Терпкое вино

Серебряная застёжка щёлкнула в полумраке хладных покоев, был слышен хруст свежевыстиранной и выглаженной одежды. Серебряные волосы где-то в корнях были ещё сырыми, но времени сушить их у принца Эймонда Таргариена не было. Хоть он и был известен своей пунктуальностью, но именно сегодня он потерял счёт времени, когда парил в небесах с Вхагар. Казалось, что, когда они там, купаются в лазурном небосводе, их сердца, такие родные, сливаются, деля общий ритм, что окружал их. Чистейшая эйфория затмевала ему глаз, разум, давая отдаться чему-то первобытному, даже далёкому. Но стоило его ногам вновь коснуться земли, то вопрошал: вспоминает ли Вхагар могущественную Висенью? А прекрасную Лейну Веларион, которую самолично сожгла? А Бейелона Таргариена, отца его отца, дяди и тёти? Если она его переживёт, то будет ли вспоминать об Эймонде Одноглазом Таргариене? Эймонд поморщился, зная, что его эмоции поглотит полумрак его же палат. Волнение, далёкое, вновь досаждало ему, и принц не мог понять, как жил с этим отвратным чувством раньше? Ему противило то, как живот его скрутило, а напряжение с кровью уходило по телу, не пропуская ни единого сантиметра тела Таргариена. Эти два дня его мысли вновь перестали принадлежать ему, копошась, вытаскивая воспоминания и прокручивая их, как бард, что знал только одну мелодию. Тяжёлый, усталый вздох сорвался с его губ. Королева-мать желает видеть всех своих детей на приветственном ужине в честь приезда их так горячо любимой тёти. Эйгон тогда покосился на брата, на его губах запела хамоватая улыбка. Ему осталось неведомо то, как в индиговых глазах Эйгона блеснуло что-то похожее на тихую тревогу, а когда младший брат отвернулся, то губы его крепко сжались. Эймонд старался не обращать внимания на первенца короля, лишь кивнул матери с сухим «Какая радостная весть». Хелейна не заметила фальши в словах брата, уверенная, что и ему радостно, согласилась, прикладывая утончённые ладошки к сердцу. Шаги давались ему грузно, как и тогда, когда он только узнал. Ему стало любопытно, изменилась ли она? Как он слышал, приближение старости не щадит даже самых милых лиц, и, несомненно, оно у неё было милейшим. Юноша пресёк эту мысль на половине, не давая закончиться. Думать об этом, гадать — смысла ровно столько, сколько мозгов в черепушке Эйгона. Старинные тёмные двери, что доходили до самого верха, распахнулись, пропуская его внутрь. Столовая, увешанная факелами, встречала Таргариена мягким светом и дивным ароматом жареного мяса, посыпанного зелёным луком да специями, привезённых их учтивыми заморскими гостями. С удивлением для себя Одноглазый принц заметил, что матушки здесь не было, лишь Эйгон и Хелейна, что сидели отрешённо друг от друга. С привычной холодностью он приветствовал родичей, отодвигая стул. Прошла минута, может, две, служанки всё так же разносили еду, уже успели наполнить чаши две Эйгону, что бессовестно хватал их за юбки, скверно улыбаясь. Поворачиваясь за кубком, Эйгон сморщился, когда его руку сжала чужая, мозолистая и покрытая шрамами.       — Поумерь пыл, братец, — процедил Эймонд. От него шла угрожающе холодная аура, которая не была присуща никому из членов семьи. Взгляд младшего брата молчаливо продолжал сквозить на лице старшего, от этого жеста естество Эйгона сжималось, и он задавался вопросом, а точно ли Эймонд был от крови дракона, а не ледяного чудища? Одноглазый, его индиговый цвет становился особенно холодным. — Не смей позорить нашу сестру, ни сейчас, ни после, — тонкие губы сжались в своей острой игре. Хелейна бросила на уже закончившуюся перепалку братьев