Молодо-зелено

***

      Город после лета стоит худым, зябким, как в семь утра после вечеринки. Ничего не движется, даже дым, только птицы под небом плавают, как чаинки, и прохожий смеётся паром, уже седым. Редкий раз встретишь многоэтажку, в окнах которой горит свет. Местные давно видят пятый сон, ворочаются на простынях, надеясь, что будильник прозвенит не так скоро и неожиданно, как всегда. Наивные. По дорогам ещё иногда проезжают машины. Их фары выглядят уставшими и грустными, готовыми в любой момент погасить свет и уснуть сладким машинным сном. Водитель тоже был бы не прочь прикорнуть, да только по голове его за это работодатель не погладит. Вот и приходится нарезать круги, делать своё дело и мучиться от мигрени, которую вылечит лишь хороший, долгий сон.       В это тихое и совсем непримечательное время Юнги — будучи не скалолазом и даже не котом — лезет на покрытое жёлтыми листьями дерево, режется о его кору и длинные ветки. Кеды иногда скользят по стволу, из-за чего по округе раздаётся шум. Тогда приходится затормозить и оглянуться. Ага, никого нет — двигаемся дальше. Руками он ловко подтягивает себя до нужной толстенной ветки и, придерживаясь за фундамент дома, осторожно идёт по ней, периодически слушая тревожный хруст. Вот интересно: если Юнги сейчас рухнет на асфальт, то умрёт или всего лишь поломает руки-ноги-позвонки, оставшись инвалидом на всю жизнь? Вопрос, ответ на который очень не хотелось бы знать.       Юнги тормозит, тихо выдыхает, будто бы набирается каких-то ментальных сил синтоистских храмов, и, оттолкнувшись левой ногой от стены дома, забирается на подоконник. Да-да — буквально лезет в открытое окно чужой квартиры. Не очень гражданская затея. Но подошва обуви уже трёт пол чьей-то квартирки. Поздновато для обратного хода. Внутри тускло, поэтому Юнги достаёт телефон и включает фонарик, хочет осмотреться в новом месте, понять планировку для передвижения. Но вдруг так и замирает, сидя на окне меж горшков домашних пыльных растений.       Перед Юнги прямо посередине комнаты на табуретке стоит парнишка — неестественно для корейца бледный, заплаканный, одетый во влажную мятую футболку, но, видно, совсем не напуганный появлением названного гостя (?), — на его шею надета петля, крепкая такая верёвка, которая привязана к крюку на потолке. Откуда только ему там взяться? Руки парня крепко держатся за эту самую петлю, а вот ноги уже скользят по самому краешку табуретки. Он наконец-то поднимает взгляд на Юнги, морщится от внезапного яркого света и осипшим голосом спрашивает:       — Кто ты? — и на его глазах наворачивается такая невыносимая, такая глубокая печаль, что Юнги на несколько секунд полностью немеет, а потому не сразу замечает, как табурет падает, и тело парня переходит в состояние свободного падения.       — Держись! — кричит Юнги, слетая с подоконника.       Парень пытается ухватиться за верёвку — чистый рефлекс самосохранения, — но его сил логично недостаточно. Юнги бросает телефон на пол и, схватив смертника (в дальнейшем это закрепится за ним буквально вторым именем) за ноги, приподнимает его, тем самым пытаясь ослабить хватку петли на шее. Слышатся сорванный хрип и кашель. Юнги нервно суетится, бубнит себе под нос: «Подожди ещё немного, пожалуйста, подожди» — и чуть не хнычет, пока пытается одной рукой так и держать парня, а второй искать нож во внутреннем кармане куртки.       Парень же ситуации нисколько не помогает: он настолько безразличен к возможному спасению, что просто продолжает смотреть куда-то в окно, будто бы происходящее с ним ему совсем не интересно, ну просто до лампочки. Юнги же наконец-то находит нож и осторожно режет верёвку, словно ленточку подарочной упаковки. Внутри не сюрприз, конечно, а вмиг ставший красным-красным от недостатка кислорода парень, который, высвободившись из петли, валится на пол и, характерно кашляя, пытается отдышаться. На шее остался орден мужественности и отчаянья — яркая полоса, что совсем скоро станет насыщенным синяком. Юнги валится подле парня и моргает широкими-широкими глазами, стараясь прийти в себя, успокоиться. С ним такое впервые, надо бы осознать всю суть и то, что самое страшное теперь позади. Наверное.       — Кто ты вообще такой? — хрипит смертник, держась за шею, будто бы за спасательный круг, который лопнул какой-то мимопроходимец.       — Тебя действительно это сейчас волнует? — Юнги, видно, психует. У него дрожат руки, а сердце бешено бьётся о рёбра. Он, чёрт возьми, спас человека. И это совсем не гипербола и не шутка. Хотя хотелось бы. — Тебя только что вытащили из сраной петли!       — Я в курсе, — спокойно отвечают на его психоз. — Это всё-таки я в неё залез, — хрипит.       — Жить надоело?! — кричит Юнги, бросая в лицо незнакомца остатки срезанной петли. Вопрос вроде бы риторический, но ответ всё же следует.       — Да, — Юнги от услышанного лишь отрывисто выдыхает. Ну да, конечно. Этот парнишка хотел умереть. Да, об этом можно было и не спрашивать. Конечно. Это всё не шутка, это такая суровая и дикая реальность, в которой Юнги, облокотившись о стену, приводит в порядок пульс и мысли, а смертник, сидящий напротив, печально-печально смотрит на клочок болтающейся верёвки. Выглядит это так, будто он прощается с чем-то важным, а потому неподдельно хочет плакать, но держится, не желая показаться перед незнакомцем-спасителем (хотя последнее очень даже спорно) слабым хлюпиком.       Юнги же, пользуясь секундой тишины и какого-то очень странного спокойствия, украдкой рассматривает парня, подмечая про себя всякие важные неважности. Благодаря свету фонарика на телефоне, который упал (и, вероятно, разбился) практически подле смертника, Юнги удаётся увидеть его угольные ресницы и светлую макушку, стайку веснушек у самого носа, тонкие запястья с бугристыми шрамами, спину, что согнута в три погибели, словно она несёт на себе тяжёлый гнёт, горб, из-за чего плечи трещат и идут по швам. Юнги также подмечает неуверенность и сомкнутость действий парня. Он будто бы не в своей квартире и даже не в своей Вселенной — выглядит потерянно. Очень вероятно, что он успел попрощаться со всем миром, отпустить настоящее и весь хаос в голове, а тут вдруг — мгновение — на пороге (окей, на подоконнике) появляется недогерой и вытягивает его (вместе со всей болью) из петли, да ещё и кричит ко всему прочему, порицает. Да, не очень хорошо получается.       — Меня зовут Юнги, — неуверенно признаётся он. Смертник наконец-то обращает свой невероятно мёртвый взор к нему и вопросительно склоняет голову набок, мол, продолжай. — И да, я залез к тебе в дом, — чистосердечное признание. Юнги впервые таким дерьмом занимается, а потому прячет взгляд где-то в стороне, боясь наткнуться на чужой осудительный. Но парню нет дела до упрёков и выговоров. Он всё-таки не арбитражный суд.       — Тут нечего красть, — спокойно отвечает и опять закашливается. Видно, что совсем тяжело говорить, — связки к чертям сорваны. Юнги ему искренне сочувствует, а потому пододвигается ближе, чтобы собеседник не пытался повышать тональности голоса. Но того эти поползновения лишь напрягают.       — А как же ты? — Юнги пытается разбавить повисший градус.       — Чего?..       — Может быть, это я тебя украсть решил, — да-а, перед Вами спец в снятии напряжения обстановки. Юнги уже сам себя за такие выкрутасы начинает ненавидеть. Зато смертник лишь криво — совершенно безоценочно — усмехается и, держась за упавшую табуретку, поднимается на ноги. Его слегка штормит, это видно по ватным ногам, которые ужасно неуверенно ведут парня к дивану. Юнги уже порывается помочь, как его мгновенно и решительно осекают:       — Вали уже отсюда, у меня дела.       — Не уйду, — такое решительное и твёрдое.       — С чего бы это?       А ведь действительно — с чего? Юнги даже теряется в ответе. Просто потому, что у него его нет. Очевидно же, ну. Юнги не тот самый чувак, который лезет в драку разнимать своих друзей, он не душа компании, не глава студсовета, не работник года, не любимец бабушек с подъезда, не сын, которым гордится вся семья, и даже (как минимум) не самый лучший собеседник. Но вот он здесь — сидит в квартире того, кто минутой ранее пытался покончить жизнь самоубийством, и теперь пытается хоть как-то задержаться здесь. И опять же возникает очень логичный вопрос: а схуяли? Очень логично у Юнги нет на него ответа.       — А мне жить негде, — приходит такая дурацкая мысль на ум. И лучше бы Юнги не стал её развивать. — Раз ты всё равно помереть решил, то почему бы мне не остаться здесь?       Поддержал.       Просто слов нет. Хах. Мы ведь уже говорили, что Юнги катастрофически ужасный собеседник? Сейчас он ужасен дважды, и на это влияет хлипкая обстановка вокруг. Очень сложно уловить суть мыслей и поведение парнишки со следами петли на шее. Совсем недавно он плакал и хрипел, а теперь вот набрался стали и очень холодно смотрит на Юнги. Наверное, осуждает. Ещё бы. Чтобы такую хуйню ляпнуть, это ещё уметь надо. Но, чёрт, он просто поддался панике и сказал не подумав! Только как теперь это собеседнику объяснить. Юнги уже хочет на пальцах начать изъясняться, мол, извини, это совсем не то, что я должен был тебе сказать, просто распереживался за тебя, неясного незнакомца, и теперь даже не знаю, как дальше поступить, ведь никогда в такой ситуации не был. Но парнишка не даёт ему времени на монолог. Он просто молча уходит в темноту, гремит где-то в стороне, за стеной, а возвращается уже не один. С ножом. Вот это друзья у тебя, однако!       — Я тебя прямо сейчас убью, — говорит всё также до испуга спокойно, но смотрит пропесочено, будто бы безжизненно, очень устало. — Мне уже терять нечего, знаешь?       И Юнги верит. Блять, да он чертовски верит в намерения этого парня, а потому, быстро схватив телефон, он пулей вылетает из квартиры. Дверь оказывается не заперта. Вот они — повадочки смертников. Юнги спускается на несколько ступеней и прижимается к стене, слушает. Кто-то тихо шлёпает по паркету, замирает — вероятно, смотрит в глазок — и поворачивает ключ в скважине. Ага, сегодня, кажется, обойдёмся без трупов. Юнги вновь крадётся на лестничную клетку и садится на грязный коврик с надписью «welcome». Очень дружелюбно.

***

      Чимин, оставшись наедине с самим собой, бросает нож прямо в прихожей и топает в ванную. Там он недолго мокнет под душем, растирает воду по коже, вместе с ней смывает страх и грёзы, а потом, не вытершись, голым, со стекающими по телу каплями он ложится на пол гостиной — прямиком под остатки петли на потолке. Слёзы чертят на его щеках собственные карты, скулёж как-то непроизвольно срывается с губ, а руки сжимаются в белёсые растерянные кулаки. Опять ничего не вышло. Опять! Опять этот круговорот, кажется, бесконечной жизни — это адово колесо, из него никак не выбраться. День сменяет ночь, а ночь сменяет день, стрелки часов таранят виски, седые волосы появляются незаметно рано. Жизнь идёт, время неумолимо движется вперёд. Чимин вытягивает руку — вероятно, пытается схватить момент и сжать между пальцев, как назойливого комара, — но в ладони, увы, лишь тошнотворная пустота. Как и в сердце, впрочем.       И, нет-нет, это не чёртова метафора, не преувеличение. Мы всё-таки не на уроке литературы. Чимин действительно ощущает дыру в области груди, сквозную, ровненькую такую, уже родную. Её нельзя увидеть, разве что почувствовать. Правда, пока никому постороннему это сделать не удавалось. Чимин пытался всё объяснить, мол, знаешь, друг, у меня вся еда и вода будто бы мимо желудка падают, я смотрю в окно на ужасно красивый закат, а оно меня не трогает, мне очень даже всё равно, после полуночи становится ещё ровнее — мне в эти часы так невыносимо, что приходится скоблить подушку и бить кулаком в грудь. Тук-тук. Кто там? Ни-ко-го. Понимаешь? Прости, Чимин, но нет, как-то мимо.       И так было каждый раз, оттого он перестал оповещать всех вокруг о своей катастрофе. Из-за этого, конечно, всё только усугубилось. Сначала начались проблемы с учёбой: недосдачи, неуды за лабораторные работы и незакрытая сессия впоследствии. Со стипендией пришлось попрощаться. Тогда Чимин, чтобы хоть как-то прокормить себя и заплатить за съёмную квартиру, стал брать на работе больше смен. Он уже был и барменом, и официантом, и даже курьером. Поэтому деньги появились, но вот институт как бы всё, закончился. Закончился не в принципе, а исключительно для Пак Чимина. Его исключили за незакрытую сессию и проваленные зачёты. Их, кстати, не выставили по причине плохой посещаемости, что совсем неудивительно. Сказать об этом родителям он не мог. Просто не хотел расстраивать, поэтому продолжил работать. Думал, что хотя бы заработает побольше денег, хотя бы здесь выиграет. Но нет. Диагноз: выгорание. Работа без выходных, отсутствие хорошего сна, разрядки и отдачи посетителей дали о себе знать.       Уже спустя три месяца Чимин стал походить на ходячий труп — ожившую мумию, у которой недоставало костей-органов в области груди. Примерно в это момент пустота начала расти с необыкновенной скоростью. Чимин испугался, забил тревогу, набрал выходных в надежде прийти в себя. А как засел у себя в квартирке, так и задумался сразу: а разве я когда-то из себя выходил, чтобы теперь возвращаться? Да и если всё-таки возвращаться, то куда? В ту неуютную пробитую грудину?       И в итоге он попрощался с работой. Просто в один момент его «отпуск» перешёл в позицию затяжного, и директору с огромным сожалением пришлось уволить своего драгоценного многозадачного сотрудника. Чимин поначалу расстроился невероятно. Он уже готов был падать в ноги и просить прощения, предлагать загрузить его сменами по полной, но только не увольнять. Правда, прямо перед дверью кафе он передумал. Да, вот так раз — и встал по струнке, посмотрел на дверь с табличкой «open», развернулся и сорвался на бег. Домой, домой, домой, домой. Потому что по голове вдруг с силой ударила тяжёлая мысль: а зачем оно мне всё? Зачем? Богатым от зарплаты в кафе всё равно не станешь, да и все деньги уходят на аренду квартиры, продукты и крошечные «хочу» (покупку новой футболки, например). Образования нет и не предвидится; родители живут в неведении, уверены, что их сын хорошо устроился и совсем скоро станет профессионалом своего дела; друзей, как оказалось после ухода из института, нет, любви сердца — тоже. Вокруг лишь сплошные непересекающиеся линии, костяная шкурка тотального одиночества жмёт в груди, а траектории существования никак не меняются.       Так и в чём тогда жизнь заключается? В чём её смысл? Вот в таком волочении, в суровой предначертанности? Чимину оно не нравится. Получается, что такая жизнь ему совсем не подходит. Значит — пора прощаться?       Пора.       Вот к такому выводу пришёл Чимин. Печальному, укрытому одеялом трагичности. Потому и начались все эти недопопытки суицида. Сначала в пользование пошли лезвия. Запястья и бёдра конкретно натерпелись от Чимина в тот момент. Ему было больно и постоянно мало. Иногда сознание задавало ему вопрос: а зачем ты вообще всё это делаешь? Какой толк? Чимин, недолго думая, отвечал: ну, сейчас ещё немного поиграю, повишу на волоске и покончу со всем. Толка можете не искать. Ведь он как смысл жизни — не найден. А все эти вырезы-разрезы на теле потихоньку догоняют Смерть, её пестуют. В этом сама фишка. Совсем скоро Чимин намеревался схватить ту за руку и ей отдаться на вечное пользование. Отстреляться, наконец. Вот он даже верёвку покрепче купил на последние деньжата, намылил её, кое-как ввинтил крюк в (не очень крепкий, на самом деле) потолок и, подставив табуретку, не раздумывая залез в петлю. В ней он почувствовал себя на своём месте — буквально в родном доме. Наконец-то!       От осознания этого у Чимина из глаз прыснули слёзы. Вот ведь как оно получается! Просто не все люди в мире созданы для счастья, не всем удастся найти своё место, влюбиться, завести семью и посадить чёртово дерево. Да, не у всех. Чимин из этой категории, а потому с лёгкостью и без сожалений шагнул в пустоту, безтабуретье. Даже как-то легче сразу стало, невесомей, будто бы пол и все дурацкие процессы заземления ему нипочём.       Только вот неожиданно одна накладка вышла, вирус проник в систему через открытое окно. Совсем неясный незнакомец порушил всю идиллию Чимина, вдруг выступил якобы героем и надрезал верёвку. Её, конечно, очень жаль. Парень сейчас смотрит на то, как остатки петли болтаются на крючке, и вновь плачет. Плачет, потому что опять остался в этом проклятом мире; потому что пустота-пробоина в груди вновь начинает гноить по краям и неприятно ныть; потому что истязания начинают новый круг — адово колесо, помним, да? Чимин хлюпает носом, поворачивается набок и поджимает ноги к груди. Холодно. Ветер продолжает дуть из открытого окна, сон приходит отчаянно медленно, а в глотке наружу рвётся ком воплей и усталости.       Чимин плотнее сжимает губы в надежде продержаться до утра.

