***
Наши желания как песок, они ускользают сквозь пальцы, и мы не в силах их остановить
— Доброе утро, мейстер Орвиль, — Эймонд тихо вошёл в помещение мейстерской башни, что больше напоминала библиотеку, чем лабораторный кабинет. Его носа едва коснулся терпкий аромат живицы и зверобоя вперемешку с запахом птичьего пера. Послышалось звяканье цепей, остальные мейстеры, за исключением названного, поторопись собраться. — Принц Эймонд, приятно видеть вас, — юноша сдержался дабы не расплыться в усмешке. Совсем молодые, старцы — все они смущённо морщились, отводили очи, видя его такое молодое, но изуродованное лицо. За почти десятилетие он не только привык к такой реакции, но и научился наслаждаться проблесками страха и трепета. — По какому поводу пожаловали? — Мне нужны лечебные мази, что вы делали из зверобоя и живицы, — его острый подбородок серьёзно вздёрнулся вверх, когда холодный взгляд блуждал по доброму лицу. — Для королевы? Я ведь только недавно отдал партию, — мужчина удивился, принимаясь поглаживать седую бороду. Его глаза обратились к нему с догадкой. — Неужели они нужны вам, мой принц? Догадка не была взята с воздуха. Мейстер часто ухаживал за ранами принца после жёстких тренировок с сиром Кристоном. Дорниец не смотрел на статус принца, на то, что одного глаза юнцу не доставало. И эта черта в пылком дорнийце нравилась Эймонду. «Останется шрам» — тихо скандировал он. «Пускай» — отвечал юный принц, стискивая зубы, пока игла и нить соединяли кожу. — Нет, это для леди Аррен, — холодно отрезал Эймонд, — лучше, чтобы моя просьба не покинула этой комнаты, достопочтенный мейстер. Тень беспокойства скользнула по старческому лицу. Его бледные, некогда прелестные голубые глаза искали в лице принца ответы, но он, как и всегда, держался особняком. — Конечно, мой принц, не стоит об этом беспокоиться, — Орвиль неловко улыбнулся, оставиляя фолиант на деревянном столе, сам же начал копаться в его больших ящичках. Старик подал ему небольшую склянку с бежевой мазью, цвет её был приятным и нежным. Эймонд поднёс склянку к носу. На вопросительный взгляд юноши, мейстер поспешил объясниться: — Сюда мы добавили каштан и зверобой, что был привезён принцессой для его Светлейшества, — мейстер Орвиль коснулся чёрных, несомненно тяжелых цепей на шее и кивнул в сторону большого мраморного стола. На нём была плетённая корзина, из которой торчали разноцветные стебли; рядом были обрезанные бутоны и лепестки, подле них же ступы и песты. Эймонд закрыл баночку и сунул её в карман своего тёмно-зелёного дублета. Обменявшись любезностями, коих требовал этикет, Таргариен удалился, оставляя мейстера наедине со своими мыслями. Когда тяжёлые двери закрылись, Эймонд услышал настойчивое воронье «Зерна! Зерна!» и старческий бубнеж. Юноша вновь вытащил баночку, задумчиво повертев её. Цвет и правда приятный, запах был слегка пряным, отдавая горькостью горных трав. Неужели его тётя сама собирала всё это? На самом деле представить это было достаточно просто, учитывая, что в его детстве тётя любила находиться где угодно, только не в компании местного «шабаша». Женщина коротала время по-всякому: то устраивала выходы в свет, не скрывая своих серебряных волос, то улетала к берегам Узкого моря, гуляя по пляжу. И потому собирать травы было одним из увлечений урождённой Таргариен. Трав было достаточно много, как он заметил, и неужели Лейнерис питает надежду, что они облегчат боль короля, когда даже маковое молоко не всегда спасает? Его отец — труп, и Эймонд считает, что милосерднее было бы перерезать ему горло и отправить к праотцам, к любимой Эймме, что тяжёлым призраком нависала над их семьей. Эймонд хмыкнул. Милосердие к его отцу? Ну уж нет, его смерть будет столь же незаурядной, как и его правление.***
