Внутри

      Беллатрикс. Всякий раз, когда он замечал ее, его спокойствие неминуемо рушилось. Равнодушный голос сменялся ворчливым, бесстрастные черты кривились в ухмылке, холодный взгляд начинал обжигать.       Эмоции. Они всякий раз возникали внезапно, неожиданно, но заполняли его целиком. Раздражали или успокаивали, тревожили или смягчали.       Это могла быть ярость.       Когда он видел ее, позорно растянувшуюся на полу в министерском холле. Задетую заклятьем мальчишки. Провалившую задание. Упустившую пророчество, которое было ему так нужно.       Ярость вскипала в нем с бешеной скоростью, заставляя сконцентрироваться на время только на ней одной. Не на ярости. На женщине, что, заметив его тоже, наблюдала за ним неотрывно. Ее лицо трогал румянец, грудь вздымалась после бега и быстрых перемещений. Губы дрожали, когда она обращалась к нему, забыв обо всем и о присутствии Поттера.       Ярость.       Это бывало раздражение.       Когда она привлекала его внимание, отвлекала от дел или от дум, намеренно или ненамеренно. Стоило ей вымолвить слово или обратиться к нему с придыханием, слишком громко засмеяться или позволить себе самый громкий возглас одобрения среди остальных - в нем непременно закипало раздражение.       Он не терпел минуты вынужденного внимания, что требовали эти возбужденные карие глаза, или заливистый хохот, или голос с характерной хрипотцой. Не терпел ту пригвожденность собственного взгляда, ту прикованность слуха, ту несобранность мыслей, что непременно проявлялась в момент присутствия этой женщины в комнате.       Потому и сажал ее на собраниях подальше от себя, не давая ни малейшей надежды на близость. Чтобы не слышать ее голос, не натыкаться взглядом на ее руки в процессе раздумий, не видеть ее глаза, что непременно стали бы искать связи с ним. Что стали бы отвлекать его от дум более важных, тянуть куда-то вниз, или просто сбивать с мысли.       Раздражение.       Это могло быть волнение.       Когда он видел ее круги под глазами, вновь открытые взору после смазанной за время боя косметики. Когда он замечал порезы у нее на руках или синяки на ногах. Когда с неудовольствием отмечал, насколько ослабшей она выглядит после ночи в засаде или как тяжело дышит после продолжительного сражения в самой гуще авроров.       Ее истощенный вид расстраивал его. Наталкивал на мысли о необходимости заменить ее кем-то другим на грядущих заданиях. Но кем? Кем мог он заменить эту бескомпромиссную боевую машину? Тем более в самый разгар войны, когда ее мощности были нужны ему постоянно?       Волнение.       Это бывало умиротворение.       Когда он видел ее, лежащую на постели в тонкой светлой рубашке, совсем бледную и ослабшую, но пристально блюдущую покой кулька, что был положен справа от неё, и ждущую его, превозмогая боль и усталость. Когда он слышал ее обращение к себе и предложение дотронуться до маленькой девочки, появившейся на свет всего каких-то пару часов назад. До его родной дочери.       Слышать, как Белла с лаской шепчет что-то безмятежной Дельфини, как она касается рукой ее лица, как любуется ею - все это стало привычным завершением его дня с того момента.       Умиротворение.       Случалось, он даже испытывал радость.       Когда она возвращалась в Мэнор с успешно выполненным заданием, будь то с Олливандером с мешком на голове или с тем месивом, которое осталось от умерщвлённого Скримджера. Когда он понимал, что его приказ выполнен и дорога к дальнейшим свершениям расчищена. И расчищена ею, его самой талантливой и верной слугой.       Когда он видел, как усердно она дерётся с двумя мракоборцами сразу. Заставляет их бросать все силы на защиту, закрывает грудью спины отстающих от неё в мастерстве, более слабых товарищей.       Тогда он чувствовал, что все идёт хорошо. Что победа в войне близка и число врагов неуклонно снижается. А с теми, что ещё живы, она лично, дай ей волю, молниеносно расправится, не оставив и пары костей для похорон.       Что это он, тот, в чьих руках сосредоточена такая мощь, такой потенциал, такой нерастраченный ресурс, ресурс здоровья, сил и магии. Что это он, тот, кому принадлежит столь идеальное по всем меркам оружие, что это он, к кому обращены эти клятвы и слова благодарности. Что это ему принадлежит вся эта сила.       Радость.