***

      Юнги всю ночь провёл на лестничной клетке, прислонившись затылком к входной двери квартиры смертника. Оттуда иногда доносились шорохи и характерные для плача всхлипывания. Ох уж эти картонные стены дешёвой многоэтажки! Все всё знают, все всё видят. Даже такие вот лишние несоседи по типу Юнги. Но, чёрт, он ведь переживает! Глупо, конечно, переживать за первого встречного, наивно в какой-то степени. Но это именно то, что Юнги делает, и нисколько не стыдится.       И всё-таки — откуда такое рвение?       Ну, он уже когда-то встречал человека, который не хотел жить. Это было сложно. Во-первых, сразу же напрашивается очень оптимистичный вопрос: а как вообще можно хотеть самостоятельно свести счёты с жизнью? Не страшно? Что за причина должна быть, что лучшим исходом ситуации становится смерть? Юнги не понимает. Но хочет понимать, хочет знать, почему или отчего такой симпатичный и на взгляд очень добрый (внутри уж точно) мальчишка страдает? По возможности он даже готов помочь.       Ну и тут, конечно, вновь хочется вернуться к самому началу: зачем оно Юнги? Собственных проблем мало? Нет-нет, их как раз таки предостаточно. Просто свои причины есть. Пускай и не очень весомые для кого-то, но для него важные и значительные. Неужели настолько важные, что он спать предпочёл на холодной избитой подъездной плитке? Ну, если под зад куртку подложить, то в целом условия очень даже ничего. Оу, неужели опять запахло оптимизмом?       Наверное, именно на этот запах смертник решил выйти из квартиры, а заодно ударить дремлющего Юнги дверью. Тот неловко подскакивает и держится за пульсирующий затылок, ойкает и шипит. Незнакомый обожатель петель смотрит на эту картину ровно и не вопросительно. В общем, всем своим видом показывает как ему всё равно на этого человека. По сути — вора (или около того), который так бесцеремонно вторгся в чужой дом. Тут бы полицию нужно хотя бы вызвать и написать заявление. Но вместо этого парнишка спрашивает:       — Ты всё ещё здесь?       — А где же мне ещё быть? — пожимает он плечами невинно.       После этого смертник больше не задаёт никаких вопросов. Тактика игнорирования в деле. Он просто запирает дверь и спускается вниз, прогулочным шагом направляясь в неизвестность.       Юнги долго пребывает в смятении, наблюдая за удаляющимся парнем со ступеней у подъезда, но в конце концов он всё-таки украдкой следует за ним, наблюдает, словно сталкер, издалека. Смертник, видимо, не имеет врождённой чуйки к проблемам, оттого Юнги не замечает и спокойненько заходит в местный небольшой продуктовый магазинчик. 7-Eleven — японская штучка, в которой можно найти буквально всё. Юнги как-то раз купил там неплохой термос. Он им, конечно же, не пользуется, но вот купить был просто обязан. Оформление в стиле второсортного аниме про девочек-воительниц подкупило. И не то чтобы он любил такое, но отчего-то взял. Необъяснимое влияние японской культуры? Возможно.       Чимину, наоборот, термосы явно не приглянулись. Он так отстранённо нарочито обошёл их стороной и сразу же приступил к выбору дешёвой быстрозавариваемой лапши. Взял штук десять. Ещё что-то на калькуляторе посчитал, вскинул брови и так довольно кинул себе в корзинку среднюю пачку риса. Вот это набор! Юнги, который вновь был прикован к прилавку со сраными термосами, внутренне начинал переживать за желудок этого парня. Просто, если корзинка и есть всё меню, которым он питается, то можно смело считать, что у него язва, ну или хотя бы гастрит. Хотя, кажется, этот факт волнует лишь Юнги, ибо смертник спокойно подходит к кассе и безо всякого смятения оплачивает покупки. За кассой сидит женщина средних лет, она ему улыбается и как бы между делом намекает, что так плохо питаться нельзя, Чимин.       Ага, Чимин!       Юнги, покручивая термос в руках, делает себе заметочку. Теперь смертник обрёл своё настоящее имя. Чимин. А звучит неплохо. Чем-то напоминает тёмно-синий цвет. Бархат. На вкус вкусно. И пока Юнги так ловко подыскивал ассоциации, Чимин успел сложить свои покупки в пакет и прогулочным шагом отправиться по старому маршруту домой. На улице опять завыл ветер, а он в лёгком свитере и растянутых серых спортивках. Иногда он вздрагивает. Всё-таки чувствует холод — уже хорошо. Юнги скачет за ним по пятам в грязной после пола подъезда куртке. Так что примерно — ну о-очень примерно — у них couple-look. Оба будто бы не в себе. Ну, это стиль такой, если вдруг вопросы возникнут.       Когда Чимин доходит до подъезда, то вдруг останавливается и оборачивается через плечо. Юнги замирает на секунды как вкопанный, из-за этого оступается прямиком в лужу. Минус кроссовки. А они не его, кстати. Чимин щурится: всматривается в знакомую фигуру, ловит Юнги с поличным и, как-то ядовито подбросив уголки губ вверх, быстро забегает в подъезд, плотно закрывая за собой дверь, мол, не войдёшь теперь. Хах, хорошая попытка, но с Юнги такие фокусы не прокатят. Да и зачем нужны двери, когда есть дерево, его не очень надёжные ветки и открытое окно? В общем, работаем по старой схеме.       Правда, не очень хорошо, что сейчас день, и во дворе периодически мелькают люди. Это усложняет ситуацию. Но сдаваться не в стиле Юнги, а потому он, резко выдохнув и оглянувшись по сторонам, вновь начинает карьеру скалолаза. Сейчас обувь скользит по стволу дерева ещё больше, а потому уровень опасности лишь повышается, но Юнги очень уверенно цепляется за ветки, и, пока соседский кот с огромным подозрением смотрит на него через стекло в разводах, он успешно забирается на подоконник и залезает в чужую квартиру. Извините за беспокойство!       Чимин, кажется, шуршит пакетами на кухне и совсем не подозревает о наличии постороннего в доме. Юнги этим пользуется и оглядывается по сторонам. Ночью под светом фонарика на телефоне он толком не успел рассмотреть составляющие квартирки, зато сейчас оценивает её на уверенное: «Скромно, но жить очень даже можно». Повсюду идеальный порядок, чисто — ну просто ужасно, до неприличия чисто, будто бы здесь никто не живёт или же скоро собирается съезжать, — на поверхностях ни пылинки, скудное количество книг расставлено по размеру — от самой тонкой до толстенной энциклопедии молекулярной химии, — из предметов мебели лишь кровать, небольшой шкаф с одеждой, стол с вместительными полками и тумбочка, на которой лежит новенький журнал. Он очень походит на те, которые бесплатно раздают в переходе, — в общем, настоящий мусор. На подоконнике вечно открытого окна стоит несколько ухоженных цветков. И даже удивительно, что они до сих пор зелены и веселы, ведь в квартире довольно прохладно. И в этом опять же виновато вечно открытое окно. Плохая привычка. «От неё надо бы избавляться», — думает Юнги, поднимая взгляд к потолку. Вот она, старая добрая петля. Не снял её всё-таки. А значит, помимо язвы, гастрита, простуды в список может добавиться летальный исход. Плохо дело.       — Опять ты! — слышит Юнги за спиной. Чимин неожиданно («неожиданно» в своей-то квартире?) появился в дверном проёме и нарушил всю идиллию знакомства с пространством. — Проваливай отсюда! — кричит он. На вид очень недоволен — по понятным причинам, конечно же, — но даже так не паникует и (за это отдельное спасибо) не хватается за нож. Оно уже располагает к разговору. По крайней мере, так думает Юнги.       — Дай мне сказать, — парламентёр — пытается спокойно завести диалог, даже ладони вперёд выставляет, мол, тихо-тихо, давай по порядку со всем разберёмся. Но Чимин продолжает гнуть своё.       — Я сейчас полицию вызову!       — Я хочу сказать кое-что важное! — перебивает его Юнги, даже голос повышает, из-за чего Чимин впадает в секундный ступор. Типа: ахуеть, ты в моей же квартире затыкаешь мне — хозяину-потерпевшему — рот? Верх наглости. Но Юнги и не позиционировал себя как джентльмен, оттого продолжает словесный бой. — Почему ты решил умереть? — и хотя это первая пуля, но бьёт она очень умело. Чимин открывает рот, но тут же закрывает, немеет, будто бы рыба. По нему видно, что на такие темы говорить он не очень хочет. И оно логично — всё-таки личное. Но Юнги нахально лезет в этот брод и выискивает правду, будто бы золотую жилу. В общем, очень странное поведение для незнакомца.       — Ты же вроде вор, а не психолог.       — Вообще-то я бездомный.       Чимин вздыхает и потирает переносицу. С такими сложными личностями он раньше дела не имел. Люди ведь чаще всего не любят углубляться в чужие проблемы, им своих по горло хватает. И журить их за безразличие не стоит. Чимин сам понимает, что его беды намного проще, чем беды некоторых. Но в тоже время эти «некоторые» не лезут в петлю, да? Просто у всех разные уровни выдержки. Прямо как у вина. Но в случае с ним, чем старше, тем лучше и дороже. С Чимином же такое дерьмо не работает. С каждым годом, нет, с каждым месяцем ситуация лишь ухудшается. И вот он дошёл до точки. Без запятых. Забродил. Даже с этим бездомным домушником спорить сил нет. Хочется просто всё отпустить. Не в смысле преисполниться в самом себе, познать суть бытия, а безынтересно и отрицательно бросить взгляд на мир.       — Устал, — по-простецки и однобоко, — просто устал.       И это правда. Других объяснений не найти. Чимин устал думать и устал беспокоиться, устал просыпаться с мыслью о том, что нужно бежать в университет, прилежно учиться, закрывать каждую сессию на «отлично», но вместе с тем ещё успевать работать на нескольких сменах, заводить друзей и выпивать с ними каждую пятницу — ведь, хэй, это твои студенческие годы, и ты просто обязан провести их незабываемо, — а ещё, конечно, надо бы иногда пробовать думать о свиданиях и всяких влюблённостях, думать о годовщинах, на которых помешаны чуть ли не все в округе. Нужно, нужно, нужно — бегущей строкой. А ещё он устал думать о будущем, что плотно закрыто облаками, будто бы тёмной плиткой без просветов. В идеале Чимин должен стать ахуеть каким хорошим, а главное, отлично зарабатывающим специалистом в своей области, чтобы родители гордились, а бывшие сокурсники кусали локти.       Но стой-стой, погоди: а разве это не усреднённый план на жизнь практически любого человека? Ведь все хотят добиться успеха, иметь при себе деньги-любовь-друзей-одобрение родителей? Практически. То есть Чимин устал от жизни, как конструкции? Наверное. Он старается не вдаваться в подробности, ибо от этого на душе ещё тяжелее становится. Зато Юнги очень даже не прочь внести ясность в чужой ответ.       — То есть ты устал жить в принципе? — спрашивает он с огромным непониманием в голосе. Но Чимин молчит и всё также пронзительно смотрит. — Жить нельзя устать. Это же не уборка какая-то, не работа, — сыплет мизерными доказательствами Юнги. И на них, очевидно, не следует никакой реакции. Тогда он совсем немного раздумывает, хмыкает и сверяет время на часах телефона. Странный пиздец. — Хорошо, давай так, — звучит так, будто бы Юнги идёт на уступки, компромисс, а потому Чимин хмурится и складывает руки на груди. Ага, защитная поза! — Одна неделя. Одна! И я докажу, что ты ошибаешься.       — Хах… я совсем тебя не понимаю, — Чимин запрокидывает голову к потолку, салютует взглядом одинокому клочку петли (когда наконец свидимся?). Он не улавливает ход мыслей незнакомца и всё ещё очень устал для таких длинных разговоров.       — Понимание — всего лишь сумма непониманий.       — Я сейчас нож возьму.       — Чимин, я серьёзен в своих намерениях, — Юнги говорит не в шутливой форме, ещё и по имени (откуда только узнал?!) зовёт. Это заставляет вновь обратить к нему взгляд.       — Зачем тебе всё это? — не понимает Чимин. Вот он бы, например, первому встречному помогать точно не стал. Эгоистично? Пускай. Потому что своих проблем по горло хватает и брать на свои и без того дрожащие плечи дополнительный груз ой как не хочется. Но Юнги иного мнения, оттого его намерения становятся всё более подозрительными.       — Да мне самому интересно: зачем оно всё? — вот тебе и все причины. Верить этому незнакомцу хочется с огромным трудом. Чимин всё-таки не наивняк, он научен жизнью, через многое дерьмо прошёл. Юнги либо вор, либо садист какой-нибудь. В общем, ничего хорошего из этого тандема явно не выйдет.       — Я не позволю тебе жить в моей квартире, — отрезает он и, отвернувшись, уходит на кухню. Вероятно, готовить продукты классификации «мусор».       — Это значит «да»? — довольным тоном кричит Юнги из соседней комнаты.       — Это значит, что мне плевать.       И Чимину действительно плевать. Он уже на той стадии отчаянья, когда отталкивать и затевать борьбу за своё одиночество не хочется. Просто всё отпустить, да? Пускай Юнги делает что ему вздумается. Явно оно не сможет Чимину сильно помочь. Он давно уже в своей голове всё решил, а потому конец его личной истории совсем близко. И никакие любители лазить по окнам не смогут его изменить, ведь истины уже узаконены и восприняты, их невозможно переписать в столь короткие сроки.       Так думал Чимин, пока наутро следующего дня его дверной звонок чуть не сломался от натиска, безусловно, странного гостя.

