду не понимал, что смотрит в уже приоткрытые, блестящие золотом глаза, привычно косящие в стену. — Олег? — Ч-что? — Опиши себя. Пожалуйста.***
Несмотря на нарастающую откровенность и душевность их разговоров, Олег ни на секунду не забывал, что они не одни. За Птицей следили всегда, записывая каждое его слово и каждый вздох. Иногда это почти забывалось, затиралось тяжёлой, душной тягой к Птице. Олег всегда плохо сходился с людьми, не имел ни друзей, ни близких. Но вдруг внезапно нашёл отдушину в виде человекоподобной твари, способной сжечь всё вокруг одним взглядом, объекта сраного Фонда. И за всем этим комом непонятных чувств и ощущений совсем забыл о том, каково самому Птице. Сидящему целыми днями в клетке, контактирующему с внешним миром только посредством опытов учёных и разговоров с деревянным в плане эмпатии и знаний солдатом. — Научники вроде выяснили, что, смотря на что-то, ты повышаешь его температуру, не моментально, но очень быстро. Но я видел, как ты иногда смотришь на свои руки. Разве их ты не обжигаешь? Птица, недоумённо выгнув брови, уставился на свои ладони. — Нет? Наверное. Я не задумывался об этом. Нахмурившись, он пристально вгляделся в пальцы, и Олег запоздало окрикнул: — Нет! Стой, я не предлагал тебе пытаться зажечь самого себя, ты чего? — Разве тебе не хочется провести эксперимент? — Нет же, нет. Я не учёный, и я не хочу, чтобы ты причинял себе вред. Тебе-то это зачем? Опустив руки и привычно вперив взгляд в стену, Птица шумно выдохнул: — Не знаю. Я просто… иногда хочу хоть что-нибудь почувствовать, сидеть здесь целыми днями так пресно, что даже боль кажется каким-то разнообразием. Сдержав вздох, Олег отвернулся от мониторов. Ему знакомо это чувство. Ощущение стылости и серости жизни, когда его выкинули из армии после ранения. Он пил целыми днями, сидя в крохотной комнатушке общежития, не знающий, что ему делать. Без семьи, без друзей, умеющий только держать в руках оружие и стрелять куда прикажут. Если бы его знакомый не подсунул контакты с Фондом, он, наверное, так бы и спился. А ведь он не был заперт, не был лишён шанса выйти в социум, он ограничивал себя сам, в отличии от существа, сидевшего в камере. За тяжёлыми мыслями Волков не сразу услышал, что Птица что-то говорит: —…жет получилось бы? — Что? — Я говорил о том, что, может, моя регенерация и невосприимчивость к собственному огню это хорошо? Может, если получится узнать принцип действия, то мы бы смогли встретиться? Например, когда мне приносят пищу, в двери есть небольшое окошко, мы бы могли… хотя бы соприкоснуться друг с другом? Забыв, как дышать, Волков во все глаза смотрел на разлёгшегося у стены Птицу, вновь уставившегося на свои руки. Зачем ему это, зачем рассуждать о таком? Раньше Олег думал о том, что, возможно Птице было слишком скучно и он зацепился за голос человека, что не участвовал в опытах над ним. Что это просто хоть какое-то разнообразие, но сейчас он уже начал говорить о встрече. Совершенно ненужной, да и не выполнимой. — Как думаешь, Олег, если я позволю проводить над собой более серьёзные опыты, мы сможем встретиться? — Перестань. Тебе ни к чему соглашаться на какие-либо опыты и мучать себя из-за мутных перспектив. Побереги себя от ненужного риска. Разве тебе недостаточно наших разговоров? Птица ничего не ответил. А вот Рубинштейн последним разговором был недоволен и вызвал Олега к себе на ковёр. — Вам стоит знать, Олег Давыдович, что SCP-4015 и так сложно изучать, без ваших душещипательных призывов беречь себя. Ваша цель состоит как раз-таки в обратном, разговорить объект и заставить его сотрудничать во всех направлениях. Если ему для большей сговорчивости нужно бросить косточку в виде обещания вашей встречи, клянитесь устроить хоть побег. — Зачем давать ему пустые обещания? — А вас будет мучать совесть? Олег Давыдович, смею напомнить, что SCP-4015 навечно заперт в стенах Фонда, и душевные переживания далеко не самая его большая проблема. Мне нужно знать, каков именно механизм его пирокинеза, а до тех пор он будет сидеть в клетке. А если вы не прекратите саботировать нашу работу, то и своего единственного собеседника объект в скорости лишится. Я выпишу вам тренировочный лист на две недели, в другом филиале Фонда. Посмотрим, как будет работать метод кнута и пряника. Олег постарался убрать из своего голоса волнение, охватившее всё его существо: — Я… хорошо, я последую вашим указаниям. Позволите сказать Птице об отъезде? Рубинштейн холодно окинул его взглядом. — Нет. Пусть помучается, может станет сговорчивее в ваше отсутствие.***
После приезда его сразу оповестили о том, что SCP-4015 был переведён в другую камеру, и что теперь его наблюдения будут не только через камеры, но и через закалённое и утолщённое зеркало Гезелла. Увидев Птицу в следующий раз, Олег почувствовал, как волна чего-то тёмного и горячего накрывает его с головой. Тот, вновь свернувшись в плотный кокон, казалось, уменьшился. Новая камера была ещё меньше старой, стены уже успели покрыться слоем крови и гари, а на полу лежало несколько поломанных перьев. Олег ни разу не видел их в прошлой камере, только перьевую пыль и немного мелкого пуха в углах. Волков не знал, какие успехи были у рубинштейновского метода «кнут и пряник», но Птица выглядел хуже, чем раньше. Чтобы начать дежурство со стандартного озвучивания состояния камеры и техники, куда теперь вписалось полупрозрачное стекло, пришлось приложить усилия. Олег с болезненной тоской заметил, как задрожали крылья от его голоса. — …заступаю на дежурство. Эй, как ты? Крылья зашуршали, раскрываясь и обнаруживая редкие прорехи в оперении, и из-под них неуверенно высунулся Птица. — Олег? Это ты? SCP-4015 выглядел совсем плохо, измученно. Яркие рыжие волосы, разметавшиеся по плечам, были всклочены и спутаны, а кожа на лице будто покрылась сеткой трещин. — Олег? Если это ты, не молчи! — Да, да, прости, это я. Прости, мне не дали тебя предупредить. Выдохнув, Птица