беглый взгляд, отрываясь от своей деревянной бабочки. Её младший брат Эймонд сидел как статуя, почти не шевелясь, в терпении ждал мать и их тётю, а Эйгон, стушевавшись, молча посасывал вина. На мгновение ей захотелось дотронуться до плеча брата, утешить его, как делала это мама с тётей, но осеклась, впиваясь взглядом в бабочку. «Милая Хелейна», — так часто звали её мать, брат и дед, а когда та навещала отца, то и он тоже. Но её супруг — никогда. «Мне должно быть всё равно», — говорила она про себя, стараясь не замечать, как болезненно сердце отстукивает ритм. Минуты тянулись вечностью, прежде чем двери распахнулись, впуская в светлую столовую двух благородных дам. Обе что-то обсуждали, не обращая внимания на младшее поколение родичей. Эймонд сидел ровно и каменно, и только единственный глаз двигался вслед двум фигурам, изучающий и пристальный. Лейнерис Таргариен, отрада своего почившего отца, урожденная Таргариен, была в алых цветах своего дома, избегая прямого чёрного на себе. Её платье в свете огоньков переливалась как свежая кровь, а спадавшие серебряные локоны будто утопали в ней. Её образ был холодным, неприветливым, но величественным, отрицать этого не мог никто. Взгляд Одноглазого принца неконтролиемо скользнул на открытую шею и острые ключицы, когда как мозг Эймонда подметил отсутствия украшения. Жалкое воспоминание, как он пятнадцатилетний страшился, что возлюбленная тётушка вернёт ему подвеску, ударило в голову, заставив его на миг отвести взгляд. Тогда его израненное сердце изливалось кровью, а тьма опочивален холодными, мертвенными касаниями пыталась успокоить, принять боль юнца, что излишне замечтался, дав богине Тессарион затуманить здравомыслие грёзами. Какая глупость. Вновь подняв глаз, Эймонд быстро изучил некогда любимое лицо, давая себе ответ на вопрос: годы сжалились над единственной дочерью из выводка Бейлона Таргариена и его сестры-жены Алиссы; младшая из трёх драконов выглядела свежо, её бледная кожа отдавала тёплыми оттенками. Губы застыли в призрачной улыбке. Невольно Эймонд вспомнил отца, чьи стоны порой слышал в коридорах Красного Замка; на фоне сестры и брата «Молодой король» выглядел как ссохшийся изюм, что успел изгнить изнутри; многочисленные язвы, что пузырями надувались гноем, трупная бледнота и постоянные капли крови на небрежных усах и бороде — это то, с чем сталкивалась их матушка каждый день. Не чёртова Рейнира, любимица короля, Отрада Королевства, а его матушка, которую когда-то именовали Безумной только из-за того, что она защищала сына. Эймонд бросил взгляд на Эйгона, холодный, что призывал повторять за ним. Сам же одноглазый принц встал, галантно отодвигая стул для матери, этот же жест, бугуртя себе под нос проделал и Эйгон, и на тихое «благодарю» неуклюже махнул рукой. Среди аромата масел и бергамота, что исходил от матери, Эймонд почувствовал тонкой нитью запах цитруса… Королева села, натягивая на лицо дежурную, с толиками радости улыбку, обменявшись взглядами с кузиной.       — Радостно вновь принимать вас за нашим столом, принцесса, — проговорила Алисента, разглядывая своих детей и изучая их реакции. Хелейна смотрела на свою горячо обожаемую родственницу, её тонкие губы распылились в скромной улыбке. Эйгон, что не славился к своей семье любовью, смотрел куда-то в сторону, пригубив вина; Эймонд же, как и по обыкновению, молча кивнул: его лицо не выражало ни радости, ни грусти, а в фиалковом глазу была метель, плотно скрывающая истинные эмоции. А, может, он действительно был равнодушен.       — А мне радостно вновь быть с вами, моими ближайшими родичами, — Лейнерис подняла кубок, наполненный игристым вином. Она встретилась с племянниками взглядами, когда очередь дошла до Эймонда, тот заметил, что женщина не сжалась, взгляд её не ожесточился; качнув кубок она отпила, что сделали и все остальные.       — Пришло время для молитвы, — королева отложила чашу, скрещивая руки перед собой, образуя ими замок. — Да скуёт Кузнец узы, разорванные слишком долго, — одноглазый принц прикрыл единственный глаз. Речь матери, что он слышал сотни раз, в этот вечер странно играла на струнах его души. Он не был набожным, как зелёная королева, считал, что Боги — существа жестокие к простым смертным, даже к Таргариенам, властителям драконов. Но всё же молился с ней, если мать того желала. Под речи септы о единстве перед ликом Божеств Эймонд думал о разном, на разных этапах своей жизни. — Пусть Воин и дальше держит свой щит, защищая своих смертных детей, — молитвенные трактаты помогали ему, когда принц только лишился глаза. Жужжание септы и матушки усыпляло его рассудок, делая боль неважной, но веровать в Семерых он тогда не стал. — Пусть Старица продолжает вести своих детей путём мудрости, не давая запятнаться в невежестве, — но он однажды действительно взмолился, вспомнил все семь ликов божеств, вспомнил Старых и Новых, но они оказались глухи к нему, а может, жестоко посмеялись. Огни Шёлковой улицы в ту ночь принц Эймонд Таргариен запомнил крайне хорошо. — Дева не даёт нам исказиться, подобно зверью, пусть и дальше она бережёт нашу человечность, — Таргариен не обращался к Богам, когда чувствовал, что грудь его сломило, а разум готов был упасть в чан с фамильным безумием. Не обратился к ним, когда образ родственницы преследовал его, точно образ ненавистного мальчишки, что одним взмахом руки лишил его глаза. — Мы благодарим всепрощающую Мать, что даровала нам сегодняшнее пиршество. Мы молимся, чтобы Отец вершил свой суд над нами справедливо, — было ли справедливым то, что выблядок Люцерис лишил его глаза? Будет ли справедливым, если он заберёт у бастарда больше, нежели глаз? Эймонд знал, что его тётушка не молилась. Даже не так: он был уверен в этом. «Боги жестоки, Эймонд, потому они и Боги», — однажды сказала ему тётя, когда оба лежали в Богороще, — «Верь в них, если желаешь, но не смей надеяться». Он и не надеется. Интересно, о чём она думает в медленно тягучие минуты молитвы? Навещала ли она своего тяжело больного брата, и сейчас рой мыслей копошился в её прелестной голове? Или может, она думает о втором своём брате, что на Драконьем Камне? Эймонд осёкся, решив не забивать этим думы. Зазвенели вилки и ножи, стол в действительности сегодня был праздным. По такому случаю был зарезан молодой телёнок, его плоть тушили почти что сутки, от чего мясо вышло мягким, тающим на языке. А вот цыпленок толстый и упитанный, сок из жира и специй сочился наружу, прямиком на жареную картошку. А вино королева-мать дала указание достать летнее арборское, настоявшееся около семидесяти лет, застав чуть ли не самого Мейгора Жестокого. Эймонд не был искушён винами, но сегодня позволил себе испить такой редкости. Столовая погрузилась в тишину, только лязг вилок и ножей нарушал её. Эймонд бросил на Лейнерис взгляд, секундный, но и его хватило, чтобы аппетит его притупился. «Идите и радуйтесь этому вечеру, радуйтесь сию минутою, потому что я освобождаю вас от себя. Я не желаю больше видеть вас, тётушка» — злополучные слова, о которых он не раз пожалел, вновь прокрутились в голове, заставляя душу вновь негодовать. Он не забыл их, как бы ни старался, а уж она — тем более. Интересно, что его тётя испытывает к нему сейчас? Разочарование, неприязнь, нечто худшее? Лейнерис достаточно вежлива, чтобы не показывать этого прямо.       — Слышал, что сейчас наш дядюшка воюет с горцами. Как его успехи? — внезапно голос подал Эйгон, Лейнерис подняла на него взгляд, удивлённая его интересом. Хотя, всякому юнцу интересна была война: она звала их туда, под хладную землю, но Лейнерис казалось, что племянник из тех людей, что хотят умереть не в битве, а в постели, где-то лет в восемьдесят да с девкой на члене. Эймонд отпил вина, навострив уши.       — То, что Восточная дорога ныне свободна, и путники не рискуют быть убитыми на пути к Кровавым Вратам — считаешь ли ты это успехом? — женщина направила на племянника вилку с насаженной на неё оливкой, ожидая ответа. Эйгон отложил чашу, его глаза задумчиво глядели на тётю. — Об этом мы все наслышаны, тётушка. Поступки его благородны, за что городок лорда Харровея и мелкие деревеньки ему благодарны. Но наш Хранитель Долины известен и особой мстительностью, что смотрится с его благородством… скажем так, неприглядно. Мне интересна эта часть его вендетты. Королева, что сидела рядом с женой обсуждаемого, смотрела на своего первенца взглядом испепеляющим, похуже любого «Дракариса». Глаза-топазы велели Эйгону заткнуться, не превращать очередное семейное сборище в клоунаду. Не замечая этого, ногти стали рвать кутикулу на другой руке. Эймонд молча пригубил сладкого вина, бросив взгляд на Лейнерис, ожидая её ответа.       — Хм, ты осведомлён больше, чем я думала, Эйгон, — юноша кивнул, давая понять, что слухи и новости разносятся быстрее чумы среди крыс. — К сожалению, мы все не без изъяна, хорошо хоть его в благое русло идёт. Недавно, как ты уже слышал, был пойман старый разведчик Ульф, один из одичалых, что убил Элберта Аррена, — женщина засунула оливку в рот, решив умолчать о мёде с молоком. Эйгон, странно заинтересованный, задавал больше вопросов, а Лейнерис, поймав искру его энтузиазма, принялась отвечать. В их достаточно бытовом разговоре прослеживались колкие замечания, точно два мушкетёра, они обменивались ими как лязгом стали. Хелейна слушала их с свойственной ей скромностью, сжимаясь, когда речь шла про казни и лунные врата. Постепенно Джон Аррен забылся в потоке слов, но Эймонд помнил рослого, почти два метра ростом крепкого мужчину, с чёрными как смоль волосами и такой же бородой. Его синие глаза всегда смотрели на племянника жены с неким холодом, а может, это ему в детстве так казалось.       — Не думала, что ты помнишь это, — рассмеялась Лейнерис, её смех был как звонкие серебряные колокольчики. — По правде, я удивлена, что страсть к алкоголю не лишила тебя памяти. Эйгон в такт ей посмеялся, продолжил:       — О, мне этого страшиться рано. А вот вам, думаю, уже пора. Если желаете, я могу проводить вас вечером до покоев, — старший сын короля отвесил притворный поклон, замечая, как пристально на него смотрит младший брат и мать. На это предложение Лейнерис, как воспитанная дама, вежливо отказалась, прося служанку подлить вина. Эймонд удивлялся, что слова пьянчуги братца не задевали её, наоборот, ответными колкостями она только подначивала продолжать эту странную перепалку. Некоторые особо горделивые лорды за такие слова могли и драку начать, если не войну. Эймонд посмотрел на красиво очерченный профиль родственницы, острые скулы и вздёрнутый носик; как и всегда бледные щёки, им было всё равно на выпитое вино, а вот губы наполнились цветом вишни, ярко выделяясь на мраморном лице. Эймонду подлили вина, и, осушив чашу разом, он с горечью заметил, что жажда его не проходит.