***

      Юнги, как и любой ужасный человек, припёрся в битые девять утра. Чимин до последнего не хотел открывать ему дверь, но, когда в неё начали громко и надоедливо тарабанить, он всё-таки поднялся с кровати и с пиздецки недовольным лицом повернул ключ в замке. В глазок даже смотреть не стал — очевидно, на лестничной клетке стоял Юнги. И, конечно же, он был переодет в новую одежду: джинсы, футболку, палёные найки и ветровку совсем неясного кроя. Бездомный, хах. Чимин без приветствий и радости пропускает его внутрь квартиры, мысленно благодарит Вселенную за то, что теперь Юнги снимает обувь в коридоре, а не пачкает ей подоконник и пол в комнате, где вообще-то спят. Отмывать песок от его подошв каждый раз не весело.       — Итак, раз уж у меня в распоряжении есть всего одна неделя, то, — он достаёт из кармана аккуратно сложенный лист бумаги (подготовился) и ручку, протягивая Чимину, у которого до сих пор следы на щеке от подушки и волосы растрёпаны. В общем, выглядит он просто замечательно, — напиши здесь семь вещей, которые тебе хочется успеть сделать.       — Этим ты мне собираешься помочь? — Чимин в насмешке вскидывает бровь. Но Юнги ему очень даже серьёзно кивает. «Абсурд. Боже, это такой абсурд! Этот парень (очевидно перечитавший романтики) из окна совсем больной», — думает Чимин, но за стол всё-таки садится и, разгладив лист, ставит цифру один.       Юнги за его действиями внимательно наблюдает, ждёт и не торопит. Чимин на чужой зоркий глаз не обращает внимания: думает, засматриваясь куда-то вдаль, мастерски крутит ручку между пальцев и жуёт губу. Он всё ещё укутан в одеяло, видимо, прячется от Юнги, но иногда неосознанно его рука высовывается больше положенного, а потому под солнечный свет подставляются все шрамы-царапины. Их много, чертовски много. Создаётся такое ощущение, будто бы Чимин попал в страшную катастрофу или же плен, где каждый день его пытали, делали болючие разрезы и насмехались.       Но правда намного коварней и досадней. Юнги прекрасно понимает, что парнишка самостоятельно наставил себе шрамов, он сам, не боясь Смерти, режет запястья и даже лезет в петлю. Вот насколько нужно ненавидеть жизнь, да? Выглядит пугающе. Да и вообще, кажется, такой стиль жизни не очень подходит Чимину. Внешне уж точно. Он, на первый взгляд, мягкий и добрый человек, покрытый защитным панцирем; мимика его лица никогда не напряжена, расслаблена, будто бы готова к любому всемирному потопу; движения лёгкие, разговоры хоть и безразличные, но всё же с ноткой какой-то невероятной скорби; кожа бронзовая, но даже так достаточно светлая, вероятно, из-за стресса и плохого питания; ресницы угольные, глаза карамельные, но на солнце нисколько не блестят — получается, давно потухли. Юнги Чимина искренне жаль. Этот парнишка создаёт впечатление хорошего человека, который просто оказался не в том месте, не в то время, не с теми людьми. Вероятно, он ослаб духом, вот и хочет закончить все эпизоды своей жизни. И сложно его за это осуждать. У всех разный порог терпения и надежд.       Чимин заканчивает писать список через десять минут. Чертовски быстро. Будто бы не думал, о чём писал даже, а ведь это буквально его последние желания. Но Юнги не журит его, он лишь внимательно читает каждый пункт, кивает самому себе, а Чимин тем временем всё глубже и глубже уходит в одеяло.       — А где прыжок с парашютом? — с наигранным удивлением спрашивает Юнги и машет исписанным листком в воздухе.       — Давай без него, — устало стонет Чимин из тёплой темноты. Он и так расстарался, действительно думал о том, что бы ему написать, хоть и не верит в этот спектакль. Так что к нему без претензий.       — В любом случае, я тебя понял, — завершает Юнги и, сложив лист по старым сгибам, прячет его в карман ветровки. — Теперь собирайся, — командным воодушевлённым тоном оповещает он. Чимину уже становится страшно, но одним глазом он всё-таки выглядывает из крепости одеяла.       — Куда? — плачевно спрашивает, опасаясь ответа.       — За первым пунктом.

***

1. Сказать соседу сверху, что он шумный мудак.

      — Серьёзно? — переодетый в свитер и спортивки Чимин стоит перед чужой дверью и хлопает глазами, иногда с недоверием поглядывая на Юнги. — Мы действительно это сейчас сделаем?       Да, у Чимина большие проблемы с соседом с четвёртого этажа. Он не знаком с ним лично, зато отлично знает, как тот умеет орать в пять утра на свою внеочередную пассию, громко трахаться с ней после или же собирать целую ораву друзей и устраивать шумную попойку с песнями и плясками. У Чимина из-за таких выкрутасов соседа совершенно не получается уснуть, да ещё и штукатурка с потолка сыпется. Иногда даже кажется, что кусок бетона упадёт на его бедную голову. Но устраивать в честь этого протесты он не мог. Отчасти смелости не хватало, отчасти было всё равно, ведь Чимин не намерен вечно здесь жить. Он в принципе не намерен жить. Но траектории резко изменились, и вот он стоит перед дверью своего злосчастного соседа, не веря, что взаправду собирается выходить с ним на диалог. Но конструктивный ли?       — Это сделаем не «мы», а конкретно «ты», — поправляет его Юнги. От этого становится лишь хуже. Чимин натягивает рукава свитера на ладони и, склонив голову, принимается носком обуви ковырять подъездную плитку. — Боишься? — вдруг спрашивает Юнги над самым ухом, из-за чего Чимин вздрагивает и чуть отходит влево. — Да ладно, тебя же всё равно скоро здесь не будет.       Услышав это, парнишка конкретно грузится. А ведь домушник чертовски прав! Ему терять нечего. Всё равно эта недельная псевдотерапия ни к чему хорошему не приведёт, поэтому можно смело творить хуйню. Конечно, это чревато парочкой сломанных конечностей, ибо сосед не самых лучших манер и явно страдает повышенным уровнем агрессии. Но да ладно — пусть будет что будет. Следуя этому не совсем правилу, Чимин продолжительно жмёт на кнопку звонка и слегка отходит, опасаясь, что его тут же сшибут с ног.       Но в ответ лишь тишина. Возможно, дома никого нет? Но Юнги пресекает эту мысль и достаточно громко, усердно и раздражающе стучит кулаком в дверь. Через несколько секунд за ней слышатся маты и шлёпанье тапок, а потом дверь открывается и в проёме показывается тот самый сосед, который мешает Чимину хорошо спать. Это оказался мужчина средних лет с добротной щетиной, замыленным взглядом и страшной вонью. Он либо неделями не моется, либо у него фишка такая — не выносить мусор с целью разведения тараканов. Один из усатой компании как раз только что побежал в подъезд. Ну что за мерзость!       — Здравствуйте, извините, что мы Вас беспокоим, — заводит свою вежливую песню Чимин. Вонючка на неё никак не реагирует. — Я Ваш сосед снизу — Пак Чимин, и мне хотелось бы попросить, чтобы… — на этом моменте дверь с громким хлопком закрывается. Вот и поговорили! Чимин от такой внезапности так и застывает с открытым ртом: да какого чёрта творится с этим соседом? Он настолько занятой — «занятой», да? — что даже не может одно предложение выслушать? Пиздецки вежливую речь?       — Давай ещё раз, — не унимается Юнги. Он, видимо, ожидал подобной реакции, нисколько не растерян, а потому ещё раз продолжительно стучит в дверь и методично отходит чуть за Чимина. Навряд ли прячется, просто предоставляет полное пространство для диалога — этакий ринг. И вот вновь становится слышно щёлканье замка. Правда, теперь оно более злостное, нервное. Чимин даже сглатывает слюну, когда дверь с хлопком открывается нараспашку и перед ним опять появляется широкий, узколобый сосед, успевший слегка покраснеть от агрессии.       — Извините… — опять заводит свою пластинку Чимин, но его вдруг резко и яростно одёргивают.       — Чего тебе надо? — и, конечно же, сразу на «ты». — Проваливай отсюда, сопляк, — вываливает он кучку расшатанных слов (кажется, всё ещё пьян) и смачно плюёт куда-то в сторону. Да-а, отвратный тип. Чимин теряется, совсем не знает, как с такими говорить. Он хоть и сам не из кругов интеллигенции, но до базарного гонора ещё ни разу не опускался. Тем более с незнакомцами. Но никто из присутствующих такими фактами не интересуется. Юнги же, увидев чужое смятение, делает два шага вперёд и, пока сосед не успел скрыться в своей тараканьей норе, просовывает ногу в дверной проём, одобрительно кивает Чимину головой. Мол, давай уже по-серьёзному играть. Ну ладно-ладно — давай. И Чимин набирает в лёгкие побольше воздуха, а потом резко выдыхает (словно мантру совершил) и, нахмурившись, складывает руки на груди в боевую стойку.       — Знаешь что? — свирепо снимает все фамильярства. — Да ты заебал шуметь. Я нормально выспаться уже которую неделю подряд не могу! Каждую ночь только и слушаю твои пьяные завывания, — буквально вопит Чимин, пока сосед в неприятном ступоре загипнотизированно смотрит ему в рот. — Ты, наверное, ахуеешь от такого факта, но я пиздецки люблю спать, особенно с двенадцати до девяти утра. Это мой график. Запомнил? И я бы очень хотел, чтобы его уважали люди, которые живут над моей головой. Понимаешь намёки, нет? — риторически спрашивает и, переведя дыхание, ставит точку монолога. — Мудак.       Хорошая речь получилась. Явно не из книг высокой литературы, но зато всякому доступная. Даже Юнги оценил: поднял большой палец вверх и на улыбке подмигнул. Почему-то Чимину на душе стало радостно от такого обыкновенного жеста. Или же ему просто полегчало? Он ведь наконец-то выговорился, выплеснул всё дерьмо, которое этот тараканий король на него ночами спускал. Это заслуженно и по фактам. Ничего лишнего — ничего личного.       А феерией первого пункта небольшого списка стало то, что Юнги получил по морде. Да. Да уж. Соседу явно не пришлись по душе разговоры на повышенных тонах, оттого он, как только переварил своим ржавым котелком услышанное, принялся размахивать кулаками. Но почему досталось именно Юнги? Это всё-таки не он вёл переговоры (если это вообще так можно назвать?). Ну, на самом деле целился сосед в Чимина, но тот успел увернуться и быстро отскочить в сторону. Потому целью пропахших алкоголем пиздюлей стал Юнги. Он даже не потрудился ответить на удар: просто принял его как данное, поныл несколько секунд, слегка наклонившись, а потом, шмыгая разбитым носом, хлопнул дверью, из-за чего сосед взвыл. Видимо, ему неплохо так прилетело по лбу. Можно ли надеяться, что теперь его мозги встанут на место? Маловероятно, но всё же.       — Больно? — спрашивает Чимин, пока старательно вытирает кровь с чужого лица влажными салфетками. Он ещё из ваты всяких гусениц накрутил, смочил в перекиси и теперь заставляет Юнги самостоятельно вставить их в каждый носовой проход. Вот врач-то нашёлся!       — Терпимо, — пыхтит, морщится от боли и неприятного запаха перекиси, ударившего по пазухам носа.       — Я так и знал, что всё это ну просто очень плохая затея, — по Чимину видно, что он расстроен. Сложно понять, из-за чего. То ли ему Юнги действительно жалко, то ли покоя не даёт проскользнувший на лестничную клетку таракан, то ли теперь страшно, что ночью сосед спустится к нему на этаж и начнёт завывать, мстить, то ли Чимин сам по себе такой отрицательно-меланхоличный. Неясно.       — А мне нравится.       — Да как такое вообще может нравиться? — всплёскивает руками Чимин, из-за чего бутылёк с перекисью падает и добротно выливается на ковёр. Парнишка бубнит что-то, вероятно, матерится на свою неловкость, а потом вновь обращает к Юнги подозревающий взгляд. И врач, и детектив. — А, может быть, ты просто мазохист, м?       — Просто плыву по течению, — пожимает он плечами. — Давай со мной, — и протягивает руку. Улыбается.       Только сейчас Чимин может в красках разглядеть Юнги. Если до этого он не обращал внимания на его внешность, так как злился или же сыпал безразличием, то теперь, сидя перед ним в десятке сантиметров, осторожно вытирая кровь с его подбородка и губы, Чимин может точно сказать, что Юнги для психа очень даже ничего. У него резные черты лица, глубокие глаза, будто бы всевидящие, по бокам от них на улыбке собираются забавные морщинки — и это не знак возраста, — губы хоть и тонкие, потресканные ветрами, но мягкие (Чимин случайно их коснулся, пока оттирал кровь, а потому мимолётно смутился), а лоб по цвету кофе с молоком. Да и в целом Юнги сложен хорошо: кусочек за кусочком он составляет неплохую фигуру с осторожным ростом, практически равным росту Чимина. А ещё его рука выглядит уверенно и крепко, она всё ещё тянется навстречу к парню, мол, давай хватайся, пора выплывать (или же всё-таки всплывать? Ну, брюхом кверху) из твоего болота. Но Чимин не идёт на компромиссы, а потому очень быстро отворачивается, принимаясь собирать все вытащенные лекарства обратно в коробку.       — Ну всё, думаю, на сегодня достаточно, — подводит к концу он и поднимается, неторопливо шлёпая к входной двери. — Проваливай.       — Что? — Юнги с забавными ватками в носу вскидывает брови и артистично ставит руки на пояс. — Уже? Я думал, мы ещё поболтаем по душам, выпьем чаю, ты поплачешь у меня на плече, а я поглажу тебя по голове и пообещаю только хорошее, — мечтательно перечисляет он, пока Чимин, игнорируя, открывает дверь и одним жестом руки просит удалиться.       — Не сегодня.       — А когда? — всё не унимается Юнги, но к выходу всё-таки идёт, не препирается и не устраивает концертов. Он лишь тормозит на плитке подъезда, оборачивается и без шуток ждёт точного ответа, склонив голову набок. Из-за этого вид на его кофейную шею и ключицы становится всё шире, всё вкуснее и заманчивее.       — Потом! — в панике бросает Чимин и хлопает дверью перед чужим — пострадавшим! — носом, а потом, повернув ключ в замке, сползает по металлу на пол и поджимает ноги к груди. На щеках внезапный лёгкий румянец.       Это ещё что такое? Заболел? Или настолько перенервничал за сегодня, что температура подскочила? Ещё и аритмия. Повод обратиться к врачу? Интересно: он покрутит у виска и выгонит или же реально найдёт какой-нибудь тромб? Но Чимину этого в любом случае не узнать, ведь денег кот наплакал, остались сущие копейки. Их хватит буквально до конца недели. Да, недели. Одной недели. Щёки вновь возвращают свой привычный цвет. Чимин закатывает рукава и проводит пальцами по шрамам, чертит свои карты (не сокровищ). Да, всего семь дней, и больше не будет почвы под ногами. Хорошо это или плохо? Неоднозначно. Вроде бы умирать от собственной руки — не самый лучший вариант исхода событий, но в то же время он единственный в ситуации Чимина. Он себя за слабость не винит. Хотя, возможно, это всё же смелость? Не каждый ведь сможет в петлю залезть, тут сила нужна. Воли? Скорее отчаянья.       В общем, да, всё чертовски неоднозначно.

***

2. Попробовать сигареты.