устремился к зеркалу, почти впечатываясь в него, прижимаясь лбом и крепко зажмурившись. — Я боялся, я так боялся, что больше не услышу тебя, — соскользнув на пол, он прижал одну из ладоней совсем рядом с Олегом. И тот, дрогнув, прижался своей, с другой стороны. — Я боялся, что не услышу тебя, что учёные разозлились. Я ведь всё понимаю, я понимаю, что им от меня нужно, а ты вдруг стал говорить, чтобы я берёг себя. Почему, Олег? Почему ты тогда остановил меня? Волков не знал, что ответить. Он не знал даже как себе объяснить то, что заставляло его ждать каждое дежурство, что давило на сердце все дни его отсутствия, что вынуждало сейчас жаться к холодному стеклу в какой-то наивной попытке уловить кроху чужого тепла. — Я… не знаю. Птица невесело улыбнулся, не открывая глаз. — Зато теперь ты опять тут. И теперь мы совсем близко, разделённые только зеркалом. Буду представлять себе, что ты с той стороны тоже жмёшься ладонью и рад видеть меня не через камеры. — Так и есть. Распахнув глаза, Птица на мгновение посмотрел будто бы в лицо Олега, но датчики тут же противно запищали, предупреждая о нагреве стекла, и тот опустил голову. — Расскажи что-нибудь? Где ты был? И Олег рассказал, всё что мог, всё что не было секретной информацией, он рассказывал, продолжая прижимать ладонь к стеклу даже тогда, когда Птица вернулся обратно в угол и начал разглядывать свои руки, изредка позволяя себе секундный взгляд на зеркало. И почти закончив рассказ, Олег запнулся, заметив какое-то мельтешение между чёрных когтистых пальцев. — Что это? Птица ласково улыбнулся, протягивая сведённые ладони ближе к зеркалу. На кончиках пальцев плясали крохотные огоньки, яркие-яркие, будто блуждающие звёздочки, загорающиеся и угасающие за пару мгновений. — Нравится? Олег не сразу нашёлся с ответом, не в состоянии отвести взгляд от огней. — Это… это очень красиво. Улыбнувшись ещё шире, Птица сжал ладони в кулаки, и все огоньки исчезли. — Я научился этому недавно. Мы с учёными так и не смогли понять, как ограничить силу моего зрения, но смогли выяснить, что я могу воспроизводить огонь не только им. Правда, они видели только обычное пламя, а это… это я хранил специально для тебя. Они, конечно, следят за мной через камеры, но под крылья заглянуть не могут. Олег чувствовал слишком многое от таких простых, невинных откровений. И совершенно не знал, что сказать в ответ. — Покажи мне ещё раз. И Птица, улыбаясь ещё шире, будто светясь изнутри этими самыми огоньками, вновь раскрыл ладони.***
Зеркало Гезелла оказалось куда более удобным в плане наблюдений и разговоров, но в то же время, каждое дежурство Олегу давалось всё сложнее. — Пожалуйста. Олег, пожалуйста. Птица жался к стеклу как детёныш к родной матери, болезненно сводя брови и скребясь когтями. — Я не могу, это запрещено правилами. — Один раз. Один лишь раз, Олег. С тех пор, как Волков вернулся из вынужденной командировки, Птица каждую ночь просил его лишь об одном. О прикосновении. Хоть каком-нибудь. Хотя бы приоткрыть щель для подачи пищи и протянуть ладонь. — Я могу зажмуриться? Или сесть спиной, я обещаю не шевелиться, совсем, только один раз прикоснись ко мне! — Я не могу. — Ты боишься меня? Хочешь, я выдавлю себе глаза? Я не причиню тебе вреда, я не буду опасен, но хотя бы пару секунд, Олег… Волков не боялся Птицу. И даже его смертоносного взгляда. В конце концов, от одной мысли о плавленом золоте чужих глаз сердце начинало стучать чаще от волнения и предвкушения. Олегу нравилась опасность, и Птицу он не боялся. Он боялся себя. Боялся того, что рано или поздно мольбы выбьют из него остатки мозгов, и он в самом деле полезет открывать дверь. Неважно, щель ли для еды, или просто распахнёт камеру нараспашку, протягивая этому пернатому существу руки. И тогда его окончательно уберут из отдела. Выкинут из Фонда. И он никогда больше не увидит Птицу. Окажется на краю мира, без какой-либо цели в жизни. Рубинштейн явно получал удовольствие от наблюдения за страданиями объекта. И запретил Олегу говорить о том, что он получил прямой запрет на подобные действия. Вениамину Самуиловичу было интересно к чему приведёт отчаянье Птицы, ощущение того, что желаемое так близко, но недостижимо. А ещё Олег боялся того, что выученные рефлексы возьмут верх. Он десять лет сталкивался с интересными для Фонда объектами только для того, чтобы сдержать, усмирить на время, а возможно, и попытаться ликвидировать чужеродное нечто. Он никогда не пытался просто подойти к чему-то такому и прикоснуться. И боялся, что, дотронувшись до Птицы, убедится в том, что оно чуждое и мерзкое самому существованию, что всё его очарование и ум лишь морок, наведённый на Волкова ради освобождения. — Олег… Птица перестал скрестись, просто опёршись на зеркало и смотря в пустоту. — Я здесь. — Нет, Олег. Ты там. Ты где-то там, и я даже не уверен, что ты существуешь. Что ты не придуман мною, чтобы окончательно не сойти с ума в этих бетонных стенах. Я так этого боюсь. Боюсь, что на деле существует лишь эта камера и стайка учёных, пытающихся вытащить из меня монстра и задавить всё то немногое человеческое, что осталось внутри. На самом деле, Олег тоже этого боялся. Что так и не прознав, как именно работает пирокинез Птицы, его навсегда оставят в этой убогой камере, но потеряют интерес к нему самому. Волков редко бывал в отсеках длительного пребывания, где некоторые объекты находились долгие и долгие десятилетия. Их одиночество прерывалось лишь на получение пропитания и уборку, обычно проводимую после усыпления. Они не пересекались с людьми многие годы. Олег бы сошёл с ума. Да любой разумный человек сошёл бы с ума, а Птица был, наверное, самым разумным из всех встреченных Волковым людей. Зная, что у Рубинштейна спрашивать бесполезно, Олег решил воспользоваться старой связью в Фонде и написал Игроку, когда-то давно втянувшему его в эту организацию. Ему было интересно, что делают с объектами, чья разумность доказана, но