— Вы уже навещали его Светлейшество? Как он? — Лейнерис посмотрела на пожилую даму из дома Росби, проговорив вопрос она закашлялась, и мельком Лейнерис увидела капли крови на ее шёлковом платке. — Мейстер Орвиль — умный муж, он делает всё возможное, дабы облегчить ношу государя. Нам остаётся только молиться за его здоровье и долгие годы жизни, — Лейнерис приложила руку к сердцу, чувствуя, как участилось её дыхание. Миледи согласно покивали, принявшись вспоминать Семь Божеств и призывать их к милости по отношению к Визерису Мирному. Эх, видели бы они то, что видела она, то поняли бы, что молитвы тут, увы, были бесполезны. И стоит ли молиться тем «милостивым» божествам, что посылают такие мучения их государю? По спине Таргариен пробежался лёгкими нитями холодок, стоило ей вспомнить стоны боли, всхлипы кровью, что исходили от её брата. Как белая дымка заполонила покои короля, а в воздухе витал сладкий-пресладкий запах вперемешку с зловоньем гнилой плоти. Её брат — живой труп: худой, на его рёбрах можно было играть как на арфе; кожа, тонкая и бледно-жёлтая, была покрыта трупными пятнами. По началу он даже не узнал её. Некогда глаз, цвета раннего багульника, стал бледным, остекленевшим, он увидел в фигуре сестры свою покойную жену — Эймму Аррен. Он называл её своей любовью, молил забрать с собой или дать обнять перед тем, как отправиться в семь адов. Бред хватил его, а его сестру — страх. Склизкий и тошнотворный. Она хотела уже изъяснится, сказать, что она — не его милая Эймма, но увидев, как из единственного глаза катится солёная слеза, осеклась. Слова грузным комом застряли в её горле, а боль в груди стала такой большой, что сдавила лёгкие. Тогда-то к ней подошёл мейстер, его голова была покрыта серым капюшоном, из-под которого виднелась чёрная цепь. — Утром государю стало дурно, мы дали ему макового молока, — так объяснял состояние её брата учённый муж. Маковое молоко дурманит разум, путает сон и явь. Лейнерис помнила, как сама в полудреме несла полнейший бред, как греза сливалась с серой реальностью, рвя душу. Было это после рождения Бейлона. Мейстер, перебирая чёрной цепью, попросил её прийти позже, когда у короля будут силы и чистый разум. Таргариен кивнула, сжимая губы и фигурку Балериона для макета Валирии — труд всей жизни Визериса. Будучи даже подростком, Лейни сидела рядом с братом, пока тот шлифовал очередную башню великого города, рассказывая ей о том, что башни эти были из белого мрамора, а шарообразные купола — из цветного драконьего стекла, что добывался из драконьего камня. — Сегодня приехали повозки с новобранцами, — брезгливо заметила леди Слинт. Она была старейшей за округлым столом, её волосы отдавали серебряной сединой, заплетённые в тонкие косички. — Будут учить их, и опять придётся весь день слушать звук стали! Женщины согласно покивали. Собачонка одной из них встала даме на подол юбки, прося ещё сладкого пирожного, и леди с улюлюканьем подала угощение. Лейнерис поморщилась. Ей нравились свирепые гончие, сильные и действительно полезные, а не это коротконогое толстое создание, которое воняет лавандой и мокрой шерстью. — Милые дамы, прошу простить меня, — Лейнерис одарила женщин самой очаровательной улыбкой, которая только была в её арсенале. Она извинилась, сокрушилась, что дела требуют её участия и что ей жаль, что она не может провести с ними и их собачонкой больше времени. Самая старшая из них улыбнулась, показывая гнилые от сахара зубы, и пожелала видеть принцессу на следующем чаепитии. Лейнерис осталось согласиться, мысленно скрестив пальцы. Уходя с балкончика Лейнерис чувствовала пристальные взгляды, которые только и ждали её ухода, чтобы начать перемывать ей косточки. С детства она не любила эти посиделки ни о чём, когда можно было помахать мечом и пойти на поиск приключений со старшим братом. — Светское общество вам