      Следующим вечером бездомный Юнги, вновь одетый в совершенно отличные от вчерашнего вещи, стучит в дверь. Чимин не то чтобы его ждал, но весь день переживал, отчего же утром никто не разбудил его своим шумом жизни? Привычка вырабатывается долго и упорно — мнение о двадцати одном дне полная чушь, — но вот с ожиданиями дело другого масштаба. То есть Чимин, сам того не осознавая, действительно ждал, когда же к нему придёт Юнги. Необычно и странно? Очень логично, на самом деле.       Чимин — необыкновенно одинокий парень, который растерял веру в себя и будущее, который решил, что ничего хорошего можно не ждать, а потому юбилейный раз смело проходится лезвием по вене. Но вот Юнги, и он берёт в кредит целую неделю, обещает там чего-то исправить, доказать, но, самое главное — приходить, навещать Чимина. Да, он не фанат настырных гостей, которые бьют своим позитивным настроем по морде, но в тоже время было бы неплохо иметь рядышком кого-то ещё, кроме своего больного отражения. Раньше это были родители и школьные друзья. И если последние испарились после окончания старших классов, то мама с папой Чимина не бросили. Просто пришло время уезжать. Они перестали видеть сына так часто, лишь созванивались да чатились. Это, конечно, совершенно не показывало всей реальности, в которой Чимин покупает толстые верёвки и натирает их мылом.       Но почему он просто не поговорил с ними? Разве так проблема бы не решилась? Возможно. Чимин даже пытался несколько раз всё рассказать-объяснить. Мол, мама, папа, я откровенно облажался, вылетел из института, с работы ушёл, запутался в себе и графиках жизни, оттого не знаю, как двигаться дальше, да и не хочется, если честно; потому что смыслы пусты, люди — огромный ком недосказанности, а если есть дыры в теле, то обязательно сквозные, в них же любят тыкать прохожие и шептаться между собой: «Смотри, какой урод идёт! Больно ему, грустно и тяжело. Но тут всем плохо, все страдают. Не привлекай внимание!» Так вот скажи Чимин это родителям — они бы поняли? Наверное, отчасти. Но больше бы ужаснулись и покачали головой. Что же стало с нашим сыном! Чимин не вынес бы такой реакции, а потому выстроил изгородь, которая нашёптывала ему о том, что лучше делать. Этим «лучше» оказалась смерть от собственных рук. Звучит печально.       — Сигареты, да? — Чимин не здоровается, начинает сразу с вопросов и пропускает Юнги в квартиру, украдкой поглядывая на капли дождя, ползущие по материалу его куртки на спине.       — Правда никогда не пробовал? — удивлённо спрашивает Юнги, пока выгружает из карманов пачки. Его нос выглядит намного лучше, чем вчера. Отёк практически спал, кровавых разводов больше нет, и только глубокие синяки под глазами говорят о том, что телу (конкретно лицу) больно и тяжело. Только вот хозяин этой боли виду не подаёт. Он на улыбке проходит в комнату и располагается на полу, садится в удобную позу лотоса. — Я в табаке спец, так что не переживай, — Чимин кивает, хотя на самом деле никаких переживаний на этот счёт у него нет.       Когда-то в далёком прошлом — возможно, в средней школе — Чимин уже имел дело с сигаретами. Но то были дешёвые самокрутки, которые ребята курили на спор. Гиблое дело. Всем казалось, что курить — это круто, что так девчонки замечать начнут. Чимин не рвался до популярности, но однажды всё-таки попробовал самодельное дерьмо одноклассников. Мерзость редкостная. После этого появилось предвзятое мнение на счёт любого вида табака. При виде дымящих на улице во рту сразу же набиралась отвратительного вкуса слюна. В общем, не для Чимина это занятие. Так ему казалось. Но сейчас, буквально за несколько дней до предполагаемой смерти, возникает вопрос: а почему бы не попробовать снова? Спустя десяток лет вкусы меняются, да и табак не зашкольный, а явно магазинный. Юнги его на свой вкус ранжирует: раскладывает коробочки в неясном порядке, хмыкает, запускает процесс мысли на несколько секунд и подталкивает к Чимину одну из пачек. Изумрудного цвета с надписью Newport.       — Попробуй эти, они лёгкие, — Чимин садится напротив и достаёт одну сигарету. Осматривает её с разных углов, читает надпись на боку и даже нюхает. Ментол. Юнги же хлопает себя по карманам и выуживает оттуда дешёвую пластиковую зажигалку, протягивает Чимину, мол, пользуйся, а тот лишь качает головой из стороны в сторону.       — Ты первый, — Юнги приподнимает бровь, не улавливает ход мыслей. — Я не знаю, как правильно.       Юнги щёлкает пальцами в воздухе, мол, точно-точно, и берёт сигарету из другой пачки, самой дальней. Красный Marlboro. М-м-м, золотая классика! Опираясь на ладонь щекой, он вальяжно закурил: вдох-задержка-выдох, повтор программы, словно мантра. Получалось это у Юнги изысканно, даже казалось, что ему очень вкусно и сладко. Дым плотной занавесой закрывал пространство между парнями, оттого Чимин махал ладонью и держался, чтобы не начать кашлять. Иначе позорно как-то получается. Он ведь ещё даже ничего не попробовал, а уже хочет проветрить помещение и забыть о табаке, как о плохом опыте в свои двадцать четыре. Юнги же молчаливо и методично продолжал дымить. Он выглядел нейтрально, безумно спокойно, будто бы вот эта дичайше вонючая штучка действует на него седативно. Чимин где-то читал об этом. Какой-то умник из статьи уверял его, что вот эти глубокие вдохи-выдохи при курении отлично помогают снять стресс и тревогу. Хотя без сигарет это тоже прекрасно бы получилось. Тут просто важно правильно дышать. Вот и весь секрет. Правда, курильщикам — а особенно курильщикам со стажем — этого не докажешь.       Юнги еле заметно в продолжительной тишине кивает Чимину, намекает, что можно и ему попробовать. Тот ещё с секунду крутит сигарету в руках и наконец-то обхватывает её губами, а взглядом ищет зажигалку. Чёрт, и куда же она подевалась! Только что ведь лежала у колена! Юнги в поисках нисколько не помогает. Он лишь как-то неоднозначно ухмыляется и подаётся вперёд, пересекает всевозможные границы и поджигает своей сигаретой сигарету Чимина. Он находится в опасной близости с секунду, отравляет воздух чем-то цитрусовым — то ли одеколоном, то ли недавней прожёванной жвачкой, — даже своими чернющими (сразу видно, что выкрашенными) волосами слегка задевает чужой лоб и быстренько отстраняется. Ещё и мордашку такую корчит, мол, я здесь ни при чём, это же ты, Чимин, зажигалку в дыме потерял. А парнишка ему никаких обратных сигналов не подаёт — странно замер. Юнги приходится помахать перед его лицом ладонью. Только тогда начинается движение и сразу же непрофессиональный кашель, переходящий будто в удушье. Да, Чимин не заметил, как успел вдохнуть… А про сигарету во рту забыл! Это всё чёртов бездомный скалолаз виноват!       — Первая сигарета всегда сбивает с ног, — подбадривает его кряхтение Юнги, пока вдавливает окурок — жёстко, словно лесоруб — в заранее предоставленное хозяином блюдо — старое, потресканное, пережившее сотни падений и порций кипятка (на людей очень смахивает). В глаза Юнги попадает дым, оттого он трёт их пальцами, совсем не ювелирно перебирая ресницы. Чимин пробует вновь затянуться, но опять не чувствует ничего, кроме отвратительного привкуса и тяжести в лёгких.       — Зачем вообще курить такую дрянь? — в тотальном непонимании спрашивает он. Юнги же недовольно шипит с таких комментариев и опять тянется к пачке сигарет. Уже другой, с ярким оформлением и китайскими иероглифами вместо ясного и кричащего названия на интернациональном языке.       — Чтобы потом бросить, — берётся объяснять, — это, на самом деле, очень просто. Я вот, например, бросал курить уже с десяток раз, — и смеётся, волнообразно выдыхая сизый дым.       — Дурацкие у тебя шутки, — и сам ты тоже дурацкий.       — Ладно-ладно, — Юнги облокачивается о ножку стула и с мгновение смотрит куда-то вдаль. Хотя какая тут «даль»? Квартира в пять шагов. Но взгляд Юнги говорит об обратном: он будто бы проходит через стены, через этажи, бетон и шумные дороги, стремится к чему-то своему, чему-то далёкому. — Если говорить серьёзно, то во всём виновато одиночество, — Чимин на последнем слове слегка напрягается. Кому, как не ему, знать об этом отвратительном чувстве? — Бывают такие периоды, что одиночество подступает, наглое такое одиночество. Как же тогда спастись? — он ненадолго задерживает дым в лёгких, будто бы тренирует самого себя на выносливость, и бесшумно выдыхает. Чимин на вопрос не отвечает: во-первых, не может понять, насколько тот риторический, а во-вторых, он уж точно не знает ответа. — Тогда можно взять пачку сигарет, медленно снять эту целлофановую полосочку, обёртку, несколько раз прочитать название — задуматься: а правильно ли его произносишь? — попытаться углядеть в мелком шрифте сзади код к своей Смерти, а потом бросить это гиблое дело, открыть пачку, достать сигарету и долгожданно закурить. Вот тебе и диалог получается.       Чимин недолго переосмысливает сказанное Юнги. Диалог с сигаретой, значит? Звучит безумно, но что-то в этом действительно есть. Это, конечно, не реальные люди, не друзья, с которыми можно выпить по баночке пива и поговорить по душам, но хоть что-то. Иногда ведь настолько одиноко бывает, что и с сигаретой беседу заведёшь. Чимин такое не практиковал, конечно — видимо, слишком нормальный, — но на заметку всё равно берёт.       — А ты правда бездомный? — как бы между делом спрашивает Чимин. Раз уж диалог завязался, то почему бы и свой интерес не утолить? Просто не очень верится, что Юнги живёт без крыши над головой. Потому что выглядит он среднестатистически хорошо, пахнет сигаретно-тропически, взгляд тёплый. В общем, никак не соотносится с образом обезкрышенного.       — Кто знает, — очень информативно, спасибо!       — Зачем ты залез ко мне в квартиру? Вор? — Чимин привык подозревать. И его очень волнует тот факт, что человек, который пробрался к нему в дом под покровом ночи, возможно, не самых приятных нравов и амбиций. Хотя красть у него всё равно нечего. Если только жизнь. Да и та, по сути, не стоит и гроша.       — Окно твоё понравилось, — простецки отвечает Юнги и, смахнув пепел в блюдце, загадочно улыбается Чимину. Ненормальный.       — Оно самое обычное.       — Только ты так думаешь.       «Только я так думаю?» — повторяет про себя Чимин. Он ещё раз оборачивается к своему пыльному окошку, досконально осматривает и, вздохнув, приходит к выводу, что нет, Юнги врёт. Это окно абсолютно обычное: потрескавшийся подоконник, рама, пыльные стёкла и комнатные растения, которые уже давненько пора рассадить. Что здесь такого необычного? Но Юнги видит. Точно видит. Чимин почему-то в этом не сомневается. Ведь он выбрал именно его окно, именно в самый (не)подходящий момент, а не соседское идентичное. Судьба ли это? Хотя «судьба» тоже понятие растяжимое. Пускай оно будет внезапным стечением обстоятельств, без всяких необычных пророчеств Вселенной.       — Ну а что насчёт тебя? — Юнги перетягивает разговор (словно свитер) на свою сторону и вновь грубо тушит сигарету. — Почему вдруг жить устал?       — Так тяжело ведь, — на вздохе отвечает Чимин и склоняет голову. Непонятно: то ли от осуждения прячется, то ли от допросов. Ему, конечно — скрывать не станет, — интересно с Юнги о чём-то важном поговорить. Он, видно, не глуп совсем, хоть и странный. (Кажется, это два неразделимых понятия.) Да только Чимину страшно. Не хочется ворошить прошлое, ковыряться в гнильце, выставляя ту напоказ, мол, смотри, вот этот червивый кусок — моя боль прошлого года, а вот этот — совсем свежий, но уже дурно пахнущий — совсем недавний разрез на сердце. Смотри! Любуйся! Ну уж нет. Нет-нет-нет. Обойдёмся без искренности.       — Да-а, твоя правда, — только и соглашается Юнги.       — Даже не спросишь почему?       — Захочешь — сам расскажешь, — пожимает он плечами.       И выглядит это не как акт незаинтересованности, а такой странной и непонятной заботы, когда не хочешь клещами вытаскивать из человека правду, а просто терпеливо ждёшь, когда он сам будет готов тебе всё рассказать. Выглядит это по-взрослому и очень уважительно. Чимин за этот час с небольшим совсем иначе взглянул на бездомного домушника Юнги. Тот оказался не просто ненормальным, но понимающим, рассудительным, добрым и внимательным. С ним удивительно хорошо. Будто бы ураган, что надвигался на тебя, вмиг решил изменить маршрут, обойти стороной. Юнги этакая бетонная стена, он светоотражатель, он неясная субстанция этого мира, которая притягивает без использования магии. Чимин спотыкается об эту мысль и, продолжая чувствовать на себе внимательный взгляд, откашливается. Ну что за напасть с этим бездомным Юнги!       — Кофе… будешь? — Чимин не ахти какой хозяин, да и питается всякой дрянью в надежде сэкономить денег, но баночка неплохого кофе в запасе у него всегда найдётся. Привычка, доставшаяся от отца.       — А кола есть? — сморившись, интересуется Юнги.       — Всё, выметайся отсюда. Посидели и хватит, — Чимин вмиг возвращает на лицо похуистичную дымку и вытягивает руку в сторону входной двери, мол, пожалуйста, пиздуйте.       — Ну кофе, так кофе, — соглашается Юнги и пулей уносится на кухню. Чимин смотрит ему вслед, принюхивается. Ага, пахнет жизнью! Аж зависть берёт.       Юнги слишком настоящий, он разносит бактерии наслаждения моментом, он собой же насыщает. Походит на родник в безграничной пустыне. Чимин к таким подаркам свыше относится с подозрением. Ну как это? То есть долгие годы он перебирал песок ногами, падал, страдал от укусов змей и жуков, получал солнечные удары и ожоги, а тут вдруг раз, чудо — и на тебе источник прохладной воды. Это за какие такие заслуги? Может быть, за то, что всего себя изрезал и теперь завистливо смотришь на людей в футболках, надевая свитер? Или за то, что моришь себя голодом, обижаешься на весь свет, шумного соседа и ветер из окна, хотя ни черта с этим не делаешь?       Стоп.       А разве обязательно искать причины? Какой такой умник вообще придумал этот ритуал? Встретить бы его и втащить хорошенько. Это ведь из-за него, такого идиота, люди решили искать объяснения. Причины, причины, причины. У Чимина от них болит голова, от них начинают ныть старые шрамы.       И без шуток и преувеличений хочется стать по-настоящему счастливым. Вот знаете, отбросить лишние переживания, словно шелуху, отойти от веры в лучшую жизнь после смерти и стать таким, каким когда-то был, — первозданным. Выпрямить скелет, повыдергать из рёбер все ржавые гвозди, развязать узелки на охрипших связках и шагнуть вперёд. Не с подоконника вниз, конечно. А на твёрдую землю, асфальт, и чувствовать твёрдость, уверенность. Зажечь внутри себя сотни тысяч лампочек, не числиться в списке выбывших, обречённых, а вовсе удалиться прочь из всех записей-дневников — настолько преисполниться в самом себе, что свято верить в завтрашний день, который будет овеян солнечным светом. И жить счастливо! Непременно жить счастливо!       Лучше бы совсем не думать обо всём плохом, что за каждым углом поджидает, а — как сказал Юнги — плыть по течению. Дослужить до идеального мастера в этом деле, получить титул пловца. А пловец есть часть воды, он сама волна. Да разве сможет большая вода уничтожить волну?       Конечно, нет.

***

3. Прыгнуть с моста.