при этом малосовместима с комфортным пребыванием. И Игрок внезапно заинтересовался, предлагая встретиться. — Говоришь у Рубинштейна третий месяц сидит разумный объект? Ты же знаешь, что начальное содержание должно длиться максимум месяц? Если бы учёные тратили на каждый объект дохрена времени, то у нас фонд и на четверть не был бы заполнен. Сначала идёт первичное изучение, чтобы установить класс, определяется мера содержания, а уж всякие тонкости и прочее изучаются после, другими специалистами. Что-то твой Рубинштейн затянул. Какой номер объекта, говоришь, попробую по своему уровню допуска узнать, что к чему. Последующие дни тянулись сопряжённые с тревогой. Олег опасался, что про его разговор с Игроком прознают в отделе 15. Рубинштейн точно тогда его выпнет. И Птица останется один. Совсем один. Заступив на очередное дежурство, Олег не сразу заметил неладное. Проверив все параметры и поздоровавшись, он не увидел обычной реакции. Птица, свернувшись в углу, лишь тихо-тихо дышал, будто аккуратно выверяя каждый вдох. Сначала Волков посчитал, что тот уснул, вымотанный очередной порцией опытов Рубинштейна. В таком случае будить его было бы издевательством, Олегу хватило бы и простого наблюдения за его сном. Но спустя время он понял, что что-то не так. Через динамики передавалось чересчур ровное дыхание, никаких посвистываний, клекота и курлыканья, частенько прорывающихся вместе с выдохами. Олег часто слушал, как Птица спит, запоминая все эти крохотные детали. Которых сейчас не было. — Ты ведь не спишь. Что с тобой? На мгновение дыхание прервалось, а потом Птица тихо всхлипнул, пугая Олега. — Тебе плохо? Что такое? Скажи что-нибудь! Птица на пару мгновений распушил перья, а после пригладил их так плотно к телу, что будто стал ещё меньше. И всхлипнул ещё раз. — Птица? Задрожав, тот вдруг хрипло выдохнул: — Ненавижу… Внутри Олега всё болезненно сжалось. — Ненавидишь? Меня? Вздрогнув, Птица расправил одно крыло и хлопнул им по стеклу. — Нет! Нет. Не тебя. Это прозвище. Почему Птица? Почему меня так сильно хотят приравнять к какому-то животному? До этого мгновения Олег и не задумывался над этим. Объектам давали прозвища чаще всего для удобства персонала. Чтобы не выговаривать постоянно это «SCP объект под номером таким-то». И, конечно, придумывали своими силами, не спрашивая объекты. Зачем, если большая часть неодушевлена, а даже одушевлённые могут быть или неразумными, или слишком себе на уме? Олег не задумывался над тем, нравится ли Птице его прозвище. Ну Птица и Птица, перья есть, вот и вся логика. — Прости, но я не знаю, как ещё тебя называть. — В этом и вся проблема, Олег. Я тоже не знаю. Он снова болезненно всхлипнул, и Волкову показалось, что этот звук осязаемый, как тупое лезвие, скребущее по рёбрам изнутри. — Не хочешь подойти ближе к зеркалу? — Зачем? Мы прекрасно друг друга слышим, а большего я так никогда и не дождусь. — Но ведь я тебя могу видеть. — Не надо, Олег. Не сегодня. По голосу Птицы чувствовалось, что продолжать разговор не стоит, но Олег не мог оставить всё как есть. — Почему именно не сегодня? — Да вот поэтому! Вспылив, Птица резко поднялся на ноги, вновь хлопая крыльями. От этого по всей камере взметнулись языки пламени, а датчики записали скачок температуры почти под сто градусов. Но Олег не смотрел на монитор с показателями. Он смотрел на лицо Птицы. Точнее на то, что от него осталось. Всклокоченные рыжие волосы, где-то как обычно раскиданные по плечам, свисали по лицу обугленными сосульками. А на месте глаз зияли чёрно-бурые обожжённые провалы, переходя к нетронутой коже яркими волдырями. Птица болезненно скалил зубы, шумно дыша яростью и болью. Олег знал о том, что опыты над объектами ставятся разные, и часто очень жёсткие. Но одно дело знать, а другое видеть последствия собственными глазами. Он молчал, путаясь в мыслях, не отрывая взгляда, не зная, что сказать. Олег не представлял, насколько это больно, насколько Птица чувствителен к боли. Он чувствовал себя беспомощным перед чужими страданиями. Мучительный оскал сошёл на нет. Опустив голову, Птица бессильно рухнул на пол. — Я жалок. И моя обезображенность наверняка делает меня ещё более мерзким в твоих глазах. — Ты не… я не считаю тебя мерзким. Прости. — За что ты извиняешься? — Я не знаю, что сказать. Я не знаю, как можно утешить словами. Приподнявшись, Птица подполз к зеркалу и привалился к нему затылком, будто пряча своё лицо. Но даже если его не видно через стекло, камеры не позволяли Олегу упустить эти страшные раны из виду. Когда они были получены, разве регенерация не залечивает все повреждения? Будто услышав его лихорадочные раздумья, Птица пояснил: — Концентрированная кислота сильно замедляет заживление. Я почти час так сижу. — Тебе сильно больно? Одна из камер записала крошечную и очень вымученную улыбку Птицы. — Я привык к боли. — Человек не может привыкнуть к боли! — горячо возразил Волков, стискивая рукава до треска ткани. — Невозможно к этому привыкнуть! — А разве я человек? У меня ведь даже имени нет, Олег. У меня нет ничего. — Если хочешь имя, мы можем его придумать. Рыжая макушка слабо качнулась из стороны в сторону. — Это глупо. Остаток смены они провели в болезненном молчании. А на следующую ночь Птица, с абсолютно целыми веками и неровными рыжими прядками, обрамляющими лицо, как ни в чём не бывало сидел у зеркала, прикрыв глаза и дыша на стекло. Проверив состояние камер и помещения, Олег залип на запотевшее пятнышко, расширяющееся с выдохом и сужающееся на вдохе. — Ты давно мне не читал. — Разве ты не жаловался на мою манеру чтения? Птица широко улыбнулся, демонстрируя острые зубы. — Я лишь сказал правду. Смотря на улыбку, Олег чуял, что что-то идёт не так. Не может же человек так быстро излечить не только физические повреждения, но и моральные. Птица вчера был абсолютно разбит. А сегодня вдруг улыбается. — Олег… — Что такое? — Опиши мне себя. — Я ведь уже это делал. — Опиши