Дивиться нечему, делиться нечем

Джастин вышел из душевой комнаты, случайно задев настенную плитку худым плечом. На запотевшем кафеле осталось немного пены, а он взялся за лежащее на кресле возле двери полотенце. Мягкая ткань скользила по разгорячённой коже юного тела. Гирико смотрел на него и жаждал запечатлеть в памяти каждую линию, каждый изгиб. Никакая это не нимфа. Его скромную квартиру посетила сама Афродита, решившая вдруг принять мужское обличье. Будет жалко отпускать его. Взгляд тяжело перешёл на входную дверь, цепляясь за детали брошенной на пол одежды. Но Джастин не спешил поднимать корсет и шорты, не торопился обуться в туфли с двумя явно лишними рядами ремешков и навсегда уйти из жизни Гирико. Вместо этого он вернулся к нему в постель. Лёг рядом, забрался под одеяло и заглянул в глаза. Взгляд полон нежности, мальчишеского желания любить и молчаливого обещания остаться. Сам он по-прежнему невинен. Ни капли пошлости, ни следа разврата. Будто ничего не произошло, словно у него шея не покрыта краснеющими следами губ и зубов, а у Гирико спина и плечи не исполосованы острыми ногтями. Гирико ожидал увидеть совсем другую картину. Ожидал робкой улыбки, смущённого одёргивания воротника повыше и ухода без прощания. Ему казалось, что в парне должно было надломиться что-то важное, неотъемлемое, потеря чего медленно накатывала бы чувством стыда. Этого не произошло. Или это что-то уже было поломано так, что оставалось только выбросить и забыть. Гирико не хотел думать, какая из человеческих добродетелей была выброшена за ненадобностью. Какая бы ни была, Джастин прекрасно справлялся с имитацией её наличия. Казался безупречным, казался совершенно чистым. Образ ему подходил. Гирико не видел в Джастине взятой вершины, не испытывал чувства удовлетворения от победы и не собирался уподобляться настырному альпинисту. Но эту ночь он запомнит. По многим причинам. Внутри сжимались пружины и натягивались тетивы. Терпение пока ещё делает его "сознательным горожанином". Сознательный горожанин... Значит не опасен, не должен лишиться жизни по данной свыше указке. Тот, кому по барабану на казни, власть и плутократию... Вот-вот мерно вращающиеся шестерёнки сорвут резьбу, и годами зреющее в душе недовольство найдёт выход. Заговор, бунт, мятеж. Сейчас хотелось успокоиться, забыться. Желательно не под наркотой. Хотелось утопить ладонь в мягких светлых кудрях, поправить одеяло, сползшее с бледного веснушчатого плеча. Хотелось повестись на разыгрываемый Джастином спектакль, он ведь так старается, и не обращать внимания на его лживость. Но за всей нежностью в синих глазах виднелись интерес и насмешка над грядущим грандиозным провалом. "Уже выбрал эпитафию для своего надгробия?". Гирико, конечно, не выбирал, но простое и ёмкое "доигрался" на могильном камне смотрелось бы весьма неплохо. Джастин устало выдохнул. Тонкие пальцы лунной походкой прошлись по солнечному сплетению и прессу, ладонь легла на пах, а одна короткая фраза ознаменовала конец маскарада этого недосвятого. — Повтори ещё раз. Совсем не робкая улыбка. Фатальная потерянность.