      — Правда пойдём прыгать?       — Конечно! Я основательно подготовился и выбрал самый лучший мост в городе.       — Чтобы прямо насмерть?       — Безусловно!       Юнги, как и в первый день, пришёл в несусветную рань. Ужасный человек! Чимин, конечно, уже успел проснуться и даже выпить кофе, но такого урагана резвости всё равно не ожидал. Складывалось ощущение, что Юнги всегда хорошо и замечательно себя ощущает, будто в этом мире его ни черта не тревожит. «Может, он сидит на каком-нибудь психотропе?» — про себя думал Чимин, пока под вопли бездомного выбирал, какую из двух возможных толстовок надеть.       А вообще он до последнего не верил, что третий пункт будет возможен в реальности. Это всё-таки не сигаретку выкурить, не с соседом полаяться. Это, блять, прыжок с моста. С моста, окей? В далёкий от земли водоём, да? Чимин уже как-то рассматривал эту тему, искал всякие строения над водой, подумывая красиво себя утопить. Поэтому он знал несколько мостов, с которых можно совершить успешный прыжок. С каких-то запросто поломаешь все конечности, и не факт, кстати, что даже опытные доктора их соберут; с других хорошо падать, если хочешь ощутить прилив адреналина — этакий экстрим без последствий; а последняя категория мостов относится к окрещённым недобрыми разговорами местам, падение с которых позволяет убиться насмерть. Последним Чимин импонировал больше всего. Нет, ну а что? Мучиться от переломанных рук-ног ему не хочется, экстрим до лампочки, а вот смерть. М-м-м. Звучит вкусно!       Только вот Юнги двигался в собственном направлении. Он вёл Чимина не за смертью, не за посещением врача травматолога, не за всплеском эмоций, после которого ещё долго вопишь всему окружению на ухо: «А вот я прыгнул с моста! Без троса и страховки! Было ужасно страшно, но я бы повторил. Чёрт, да я бы обязательно повторил!» Нет, Юнги, видимо, знал другие мосты, дорога к которым ведёт через… парк? Да, самый настоящий парк. Обычный такой парк, где в будние дни каждая скамейка занята сальными парочками, а по выходным можно быть задавленным целыми толпами семей с вопящими детьми. Сегодня, увы, суббота, а потому Чимин уже дважды успел пострадать от рук ребёнка. То в него сахарной ватой ткнут, то ноги отдавят, не оставив извинений на прощание.       — Что мы вообще здесь делаем? — Чимин дёргает несущегося вперёд Юнги за рукав его неизменной ветровки серого цвета.       — Идём к мосту, — кричит он через плечо и улыбается.       Хочется по этому ровненькому ряду зубов вмазать, развернуться и пойти домой, в свою комфортную квартирку, к остаткам петли на потолке и гуляющему между тонких стен ветру. Хочется, хочется, да ноги всё равно следуют за бездомным. Несостыковки. Повсюду сплошные несостыковки. А ведь их череда началась как раз таки после встречи с Юнги. Это точно знак. Знак того, что пора бы бежать от него куда подальше. Пора, да. Вы только ногам Чимина это скажите, на их ножном языке, а то они не слушаются и в итоге приводят хозяина к мосту. Хотя…       — Издеваешься, да? — шипит Чимин, толкая своего гида в плечо.       — Не-а, — твёрдо, но всё-таки на улыбке говорит Юнги и шарится по карманам в поисках логично несуществующих денег.       Чимин же разочарованно смотрит на мост. Да, такой небольшой мостик — подделку с табличкой у самого края «вход платный» — посередине обыкновенного парка. Он протянут над прудом и по своей сути служит местом для фотографий, ничего собой не соединяет. Выглядит красиво, но так игрушечно, что приходит разочарование. Да даже этот пруд с оранжевыми карпами, что блестят на солнце, по своим размерам слишком мал. От моста до воды будет не больше двух метров, и сам пруд явно в глубине невелик. Чимина, видимо, за дурака держат. Хотя, что он хотел от ненормального обожателя окон и отвратительных сигарет? Он точно не смог бы повести ненавидящего жизнь человека туда, где он бы с лёгкостью смог наложить на себя руки. Похвально. Но на этом всё, с Чимина достаточно, он сваливает.       — Это совсем не похоже на мост, я ухожу, — оповещает он и уже было разворачивается, как Юнги принимается в своём духе отрицать его мысль.       — Просто ты однобоко смотришь на вещи, — звучит как обвинение, из-за чего Чимин встаёт в боевую позу и принимается фыркать.       — Как это «однобоко»?       — Это же мост.       — Это часть вымогательств денег парка, — шипит он сквозь зубы в спину Юнги, который увлечён движением очереди.       — Это мост, Чимин, — имя на его языке получается оживлённым, из-за чего смертнику приходится разжать кулаки и внимательно дослушать, — просто он маленький. Но если я сяду, — Юнги показательно садится на корточки, — большой. Иногда на мир приходится смотреть под разными углами, — он вновь выпрямляется и наконец-то поворачивается к Чимину, который лишь хмурится да кусает губу. Видимо, правда задумался, да и не рвётся домой уже, успокоился.       Юнги этим моментом умело пользуется: он хватает зависшего Чимина за руку и, расталкивая очередь, бежит к перилам. Вокруг сразу начинается хаос. Да как это меня могли оттолкнуть? Как это меня могли сместить в очереди? Что за безобразие! И мы за это должны платить? Чимин в шаге от инфаркта. Он кричит в неугомонный затылок Юнги, просит его остановиться, даже вырваться пару раз пытается, но этот псих оказывается силён и очень верен своим целям. Они быстро проскакивают на мост, и, пока местная охрана маячит где-то позади, Юнги забирается на перила, стараясь балансировать. Носки его палёных найков частично торчат над водой, ветровка выглядит слишком ярко с этой небольшой высоты, оттого на неё все смотрят и тыкают пальцем, осуждают. Но Юнги, видно, до нытья посетителей парка нет никакого дела: он в привычной своей манере улыбается и, неловко обернувшись через плечо, тянет Чимина к себе. Тот ни разу не спортсмен, потому долго тормозит, колеблется, но, услышав совсем близкие крики охраны, еле-еле вскарабкивается по резным перилам и совсем худо держит равновесие. Скоро точно упадёт.       — На счёт три? — стараясь перекричать всеобщую панику, обращается Юнги к Чимину. Он чертовски доволен ситуацией, крепко держит за руку и чувствует себя в своей тарелке — хозяином ситуации.       — Подожди! — Чимин пугливо смотрит по сторонам, скользит на проклятом неустойчивом дереве.       — Раз!       — Стой!       — Давай тогда сразу три, — пулемётом проговаривает Юнги и вступает в безвоздушное пространство. Чимина, конечно, тянет за собой.       И этот миг происходит настолько быстро, настолько легко, что не успеваешь испугаться или восхититься, не успеваешь рассмотреть, как вокруг краски сливаются в единую кашу, как громкая ругань людей становится всё выше и выше — остаётся на небольшом мосту, — а ты уже под ним, барахтаешься в холодной воде, которая доходит до груди, чувствуешь под ногами дно и шокированных рыб, в чей дом вторглись без приглашения. По сердцу вдруг проходится головокружительная радость, словно выиграл в лотерею, словно обманул всех вокруг и теперь бежишь из банка с целыми мешками денег. Чимина пробирает до самых кончиков пальцев — он пьян, он ослеплён солнцем, которое теперь стало ещё выше, ещё глобальней.       Где-то слева барахтается Юнги, он хохочет и, кажется, заглатывает пару стаканов этой явно грязной воды, но выглядит при этом совершенно умопомрачительно. Его ресницы и волосы — что слегка вьются от влаги — сияют под полуденным солнцем, блики, что плавают на поверхности воды, отскакивают прямиком в лицо, из-за чего Юнги щурится, показывает свои замечательные морщинки в уголках счастливых глаз. К его телу прилипла одежда, даже несносная куртка и та пострадала, он слегка дрожит от холода, а потому смех забавно вибрирует, как у подержанного робота. Чимин бредит, но вдруг видит в облике бездомного настоящего хозяина перемен на нашей тяжёлой планете. Юнги будто бы преследует некую идею, хранит сотню тайн, стараясь нравиться таким вот смертникам и после их тотально преобразовывать в любителей маленьких мостов с табличкой около перил «вход платный».       Чимин ведётся на его стремление к катарсису и только сейчас замечает, что до сих пор крепко держит чужую руку. Между ними происходит телесный коннект, этакий обмен терабайтами тепла, которого ещё немного осталось около сердца. Чимин краснеет в этой холодной воде, пока Юнги очень ласково на него смотрит и как бы случайно, невзначай, совершенно без намёков и прочего несколько раз гладит большим пальцем его ладонь. Видимо, какие-то свои пароли пишет. Чимину не ясен язык бездомных мудрецов, оттого он лишь чихает и распугивает карпов, которые за эти минуты успели привыкнуть к четырём ногам, шагающим по их родному дну.       — Ой-ой, кажется, нам пора, — улыбчиво констатирует Юнги, замечая, как трое охранников неловко спускаются к берегу пруда. Чимин только успевает оглянуться, как его уже тянут на другой конец водяного пространства. Шагать получается тяжело, побег происходит медленно из-за давления воды, Чимин даже несколько раз падает, утягивая за собой Юнги, но тот вместо разочарованных вздохов лишь заряжает своим смехом и всё продолжает путь.       Выбравшись на другую сторону пруда, парни немедля бегут ко второму выходу из парка, который находится к ним ближе всего. Юнги всё также крепко держит Чимина за руку, успевает показать средний палец нерасторопным охранникам в теле и чуть не грохнуться из-за скользкой подошвы. Их кроссовки смешно хлюпают, волосы липнут ко лбу, прохожие оборачиваются и осудительно шепчутся между собой, пока они, насквозь мокрые и так же насквозь счастливые, с содранным горлом и трясущимися от холода зубами смехом сотрясают улицы, светофоры и машины, чьи водители нервно стучат по рулю пальцами (ох уж эти пробки!).       Чимин впервые за долгие годы ощущает в груди лёгкость, будто бы при нём всё ещё умудрилась остаться вся юность, вся развесёлая наглеца, которая не жалеет нервов для дурного дельца. Даже все грубые шрамы вдруг кажется, что шлифуются, испаряются клейма на пол-лица, и совсем иначе смотришь на мир в своих полных воды кроссах. Становится так ровно, что безразличны удивлённые физиономии повсюду, безразлична мысль о том, что завтра они, возможно, слягут с температурой, безразлично само существование как человеческой единицы, ведь Чимин ощущает, будто бы выходит за рамки своего людского класса душевной боли, его оттуда на всех парах тащит Юнги. Нет, ну действительно ведь ненормальный!       Они забегают в подъезд с нетерпеливым шумом. Чимин шлёпает руками по мокрым карманам джинсов, достаёт оттуда ключи — Боже, да как только они не остались в гостях у карпов? — и открывает дверь, чувствуя, как на плечи ложатся чужие тёплые руки. Юнги ведёт его вперёд, облокачивается, будто бы нашёл замену перилам, а потом с усталым стоном валится на пол, на чёртов ковёр, который Чимин берёг и постоянно чистил. Но да хуй с ним, на самом деле! Это же всего лишь ковёр! С таким лозунгом он и сам падает рядом с Юнги, и в такт ему тоже пытается отдышаться. Сколько они бежали? Квартала три? Четыре? Явно не меньше. А ведь за окнами осень, да и вода в пруду не порадовала теплом. В общем, очень опасный трюк провернули.       Выполнено профессионалами! Дома не повторять!       И вот они, уставшие, но довольные, провонявшие рыбой и водой, лежат на середине единственной в квартире комнаты, а то есть и спальни, и гостиной, и личного кабинета. Чимин чувствует щекой, как Юнги пилит его своим проницательным взглядом. То ли он настолько устал, что не может отвернуться, то ли ему интересна пара родинок на чужом крыле носа, то ли он просто псих ненормальный. Последний вариант самый подходящий. Ставим галочку. Но Чимин тоже вступает в игру и врезает свою уже слегка сияющую карамель в топкий брод бездомных глаз. Есть контакт. Никто первым, кажется, не собирается отворачиваться — это поле боя, в него посажены мины, из-за чего обтянутые мокрой одеждой грудные клетки обоих вздымаются в сумасшедшем ритме.       Заряд тока между ползёт по комнате, а они оба мокрые до самой крохотной нитки, оттого страшно шевелиться. Чимину в голову вдруг приходит мысль, что Юнги смотрит на него очень даже влюблённо, а он ему тем же очень даже отвечает. Бессмыслица какая-то. Смертник и бездомный? Ну что за дуэт? Что за шутка? Да только никто не смеётся. Юнги лишь шёпотом, как бы на проверку чего-то там своего, спрашивает:       — А у тебя есть кола?       — Только кофе, — тем же шёпотом отвечает ему Чимин и, заметив, как Юнги слегка привстаёт на локте, тянется к нему корпусом, машинально прикрывает глаза, расслабленно выдыхая. Смертник и бездомный, говорите? Смешно же, ну.       Вот соседу сверху тоже ахуеть как с происходящего смешно, потому он включает свой горячо любимый кальянный рэп на весь хлипкий дом и громко начинает ему подпевать. Чимин медленно открывает глаза и измученно тянет уголки губ вверх, мол, вот сука, опять за своё. Юнги же, который находится буквально в сантиметре от губ парня, со вздохом отстраняется и вновь падает на влажный ковёр. Атмосфера полностью испорчена. Все благодарности королю тараканов. Аплодисменты.       — Кажется, ты совсем неубедительно его послал, — на какой-то разочарованно-печальной улыбке тянет Юнги и по-детски хлюпает носом.       — Наверное, — усмехается Чимин, хотя ему ни черта не смешно, и соскабливает себя с ковра, — я за колой.       Хотя колы у него всё ещё нет.       Чимин уходит на кухню и обваливается на стул, скрипя по его поверхности мокрыми джинсами. Телу уже становится неприятно и мерзко от холода воды пруда на теле. Но на самом деле это сейчас последнее, о чём ему хочется беспокоиться. Потому что… Блять, да Чимин сам не понимает, что творит! Это он недавно хотел поцеловать совершенно незнакомого человека, который залез к нему в окно три дня назад? Реально он? Какой кошмар! Чимин роняет голову на стол, поэтому по кухне раздаётся тупой звук. Действительно — он просто тупой, и это не лечится. Как можно было так просто поддаться моменту? Как? Это всё Юнги со своим неземным влиянием. Если бы его не было рядом, то ничего подобного бы никогда не случилось. Логично. Хм. Чимин переворачивается на щёку. А ведь точно — логично. Он бы ни с кем другим целоваться не стал. Но вот с Юнги… Тело само вдруг расслабилось и поддалось провокации эмоций.       Получается, он двигался по течению? Вот это да! Ощущалось это приятно-приятно, будто бы сам Всевышний спустился к тебе такому маленькому и провёл тёплой ладонью по сырой голове. Конечно, подобные ощущения сводят с ума, и ты теряешься в пространстве, будто бы маленький мальчик в тёмном лесу. Чимину странно от самого себя, своих действий и плотно засевших в голове желаний. Хочется просто по-человечески оправдаться, мол, Юнги есть Юнги, и у меня ничего к нему нет, кроме срока в семь дней и пары (самых-самых в жизни) счастливых улыбок. Поэтому, наверное, Чимин так за него хватается.       Наверное, да?

***

4. Снег.