к лицу. Лейнерис обнаружила своего рыцаря опирающимся спиной на пожелтевшую от времени колонну. По всей длине её росли лозы с редкими алыми бутонами. Вскоре придёт зима. Но на Орлиное гнездо она придёт раньше. Это она знала, и это она чувствовала. — Как смешно. Пока они шли, сир Элтон рассказывал леди про приезжих новобранцев, оружейных дел мастеров и множество других вещей. Спускаясь по ступеням, Лейнерис заметила толпу, состоящую из юных дев, дочерей стюардов и совсем юных лордёнышей, что наблюдали за первым из боев. Также сиреневый взгляд заметил и сира Кристона Коля, что стоял у оружейной и, судя по сморщенному носу и нахмуренным бровям, злился. Миледи и милорды смиренно расступались, давая принцессе дорогу. Возмущённые взгляды сразу утихали, стоило им завидеть серебряные волосы и яркие фиалковые глаза. Новобранцы, юнцам было лет тринадцать, кому-то пятнадцать, и все были выходцами из младших ветвей благородных домов. Первый юноша держался молодцом, он приехал уже с опытом оруженосца, откуда-то с Простора и с собственным мечом, что ярко поблескивал в свете пасмурного солнца. Принцесса и её верный рыцарь не досматривали бои до конца, но в каждом сир Элтон находил интересное движение или технику. Все свои мысли он тихо нашёптывал ей на ухо. Рыцари с Простора чтут красочность боев, им нравится быть элегантными и юркими, изнурять противника вместо того, чтобы давить весом — это было ей по душе. А вот парень с Медвежьего Острова, сильный и рослый, он был яростным как медведь, а силой, с которой он размахивал мечом, можно было бы разрубить человека и сделать полумужа. Краем глаза она заметила своего племянника, облачённого в кожу и кольчугу, и даже она отливала хайтауэрским глубоким зелёным. Не могла она и не заметить мужчину сурового, как северные холода, рослого как скала и такого же по телосложению. Мужчина этот был закутан в жёсткую кожу, а в руках угрожающе блестел двуручный меч. — Желаете посмотреть на тот бой? — тихо поинтересовался сир Элтон, заметив её интерес. Лейнерис кивнула, кутаясь в алый шелк своего плаща. Аккуратно обходя придворных, леди Долины и её рыцарь двинулись дальше. Индиговые глаза следили за тем, как Эймонд стоял у стойки и выбирал оружие. Даже со спины Лейнерис могла видеть, как напряжены его плечи. Бой будет непростым, это уж точно. — Принцесса, — сир Кристон Коль кивнул ей, облачённый в светлую кольчугу, что выдавало в нём рыцаря из королевской гвардии. Его руки были вальяжно зафиксированы за спиной. Она проделала то же самое. Глаза, характерны Валирии, подчеркнули отблески лёгких серебристых нитей, что прятались в его чёрных дорнийских волосах. Лучики солнца поигрывали на его смуглой коже. — С кем будет биться мой племянник? — сначала женщина осмотрела стоявшего перед ней сира, а после лениво перетянула взгляд к отдалённой фигуре Эймонда, облачённого в снаряжение, он стоял одиноким особняком. — Сир Эд Вудс, — спокойно проговорил мужчина, делая ту же самую траекторию взгляда на парня. Она улыбнулась, догадка оказалась верной. Северянин. Её взгляд мигом рассмотрел на гербе силуэт волка, позади которого возвышаются деревья Волчьего леса, девиз этого дома она не помнила. Суровый климат и нравы воспитывают в северянах жёсткость и вынуждают быть сильными, между тем верными и честными. Рикон Старк говорил, что для управления Севером нужны твёрдая рука и чистый, честный ум. На Севере как нигде ценится честность и доблесть в сердце. Был ли этот Эд таковым — никто знать не мог. На самом деле, из обильной толпы юношей было легко вычислить северян: они всегда были напряжены, укутаны в тонны шкур, словно распустившаяся капуста, даже когда погода была знойной. Но больше всего их выделял тяжёлый как глыбы льда взгляд, такой же был у Рикона Старка, старого волка. Точно такой же и у Эда