себя ещё раз. Я хочу послушать. Хочу представить. Хочу коснуться хотя бы мысленно. Олег не смог сдержать вздоха. Когда Птица говорил об этом, его голос менялся. Он звучал чуть глубже, тише, будто укутанный плотным коконом эмоций, природу которых Волков боялся разгадывать. Птица так одержимо этого желал, что любое упоминание вызывало у Олега лёгкую слабость в коленях. Слабость от того, что внутри него самого тоже что-то пробуждалось, нечто очень сложное и болезненное. Будто одержимость Птицы находила отражение в его собственном сознании, резонировала с ним, заставляла коситься на мощную железную дверь. — Хорошо. Я повторю. Столько раз сколько захочешь. После дежурства Олегу впервые приснился Птица. Тот смотрел на него прямо, не отводя своих жёлтых глаз ни на мгновение. И между ними не было стекла. Проснувшись, Волков увидел сообщение от Игрока. Тот предложил встретиться, а значит, что-то нарыл. И правда, вместо приветствия, тот выдал: — Твоё странное везение опять сработало, Волков. — А более конкретно? — Ты же знаешь, чаще всего объекты, даже изученные вдоль и поперёк до атомов, всё равно остаются неведомой хернёй без нормального прошлого. Даже разумные SCP практически ничего не могут рассказать о своём происхождении. Объекты, чьё происхождение можно отследить, огромная редкость. И тебе, конечно же, досталось именно это. Олег неверяще нахмурился: — О Птице что-то известно? — Он попал в Фонд вскоре после своей, так называемой, смерти. И до неё был абсолютно обычным человеком. Ну… точнее, обычным в плане без каких-либо признаков, которые заинтересовали бы Фонд. В остальном человек этот был крайне особенным. Эта новость обухом ударила Волкова по голове. Птица был человеком? Реальным человеком? Сотни вопросов сразу застучались в уме и главный тут же был озвучен: — Как его зовут? — Сергей Разумовский. Его звали Сергей Разумовский. Я тебе скину его дело на личную почту, только разархивируй, когда отключишь комп от интернета, и разархивированный документ удали, как только ознакомишься, такие файлы могут быть отслежены через внутреннюю сеть. Всю дорогу до жилого блока Олег прошёл как в тумане. Сергей. Его зовут Сергей. Сергей. У него есть имя, настоящее, и от этого хотелось орать. Орать от того, как дико и неправильно оно звучало, и как легко Олег воспринял это чёртово Птица. Ему было легче принять прозвище, проще думать, что взаперти сидит нечто с животной кличкой, чем человек с обычным мужским именем. И от этого на душе было паскудно. Пт… Сергей так чутко откликался на его голос, так страстно хотел прикоснуться к нему, не зная, что Олег был лишь очередным малодушным кретином, расчеловечивающим его в собственных мыслях. Добравшись до старенького ноутбука, Олег тут же полез в почту и скачал архив. Отключив интернет, нетерпеливо тарабанил пальцем по корпусу, пока проходила распаковка. Фотография обескуражила Волкова. Совсем непохожая на типичное «фото на документы» с крупным планом лица и безликим фоном. Фотограф был профессионалом, явно сделал кадр в неформальной обстановке, и смог словить прямой взгляд, который выедал Олегу душу. У Сергея Разумовского были синие глаза. Такие тёмные и глубокие, что могли бы показаться чёрными, но всё же по кайме отчётливо прослеживалась невероятная синева. И одно это совершенно не вязалось с тем, кто сидел в камере отдела 15. Одни только глаза чётко разделяли того, кто был на фото и того, кто сидел в бетонной коробке. Но не только цвет радужки был серьёзным отличием. Олег жадно рассматривал фотографию, скользил взглядом по ярким тонким губам, приоткрытым будто в попытке что-то сказать, по неаккуратно обстриженным кончикам рыжих волос, по светлой шее, не прикрытой воротничком белой рубашки, по жилистому запястью, обхваченному ремешком каких-то навороченных умных часов. Ни следа чёрных перьев, ни намёка на смертоносный огонь в глазах. Сергея Разумовского и Птицу объединяло лишь одно — чтобы оторвать от него взгляд, Олегу пришлось приложить огромные усилия. Нужно всё же прочитать всё остальное.***
На следующий день стало понятно, что Рубинштейн узнал об архиве. На проходном пункте недоумевающий Гром сообщил о том, что пропуск Олега аннулирован, и осознание своего провала окатило как ледяной водой. Его всё-таки списали. Он не сможет напомнить Сергею его имя. Его жизнь. Не сможет напомнить о том, что он был человеком, что остаётся человеком. Двое крепких ребят из СБ шустро скрутили его и потащили в отдел, прямо в кабинет Рубинштейна. — Мне казалось, что наше сотрудничество давало выгоду нам обоим, голубчик. И тут такой нож в спину. Вы знаете, что меня собираются отстранять от всех проектов по вашей вине? — Вы удерживаете разумное существо в убогой камере, наплевав на все сроки. В этом уж точно моей вины нет. Рубинштейн подскочил со своего места. — Я лишь хотел изучить его потенциал! Незаурядный человек, проповедующий прогрессорство и пацифизм, вдруг превращается в смертоносное чудовище. Разве у вас не возник вопрос насколько далеко может пойти такая метаморфоза? Смотря в его глаза, Олег не понимал, как можно так одержимо пытаться задавить в человеке человека? — Ему ведь можно было напомнить о его прошлом. Сергей мог бы вспомнить себя! — И потерять демона, что теперь сидит внутри него? Нет, нет и нет, голубчик. SCP-4015 ценен своими способностями. Он развивает их, он мог бы превратиться в нечто разрушительное под моим руководством, овладеть всей той силой, что кроется в нём. А вместо этого, из-за вашего чрезмерного любопытства, его просто отдадут другим учёным, которые не смогут развить его потенциал! Чем дальше он от человека, чем сильнее его убеждённость в своей чудовищности, тем сильнее он горит. Знаете, Волков, я изучал ваше дело и ваше нежелание покидать Фонд. И я подумал о том, что мы можем сотрудничать и дальше. Олегу с каждым его словом всё меньше нравился тон доктора. Он будто всё меньше скрывал свою одержимость. Своё желание довести эксперимент до конца. — К сожалению, вы не оправдали моих ожиданий как сотрудник, так что мне пришлось понизить ваш класс. Сотрудники D ведь тоже нужны Фонду, они приносят пользу своей жертвой науке. Как думаете, насколько сильно Птица расстроится, если убьёт объект своих желаний?***