      Вот так просто и коротко.       Чимин этот пункт написал за просто так, чтобы позлить Юнги и как бы ткнуть в его невсесильность. Типа: вот видишь, есть куча вещей, которых ты устроить не способен; так что все эти идеи со списками предсмертных желаний абсолютная дрянь! Но вот Юнги, кажется, совершенно так не считал. Он пришёл ближе к вечеру, когда фонари на улицах начали медленно просыпаться от дневного сна. Всех детишек уже загнали домой, а взрослые уныло плелись из офисов, таща в руках деловые чемоданчики.       — Что, даже никуда не пойдём? — удивлённо спрашивал Чимин, пока Юнги подозрительно осматривал окно, даже голову из него высовывал. Выглядело это в любом случае странно.       А Чимин и без всех этих странностей бездомного со вчерашнего дня на взводе. Его переполняет целая гамма эмоций, он не находит себе гавани, места, а потому с самого утра принялся нарезать по квартире круги. Наверняка соседям снизу такой нервный спорт не пришёлся по вкусу. О них Чимин вспомнил уже ближе к обеду и вместо бессмысленной ходьбы решил закинуть в себя очередную порцию лапши, из-за которой совсем скоро начнутся рвотные позывы. Хотя еда вроде бы немного успокоила. Она загасила тянущее чувство в животе, будто бы разорвала узлы. Но когда пришёл Юнги, круговорот чувств в желудке вновь начал свою работу. На него даже взглянуть неловко. Хотя с чего бы такие реакции? В конце концов, вчера они просто нарушили общественный порядок, искупавшись в пруду.       А потом подозрительно чувственно смотрели друг на друга в опасной близости. Так действительно: с чего бы?       — Не надо никуда идти, — Юнги же, наоборот, выглядит как всегда уверенно и ненормально. Что-то у него в голове опять зреет — это по одной загадочной улыбке ясно. Хотя Чимину даже немножко обидно становится из-за того, что один он тут крутит пальцы в узлы за спиной, переживает. Юнги тоже не мешало бы хоть немного подумать о вчерашнем, а не скакать по однушке, как тупой сайгак. Ладно-ладно, сайгаки не тупые. Но вот Юнги…       — А ты куда? — бездомный очень шустро уходит в прихожую и наскоро напяливает свои очередные палёные найки. Только теперь глубокого синего цвета.       — За колой, — тупой. НУ ПРОСТО НЕИСПРАВИМЫЙ ИДИОТ! — А ты жди меня у окна, — и хлопает входной дверью. Пока-пока! Чимин несколько секунд смотрит в пустоту взглядом заёбанного человека, а после всё-таки плетётся к окну. Кажется, дурость заразна.       Чимин выглядывает на улицу: никого. Юнги, кажется, уже успел убежать за поворот. И что с ним такое творится? Неужели настолько сильно любит эту скрипящую на зубах колу? Или же он всё-таки уходит от ответственности, не зная, что делать с четвёртым пунктом? Да Чимин и сам понимает, что загнул. Он натягивает ворот свитера до самого носа и подумывает о том, что когда ненормальный вернётся, надо бы ему предложить отменить эту снежную идею. Ну бред ведь. Как говорится, повыёбывались и хватит. Можно вместо этого поесть чего-нибудь нормального. Пиццы, например? Да-а, вкусной пеперони с аккуратно нарезанной салями, перцем, тянущимся сыром и острым соусом на горячем хрустящем тесте. М-м-м, ну просто с ума сойти! Чимин уже и не вспомнит, когда что-нибудь такое ел. Всё экономит да экономит. Правда, деньги всё равно постоянно исчезают, а их, кстати, осталось совсем мало. Но на последний ужин точно должно хватить. Чимин это заранее предусмотрел.       Он, удобно усевшись на подоконник, пытается притвориться одним из комнатных растений. Да уж, у них-то жизнь распрекрасная. Торчи себе на солнышке, фотосинтезируй и радуйся, когда хозяин поливает. Вот оно — счастье! Не то что проклятый мир людей, где каждый просто обязан быть кем-то (даже не о профессиях речь). Иначе тебя просто не примут. Так уж устроено наше общество: нельзя быть беглецом стандартов, этаким страдающим одиночкой в однушке. Потому что надо двигаться, надо танцевать. Дэнс, дэнс, дэнс. Продумывать свои шаги, знать, что все за твоими шагами наблюдают и думают про себя: «Ого, какой профессионал!» Но вот только Чимин совсем не танцор, наверное, потому застрял в однобокой ситуации, из которой выход там же, где и вход. Это как? Ну, уйти туда, откуда вернулся. Так куда же? В ни-ку-да. Тогда жизнь, словно бракованная кассета, отмотается назад, удалит с себя всю кодовую информацию на имя «Пак Чимин» и позволит записать на плёнку кого-то более лучшего, способного принести реальную пользу. Чимину было бы нисколько не жаль, он даже обрадовался бы, если…       М?       Снег?       Да, то был снег. Пушистый мелкий снег, осторожно падающий с неба в середине сентября. Чимин не мог моргнуть и двинуться, он лишь наблюдал из открытого окна, как белёсые хлопья перекрывали весь вид на двор, как на фоне горящих фонарей они выглядели чем-то чудесным и нереальным. И такое чувство, будто бы вновь зима и тебе счастливые двадцать, когда амбиций было через край, а каждая мечта превращалась в цель. Тогда было хорошее время, даже воздух казался чище, а соседи и люди вокруг незаметнее и тише. Жизнь Чимина бурлила иными красками, и он шутливо думал о моменте взросления, мол, долго ещё до этого, ещё успею многое наверстать.       Но вот прошло несколько лет, и он, полный боли и шрамов, сидит на окне, тянет ладони к сентябрьскому снегу, улыбается и тихонечко плачет. Ветер подхватывает соль с его щёк и холодит кожу, пока хлопья оседают на дрожащую ладонь. И не тают. Снег оказался искусственным. Но Юнги очень хорошо постарался, к нему без претензий. Просто вмиг как-то очень грустно стало, вдруг нахлынул снежный вихрь воспоминаний, эпизодов замечательного прошлого, в котором сердце ещё не имело привычки болеть. Теперь же Чимин калека, инвалид с мелочью в кармане и пустотой внутри — никакой тебе мякоти и зёрен.       И как он только мог отодвинуть на задний план собственную реальность? Неужели три дня с этим ненормальным помогли забыть, насколько тяжело и невыносимо жить с самим собой? Да чем, чёрт возьми, Чимин вообще занимается? Снег, да? Сигареты, мост и шумный сосед? К чему оно всё? Его с позором выгнали из института, с работой до сих пор не клеится, друзья давно исчезли, кошелёк пуст, а ещё совсем скоро Чимина и из квартиры выпинают за неуплату. Родителям сказать об этом он не сможет, конечно. А потому будет куковать вместе с горшками своих комнатных цветов на улице и в конце концов обязательно сдохнет от какой-нибудь болячки или банального холода. Хороший курс намечается.       По голове вновь бьёт навязчивая мысль: ты никто и за спиной у тебя ни черта нет. По себе самому даже плакать не хочется, оттого Чимин вытирает длинным рукавом свитера слезливые дорожки и сдувает с ладони искусственный снег. Он снова вернулся к началу. Плёнка отмоталась. Осталось лишь найти, кому бы её передать.       — Ну как? — тишину комнаты разрезает привычно радостный тон голоса. Юнги, запыхавшись, подскакивает к окну и, высунувшись, смотрит на асфальт. Тот весь белый, что выглядит ужасно комично для нашего ненормального, а потому он смеётся, тыкая молчаливого Чимина локтем, мол, чего ты притих-то.       — Здорово получилось, — безразлично-апатично отвечает он, из-за чего Юнги замирает и, сбросив с лица улыбку, оборачивается. — Спасибо.       — Что с лицом?       — А что с ним не так?       — Оно грустное.       Юнги внимательно рассматривает Чимина на наличие хотя бы капли счастья, хотя бы брызга радости, но видит лишь пустоту, с которой столкнулся при первой встрече. Такие резкие перемены настроений ему не нравятся, они его напрягают, потому что причины узнать невозможно. Чимин явно ничего не станет объяснять — он тот ещё молчун в плане собственного состояния. Из-за этого начинаешь переживать ещё больше. «Неужели я ошибся?» — тревожно задаёт сам себе вопрос Юнги. Казалось, что всё предусмотрел. Снег в сентябре? Да легко! Да я всё что хочешь сделаю, мне воображения не занимать. И вот Юнги додумался купить искусственный снег в баллончике, забраться на крышу многоэтажки, где живёт Чимин, и прямиком над его окном распылить эти нетающие хлопья. Отличный план же, ну! По крайней мере, так казалось Юнги, пока он не вернулся в квартиру.       На Чимине нет лица — одна сплошная треснувшая глиняная маска, а внутри — тук-тук? — молчание. Глаза красные, ресницы слипшиеся, на губах новые ранки, ладони спрятаны в растянутые рукава, а на щеках чуть белые дорожки соли. Юнги печально становится от этой картины. Он заламывает брови, наливает в зрачки ненужного сочувствия и осторожно касается чужой щеки, проводит по фантомным отпечаткам слёз, с нежностью их смахивая. Чимин лишь ведёт плечом и делает шаг в сторону. Избегает. Или же просто убегает?       — Зачем ты всё это делаешь? — и, кажется, этот вопрос мы уже проходили.       — Говорил же: окно твоё понравилось, — Юнги отвечает сверх спокойно, не пытается этим обидеть Чимина, но тот всё равно сжимает руки в кулаки и тяжело дышит. Видно, раздражён. Хотя с чего бы?       — Я серьёзно! — кричит он, из-за чего тишина вечера звенит. Юнги молчит. Понимает, что так будет лучше. А Чимин потихоньку трезвеет, спрыгивает с подоконника и закрывает окно. Ого. — Думаю, тебе пора, — уже спокойно, резко сменив фон настроения, намекает он и, попрощавшись, уходит в ванную.       Юнги толком не знает, как на такие волны реагировать. Да и не пойдёт же он за Чимином. Это уже точно можно будет счесть за нарушение личного пространства. Потому он стоит ещё несколько минут в смятении, смотрит в окно на пустеющие улицы и, задёрнув шторы, уходит из квартиры, тихонечко закрыв за собой дверь. Остаётся лишь надеяться, что Чимин потом запрётся на ключ. Он ведь это сделает, да?..       Юнги правда старается. На то свои причины. И Чимину вроде бы стало лучше. Он не то чтобы светится и прыгает от радости, но хотя бы не говорит об усталости, идёт, куда Юнги просит (хоть и немного ворчит поначалу), улыбаться чаще стал, даже несколько раз был слышен его смех. Не победа ли? Ну, если только в одной из битв, а не целой войне. Но это уже движение вперёд. А остальное зависит от Чимина, ведь если он сам не захочет выкарабкаться из моря отчаянья, ухватиться за протянутый спасательный круг, то тут ничего не поделаешь. Только руки в стороны разводи.       Его смерти не хотелось бы. За эти несколько дней он вроде уже попривык к Чимину, который хоть и не показывает свои чувства и ощущения ярко, но не отталкивает, больше не выгоняет из квартиры и, если вдруг удаётся взять его за руку, то держится крепко, не расцепляет. Юнги не извращенец какой-то, но ему такие вот моменты очень нравятся, а с убитым тоской Чимином нравятся дважды, потому что тот на глазах меняется, будто бы становится ребёнком семи лет и всё вокруг ему любимо.       Юнги искренне надеется, что и дальше всё будет двигаться в исключительно хорошем направлении, в сторону безоблачных полей и отстроенных из руин боли новеньких, пышущих счастьем городов. Потому что в нашем мире очень редко кто страдает по заслугам. Чаще всего происходит именно так, что достаётся обыкновенным людям, которые просто ходят на работу, просто копят на единственный за пять лет отдых, просто любят свою семью и очень ей дорожат. Именно на них обваливаются все несчастья мира, а до страшного, хладнокровного убийцы, пребывающего в полной безопасности, пьющего дорогущий виски на пару с представителями местных органов власти, Вселенной нет дела. Да, мир действительно странно устроен.       Или всё-таки так странно устроены именно мы? Возможно, у некоторых — без глупых шуток и издёвок — есть какой-нибудь ген неудачника. Он переходит из поколения в поколения, от отца к сыну и в конце концов доходит до самого молодого члена семьи. Сюрприз! Поздравляем, ты в списке главных аутсайдеров! И сколько бы после ни старался, сколько бы ни шёл по головам и отчаянно ни подставлялся под пули, а дождь всё равно застанет тебя в тот момент, когда ты забыл зонтик, ещё и получится так, что одет в костюм новый, от Brioni, а вообще опаздываешь на собеседование, готовое решить все проблемы планеты. Неудачник так и останется неудачником: костюм намок, на потенциальной работе отказ, жена подаёт на развод, в дверь стучат коллекторы, а дети с омерзением отворачивается, стыдятся собственного отца. А ведь во всём виноват чёртов дождь! Или всё-таки ген неудачника?       Юнги останавливается у поворота. Окно Чимина всё ещё немного видно, но боком. Свет не горит. Только у короля тараканов тянется из форточки лёгкий дымок. Сейчас ещё и пепел начнёт смахивать вниз, на доживающие последние деньки цветочки, которые, вероятно, посадила какая-то местная милая старушка. Хах, интересно: а у него тоже есть ген неудачника? По крайней мере, выглядит этот сосед как настоящий лузер. Тогда что насчёт Чимина? У него тоже есть этот ген? Такое чувство, что нет, но он ведёт себя, будто бы точное да. Не притворяется, а искренне верит. Это печальнее всего.       Юнги вздыхает и стучит носком избитых найков по асфальту. Чёрт, он так переживает за этого смертника! Чимин при встрече был в довольно приподнятом настроении, даже поздоровался, что уже нонсенс, но вот под конец совсем скис. Что могло произойти за несколько минут отсутствия Юнги? Никого постороннего в квартире не было, ибо каждый запах на своём месте, без изменений, позвонить Чимину хоть и могли, но он, скорее всего, по обыкновению не ответил, ибо имеет за собой привычку к беззвучному режиму. Что могло изменить человека в неизменном пространстве? Задачка для хорошего детектива. Юнги читал рассказы Шерлока Холмса, поэтому у него есть неплохие задатки. Хотя он и без них отлично понимает, что Чимин самостоятельно довёл самого себя. Накрутил или вспомнил чего печальное. В общем, опять погрузился в пучину усталости. Плохо дело. Юнги вздыхает и ерошит волосы с недовольным мычанием, чуть не прыгая от смятения на ровном месте. Ну что ему делать с Чимином, а? Как его вернуть в реальную реальность?       Эти вопросы всё ещё остаются открытыми, а пока Юнги всё-таки разворачивается и, перебирая лужи, бежит назад, к подъезду. Набрав номер квартиры трижды и не услышав в ответ ни чужого голоса, ни пищания, символизирующего открытие, сгусток паники ползёт по глотке. Что-то явно не так. Юнги уже в окно опять хотел лезть, но вдруг вспомнил… А Чимин закрыл окно. Вдруг. Вот так внезапно решил, что пора бы его закрыть. Юнги сглатывает вязкую слюну и по памяти набирает номер квартиры шумного соседа сверху. Пьяный голос тут же отвечает и что-то на своём нетрезвом бухтит. Юнги притворяется давним другом, быстро перебирает в домофон общие факты, мол, с самого детства не виделись, вместе в школе учились, ещё сидели через две пары и курили в туалете. Ах да, я же ещё водки принёс! Последнее, конечно, ставит жирный восклицательный знак, и король усатых тварей с радостными воплями открывает железную дверь многоквартирного дома. Как же с ним просто!       Юнги быстро, перескакивая сразу через несколько ступеней, добирается до квартиры Чимина. Перед дверью не медлит, дёргает за ручку. А она открыта. Всё ещё? Или уже? Юнги залетает в прихожую и, не снимая обуви, заглядывает в комнату с закрытым окном — никого. Повсюду темнота. И лишь тонкий луч света тянется из ванной через приоткрытую дверь. Юнги подходит к ней и прислушивается. Тишина. Ни плеска воды, ни движений, ни рыданий, ни эха дыхания. Одна кромешная пустота, захватившая старую ванную комнату. Он несколько раз стучит по дереву ради приличия, зовёт Чимина, про себя молит всех существующих и несуществующих Богов, чтобы тот ответил ему, а ещё лучше — послал нахуй. Да только ответом становится молчание.       Такое страшное, гнетущее молчание, под которое Юнги онемевшей рукой открывает дверь и перестаёт дышать. Он видит Чимина, лежащего в ванне, его лицо, как никогда бледное, щекой покоится на бортике, губы отдают в трупный синий, свитер и штаны насквозь мокрые, под ножками ванны валяется лезвие, к нему словно тянется, но, на самом деле, просто безжизненно свисает рука, с которой капает кровь, оставляя в воздухе привкус меди; вторая рука Чимина находится под водой, и она, вероятно, тоже кровоточит, раз жидкость приняла алый цвет. И выглядит вся эта картина настолько нереально, будто бы поддельно, что Юнги поначалу застревает, боится сделать шаг вперёд — шаг в произошедшее. Чимин? Да что с тобой? Да как? Что же такое могло тебя так расстроить, пока я, словно последний идиот, скакал по крыше с баллончиками искусственного снега?       Никаких ответов не следует. Чимин отстранённо молчит, разливая по прожилкам старой напольной плитки кровь. Она доходит до носков обуви Юнги. И это бьёт по его осознанию кувалдой, оттого он быстро, нервно отыскивает в карманах телефон и звонит в скорую помощь, объясняя ситуацию. По ту сторону трубки никто не удивляется и не соболезнует, словно всё так и должно было случиться, оттого Юнги кидает телефон в стену, как только слышит металлическое «к Вам выехала бригада».       Он подбегает к Чимину, трясёт его за плечи, кричит что-то неразборчивое, просит (на деле — умоляет) очнуться, ладонями греет щёки, гладит по высветленным мокрым волосам и, наконец-то убедившись, что никто ему не ответит, под собственные всхлипы достаёт парня из остывшей ванной. Юнги уносит его в комнату, осторожно укладывает на кровать и рвёт попавшую на глаза простынь, туго перевязывает чужие запястья, грызёт язык, когда те быстро пропитываются кровью и пачкают всё вокруг. Время слишком быстро бежит вперёд, оно торопится как никогда. А ты ничего не можешь сделать, ты тюфяк, неумеха, сидишь на коленях перед смертником, что в шаге от мечты, держишь его за холодные ладони, пока горячие слёзы предательски катятся из глаз.       А вокруг все спят. Все, сука, спят или занимаются своими делами. Даже сосед сверху вдруг выключил свою музыку и притих. Издеваются? Неужели у всех всё хорошо? Неужели никто не замечает, как Чимин — мальчик с синяками от петли на шее — медленно, но верно умирает? То есть Вы серьёзно: мир продолжает вертеться? Юнги утыкается носом в мокрый бок Чимина и, не моргая, держит глаза широко открытыми. Это жуткий приступ паники, это когда тёплые кровавые дорожки ползут до твоего живого локтя, уродуют своими знаками мёртвых. И ты бессилен: ты валяешься подле холодеющего человека, у которого пульс еле-еле прощупывается, и вдруг искренне понимаешь, что ген неудачника у тебя тоже есть, просто узнать об этом удалось только в двадцать пять. Эта новость делает лишь хуже, она как бы подталкивает на мысль о плохих развязках истории.       Но Юнги старается держаться: он подрывается, когда слышит писк домофона, открывает двери и молча провожает людей в белых халатах уничтоженным взглядом. Они работают сообща и чётко по инструкции. Что-то кричат про пульс, давление и большую потерю крови, перекладывают лёгкое, вмиг ставшее маленьким тело Чимина на носилки и выносят его прочь. Юнги следит, чтобы не вперёд ногами. Он порывается сесть в машину скорой помощи, уже встаёт на первую ступеньку, как по перепонкам бьёт вопрос: «Вы родственник?» Отрицательно качает головой, не может врать. «Извините, но тогда мы не можем взять Вас с собой». И хлопают дверью.       Юнги хватает пяти секунд для того, чтобы стартануть. Он бежит вперёд быстро, перескакивая с красного на зелёный сигнал светофора, сбивая прохожих с ног, нервируя водителей, слушая летящий в спину мат, собирая найками все лужи и грязь. Но бежит. Бежит, словно это его последняя дистанция, словно он единственный выживший марафонец, а остановка приравнивается к смерти. В голове пусто, там вакуум, но даже так, мозг логично подсказывает, что, скорее всего, Чимина отвезли в ближайшую больницу. Это недалеко. Два квартала. А потому Юнги быстро прибывает на место и, залетев в здание, пугает девушку на стойке регистрации своим напором.       — Чимин… — хрипит он содранным горлом, — Чимина уже успели привезти?       Девушка пугливо поясняет, что ей нужна фамилия, одного имени недостаточно. Юнги же смотрит на неё настолько потерянно, настолько убито, что она, сжалившись, спрашивает, что случилось, а после ориентирует трясущегося незнакомца на коридор операционной. Мол, если вены, то, скорее всего, он уже на хирургическом столе.       Юнги искренне благодарит девушку и, залетев на нужный этаж, обваливается каменной насыпью на скамейку перед горящей табличкой «идёт операция». Ему страшно, ему неописуемо страшно. Он не знает, куда себя деть, как совершить скачок во времени и предотвратить произошедшее. Руки просто опускаются, они болтаются по швам, пока затылок морозится о бетонную стену, покрытую больничной бежевой краской. В желудке от волнения вылезают язвы боли, глаза красные, будто бы в них попал дым, а сердце выбивает клапаны. Но остаётся лишь ждать. Ждать, ждать, ждать.       Просто главное, чтобы история с Хатико не повторилась.

