Ветер из разбитых окон-витражей поëт голосом вовсе не Божьим, холодом своим подгоняя жаться ближе к огню. А пламя смеётся, смеётся хвоей причудливых глаз с этими странными зрачками-полосками и сжигает изнутри всë хваленное самообладание. Ролло шепчет священные строки искусанными губами, руки в молитвенном жесте складывает, но лик Господа ему не приходит — перед глазами смоляные пряди на изящных плечах.
Маллеус — змей из старинных легенд, тень средь разбитых каменных ликов святых, чей стук каблуков смешивается со звоном спасительного колокола, отдаётся болью в висках Ролло. Маллеус — рябиновая горечь на известковых губах, лучшее вино Города Цветов, аромат роз оплетает терновыми шипами. Маллеус — его погибель.
Для Ролло и ладан теперь пахнет иначе — рябина и роза, губительный знак. Всё это место пропахло смоляным грехом, искрами ложной надежды и чертовым вином на чернильных губах. Оно больше не дарит отпущения греха, нет, теперь Фламм всё больше хочет слиться с ним.
Нужно бежать.
Бежать? Буд-то где-то его ждут. Мороз дарит ему заветные поцелуи в нос, щеки, руки и даже в губы, ранит кожу и смеётся хвоей. Горло раздирает горечь, пить хочется неимоверно. А лучше — напиться к чёрту, почувствовать сладость фруктов, раскраснеться вовсе не от чужого изящества и забыть смоляные витражи как
блаженный сон кошмар. Но Ролло Фламм — как дьявол гордый, как ангел правильный, не станет, стерпит. А погибель ждет его за углом.
На колокольне тихо, спокойно и рассвет пробирается по-зимнему медленно, не хотя, лениво. На колокольне слышно всё: как просыпается Город Цветов, как люди муравейником начинают шнырять туда-сюда готовясь к праздникам и как чьи-то каблуки стучат по лестничной площадке.
— Не замерзнешь стоять тут в одной лишь рябе? — Дракония возвышается по-дьявольски гордо, несёт дурманом за несколько тысяч миль, наигранным беспокойством одаряет его хвоя.
— А тебе не жарко в мехах и перьях?— Ролло в гордости уступать не желает и на дрожащие аккуратные плечи плевать. Сбежать, спрятаться? Смерть найдет его везде.
Маллеус стоит молча лишь один хлопок вороньего крыла, стучит по прогнившим деревяшкам, в походке своей благородной качает бёдрами и становится ближе. Огня не видно, но чужие громкие вдохи обжигают, обжигают шею, щеки и кончики ушей, Фламм горит весь и без своей грешной силы. Подходит всё ближе, пока, наконец, не становится возле сидящего Ролло огромной тенью.
— Вы, люди, такие хрупкие, —дрожащие плечи охватывает нежданное тепло, дурман еще сильнее ударяет в нос, а щеки,нос и губы щекочут перья. Плащ. Ролло отводит взгляд, в ткань кутается сильнее и едва слышно бурчит что-то сродни благодарности, — на вечернем балу вернешь.
— Если явишься - верну, — Маллеус лишь одну хитрую улыбку ему посвящает прежде чем слиться с чернилами ночи.
О кто же он?
Пытаться понять Драконию — добровольно падать во тьму, рыскать в ней колясь пальцем о вежливость, ложь, страх, как о иглу веретена, падать в объятия терновых шипов и сгорать до тла в смоляном море чужого плаща. Маллеус ненавидит его как-то неправильно, а может, испытывает нечто другое, сокрытое на дне водоема, за тысячей дверей, на одном из сотни столов, в одной из десяти белоснежных тарелок. Настоящий гнев принца бы давно поразил его одной из сотни молний, что вечно искрятся верными слугами возле него, прямо в сердце.
Туманное воспоминание?
Ролло помнит их первый танец слишком отчетливо. Помнит свою гордость, едва не утопленную под чужим плащом, шёпот священных писаний, выжигающий скрежет под ребрами и старинную песнь Города Цветов, эхом отдающуюся в голове тягучим голосом. Помнит руки в тонких перчатках на своей талии, непривычно мягко сжимающий ее, подаренные ему лукавые улыбки и обещание встретиться под звоном священного колокола вновь.
Или потерянное объятие?
— Все-таки явился, — на златом пороге смерть собственной персоной оглядывается по сторонам, ищет очами-изумрудами тощую фигуру, стоящую на самом краю зала с чернильным пятном в руках.
— Еще бы я струсил, — Маллеус ухмыляется, накидывает плащ на плечи, руки на груди складывает и сверху-вниз смотрит на Ролло, — и обещание я сдержал.
— Сдержал, но опоздал. Все уже танцуют,— Ролло взгляд бросает на бесконечные хороводы разноцветной ткани, сам выходит из тени, руку протягивает неохотно и смотрит на Маллеуса нахмурившись, — возвращаю должок.
— Какая смелость, — Дракония ближе проходит парой широких шагов на высоких каблуках, свои перчатки поправляет и смело за чужую руку хватается, — я принимаю твоё приглашение, Фламм.
Две темные фигуры в своих длинных одеяниях с поразительной легкостью сливаются с разноцветным шелковым хороводом ткани. Старинные песни Города Цветов заглушает чужой стук каблуков, запахи еды перебивает аромат роз, вина и рябины, опутывает терновыми шипами и улыбается. Маллеус, кажется, практиковался в вальсе после хэллоуина, такими отточенными кажутся громкие шаги, так аккуратно он держит Ролло за талию и ведет за собой. Смеется тише, что бы внимания не привлечь, ведет танцем в самую тень, где никто не посмеет бросить взгляд, прикрывшись за веером, где они сливаются со смолью и снимает маску. Чужая хвоя не отдает ни самодовольством, ни отвращением, в ней — смесь луны с солнцем, медом тянется сладость. Балл подходит к концу, а значит, время для прощального подарка. Для Ролло Фламм им станет рябиновая горечь.
Бессмертная любовь, такая же, как моя.