Любой сотрудник Фонда, вне зависимости от уровня доступа или класса, должен быть готов ко всему. В том числе к тому, что его сделают подопытным. Изначально ли его отберут в категории D или E, или такое случится из-за обстоятельств. Олег тоже считал, что готов к подобному. В конце концов, он десять лет постоянно танцевал на тонкой грани между стылой жизнью бывшего военного с россыпью шрамов на теле и сознании и смертью от неведомой херни, понадобившейся Фонду. На деле всё оказалось куда сложнее. Одно дело сталкиваться с опасностью в полной амуниции с оружием наперевес, пока в крови жжёт адреналин, а в голове не остаётся ничего, кроме желания выжить. Другое — идти на смерть как жертвенный агнец, которого ведут на паршивой верёвке прямо под нож. Олегу не дали ни времени на осознание, ни возможности хотя бы поесть или умыться. Лишь сковали руки за спиной и надели сраный плотный намордник, не позволяющий говорить. Ну конечно, лишив его голоса, они отобрали единственный шанс на то, что Птица его узнает. Провожая Волкова к камере, Рубинштейн омерзительно добро улыбался. — Знаете, сколь бы человечным ни было сознание, если существо подвергается частым и беспорядочным нападкам, оно бесится. Мы сегодня с самого утра били Птицу током. Больно. И тело сводит судорогами. Он никогда вам об этом не рассказывал, голубчик, но вы не первый человек, которого он убивает в своей клетке. В те дни, когда он особенно жалостливо умолял вас о прикосновении, всё заканчивалось чьей-то смертью от его глаз. Достаточно лишь хорошенько его разозлить, и он даже не сопротивляется своей ярости. Лишь потом жалеет и хочет найти хоть какое-то доказательство своей человечности. Ваши разговоры явно служили ему отдушиной. И будет любопытно посмотреть, во что он превратится, лишив себя её. Олег не тратил силы даже на злобное мычание. В конце концов, он сам соглашался на эти грёбанные эксперименты, спокойно относясь к тому, что несчастное создание привязывается к его голосу. Поделом ему. Когда тяжёлые массивные двери камеры открылись, Птица забился в дальний угол, пытаясь увернуться от длинных шестов, высовывающихся из стен и бьющих его током. Он даже не особо обратил внимание на то, что ему в камеру буквально забросили человека. Олег рухнул на бетонный пол, шумно втягивая воздух. В камере пахло застарелой кровью и палёными перьями. Невыносимый запах, в котором Сергею приходилось жить неделями. Через динамики раздался искажённый голос Рубинштейна: — Мы прекращаем тест с электричеством, SCP-4015. Ты знаешь, что делать. С трудом встав на колени, Олег отполз в привычный угол Птицы. Сердце, казалось, застучало где-то в черепе. Ещё мгновение и его обожжёт, а комната заполнится ещё более сильным запахом органической гари. Зажмурившись, Волков ждал боли, но вместо этого услышал писк датчиков. Птица в очередной раз засмотрелся в зеркало, нагревая его слишком сильно. Когда гул крови в ушах чуть затих, Олег расслышал шумное дыхание с присвистом. И это дыхание приближалось, сбившись с первым прикосновением. Тяжёлая ладонь прошлась по его голени, прижала колено к полу и поползла по бедру. Открыв глаза, Олег тут же натолкнулся на лицо Птицы, такое близкое сейчас. Тот с силой зажмурился и, прикусывая губу острыми зубами, ощупывал свою жертву. — SCP-4015, не медли! — истерично ожили динамики. — Если будешь слишком мешкать со всеми своими ощупываниями, мы вернём ток. Тёмно-рыжие брови лишь сильнее сошлись на переносице. А Олег вдруг осознал, как сильно дрожит. Даже не от страха, а от какого-то острого волнения. Они и в самом деле в одном помещении. Птица наконец прикоснулся к нему, но, наверное, даже не осознаёт этого, не зная, кто перед ним. Но касается настолько осторожно и боязливо, что Олег иррационально расслабляется под ним. Нет сил даже замычать, он может только шумно дышать и во все глаза смотреть на склонённую над ним голову. Птица продолжает жмуриться, и, добравшись горячими сухими ладонями до лица, внезапно распахивает крылья. Те шурша упираются в стену над их головами, укрывая их от камер, от ламп и, кажется, от всего мира. В образовавшемся полумраке, Птица аккуратно оглаживает большими пальцами нос Олега и край намордника, скользя ладонями к затылку. Прижимаясь всем своим горячим телом, он едва слышно шепчет: — Я так давно об этом мечтал, Олег. От того как чудесно звучит его голос вживую и как сладко ощущается его тепло, Волков стонет. Узнал. Совершенно непонятно как, но узнал. Ткнувшись лицом в покрытую мелкими перьями шею, Олег полной грудью вдыхает чужой запах. Так близко Сергей пахнет сухим лежалым теплом, почти перебивая вонь гари и крови. Этот совершенно неописуемый естественный запах тела выбивает из головы Олега все тревоги. Ему плевать сейчас на свои старые размышления о том, как некомфортно ему может быть с «объектом». Плевать на Рубинштейна, плевать на то, что, открыв глаза, Сергей обожжёт его до обугленного мяса. Прямо сейчас, в объятиях SCP-4015, он готов как к смерти, так и к борьбе против неё. Пальцы Птицы что-то беспокойно перебирают на затылке, иногда касаясь волос когтями. И вскоре крепления намордника ослабевают. Стащив его с лица Олега, Сергей тут же прижимается к покрытым испариной и слюной губам своими и чуть отклоняется. — Скажи что-нибудь? Гулко сглатывая и хрипя, Волков шепчет: — Как ты меня узнал? — Увидел тебя в зеркале. Я примерно так тебя и представлял, когда ты себя описывал. А ещё подозревал, что рано или поздно тебя используют против меня. Доктор жесток и очень хочет выковырять из меня всё человеческое. А приём с тем, чтобы сначала дать что-то ценное, а потом заставить сломать собственными руками, стар как