Two lost souls.

Вечер для маленького заснеженного городка подкрался незаметно, но на удивление быстро. Обнял обитателей его за усталые плечи, укрыл пледом и посадил в кресло, читать занятную художественную литературу перед сном. Только самые упрямые, трудящиеся до последнего отмахнулись от этих ангельских объятий полудрёмы и продолжили заниматься рутиной — скучной и не менее утомляющей, чем весь прошедший день. Веки смыкались сами собой, тело требовало немедленного отдыха, а мысли спутывались друг с другом в ленивом танце, по итогу превращаясь в однородный бесцветный коктейль. Души работяг были утомлены беспрерывной каторгой. Лишь один неприметный монстр в такое позднее время продолжал терпеливо, даже с тенью удовольствия трудиться: протирать несуществующую пыль со стойки и полок с достаточным для бара разнообразием спиртного, поправлять пузырьки, бутылки и иные ёмкости интересной формы на их законные места, которые давно успели отпечататься темными кругами на старом дереве. Усталость давила на плечи, как полагается, но ненавязчиво, будто нехотя. Такое бывает, если ты искренне любишь свою работу, если вовсе не горишь ей. Тогда тяжесть в теле казалась приятной и доказывала, что этот день ты прожил не зря, возможно даже выжал самого себя до последней капли, но остался довольным таким результатом. Вот и сейчас, вымотанный и довольный, огненный хозяин единственного на всё Подземье бара отставил вечно протираемый им (уже до дыр) стакан на стойку донцем вверх. Позволил вздохнуть себе, потянуться, сложив в замок худенькие пальцы и приподняться на истертых носках повседневных туфель, смерить взглядом опустевшее заведение. Освещено было то по-тёплому, приглашающими мягкими тонами, но своей вечерней характерной тишиной навевало на бармена теневую тоску. Чувство это, казалось, измывалось над ним, ухудшая недавно прекрасное настроение. Всего полчаса назад здесь кипела жизнь, а уже сейчас ты остался всеми покинутым, в узах с одиночеством, что и будет тебе собеседником и спутником. 
Хотя, чего это он? У него почти под боком спит любимая дочурка, чья улыбка освещала любой, даже самый неудачный день. Фуку была пусть и маленькой, но яркой звёздочкой на небосводе счастья «маленького человека». С ней Гриллби чувствовал себя цельным, наполненным. При одной мысли о малышке в сердце, подобно двум влюбленным бабочкам, кружились теплота и нежность. В таких расслабляющих раздумьях огненный опустился на барный стул, устало укладывая на сложенные руки полыхающую голову. Было бы идеально, конечно, если бы у всех жителей царства подземного выдался такой же насыщенный и продуктивный день, но всегда найдётся кто-то в противовес этой безмятежной радости. Некто недовольный, разозлённый, грустный из-за сегодняшнего дня. Некто, выбравший из всех зол именно напиться и забыться, чтобы как-то унять, задушить навязчивое чувство неправильности и утонуть в океане портвейна или какого-нибудь вина. Плевать, какое, неважен даже вкус — лишь бы захлебнуться. Растворить горечь на душе и получить хоть какую-то дозу серотонина за последние недели… или месяцы? Неужели самый значимый ученый в подземелье сбился со счёта собственных рабочих дней? Сколько же он бьётся так рыбой без воды, когда отдыхал в последний раз? Видимо, спонтанное посещение бара станет первым досугом за непонятное количество времени. Досугом ли? Настроение Доктора было похоже на палитру самых тёмных и тошнотворных красок, которые только мог найти художник в своём ассортименте, а потом беспорядочно нанёс на холст, буравя его кисточкой. Получался оттенок, похожий на воды глубокого болота, застывшего и более сравним с комком противной зелёной грязи. В этом болоте Док тонул, вяз и беспомощно барахтался, водоём горя затягивал его и высасывал те яркие краски, что могли бы в нём остаться. Но даже они давно застыли и больше не в силах были растекаться по палитре, и связали его липкой паутиной, что