***

      Чимин просыпается от неудобной пружины, которая впивается ему в поясницу. Вокруг тепло, пахнет спиртом, слева пищит какая-то дрянь, а тело неистово ломит. Особенно болят запястья. Голова просто раскалывается, в неё будто налит металл, тяжёлый жидкий металл, который переливается от виска к виску, когда Чимин ворочается, пытаясь посмотреть по сторонам. Он находится явно не у себя в квартире. Вместо привычных обоев серого цвета его встречает неприятный беж, закрытые окна, железная кровать, небольшой столик со свежим букетиком цветов, раздражающие своим писком аппараты и человек, чей образ пока плывёт в глазах. Чимин промаргивается, тяжело дышит — в горле засуха, губы потрескались, — пытается вспомнить, как и почему он здесь оказался. Туман воспоминаний медленно расступается перед ним, выстраивает картину вчерашнего вечера не детально, но достаточно ясно. Вот Чимин встречает Юнги на пороге и даже очень рад его видеть, вот проклинает его за любовь к коле, а после ловит ладонью снег, который, в свою очередь, играет роль некого озарения.       Да, Чимин вдруг осознал, что резко поменял курс, не разобравшись с прошлыми картами. Это выбило его из равновесия и в итоге привело к припасённому до плохих времён лезвию. Кто бы мог подумать, что такие времена наступят при Юнги? Он ведь, наоборот, так старался, а в итоге такой плевок в лицо получил. Нехорошо. Чимин понимает, оттого приходит к выводу, что лучше бы он всё-таки сдох от потери крови или воздуха в открытой вене, чем сейчас валялся здесь, спасённый очевидно знакомой рукой.       Чимин ведь отчётливо слышал, как Юнги его звал. Это был настолько отчаянный крик, что, превозмогая боль, хотелось на него ответить, мол, заткнись и дай мне уже спокойно умереть. Да только тело занемело, руки логично не слушались, а язык будто бы в глотку запал. Потому Чимину пришлось слушать чужие всхлипы без ответных реакций и немножечко сожалеть. Совсем немножко.       И сейчас он очнулся в больничной палате. Выжил всё-таки. Удача ли? Ну это как посмотреть. Вчера Чимин явно предпочёл бы сдохнуть. Слишком уж тяжёлый ком снега обвалился на него в минуту. Это, наверное, от того, что на три дня забыл о своём отчаянном положении. А потом все набухшие гнойники вновь лопнули. Бум! И рука сама тянется к лезвию. Но теперь Чимин мысленно машет рукой, мол, ладно, хуй со всем. Выжил и выжил. Оно не праздник, но и не скорбь. Просто очередной этап жизни, когда попытка суицида опять была нагло прервана бездомным типом. Два — ноль в пользу Юнги. Он, кажется, настоящий спец в подобных играх. Чимину даже завидно становится: он бы тоже хотел так сильно любить своё и чужие сердца. Вернее, их жизнерадостный стук. Но до таких качеств ещё нужно дорасти, пропитаться бесценным опытом, словно ликёром, и стать в своём смысле драгоценным. Пока до таких званий ужасно рано.       — Очнулся? — слышится близко-близко, где-то слева. Чимин, превозмогая головную боль, поворачивает голову, а там… Там, конечно же, Юнги. И выглядит он непривычно мёртво: глаза потухшие, под ними насыщенные синяки, губы искусаны, на спине горб, одежда вчерашняя, волосы в полном беспорядке, будто их всю ночь пытались выдрать с корнями. Зато рука привычно тёплая и крепкая. Только сейчас, словно даже фантомно, Чимин может почувствовать, как Юнги крепко сжимает его морозящую ладонь под одеялом, пока сам в чертовски неудобной позе сидит на коленях перед старой, видавшей многое больничной койкой. — Наш недельный график отложен, знаешь? — на такой печальной усмешке то ли спрашивает, то ли констатирует он. — Ты мне солгал, Пак Чимин.       От этих слов становится горько. Горше только сама горечь. И Чимин монотонно вздыхает, прикрыв веки, жмётся затылком в подушку, будто бы прячется, пока по его щекам текут немощные слёзы. Тяжело, очень тяжело. Уже не пусто, а киллограмово, и от этого ещё хуже. Хочется бить в грудину, кашлять до боли, вызывать рвотные позывы, лишь бы вся дрянь вышла. Да только проблемка: самому от себя не сбежать. Тут даже сточные воды не помогут.       — Ну что такое? — Юнги осторожно проводит ладонью по чужим щекам, гладит по волосам нежно-нежно и смотрит так, будто бы на Чимине все Вселенные сошлись. — Скажи мне, что не так?       — Я просто устал… — тихонечко скрипит Чимин и хнычет, пока Юнги прислоняется к его лбу своим и шепчет какие-то странности, мол, погода сегодня отличная, за углом пекут вкусные булочки, мне дорогу перебежала рыжая кошка — это к деньгам? — а ещё я собираюсь заняться вязанием (давай со мной?). Все эти сумбурности не лечат ни черта, но Чимин хотя бы улыбается сквозь слёзы и даже одними губами спрашивает: «Крючком или спицами?»       В этот момент в палату заходит доктор. Обычный такой старик с сединой, неспешной походкой и потрёпанным бейджиком. «Доктор Ча». Вместе с ним медсестра, и она будто бы колдует над Чимином, совершает одной ей известные манипуляции, проверяет давление, швы и всё такое (на некоторых моментах Чимин шипит сквозь плотно сомкнутые зубы, ибо, сука, больно). Ну а уже потом вступает в игру доктор Ча. Психотерапевт, хах. Он просит Юнги покинуть кабинет — тот, конечно же, соглашается — и в течение часа проводит с Чимином беседу.       Отчасти её можно отнести к категории «по душам». Он расспрашивает пациента об учёбе, немного о родителях и друзьях, любимых книгах и фильмах, частом месте прогулок и прочем. Очень деликатно он переходит к вопросу о случившемся, но при этом совсем не напирает, а просто предлагает свою бесплатную помощь. Отчасти даже настаивает. Мол, теперь в любом случае тебя, золотой, поставят на учёт, поэтому я бы сразу хотел, чтобы у нас сложились хорошие взаимоотношения. Чимин к такому дерьму относится настороженно, но, понимая безвыходность ситуации, соглашается одним кивком. Говорить пока тяжеловато.       На этом доктор Ча заканчивает приём, объявляя, что придётся Чимину задержаться в больнице хотя бы на недельку. А ещё необходимо привезти его документы. Парень не очень доволен перспективами, но всё прекрасно понимает, а потому вновь кивает и отворачивается к окну.       За ним нет никакого снега. Сентябрь.

***

      В начале октября Чимина выписывают из больницы. Снега всё ещё нет. Зато есть Юнги, и за эти дни он успел выебать Чимину все остатки мозгов. Он теперь не просто бездомный, а больничный! Новый статус. Юнги буквально заселился в палату к Чимину, и ни медсестра, ни доктор Ча, ни даже (!) уборщица не смогли его выгнать оттуда. У него были свои планы-схемы, и, казалось, их никто не способен нарушить. Юнги внимательно следил за Чимином: чтобы он съедал всё, что приносят ему на завтрак, обед и ужин, чтобы хотя бы иногда ходил в местный маленький парк перед зданием, дышал воздухом и улыбался, чтобы слушал советы доктора Ча и не опаздывал к нему на приём, чтобы ложился вовремя спать и не плакал ночью. В общем, Юнги старался изо всех сил. Взамен ничего не просил. Ну что за спонсорство?       Чимин же за это время окреп. Без шуток, да? В моральном плане он стал очень даже уверен. Не то чтобы всё стало ахуеть как хорошо и замечательно, но беседы с доктором Ча, а также прописанный курс антидепрессантов приносят лишь пользу. Теперь жизнь выглядит иначе. В старый порт пришёл штиль, и Чимин по приходе домой отмывает начисто ванну (хотя Юнги уже успел это сделать до него), меняет все полотенца в доме, перестилает кровать, поливает свои растения и открывает окно, впуская в помещение прохладный воздух.       И да, практически ничего не меняется. Всё на своих прежних местах, и даже чёртова петля болтается на крючке, а сосед с утра пораньше лается со своей будущей бывшей. Но земля под ногами теперь точно не клёклая — оно бетон, оттого Чимин неплохо держится. То есть он стал немного увереннее в себе, и это кажется огромной победой. Возможно, первой за последние годы. Но явно не последней.       Пока Чимин глубоко размышлял, сидя на подоконнике, его телефон продолжал неустанно вибрировать. Бездомный наверняка уже с ума сходит. Он и так хотел у Чимина ненадолго прописаться, мол, помочь тебе хочу, присмотреть. Но нет. Его послали в свой мирок обожателей открытых окон. Расстроился ли Юнги? Нисколько! Ну… может быть, слегка? Он хотел помочь Чимину с уборкой, продуктами, атмосферой и далее по списку, да только так и остался абонентом, висящим на трубке. Чёрт, да его тишины не хватило и на сутки! Чимин немного ждёт и после второго дозвона всё-таки отвечает. Не очень хочет пугать своего спасителя. И да, он этот факт признаёт.       Но от Юнги не стоило ожидать ничего путного. Он лишь вопит в трубку дату и время, а потом отключается. Бип-бип-бип. Вот ненормальный!

***

5. Поесть лапшу на пляже.