мир. — Ты слишком умён для сидения в этой грёбанной камере. Шелестяще засмеявшись, Птица скользнул ладонями по рукам Волкова, ощупывая наручники и цепь между ними. — Сейчас будет немного горячо, я постараюсь аккуратно. Между запястьями и в самом деле становится очень жарко и одно из звеньев плавится под чёрными пальцами. Зашипев, Олег одёргивает руки, разрывая размягчённый металл и тут же обхватывает чужую талию, зарываясь пальцами в мягкое оперение. Яркие губы Птицы растягиваются в довольной улыбке, но в то же мгновение их обоих прошибает током. Рубинштейн страшно зол, судя по искажённому динамиком голосу: — Ты должен убить его, а не освобождать! Зарычав, Птица выскальзывает из объятий Волкова и перехватывает шест, плавя его руками. Олег, подскочив, вскрикивает: — Осторожно! Второй шест тоже не успевает ткнуться трещащим концом в покрытое перьями тело. Следя за Птицей, Олег совсем не ожидает тычка в собственный бок и болезненно охает. И по его лицу на крошечное мгновение проскальзывает резкая волна жара, когда Птица оглядывается и ломает третий шест. Прижимаясь к стене, Волков вдруг чётко осознаёт, даже если у Рубинштейна не получилось заставить Птицу его убить, он сыграет на другом. В попытке защитить, тот рано или поздно всё равно будет вынужден смотреть на него, и всё равно навредит. — Остановись. Птица будто не слышит, рыча всё громче и кидаясь на высовывающиеся шесты как разъярённое животное и бросаясь сгустками огня в углы, где расположились камеры. Крылья суставами прижимают Олега к стене, и он пытается успокаивающе их огладить. — Остановись, Серёжа. Полыхнув очередной волной жара по зеркалу, выводя датчики из строя, Птица вдруг замирает. И Олег решается. Раздвигая крылья и прижимаясь к напряжённой до дрожи спине, он шепчет во всклоченные рыжие волосы: — Ты не Птица, а человек. И зовут тебя Сергей. Помнишь? Сергей Разумовский. Тело под руками заколотило, а крылья неаккуратно оттолкнули его к стене. Птица рухнул на колени, воя и сжимая голову руками. Олег не знал, стоит ли сейчас трогать его или нет, но, когда вой перетёк в рыдания, не смог оставаться в стороне. Осев рядом и прижав бедовую рыжую голову к груди, Волков с подозрением осматривал камеру и приглядывался к двери. То, что Рубинштейн прекратил экзекуцию казалось лишь передышкой перед какими-то другими издевательствами. Но в камере лишь стояла вонь от расплавленных камер и раздавались жалобные всхлипы, даже датчики перестали визжать. Погладив Сергея по плечам, Волков раздумывал, что будет с ними дальше. — Тише, тише… — От-откуда т-ты зна-знаешь м-моё… — Меня поэтому сюда и забросили, Серёжа. Нашёл то, что не стоило искать. Ты помнишь себя? Помнишь, кем ты был? Кивнув, Разумовский прижался к нему ближе, крупно дрожа и шмыгая носом. Волков всё гладил его по плечам, баюкая и подспудно ожидая угрозы извне. И упустил момент, когда Сергей внезапно поднял голову, смотря прямо ему в лицо. Олег даже не успел испугаться, глядя в заплаканные, синие как глубокие озёра глаза и с каждой секундой утопая в них всё сильнее. Не отрывая взгляда, Серёжа выдохнул: — Не понимаю. Я как-то убрал огонь из своих глаз, и не знаю как. Дверь в камеру со скрипом открылась, заставляя их прижаться друг к другу ещё сильнее. Рубинштейн влетел внутрь, будто забыв об осторожности и аккуратности. — Что ты наделал? Что ты, чёрт возьми, наделал? Покосившись на разъярённого учёного, Олег вновь заглянул в глаза Разумовского и замер, заметив, как синева выцветает в ядовитую желтизну. Отвернувшись и вырвавшись из его объятий, Сергей направился к Рубинштейну. — Оставайся на месте, Птица. Не двигайся! Злость в голосе учёного сменилась страхом, а потом сорвалась в отчаянный вой. За распахнутыми крыльями Олег увидел только как тело Рубинштейна затряслось и рухнуло, распространяя тяжёлую вонь палёной плоти. Он не знал сколько младших сотрудников осталось по ту сторону стекла, но дверь захлопнулась ещё раньше, чем Вениамин Самуилович осел на бетон. Но то, что без разбирательства и присутствия старшего специалиста им больше ничего не сделают, Волков понимал отчётливо. Усевшись в углу, он бесстрашно заглянул в лицо обернувшегося к нему Сергея и пригласительно раскрыл руки.***
На выходе из карантинного отдела Волкова встретил Игорь, нетерпеливо перетаптывающийся у стены. — С присвоением грёбанного номера тебя, Волчара! Тот лишь фыркнул, добродушно пожимая руку. Гром повёл его по коридорам, попутно рассказывая новости: — Провели расследование в лаборатории Рубинштейна. Оказалось, что он испоганил несколько объектов своими опытами. Один разумный, попавший к нему в руки, превратился в неконтролируемую херню, которую пришлось нейтрализовать. А ведь поначалу даже договориться пытался, бедолага. В общем, деятельность лаборатории свернули, а всех сотрудников рассовали под контроль других научников. — А он сам? — А что он сам, вылечили, а куда потом дели, мне неизвестно. Сомневаюсь, что руководство так просто спишет мозговитого учёного, даже если у него глаза выжжены к хренам. Хоть Олега и не устраивал такой расклад, повлиять на что-то он не мог. В конце концов, Вениамин Самуилович остался жив исключительно по воле Сергея. Сам бы Волков его убил без раздумий. Но, с другой стороны, это повлияло на решение начальства по поводу дальнейшего содержания и сотрудничества Разумовского с Фондом. Если уж Рубинштейна после всего произошедшего решили не списывать, то гениального программиста тем более захотели прибрать к рукам. — Я тут ещё слышал, что тебя теперь хотят отрядить в мою смену. Удивлённо воззрившись на Игоря, Волков переспросил: — В твою смену? Разве таких… таких как я стали бы допускать до службы во внутренней безопасности? — А почему бы и нет, птичка твоя вроде как никакими псионическими воздействиями не шарахает, мозги у тебя на месте, зря что ли три месяца в карантине держали и под микроскопом изучали, в чём проблема? Волков лишь покачал головой. Надо