***

Сир Элтон покорно шёл позади своей принцессы, что несла дымящийся факел. Его было достаточно, чтобы давать свету плясать на чёрных как оникс черепах драконов; они уже прошли мимо черепа Балериона, дракона самого Завоевателя. Его окружали сотни, а может, тысяча свечей, что плясали не только на самом рельефе чёрной кости, но и внутри, заставляя гигантский череп оживать. Не хватало ему в пару черепа Мираксес, дракона, что принадлежал прекрасной Рейнис Таргариен, но увы, Дорн всё ещё хвастает им как трофеем, как символом небезграничной власти Таргариенов. Прибыли они только вчера, но Лейнерис настояла на том, чтобы их занятия начались немедля. На справедливый вопрос, где же в Красном Замке, что набит любопытными глазами, им заниматься, леди Долины лишь хитро улыбнулась, велев ждать её за дверью. Сир Элтон был при полном обмундировании, что в темноте позвякивала. Сама же принцесса была облачена в простое как два медяка светлое платье, под которыми были удобные штаны и рубаха, а на плече, в кожаном мешке, лежал тупой как камень меч. Лейнерис шутила, что им и сучка то не разрезать, но сир Элтон считал, что клинок и маслу, нагретом на солнце, проиграет. Шли они долго, в темноте, видя очертания хрупкой фигурки, что служила ему маяком, Ройс слышал щелчки, треск камней. За многими поворотами он наконец увидел свет, что больно резал по привыкшим к темноте глазам. Принцесса также прикрыла рукой аметистовые очи, попутно гася факел. Оставляя спутницу позади, светловолосый рыцарь вышел вперёд, оглядываясь назад, но понял, что это была небольшая по размерам пещера, со стороны моря скрытая зубастыми камнями и рифами. Действительно, вряд ли кому из моряков или случайных зевак удалось бы сюда попасть. И щелчки эти, стук камней, выстраивались в единую картину — место то было относительно защищённым. Интересно, какие ещё хранит секреты эта старая крепость?       — Будем тут тренироваться, сир Элтон, — с приказной холодностью бросила Лейнерис, вытаскивая из старого кожаного мешка свой затупленный клинок, с какой-то нежностью проводя по нему рукой. Гвардеец её лишь кивнул, осматривая песок под ногами, в коим виднелись мелкие ракушки да камни, большинство из которых были острыми.       — Падение обещает быть болезненным, — произнёс Элтон, демонстративно пиная песок и обнажая затаившихся там острых камней. Лейнерис досадно покачала головой, разматывая свои мозолистые руки:       — Поэтому и выбрала это место. Чтобы был стимул не падать, — улыбнулась девушка. После недолгой разминки Элтон Ройс приступил к обучению принцессы. Он критиковал её стойку, неправильные движения рук или неверную постановку ног, на что получал гневный, смиренный взгляд. Лейнерис Таргариен сама упрашивала его об этом, чтобы его изумрудные глаза не пропускали ни единой мелочи, потому недовольство критикой пихала куда подальше, стараясь внимать наставлениям. На каждое замечание сир Элтон колол её острием, не разрезая ткани, не добираясь до кожи, но ощутимо.       — Отсёк голову, невнимательная, — твёрдо проговорил Ройс, приставляя клинок к вздувшейся венке на бледной шее. Лейнерис от удивления застыла в неудобной позе; лицо её раскраснелось, а глаза судорожно бегали по заостренной стали, что могла бы отсечь ей голову. Интересно, эти несколько секунд полёта, она была бы жива? Поняла бы, что её голову отсекли? Почувствовала бы агонию? Взглянув на Элтона, что был так отличен от бронзовых родичей, что сейчас с азартной от боя улыбкой и внимательными глазами наставника напоминал ей люд из Долины, делали его истинным её выходцем. Коротко бросив «снова», принцесса вытерла испарину под носом мешковатой рубахой. На этот раз рыцарь требовал, чтобы напала она, училась. Переминаясь с ноги на