потихоньку разъедала изнутри. Медленно и осторожно, будто думая, что пойманная в сети бабочка ещё сможет улететь. А может просто издеваясь. Учёный был беспомощен и понимал это. Сам он давно не в силах и желании был бороться с самим собой, а что до сыновей… О, если бы он мог выразить всю благодарность за их тщетные старания, он без промедлений бы сказал нечеловечески искреннее «спасибо». Не в силах был скрывать, что испытывает к братьям исключительно тёплые чувства, что царапали его душонку изнутри, доказывая, что он живой. Док был послушен перед правдой, ведь осознавал, что с фактами не поспоришь. Он монстр довольно пожилой, и никто его груз вместо него (или хотя бы вместе с ним) нести не собирается. Убежден в этом он был твёрдо, как и в том, что сумма сил, действующих на тело, равна нулю. «Первый закон Ньютона, » — тускло мелькнуло в голове, когда мороз иголками впился в нервные окончания и окутал ладони, скользя меж пальцев и дырок. Скелет зябко поёжился с непривычки, и позволил мысли «а не пойти ли обратно?» посетить черепную коробку, однако ласковое журчанье Водопадья за спиной, как старый приятель, дружелюбно погладило по спине и подтолкнуло, заставляя идти дальше. Стыдно было возвращаться, когда до пункта назначения оставалось всего ничего.
 Под ступнями сладкозвучно заскрипел снег, что никогда не таял и слой которого не становился больше. Из него не слепишь снеговика, не поделаешь снежных ангелов, ведь он давно был протоптан и утрамбован. С одной стороны печалило, конечно, ведь снеговики были очаровательны, кривые они или же симметрично верные, малые или высокие. Почему-то в своей простоте они нравились Доку, а почему — не помнит. Впервые за столько времени по прибытию в Сноудин он решился рассмотреть каждое здание, каждую неровность и погрешность. Пробудился, казалось бы, забытый за рутиной интерес исследовать, открывать новое и вспоминать мутное старое. Дом его детей преобразился с того голого бревенчатого здания, которое он запомнил: нынче был украшен новогодними гирляндами, обрамляющими крышу и перила на балкончике. О, а вот ёлка осталась на своём месте, под ней так же лежали уже примёрзшие праздничные коробки. Кажется, когда-то вокруг неё было место шумным хороводам. Дальше были несколько жилых домов, небольшой магазинчик («помнится, там было неплохое дваскимо…») и местный отель, не говоря, конечно, о баре. В отличии от остального окружения городка, с этим местом у него не было воспоминаний. Просто пустой лист. Либо их и не было никогда, может, наоборот, их было слишком много и они стёрлись под давлением времени. 
«А может по молодости я разрешал себе выпить лишнего?» — нервно усмехнулся Док, почувствовав, что к ногам привязали невидимые гири. Как-то с прибытием в это место он подзабыл, зачем шёл сюда, и в зобу опять дыханье спёрло от количества причин. Точно, он ведь прибыл за забвением… А нужно ли оно ему, когда вспомнил столько всего чудного? Вдруг забудет и это, то малое, что приобрёл едва-едва? 
Да и открыт ли бар в такое время? По табличке «открыто» было ясно совсем обратное. Скелет стыдливо опустил глаза, отчаянно копаясь в мыслях, хватаясь за спасительную соломинку рассуждений. Эти всплывшие эпизоды из прошлого малость встряхнули его, но надолго ли? Док достаточно хорошо знал самого себя, чтобы утверждать, что их запаса хватит дня на полтора. Потом… потом он снова утонет в болоте. Это было не дело, думалось ему. Да и отступать ли ему, когда он прошел такой долгий путь, преодолимый большей частью его упрямством? Внутренний конфликт был разрешён — пойдёт, наперекор себе и мутным страхам. В конце концов, сила вновь обретённой радости и сила тяжести на душе всё равно сводились к нулю, не меняя изначальных намерений. Отдалённый звук колокольчика, оповещающий о посещении паба в последние минуты, настойчиво растолкал огненного из полусна, заставляя машинально встать и устремить глаза ко входу.