же, столько времени боялся, что его спишут и выбросят, а на деле никак со службы не отпустят. За спокойной беседой и размышлениями, Олег не заметил, как они пришли в отдел особого содержания разумных Евклидов. Гром вручил ему пропуск. — Вот, держи свой 2B, тут заодно и ключ от ваших хором. Жду завтра на дежурство, буду из тебя безопасника лепить и выбивать всю вашу МОГовскую дурь. И похлопав Волкова по плечу ушёл, насвистывая какую-то весёлую песенку. А Олег, беспомощно оглянувшись, застыл перед дверью. Там, внутри, должна быть камера долговременного содержания для SCP-4015 и SCP-4015-1. Как нашептал по секрету Игрок, то, что Волкову тоже дали номер, прямая заслуга Сергея и одно из главных условий его сотрудничества с Фондом. Когда-то сама возможность самому стать объектом с номером Олега напугала бы до суеверного ужаса. Стать тем, за кем охотишься! Но сейчас это не сильно волновало, в отличии от предстоящей встречи с Сергеем. Они виделись в последний раз тогда, в камере, когда Разумовский, не обращая внимание на постанывающее тело у двери, ласково улыбался и осыпал поцелуями его лицо, шепча, что никак не налюбуется, никак не нарадуется тому, что они встретились. Благодарил за то, что вернул ему воспоминания и помог сохранить себя. А Олег лишь млел в когтистых руках, не зная, как выразить всё то, что клубилось под рёбрами. Он только в карантинной палате осознал, что больше всего ему хочется быть с Сергеем как можно ближе, никогда не вылезать из кокона его рук и крыльев и чувствовать, как мягкие перья щекочут его кожу. И вот он здесь, в шаге от того, чтобы вновь его увидеть, внезапно оробел. Это Птице, одинокому несчастному существу, заключённому в клетке, нужен был Волков. Но Сергей Разумовский, даже в новом обличии, даже запертый в недрах Фонда, совсем другое дело. Изучая его дело, читая о том, как мальчишка без роду и племени, продираясь с самых низов, смог достичь таких успехов, Олег лишь больше им восхищался. И был уверен, что, вернув память, Сергей с новыми силами покарабкается к очередным вершинам. Ему не помешают ни перья, ни пирокинез, ни отсутствие возможности выйти за пределы организации. Волков верил в это больше, чем в себя. И боялся, что окажется не столь интересным и совсем неважным для такой личности. Но, в любом случае, теперь они связаны, теперь Олег приклеен к нему проклятым номером, и им придётся с этим жить дальше. Шлёпнув пропуском и протиснувшись в дверь, Олег оказался в небольшой буферной зоне. Тут было всё для прямого контакта объекта с персоналом Фонда: литой стальной стол с двумя массивными стульями, камеры по углам. И ещё одна дверь, такая же монументальная, как и входная. Войдя в неё, Волков обомлел. Нет, конечно, он знал, что разумные и сотрудничающие с Фондом объекты могут позволить себе комфортную жизнь… Не слишком большая, но всё же просторная комната, судя по обстановке служащая чем-то вроде столовой и гостиной была обустроена так, будто сюда перетащили кусочек какого-нибудь музея. Добротная мебель, большой стеллаж с книгами, картины на стенах, стеклянный короб со статуей в углу. В деле Сергея была прописана любовь к искусству, но как это выглядит в реальности, Волков не знал. И ведь выделили на это бюджет и позволили сюда всё это затащить… Пройдя до полок с книгами и аккуратно проводя пальцами по разномастным корешкам, Олег вновь оробел посреди этой роскоши и испуганно дёрнулся, когда на его плечи опустились горячие ладони: — Ты мне так и не дочитал Божественную комедию… Сергей выглядел вроде так же, как и в их последнюю-первую встречу, но в то же время что-то изменилось. Чёрные перья и массивные крылья за спиной никуда не исчезли, как и зубастая улыбка. Но при этом он смотрелся как-то совсем иначе. Будто с него стекла плёнка обречённости. — Привет, Серёж. Зубастая улыбка стала ещё шире, и Разумовский прильнул к его груди. — Я за эти недели опять начал бояться, что придумал тебя. Выдохнув, Олег обнял его в ответ, зарываясь пальцами в мягкие перья. — Ты больше похож на чудную фантазию. Особенно посреди этого всего. — Он покрутил головой, указывая на убранство. — Тебе нравится? Все мои активы из прошлой жизни ушли на благотворительность, как я и завещал. А вот часть личной коллекции из дома Фонд любезно перевёз сюда. Поёжившись от слов о завещании, Олег чуть отодвинулся, заглядывая в синие глаза. Точно, смолистые потёки под глазами! Они почти исчезли, вместе с выражением стылой печали на лице. — Ты хочешь поговорить о прошлой жизни? Пожав плечами, Сергей отвернулся. — Нет. Даже если я научусь контролировать себя, и каким-то чудом избавлюсь от крыльев, мне там делать нечего. Я исполнил мечту и создал свою соцсеть. И она даже после моей «смерти» умудрилась сохранить тот вектор развития, что я установил. Ты ведь наверняка знаешь, у меня не было ни семьи, ни друзей, никого. А вот в Фонде обнаружилась такая отвратительная система внутреннего сообщения, что работу мне тут обеспечили на годы вперёд! Я, конечно, любитель старины и раритета, но не в IT-технологиях. И ты не представляешь как сложно работать на клавиатуре вот этими когтями! Пойдём, покажу тебе остальную часть нашей квартиры. В конце концов, — обернувшись, Сергей хитро сощурил глаза, — объекты SCP-4015 и SCP-4015-1 рекомендовано содержать вместе, ты знал? «Квартира», как выразился Разумовский, оказалась довольно просторной, особенно по сравнению с его бывшими камерами и комнаткой служебного общежития, в котором Олег ночевал, служа в МОГ. И помимо столовой-гостиной и рабочей комнаты Сергея, окрещённой им «серверной», был ещё раздельный санузел с просторной душевой (чтобы крылья было удобно мыть, ты не представляешь, как давно я хотел хорошенько вымокнуть под горячим душем!) и спальня. Войдя в неё первым, Олег почувствовал, как горят его уши, заметив, что кровать одна. Большая с белоснежным постельным бельём. Наверняка на нём распростёртые крылья или разметавшиеся рыжие волосы будут