Вудса. Лейнерис учтиво кивнула, когда поймала ответный взгляд парня на себе. Он был старше принца, но она могла поклясться, что даже её брат Визерис смог бы спокойно казаться молодым на фоне этого черноволосого, горького Эда. — Как Вы думаете, он переживает? — сложив руки на груди, Лейнерис подпёрла подбородок тонкими пальцами. Смотря на лицо Эймонда, она видела в нём только драконью стойкость и хайтауэровское спокойствие. Его скулы иногда поднимались, когда взгляд даже не интересовался собственным противником. — Нет, принцесса, — уверенно произнес сир. — Могу поклясться, что все эти ублюдки лордов давно наложили в свои штаны при виде этого молодого северянина, но принц Эймонд — нет, — горделиво выразился Кристон Коль. В конце мужчина усмехнулся.***
Вода мелкой струйкой очертила тонкие губы, а затем и острый подбородок принца, мелкими каплями касаясь земли. Единственный глаз Таргариена медленно блуждал по лицам зевак: мелкие лордёныши, мальчишки, не знающие настоящего боя, они гордились тем, что их отцы заказали им мечи, не думая выбирать самим. Не думая о большем. Принц Эймонд сунул бурдюк сквайру, небрежно, сразу же забыв об этом. Конечно, он давно заметил серебряные волосы в толпе и длинный тёмно-алый плащ. Его тётя — Лейнерис Таргариен — имела причудливый интерес к подобным смотринам, на вопросы племянника она лишь отвечала, что это привил ей старший брат, будучи лордом-командующим городской стражи. Ей нравились хлеб и зрелища, ровно как и остальным жителям Красного Замка, но сегодня она вместе со своим гвардейцем осматривали бои новичков, что только приехали. Грудь неприятно кольнуло, и не было понятно даже от чего. С чего бы вдруг? Память, как лживая предательница, напомнила принцу события четырёхлетней давности. Учтиво, смакуя каждый ненавистный им момент, а в качестве остринки — тогдашние чувства. Но вместе с солью, память сыпала и сладкий сахар: некогда тёплые воспоминания, когда принцесса заботливо подавала ему воды или полотенца, и Эймонд принимал эту заботу в тихой скромности и еле заметным румянцем. Память подводила его за эти дни уж слишком часто, а хладные ночи позволили поразмыслить над этим. Те его слова на балконе были в высшей степени наглостью, невежеством со стороны молодого аристократа, ужаснее, что его болезненная речь вызвала на глазах леди слёзы. Разве таким его желала видеть матушка? Разве таким должен быть образцовый принц? Его чувства, боль разбитого сердца, жгучая обида — дело второе, на первом всегда должно быть лицо. Эймонд Таргариен пришёл к тому, что её призрак — ничто иное как чувство вины за уродливые речи, за то, что он нанёс ими ей раны, своей ближайшей родственнице. «Слова — не кинжалы, но ранят куда больнее», — он знал это как никто иной. Чувство вины окутало его естество как цепи, и только прощение могло бы снять их, сделав Эймонда Одноглазого Таргариена свободным. Свободным от оков детской влюблённости, наивной и совершенно глупой. Эймонд оглядел своего соперника, оруженосца и участника мелких битв; сир Эд Вудс — северянин с тяжёлым взглядом из-под нависших бровей, муж уродливый, его лицо украшали в полдюжины шрамов, а голова поблескивала от лысины, по форме напоминая яйцо. Борода и усы, чёрные как мрак ночи, только придавали ему возраста. Эймонду было девятнадцать лет от роду, как он знал, сир Вудс был немногим старше его. Одноглазый принц представил себе стратегию ведения боя сира Вудса: здоровяк, судя по постукиваю пальцев по рукояти, мужчина не из терпеливых; габариты и тёжелая кольчуга не дадут ему проделать длительную серию. Эймонд хмыкнул. — Не сдерживаемся, — скомандовал сир Кристон Коль, кивая двум соперникам. На мгновение ониксовые глаза пересеклись с глазом ученика; мужчина не желал ему удачи, потому что знал — его подопечный победит, пламенем и