***

      Темный Лорд. Всякий раз, когда она видела его вдалеке или думала о нем в любое время суток, ее охватывала буря эмоций. Охватывала, сбивала с ног, лишала сердечного ритма и заставляла внимать. Холодному голосу и властным движениям, мимике, тембру. Всему, чему было возможно.       Буря. Она затягивала и поглощала, не оставляя возможности скрыться.       Это могла быть волна из отчаяния и ненависти, вызывающей слёзы. Когда она понимала, что из-за глупости и безрассудства отдалила их от цели, не оправдала надежд. Подвела его.       Лежала, сжавшись в комок, на полу Мэнора и, ощущая на щеке неглубокий порез, оставленный им, с отчаянием смотрела на паркет перед собой, больше всего на свете желая отмотать время назад и исправить все ошибки. Избавить его от этого мучительного разочарования, от этой удушливой горечи, от нестерпимого унижения. И голыми руками вырвать их победу, чего бы это ни стоило.       Тогда волна гнева и отчаяния окатывала ее и сбивала с ног. Как ненавидела она себя и всех кроме него в этот момент! Как мечтала о мести! Как жаждала нового рейда!       Отчаяние. Ненависть. И пелена перед глазами.       Это мог быть порыв нежности и обожания.       Когда она старательно искала его глаза, стоя за спинами других Пожирателей, или с упоением слушала его голос, холодный и проникновенный, воспевающий будущую власть чистокровных или посвящающий их в планы грядущих свершений.       Когда она видела его идеальные черты и тонкие руки, мечтая припасть губами к каждой венке на них, когда, затаив дыхание, ловила каждое его слово и не могла усидеть на месте от крайней степени возбуждения. И все внутри неё трепетало, все внутри тянулось к нему, все молило его о мимолетном внимании, о беглом взоре, о тихом обращении к ней…       Это могла быть смесь из страха и будоражащей душу тревоги. Когда она возвращалась с рейда с дрожащими пальцами, еле двигающимися после часа сражений, и на ватных, слабо сгибающихся ногах. С победой, с новым пленником или с добытыми сведениями, но совершенно истощенная и лишенная сил.       Когда она замечала, как тяжело даются ей некогда простые задания и как смертельная усталость накатывает на неё в процессе сражений. Когда победа для Него ещё не добыта, а голова уже предательски пульсирует, желая сбить ее с пути и привести к неудаче. Снова отдалить их от долгожданной развязки, вновь разочаровать его, вновь его подвести…       Тогда она заставляла себя собраться и продолжала сражение. Вопреки боли в руках, ноющих от тяжести чар, которыми она удерживала защитный блок и обеспечивала другим отступление. Вопреки саднящей ране на плече или груди, которую не было времени никак обработать. Вопреки сдающей концентрации и белым вспышкам перед глазами, что возникали после часа безостановочной бойни. Вопреки ухудшающемуся положению дел.       Она стояла, стояла до последнего. Она никогда не отступила бы, зная, что все ещё дышит. Но ей было страшно. Страшно не дожить до конца и не увидеть их общей победы. Подвести его и навсегда оказаться вдалеке от войны: где-то в ссылке, в изгнании, не там, где она должна была быть. Страшно не защитить его от врагов и скользких предателей, страшно не услышать его зова в момент, когда он будет ее звать. Да, иногда ей тоже было страшно. И чем дольше, и чем дальше от него, тем сильнее.       Тревога.       Все было иначе, когда она видела его рядом с Дельфи.       Когда видела, как он брал ее на руки, проводя пальцем по волосам или лбу и изучая ее меняющиеся черты. Или разглядывал крошечные пальцы на руках, или вслушивался в ее мерное сопение. Изучал ее. Знакомился с ней. Давал ей себя изучить.       Когда видела, как Дельфи, радуясь приходу долгожданного гостя, начинала гоготать и дёргать ручками в одобрительном жесте. Лежа на спине пыталась достать крохотными и тёплыми пальцами до длинных и холодных, что нависали над нею, но ни капли не пугали ее, чем вызывала у мужчины беззвучную усмешку.       Когда он читал Дельфи какую-нибудь книжку, совсем необязательно детскую, или рассказывал ей что-то о ее великих предках, а также современниках, а она кряхтела и улыбалась в ответ, очевидно, внимая.       Когда видела, как он демонстрирует Дельфи действие волшебной палочки, заставляя два черных крупных уголька у неё на лице загораться восторгом: создавая огонь и воду, или в мгновение ока задергивая портьеры, или делая что-то ещё, что непременно воодушевляло Дельфини.       Когда переходил на шипение и долгое время общался с дочерью только на Парселтанге, оставляя ее, Беллу, в одиночестве и тщетных попытках разобрать что-то в их разговорах. Вернее, его монологах.       В эти минуты волна умиления и радости окутывала Беллатрикс и слёзы вставали в уголках ее глаз. Им было бесполезно сопротивляться. Какое щемящее чувство нежности томилось в ее груди! Какую безмерную радость она испытывала при взгляде на своих самых родных, самых драгоценных, самых близких! Как ликовало все внутри нее, как сияли ее глаза, наполненные умиротворением и гордостью!       Блаженство. Счастье. И любовь, заполняющая ее всецело.