ногу, занимая стойку, Лейнерис внимательно смотрела в глаза оппоненту и, уличив момент, рывком бросилась вперед, пытаясь в удар передать силу и свой небольшой вес. Как и ожидалось, рыцарь легко блокировал удар и их стали соприкоснулись, поцеловались с ужасным лязгом, что больно ударил по её ушам, а вибрация от удара ушла куда-то в грудную клетку. Отскочив, Лейнерис понимала, что её ноги потряхивает, и мысленно проклинала их и себя за изнеженность. Ройс вступил в контрнападение, шквалом ударов тесня Таргариен всё ближе и ближе к воде, к острым камням-клыкам. Клинок сира Элтона пытался ужалить её в солнечное сплетение рёбер, в живот, бёдра и подрезать ноги. Лейнерис отбивала стальное жало или уворачивалась, видя, как сталь опасно поблескивает в лучах утреннего солнца. В первые их занятия, в первые бои ей делалось страшно за свою жизнь, а песнь клинков казалась ей ужасной, но позже, упражняясь почти что каждый день, Лейнерис Таргариен начала улавливать в скрежете стали свою особую красоту, и песнь эта стала ей приятна. Лейнерис парировала удары сира Элтона не так уверенно, как ей этого хотелось. В ней всё ещё был страх погибели, и даже знания, что Ройс не убьёт её, что хватит ему мастерства остановить клинок в опасных дюймах от её тела, было недостаточно, чтобы угомонить опаску. Мужчина остановил шквал ударов лишь на мгновение, силясь сделать один большой и размашистый, но этого мгновения хватило, чтобы Лейнерис пляшущим движением юркнула влево к одному из торчащих как зуб дракона камню. Сир Элтон незамедлительно ударил в ту сторону, отсекая от камня несколько кусков и выбивая мелкие искры. Сир Элтон Ройс славился нравом благородным, всегда ставя честь превыше всего, правила боя для него были священны. Лейнерис же была ему противоположностью, не скупясь пользоваться грязными приёмчиками, юлить, что, на её удивление, мужчина ей прощал. Был ли ответом её пол или положение, Таргариен ответить не могла, но проверять границы дозволенного не решалась. Пляска заставляла её потеть в три ручья, усталость обещала нагнать её, но распробовав вкус битвы она не замечала ничего, кроме своего соперника, следя за каждым его движением, ощущая, как жажда охоты растёт в ней. Камень на мгновение послужил ей укрытием, быстрая и юркая, Лейнерис вынырнула из-под его защиты, острием клинка целясь в незащищённый бок рыцаря. Конечно, обученный воин смог отразить выпад Таргариен, от поцелуя мечей полетели искорки. Почувствовав прибавку сил, Лейнерис качнулась влево, её равновесие на секунду было утеряно, но риск был оправдан: острие её клинка впивалось в бок Ройса, не защищённый сталью.       — Я победила, — с холодной улыбкой произнесла принцесса.       — Мёртвый победитель — всё тот же проигравший, — с усмешкой проговорил Элтон, рывком подставляя острие меча к её обнаженной шее. Лейнерис не шелохнулась, хоть и почувствовала, как ледяной ветер смерти коснулся её кожи. На этом можно было закончить, и оба спрятали свои клинки, довольные от сегодняшнего утра. Лейнерис плюхнулась на камень, ставя рядом своё оружие в мешке. Увлечённая боем она и не заметила, как сильно сжимала рукоять клинка, и что некоторые мозоли на её руках лопнули. Тёплая кровь струилась из них, и сир Элтон достал бурдюк.       — Подставьте руки, моя принцесса, — она исполнила просьбу. Мужчина мелкими струйками начал лить ей на руки чистую воду, а на песок уже попадала розоватая. Кровотечение остановилось, кожа подсохла, и тогда аккуратными движениями сир Элтон перевязал её руки новыми шелковыми лоскутами. — Этого недостаточно, распоряжусь, чтобы вам прислали лекаря.        — Будут вопросы, — проговорила женщина, беря из рук рыцаря кожаный мешок, начала пить. Перед глазами представился косолапый мужчина с липким, изучающим взглядом. Милорд Ларис был человеком несомненно умным, но вместе с умом шла и жестокость, беспринципность, как ей казалось. Этот человек притворялся глупцом, но знал всё, и это пугало. — Не стоит, простые мозоли. Помажу настойкой и пройдёт. Сир хмыкнул в поражении. Он знал, что спорить было делом бесполезным.       — Через два дня будут смотрины. Приедут новобранцы, и оружейных дел мастера примутся за их обучение, как ваш наставник, рекомендую присутствовать, — Лейнерис прикинула в голове, представила восточный дворик, что был забит юнцами благородных и не очень домов, может, среди них даже будут амбициозные простолюдины? Действительно, было бы неплохо там поприсутствовать, послушать советы и других рыцарей, уловить чего-нибудь новенького. — Насчёт нового клинка: на днях покину вас, съезжу на Кузнечную улицу.       — Благодарю вас, сир Элтон, — она подала ему бурдюк. Мужчина отпил немного небрежно, тонкая струйка пробежалась по его губе, после по квадратному подбородку. Наверняка там же будет и Эймонд. Ленивого Эйгона увидеть она и не надеялась, хоть вчерашний ужин и оставил приятное послевкусие: оказывается, с ним приятно вести бессмысленные беседы. А вот Эймонд был нем, как рыба, но Лейнерис уверена, что он слушал всё внимательно. Если он не смотрит, то это не значит, что не изучает — уж такой у её племянника был характер, тихий, нелюдимый. Беглого взгляда хватило, чтобы оценить изменения, что коснулись племянника за долгие четыре года: его черты отточились, ни намека на щёки, а скрытый тенью глаз сиял цейлонским сапфиром. А может, она льстит себе, думая, что внимание Эймонда было приковано к ней в тот вечер. Он ведь клялся на том балконе, что и видеть её не желает, метая взглядом кинжалы. Лейнерис скривила губы, её душонка стянулась тугим узлом от неясности, которую она так не любила. От предательства… что вчера, сидя рядом с ним, её собственное сердце предало её, пропустив удар.

Один пропущенный удар будет стоить ей слишком многого…

***

Дверь тихо скрипнула и так же закрылась за юным Таргариеном, пропуская в королевские покои; палаты её Величества были больше, нежели остальные: больше комнат, больше предметов интерьера. Больше одиночества. Алисента задумчиво ходила по комнате, а заметив сына улыбнулась, сдержанно и утончённо.       — Вы желали видеть меня, матушка, — Алисента мягко приобняла сына за плечи, водя пальцами по кожаному жилету. Материнские глаза смотрели с далёкой нежностью, давали понять, что для беспокойства поводов нет. Эймонд аккуратно снял женские руки с своих плеч, осмотрел окровавленные пальцы: волнение терзало его мать многие годы, уродуя её ногти, кожу вокруг них. Малые Советы, бесконечные жалобы жителей да лордов, от мала до велика изнуряли Алисенту Хайтауэр.       — Присядьте, матушка, — непривычно мягким тоном произнёс Эймонд, направляясь в сторону небольшой тумбы из тёмного дуба, привезённого прямиком с Севера. Там же лежали письма, скудная литература и склянки от мейстера Орвилла. Цвета их различались, и со знанием дела Эймонд взял тускло-салатовую. Юноша пристроился рядом с матерью, заботливо беря её мягкие руки в свои, и аккуратными движениями принялся наносить сильно пахнущую мазь, призванную ускорить восстановление тканей. Эймонд Таргариен, второй сын королевы Алисенты Хайтауэр, был самым близким к ней чадом, став не только сыном, но и доверенным лицом, преданным соратником в их делах. Сыну, на чьём лице уродливой змеёй расползался шрам, королева-мать могла доверить переживания, свою боль и разочарования. Но ответной искренности она не получала: принц был как сундук, намертво смотанный цепями и грузным замком, а ключ от него был в седьмом пекле.       — Пришло письмо из Дрифтмарка, — упоминание обители Веларионов вызывало в нём смешанные чувства. В этом месте он стал драконьим всадником, в нём же потерял и глаз. Угольки ненависти к бастардам грозились вновь стать разрушительным пламенем. — Сир Веймонд вскоре подаст прошение на рассмотрение по вопросу «чистоты крови» лорду деснице, твоему деду. Эймонд усмехнулся. Это заставит Рейниру Таргариен и её свиту приехать сюда, в столицу, что позабыла некогда «Отраду Королевства», что так восхвалялась. Рейнира Таргариен и её муж, Деймон Таргариен, вернуться в замок, что стал для них чуждым, который более не стерпит их присутствия. Король-отец лежит на смертном одре, разлагаясь заживо, и теперь-то сестрица не сможет выйти из ситуации победительницей. В его голове возникла сцена, как униженная своим положением Рейнира стоит, сжимая руку мужа, а в её объятьях прячется трусливый, лживый лордёныш Люк, и все смотрят на его деда, что восседает на Железном Троне. Представил, как он ставит крест на планах чёрной принцессы по захвату Плавникового Трона. Он желает присутствовать на суде, упиваться разочарованием на лицах родичей, увидеть, как позор, самый истинный, обрушивается на треклятого Стронга.       — Пусть Старица направит его в своей мудрости.       — Ты прав, сын мой. Пусть Боги справедливо вершат наши судьбы. Но сегодня речь не о Плавниковом Троне, а о Долине, — в голове сразу всплыл образ деревянного седалища, вместо подлокотников были извивающиеся ветви, и на нём восседал хранитель Долины. Королева не заметила, что на мгновение сын прервался. — То, что леди Востока почтила нас приездом — есть большая удача. Хоть Джон Аррен и преклонил колено более двадцати лет назад пред Рейнирой, но видеть в качестве короля-консорта Порочного Принца он не стерпит, — Алисента приблизилась к сыну, начала говорить шёпотом, как если бы у стен были уши. — Лорды Долины уверены, что Деймон Таргариен погубил леди Рейю, а после её смерти он имел наглость требовать её наследства. Эймонд аккуратно взял вторую руку матери, внимая её речам. Он слышал об этом, слышал, что личный рыцарь его тёти — также Ройс.       — Более их двери для него закрыты. Долина сейчас на распутье, Эймонд, — он глянул на мать серьёзным глазом, готовый к любым её указаниям. — То, что наша дорогая принцесса тут — несомненная удача, и мы обязаны быть с нею вежливы, быть радушными хозяевами.       — Закончил, матушка, — Эймонд отпустил смазанные мазью пальцы. Благодарность матери осталась им не услышанной, как и треск очага в камине. Он не был глуп, а вина, выпитого накануне праздным вечером, было недостаточно, чтобы притупить разум. Эймонд знал, чего хотела от него его королева, холодный ум уже подписался на возложенную миссию, но где-то внутри неприятно заныло, вмиг час совы поднёс его телу невиданную усталость. — Я понял вас и обещаю, что не подведу. Алисента улыбнулась, так тепло, по-матерински, притягивая сына для объятий. С её губ сорвалось тихое «Знаю», и это окончательно заключило его душу в тиски. Утренние лучи холодного солнца просачивались сквозь тёмные, плотные шторы его палат, но Эймонд уже не спал. Точнее, всё ещё. Сон всегда был его проблемой ещё с глубокого детства, когда мейстеру даже приходилось готовить особый отвар, сладкий-пресладкий, что аж до тошноты. Может, от неё-то его и вырубало. А после потери глаза сон и вовсе силился покинуть его жизнь, и эта проблема осталась с ним и по сей день.       — Ты наверняка заметил её руки, верно? — Эймонд кивнул, принимая чашу вина от матери. Желания пить не было. — Сходи к мейстеру Орвиллу, попроси сделать мази, что он делает для меня, и передай их леди Аррен. Лично.

«Леди Аррен» прозвучало для принца столь же приятно, как и скрип ржавых петель.