смотреться особенно ярко. Покраснев ещё сильнее, он обернулся и тут же наткнулся на стоявшего совсем близко Сергея. Тот будто бы ждал, пока Волков обернётся и подошёл ещё ближе, касаясь своим носом его и тихо шепча прямо в губы: — Хоть тебя и привязали ко мне, я хочу, чтобы ты знал. Я не буду тебя удерживать рядом с собой, я хочу этого, я очень хочу быть с тобой, но если ты не хочешь, тебя никто не принудит и… Недолго думая, Олег прервал его сбивчивый шёпот поцелуем, прижимаясь к горячему телу. Перья под ладонями вызывали желание зарыться в них, перебирать пальцами и касаться жаркой сухой кожи под ними. Никак не отвращение, как он когда-то боялся. Скользнув языком в чужой рот и проезжаясь по ряду острых зубов, Олег почувствовал, как его прошибает острое возбуждение. Застонав, он ещё и ещё оцарапывал себя, чувствуя, как потихоньку во рту появляется солоноватый привкус крови. И в какой-то момент, не разрывая поцелуя, сунул в Серёжин рот палец, оттягивая губу и ощупывая ряд зубов. С тихим клёкотом тот аккуратно прикусил фалангу и высоко застонал, когда Волков начал слизывать потёкшую по подбородку слюну, зарываясь обеими руками в рыжие волосы. — Олег… Прижимаясь друг к другу всё теснее, они неуклюже завалились на кровать. И ловко крутанувшись, Сергей уселся на чужих коленях, дёргая за воротник рабочего комбинезона. — Сними это, или останешься без одежды посредством её сожжения ко всем чертям. Рассеяно кивнув, и, не отрывая взгляда от раскрасневшегося лица Разумовского, Олег неловко и дёргано стащил с себя всю одежду, шумно выдыхая от ощущения мягких перьев на бёдрах. Это оказалось самым возбуждающим, что он когда-либо чувствовал. В голове промелькнула насмешливая мысль: «Да вы, батенька, ксенофил!». Почему-то голосом Грома. Но и она быстро растворилась от того, как Сергей прильнул к нему всем телом, заставляя стонать во всё горло от жаркой, щекочущей тяжести. — Олег, можно? Острый коготь легонько царапнул по широким шрамам на плече и скользнул ниже, где рассыпалась целая сеточка белых полос, оставленных когда-то давно одним Кетером. И после кивка, Сергей вновь сел на бёдра, внимательно рассматривая все боевые отметины, после чего склонялся и прижимался к ним влажным долгим поцелуем. И чем ниже он спускался, тем тяжелее становилось дыхание Олега. Один из крупных шрамов, совсем старый, с той поры, когда он служил в армии, а не в Фонде, кривой молнией перечёркивал внутреннюю сторону бедра совсем близко… совсем-совсем близко! Рыжие волосы заскользили по дрожащему животу Волкова, когда Сергей опустился к этому шраму, оглаживая его языком и зарываясь носом в кудрявящиеся паховые волосы. И после провёл губами по давно вставшему, испачканному смазкой члену. — Серёж, Серый, радость моя… Сорвавшись в бессвязный скулёж от того, как жарко было в чужом рту, в том самом, полном острых зубов, Олег тут же осторожно потянул за рыжие волосы вверх, и мягко поцеловал облизывающегося Сергея. — Я, хрен пойми, когда в последний раз дрочил, не говоря уж о сексе, Серый, давай немного сбавим обороты. Олег ещё давно чувствовал, как к бедру жмётся что-то твёрдое и горячее, но всё никак не мог рассмотреть. Как оказалось, член у Сергея, несмотря на все эти перья и прочее, вполне человеческий, светлый, с нежно-розовой головкой. — Ты же без одежды всё это время был. Как… — А ты не видел? Вроде я постоянно под наблюдением был, вообще всегда… Поморщившись, Олег несильно шлёпнул по покрытым пухом бёдрам. — Я не смотрел за тем, как ты в туалет ходишь, Серёж, что ты обо мне думаешь, ужас! Расхохотавшись, Сергей обхватил свой член когтистыми пальцами, натягивая кожицу. — Сам же хотел сбавить обороты. А так он у меня прикрыт перьями был, они чуть длиннее и шире в паху. Прижавшись ближе, он стиснул в ладони оба члена, размазывая по ним натёкшую Олегову смазку и воркующе выдыхая. Олег положил свою ладонь поверх его и задвигал запястьем. Вторую руку притянул к своему лицу и обхватил губами когтистые пальцы, опять царапая язык. От всего этого в голове клубился густой влажный туман, а от всё более быстрого обоюдного темпа, с которым ладони скользили по членам, пальцы на ногах поджимались. Волков всё смотрел и смотрел на возвышающегося над ним Сергея, на то как жалобно выгнулись его брови, на то как он знакомо зажмурился, будто боясь возвращения огненной желтизны в глазах от накатывающего удовольствия. Вытащив из его рта пальцы, Разумовский с высоким стоном сам втянул их, хлюпнув смешивающейся слюной. И замычал, распахивая крылья во всю ширь, крупно дрожа и пачкая горячим семенем их руки. Олег ещё активнее заработал запястьем, стараясь его догнать и ещё до того, как член Сергея обмяк, а он сам начал морщиться от неприятной чувствительности, кончил. Лениво улыбаясь, Разумовский лёг сверху, не обращая внимание на запачканный живот, беззаботно вытирая ладонь об простыню и притираясь щекой к щеке Олега. — Знаешь, факт того, что я заперт в какой-то странной тайной организации, играет другими красками, от того, что ты составляешь мне компанию. Шумно вдыхая запах рыжих волос, Волков лениво пробормотал: — Я обычный среднестатистический мужик, не знаю, что такого особенного в моей компании. Его шею обожгло кусачим поцелуем. — Я влюбился в твой голос, даже с учётом твоего ужасного чтения Данте. Ты самый особенный человек во всём мире, и никакие соседи по отделу меня в этом не убедят. Олег не стал возражать или спорить. В конце концов, все объекты Фонда для него всегда были жутковатыми непонятными штуками, которые желательно если не уничтожить, то спрятать куда подальше. А сейчас его развозит от того, как острые когти играючи царапают его плечо. Пытаясь устроиться поудобнее с Серёжей на руках, он почуял неладное и после тихого шипения на ухо спросил, глядя в потолок: — Вот когда сперма присыхает к волосам, её отмывать сплошная морока. С перьями так же работает? Секунда тяжёлой тишины и ругань Разумовского раздаётся на всю комнату.