кровью. — В случае победы моя голова окажется на пике, верно? — голос северянина был подобен листу изжеванного железа, что покрылась ржавчиной, а смешок звучал как скрипучие петли. Послышались неуверенные смешки, множество пар глаз было обращено на принца, ожидая его реакции. — Как подобает, я велю перевести ваше тело обратно на Север, — Эймонд снисходительно кивнул; его слова вызвали куда более уверенные смешки среди толпы. Юноша, чей камзол отдавал хайтауэрским зелёным, встал в стойку, сталь его клинка переливалась в лучах солнца. Сир Эд проделал то же самое, доставая свой широкий двуручный клинок. Послышался шёпот, даже ропот, но Лейнерис тихим шёпотом обратилась к сиру Элтону: — Разве это справедливо? — Это не имеет значения. Бравый рыцарь должен знать, как противостоять разным видам оружия, — мужчина поднял забрало и прикрыл часть лица рукой, дабы никто кроме Таргариен его слышать не мог. Лейнерис покивала, вспоминая, что учитель его, сир Кристон орудует моргенштерном. Первым напал Эймонд, его удар был точным, но сир Эд Вудс отразил его полукруговым движением, тут же начав угрожающе идти на Таргариена, словно снежная буря. Солнце спряталось за серыми облаками, и всё вокруг притихло: люди, звуки ударов стали и крики оружейных дел мастеров. Лейнерис закусила щеку изнутри. Сколько бы обидных слов племянник ей ни сказал, сколько бы ни кидал хладных взглядов, но сердце не перестаёт волноваться о нём, о его благополучии. Да и должно быть, никогда не перестанет. Грузный северянин теснил принца в паре с широкими, размашистыми удары, каждый из которых мог бы отправить Таргариена к праотцам, но с невозмутимостью Эймонд отбивал их. Юноша был всё ближе и ближе к деревянным ограждениям, но уличив момент он юркнул из-под широкого меча, уходя влево. Такого манёвра сир Эд Вудс не ожидал, предполагая, что слепой на левый глаз принц будет стараться уходить правее, в видимую для себя зону. Обескураженный северянин поплатился за ошибку, когда острие клинка ужалило его в бок. Толстые слои жёсткой кожи спасли Эда от дыры в брюхе, но от вскоре расцвётшегося синяка — нет. Люд охнул, дамы прижали руки к трепещущим сердцам, а юноши одобрительно закивали. Теперь была очередь Эймонда осыпать дождём ударов оппонента. «Клинок — есть продолжение руки», и точно жалящая змея он находил слабые точки здоровяка. Кто победно захохотал, признавая принца, но Эймонд не шёл на поводу высокомерия, зная, что пока оппонент дышит или не молит о пощаде — победа не в его руках. Внимательный взгляд единственного взгляда уловил, как толстые пальцы в жестких перчатках сжали рукоять меча, как плечи напряглись и поднялись, и тут же Эймонд отскочил. И как раз вовремя: со звериной силой сир Вудс рубанул воздух, где секундой ранее стоял принц. Попади удар по Таргариену, то его внутренности и кровавый фонтан украсили бы полигон. Сталь жалобно звякнула об землю, а с помощью замаха сир Вудс сумел развернуться лицом к Таргариену. Эймонд уже стоял в стойке, готовый отпрыгнуть и защищаться, либо же напасть. Бледное лицо сделалось серебряной маской; без эмоций, на коже выступила испарина, что поблескивала в редких лучах солнца. Лицо северянина ожесточилось и стало похоже на морду волка, что была на гербе его панциря. Маленькие глазёнки были заполнены яростью, даже слышался скрежет его зубов. С звериным рычанием муж с Севера помчался к Эймонду, наставляя на него клинок. Он начал хаотично осыпать Эймонда ударами: колющими, рубящими, вкладывая в каждый замах весь свой вес. Но атлитично сложенный принц будто танцевал, на манер листа клена, что проходит вращающиеся панели, так и не задев ни одну из них. Это было действительно завораживающе: то, с какой звериной грацией он двигался, то, как умело отбивал удары и как парировал. Страх отступил от нутра Лейнерис. Это было до боли в груди потрясающе. Юноша был сосредоточен, его внимательный индиговый глаз следил за каждым движением противника, не боясь цепких рук Неведомого, что подталкивали его к смерти. Металл вновь грубо врезался в землю, здоровяк начал задыхаться, пот лился с него тремя ручьями. Пламя всё ещё горело в нём, и вновь готовый встать, — опешил. Более тонкая сталь врезалась в оголенную шею, целуя вздувшуюся вену. Таргариен стоял над ним угрожающей тенью, закрывая от света блеклого солнца. Несколько прядей выбилось из резинки, падая на лицо. Воцарилась тишина. — Позорная смерть, — Эймонд проговорил это тихо, но тон его звучал угрожающе. Движением пальцев он заставил клинок впиться чуть сильнее в кожу, пока на стали не начала поблескивать струйка крови. — Тебя запомнят за глупость, нежели храбрость. Эд Вудс помедлил, прежде чем с грузным поражением откинуть свой двуручный меч и поднять руки в поражении. Толпа могла видеть алые от напряжения и злости щёки мужчины, его широко раскрывающиеся ноздри и как глазки стреляли в сторону принца. — Бой окончен, победа за принцем, — со стальным спокойствием скандировал лорд-командующий, подзывая двух оруженосцев. Послышались хлопки, под которые сира Эда Вудса увели прочь. Будущему, возможному, рыцарю требовалось лечение и промывка раны. Эймонд сопроводил его колким, крайне скептичным взглядом. Неплохой боец, Эймонд мог даже сказать, что занятный, если бы не ослепляющий гнев. Когда и сам Эймонд был таким, но холодная рассудительность сира Кристона Коля усмирила природное пламя Таргариена. Стоило отдать этому мужу должное, тело Эймонда горело, движения его были резче обычного — он был готов к нападению или продолжению боя. — Примите мои поздравления, мой принц, — по лицу дорнийца скользнула тень призрачной улыбки. Эймонд кивнул ему, принимая поздравления. Пару раз всё же северянин задел его — останутся синяки, которые вскоре расцветут. Эймонд кинул меч на стойку; старая, дюжину раз переплавленная сталь с мерзким звоном треснулась о дерево. У него был собственный меч, заказанный у лучшего кузнеца Королевской Гавани — клинок добротный, острый как один из зубов Вхагар, с драконьей гардой, и приятно лежал в руке. Но из его головы не выходил образ опасного, чёрного как ониксовый череп Балериона, меч. Клинок самого Эйгона Завоевателя, их прародителя. Кто-то сговаривает, что до высадки в Вестерос «Чёрное Пламя» было чистым, как ясное солнце, но вкусив вкус крови и агонии врагов Завоевателя почернело. Принц видел клинок в руках отца лишь тогда, когда тот посвящал очередного сына лорда в рыцаря, но он не слышал слов обета, клятв, но видел, как лучи солнца играются с тёмным металлом, переливаясь темной радугой. Тело хватала мелкая дрожь, кровь продолжала бурлить, хоть опасности и не было. Сир Кристон покинул его, обращая свой взор на сыновей лордов Королевских земель — неумехи, изнеженные богатством своих родичей; Эймонд покривил губами, почувствовав, как по горлу начали скрести кошки, а пот на лице сделался липким и неприятным. Тихие шаги и скрежет доспехов привлекли его внимание, и оторвав взгляд от стойки, одноглазый посмотрел в сторону. Толпа зевак уже разошлась, ища новых развлечений. Пустота вокруг них сгустилась, сделалась тяжелой. — Племянник. Поздравляю с победой, это было крайне занятно, — по её бледному лицу скользнула тень улыбки. Гвардеец в небесно-голубом плаще кивнул в такт словам своей леди; забрало его шлема было поднято, виднелись ярко-зелёные глаза, тонкие золотые волосы, присущие скорее жителям Запада, нежели Востока. Эймонд хмыкнул, безрадостно, даже злобно. Её гвардейцы всегда были светловолосыми, яркоглазыми и красивыми внешне, что раньше заставляло его сердце сжиматься от зависти, но не теперь.«Сучёныш» — пронеслось в ее голове.
«Стерва» — подумал он.