      — Ты действительно хочешь продолжить? — уже сидя в скоростном поезде, спрашивает Чимин. Не поздновато ли? В самый раз. Всё и всегда в самый раз.       — Ну а почему нет? — Юнги держит на коленях внушительных размеров рюкзак, а сам ест какую-то непонятную растаявшую шоколадку. Чимину он её, конечно, вежливо предложил, но логично встретил неловкую улыбку и отказ. Да что плохого в растаявшем шоколаде?!       — Делай что хочешь, — это уже не безразличие, а своего рода смирение. Даже доктор Ча бухтел что-то про правильность действий Юнги. Мол, неплохой план, этакое психологическое упражнение. Чимин лишь пожимал плечами. Может быть, оно и действительно неплохое, дельное, но без гарантий.       Хорошо-хорошо, давайте представим, что Чимин вошёл в пределы нормы благодаря манипуляциям со стороны Юнги. И всё вдруг замечательно, ярко, солнце такое дорогое, а ещё вокруг поляны цветов, птички поют и после дождя радуга по небу растягивается. Схематичная идиллия. Но вдруг — один миг — и рецидив. Как то было две недели назад. Что тогда делать? Опять тянуться к лезвию, к верёвке? Как спастись? Юнги не всегда будет рядом. Если последние два раза он и спасал Чимина волшебным образом, то не факт, что на третий чудо произойдёт вновь. Неужели придётся действительно умирать? Придётся. Откуда слово такое взялось здесь? Будто бы Чимина заставляют чужие глаза в петлю лезть. Только если собственные. И от этого, конечно, надо избавляться. Не зря доктор Ча так старается над своим ужасно уставшим пациентом. И Юнги — Чимин незаметно, боковым зрением посматривает в сторону притихшего бездомного, — Юнги тоже очень старается.       Ветер дул с моря — в воздухе разносился слабый запах прилива. Осенью редкий раз встретишь посетителей местных пляжей, одни бегуны носятся по протоптанным дорожкам, тренируя тело на выносливость. Ну, ещё и парочка рыболовов трётся на дамбе. Их редкие фигурки в мышиного цвета дождевиках с капюшонами — видимо, ожидаются осадки — несли свою вахту на бетонной дамбе, сжимая спиннинги, точно знамёна, и вглядываясь в морскую даль. Кроме них на побережье не было ни души. Всё-таки уже достаточно прохладно. Но для снега до сих пор рановато.       Юнги деловито, хмыкая себе под нос и вымеряя лишь себе известное глазами, рассматривает пляж. Видимо, в поисках подходящего места. Чимин же не отрываясь смотрит в даль моря, что уже своим солёным воздухом облизало все губы. Его волосы забавно скачут под порывами, открывают вид на отросшие тёмные корни и парочку (совсем незаметную!) седых волос. Да уж, постоянный стресс даёт о себе знать. Линия горизонта была ярко подсвечена лучами закатного солнца. В небе натужно гремел самолёт, и из ужасного далека земли он был похож на стрекозу. Жизнь здесь, у гребешков волн, выглядела совсем иначе, и даже казалось, что тело пыталось под неё подстроиться. Вдруг запястья переставали ныть так сильно, а блаженная улыбка так и просилась на лицо. На душе же ощущался приятный покой, словно морская пена легла на все раны и своей концентрацией соли вытянула гной.       Пока Чимин воодушевлённо смотрел по сторонам, Юнги уже успел пристроиться у бетонной стены на окраине пляжа, отыскать где-то знатный камень (читать как импровизированный стол) и разложить на нём всякое. Уже подойдя ближе, Чимин различил термос, две пачки лапши, какие-то мелкие закуски и колу. Да уж, а Юнги знатно подготовился, в очередной раз только положительное о себе создаёт. Чимин присаживается рядышком, на заботливо предложенную куртку. Бездомному вдруг резко стало жарко. Ага. Он всё-таки привык к уличным холодам, а вот Чимина беречь надо. Он ведь совсем недавно выписался из больницы и, наверное, слаб. Такой себе аргумент. Всё-таки дело было совсем не в здоровье физическом. Но да ладно, опустим.       Юнги быстренько заварил лапшу — обе ужасно острые, ядрёные, с кучей соусов и приправ на обратной стороне крышки, — открыл колу и довольно прохмыкал, когда обжог себе язык. Ненормальный. Чимин же накинул капюшон в попытке спрятаться от морского ветра и принялся наматывать лапшу на палочки, неторопливо её пережёвывать. Вкусно. Как будто впервые это дерьмо ешь. Странные ощущения. Возможно, потому что не сам машинально заваривал, а кто-то другой и, вероятно, очень заботливо?       — М-м-м, — издаёт странные звуки Юнги, прерывая спокойную тишину. Он машет палочками в воздухе, что-то пишет или рисует. Вспоминает. А потом как всё портит! — Разве никто не будет грустить, если ты умрёшь? — психотерапия от бездомного оконного фетишиста Юнги.       — Да всё равно как-то, — хлюпая лапшой, особо не задумываясь, отвечает Чимин. Ему действительно ровно. — Я не хочу думать о других, пока больно мне. Мне больно, понимаешь?       — А я бы скучал по тебе, Чимин.       Рыболовы маячили на дамбе, вглядываясь в воды моря. Что же особенного они находят в своей рыбалке? Зачем этим людям так нужно весь день торчать в непогоду под открытым небом и глазеть на воду? Хотя, конечно, дело вкуса. В конце концов, мёрзнуть у моря с тем, кто вскрыл вены с неделю назад, и с тем, кто свято уверяет в отсутствии крыши над головой, — тоже дело личного вкуса, ничего более.       — Это похоже на свидание, — выпивая остатки лапши, выдвигает гипотезу Юнги. Чимин ставит пустую коробку на камень и поворачивается к нему всем корпусом для пущей достоверности своих следующих слов.       — Это не свидание.       — Оно.       — Нет же!       — Ага, — не унимается Юнги и, пока его не успели перебить, продолжает, — я купаться.       Между ними виснет пауза. Вернее, её растягивает Чимин, потому что совсем не может поверить. Купаться? Прямо сейчас? Пускай снега всё ещё нет, но на дворе чёртов октябрь! Правда, Юнги на эти факты клал. Он лишь аккуратно складывает, очевидно, свою любимую ветровку цвета асфальта, снимает палёные найки (бережёт их как оригинал) и носки — конечно же, с ними никак нельзя! — а наступив голой стопой на холодный песок, морщится. Видимо, неприятно. Чимин ещё как-то пробует его остановить: размахивает перед отважным лицом руками, хватается за ворот футболки, тянет назад, кричит и угрожает своей смертью, в конце концов. Но Юнги лишь улыбается и с разбегу, в сопровождении вопля предвкушения окунается в ледяное море. С головой.       — Ненормальный! — кричит ему с берега Чимин, шустро доходит до самой кромки и растерянно продолжает звать. Только уже по имени. А вдруг утонул? Вдруг Юнги ударился о какой-нибудь камень головой, потерял доступ к сознанию, кислороду и теперь не может всплыть? А вдруг… А вдруг его окружили акулы и уже успели отгрызть левую ногу до самого бедра? Акулы на мелководье?.. Окей.       Дальше ему не дают продумать череду тревожных идей. Пока он тёрся у левой части кромки, Юнги очень быстро, шумно выпрыгнул из воды и, схватив Чимина за плечи, опрокинул в море. Вот кого, оказывается, надо бояться, а не акул. Поначалу от неожиданности Чимин не мог сориентироваться. Из-за неудобного падения спиной в его уши начала заливаться ледяная — сука, ЛЕДЯНАЯ — вода, тело впадало в резкий жар, голову ломило от перепадов температур, и, если бы не Юнги, который вытащил Чимина за шкирку, то он ещё бы и соли успел наглотаться. Вынырнув, он жадно принялся дышать, кашлять и плеваться, а как только окончательно пришёл в себя, то напал на Юнги с оскорблениями и брызгами, стараясь попасть концентрированной водой ему прямо в лицо. Но бездомный, кажется, лишь наслаждался происходящим. Ему доставлял удовольствие раздражённый голос Чимина, который умело воспроизводил мат за матом. Ненормальный! Ну точно ненормальный!       — Я хочу тебя поцеловать.       Одежда вновь неприятно садится на тело, будто бы она вторая кожа, и в ней чертовски неудобно. Облака сгущаются над морем, оттого рыбаки довольно кивают друг другу, мол, как же всё-таки хорошо, что мы надели дождевики. Чимин тормозит руку на поверхности воды, из-за чего поток брызг перестаёт поступать на лицо — полное уверенности и беспристрастия — Юнги.       — Но это же так не работает, — теряется Чимин, а на его слегка покрасневший нос уже падает первая капля дождя. — Ты типа гей?       — Не-а, — и Юнги делает несколько осторожных шагов вперёд, из-за чего крохотные волны-радары доносятся до тела Чимина. — А ты?       — Тоже нет, — шепчет он.       И всё-таки начинается дождь. Он хлещет по холодной воде с нарастающей силой, заливает оставшиеся на берегу палёные найки Юнги, из-за чего он театрально хнычет и как бы на прощание машет им рукой. Чимин же витает где-то в прострации, в голове у него звенят колокольчики. Предостерегают? Скорее, наоборот, своим шумом подталкивают. Но он первым точно в этот омут не сунется. Не очень хочется себя потом корить за всякое. Юнги видит смятение на чужом лице, а потому, усмехнувшись загадочно, под водой хватает Чимина за руку и тянет на себя. В этот раз падать не приходится, потому что крепкие объятия служат своего рода спасательным плотом. Не переживай, со мной точно не утонешь! Чимин бесспорно верит, а потому, когда губы Юнги аккуратно накрывают его губы, нисколько не вздрагивает, не пугается, а слегка робко отвечает, хватаясь пальцами за мокрую футболку, прилипшую к чужой покатой спине.       И это не тот самый поцелуй, когда кусаешься, мастерски используешь свой язык, а потом трёшься стояком о колено между твоих ног. Нет. Это что-то невесомое, это когда у губ привкус соли, лапши и колы — просто отвратительная смесь, если честно, — это не бабочки в животе, но что-то важное и действительно ценное, оттого море уже не кажется таким уж ледяным. Было бы здорово целую вечность так стоять в обнимочку в воде по пупок и целоваться, целоваться, целоваться. Юнги осторожный и нежный, Юнги не напирает и не настаивает. Чимин чувствует, что в любой момент имеет право отстраниться. Но, чёрт! Он не хочет уходить, а оттого жмётся ещё ближе, ещё теснее и ловит губами чужую довольную улыбку.       И как так вообще получилось, что Чимин наслаждается моментом? Когда грань между домушником, который меня вытащил из петли, и ненормальным, что готовит лапшу на пляже, а после меня целует, была пройдена? Чимин в растерянности, он ответ точно не найдёт. Пропитаться симпатией за четыре совместно проведённых дня и больничную неделю? Вот это да! Вот это рекорды! Чимин уж точно от себя такого не ожидал. Он в принципе достаточно безразличный к сердцебиениям человек. Но вот Юнги, и с ним, оказывается, очень даже здорово кричать на соседа, здорово курить, ловить ладонями снег и смеяться, держась друг за дружку в дождливом море. Здорово. Очень. Чимин и не мечтал когда-нибудь встретить такого необычного человека. Оно удача, а потому Юнги так просто отпускать он не собирается. Чёрт с ним! Будь что будет! В любом случае, Чимин клянётся — жалеть не станет, ибо это есть самые лучшие моменты в его жизни.

***

6. Купить цветы.

      — И… Это всё?       — Ага.       Парни стоят около цветочного магазина в торговом квартале. Повсюду шум, продавцы лапшичных на открытом воздухе кричат на китайском что-то нечленораздельное, толпа мужчин в форме гремят соджу, в аквариумах для продажи плещется живая рыба, а подростки в широких джинсах и толстовках — одинаково модные, одинаково «не такие, как все» — курят за углом, перебрасываясь фразочками о прошедшем контрольном срезе. В общем, всё здесь стабильно. И как только магазин с цветами в этом хаосе уцелел? Возможно, местные берегут его как жемчужину среди грязи. Потому что в этом действительно что-то есть.       Чимин — довольный, шмыгающий носом после вчерашнего купания в море — стоит на ступенях с охапкой пионов, пока Юнги пыхтит, так наигранно обижается на то, что ему запретили оплатить букет. Он уже раскошелился, собирался приложить карту к терминалу, как Чимин быстро его осёк, легко дав подзатыльник. Мол, ты же бездомный, откуда у тебя деньги? И, воспользовавшись чужим замешательством, оплатил цветы. Чимин вообще-то парень самостоятельный.       — Просто мне всегда хотелось купить цветы, — и не врёт. Комнатные друзья на подоконнике это другая история. А вот букет! В обёртке, с завышенным ценником, недовольным лицом флориста и сыростью от кончиков стеблей на ладонях — м-м-м, то что надо!       — Хотелось, но ты не покупал? — спрашивает Юнги, подозрительно прищурившись. Видимо, до сих пор обиду за отказ от оплаты цветов таит.       — Ну, нет?       — Почему же?       — Сам не знаю, — заливает. Знает-знает.       Потому что парни не покупают себе цветов, окей? Ладно, если ещё кто-то подарит. На день рождения, например. А ты такой: «Нет-нет, да шутишь! Это цветы? Блин, так неудобно, ха-ха. Но спасибо, мне приятно!» Такая штука, понимаете? По крайней мере, то мысли Чимина. Он уверен, что цветы — это вещь, которую нельзя покупать самому. Это же странно, как минимум. Но, чёрт, так иногда хочется! Так хочется зайти в магазин и на последние деньги — в случае Чимина это реально были последние деньги — купить себе охапку ромашек или ещё какой-нибудь красоты и счастливым идти по улицам домой. Люди явно бы подумали, что он несёт цветы девушке на свидание. Ага-ага, а вот и не угадали! Себе! И только себе любимому! Так хотелось бы себя вести. Что, в принципе, прямо сейчас и делает Чимин. Вслух не скажет, но собой он ужасно доволен.       — И часто ты вот так хотел чего-то, но не покупал, не делал? — Юнги привычно настойчиво ковыряться в чужой черепушке. И это уже не раздражает. Пускай! Доктор Ча говорит, что такие откровенные беседы Чимину только на пользу.       — Частенько, — пожимает плечами и, пока Юнги не успел грозно моргнуть глазами в его сторону, спускается со ступеней магазинчика, направляясь к выходу из этого шумного рынка.       — Так нельзя, — Юнги неодобрительно качает головой, нагоняя своего задушевного собеседника. — Что же ты хотел, чтобы жизнь тебе дала, если ты сам от неё ничего не берёшь?       И действительно.       Чимин останавливается, засматриваясь на тучку в виде черепа тираннозавра. Да, белый череп висит над городом, а на него совершенно нечестно никто не обращает внимания. Такая потеря, честное слово! Интересно, у Чимина тоже много таких потерь было? Со слов Юнги, достаточно. И это похоже на правду. Только теперь, в этом временном промежутке, он вдруг осознаёт, насколько глубоко загнал себя в отчаянье. Чимин им упивался, он же его вязал из нитей своей печали, думая, что всё делает правильно, что это единственно верный путь. Оказалось, всё совсем не так. Потому что цветы можно — и, даже не побоимся этого слова, нужно — покупать себе. Просто так, без повода и смыслов, заходить в магазин, просить упаковать с витрины обыкновенные ромашки или же величественные розы и дарить. Дарить себе. Себя же любить. Плавать под дождём в море, целоваться с незнакомцами, решая подумать о неправильности своих действий завтра. (А завтра об этом обязательно забыть и жить дальше.) Получается, брать от жизни? Не всё. Потому что «всё» — это слишком пафосно и громко. Брать хоть что-то, брать, чего бы тебе хотелось больше всего. Чимин кивает черепу тираннозавра. А ведь он чертовски прав! Да. Пора бы уже браться за самого себя серьёзно и начинать покупать цветы. А ещё ругаться с соседом из-за его шумных попоек. Почему? А почему бы и нет. И это самый отличный ответ, лучший из возможных и невозможных.       — Дяденька, я потерялась.       Чимин отвлекается от пустых дыр черепа и оборачиваются, замечая, как Юнги сидит на корточках перед какой-то заплаканной девочкой. Ей на вид не больше пяти лет — кукольное личико, платьице и тёплая курточка сверху, растрёпанные хвостики и испуганный взгляд. Она держится за край куртки Юнги, как за последнюю надежду, и оглядывается по сторонам, надеясь чудесным образом обнаружить знакомые фигуры родителей.       — Ты хочешь сказать, что потеряла себя? Верно я тебя понял? — Юнги опять заводит свою философскую пластинку, из-за чего ребёнок лишь хлопает мокрыми ресницами и, кажется, собирается начать плакать с новой силой. — Этот парнишка тоже потерялся, — Юнги вдруг кивает в сторону Чимина, который мешкается и не находит ничего лучше, кроме как неловко помахать малышке рукой.       — Правда? — спрашивает она, наивно осматривая Чимина с ног до головы. Видимо, ищет приметы потерявшегося.       — Именно, — с умным видом кивает Юнги. — Но он не плачет. Ты тоже не плачь, — он вытирает девочке дорожки слёз её же носовым платком, торчащим из кармана, и, осторожно взяв потеряшку за руку, направляется в сторону детских аттракционов, будто бы знает, куда надо идти. — Давай найдём твоих родителей, — только и слышит Чимин, а потом остаётся один на один с букетом пионов.       Да, ненормальный. Чего только ребёнку наплёл? Будто она понимает, что Юнги имел в виду. Нет, конечно. Зато Чимин очень даже улавливает суть. Потерялся, значит, да? Очень на него похоже. Он ещё с восемнадцати успел заметить, что что-то не так. Странное ощущение, будто бы мир стремительно движется вперёд, а ты застыл в воздухе, ты в антигравитации и не можешь с этим справиться. Но пытаешься. Так, сука, пытаешься, пучки нервов рвёшь, тянешься конечностями к земле, хочешь быть с другими, хочешь быть как все. Но. (Всегда есть это противное чешуйчатое «но», которое всё портит.) Но ты оказываешься необычно слаб. Ты задумался о чём-то, зацепился и вдруг увяз. И всё. Назад дороги, кажется, нет, а потому остаётся лишь тонуть в воздухе, слёзно поглядывая на счастье других.       Юнги трактует ситуацию Чимина иначе. Он вообще, кажется, смотрит на мир под другими углами. Он явно своими действиями и словами на что-то жирно Чимину намекает. Настолько жирно, что и без лишних объяснений всё ясно. Потеряться — не значит конечную точку. Оно лишь препятствие на пути. Вот, например, как у этой маленькой девочки. Да, она заблудилась в огромном торговом квартале, где все взрослые и пучеглазые рыбы в аквариуме пугают до слёз, а родителей след простыл. Страшно, очень страшно. Все будто бегут куда-то, стремятся, смеются друг над другом, жуют лапшу и покупают овощи, а она, потеряшка, не вливается в этот безобразный коллектив. Где же моя мама? Что же мне делать? Неужели теперь я навсегда останусь одна?       И тут появляется Юнги — такой весь из себя герой, — и он, крепко схватив девочку за руку, пускается на поиски её родителей. То есть, получается, не всё так плохо, как нам порой кажется? Ну отчасти. Просто есть такая истина: «Человеку нужен человек». Чимин думает, что оно способно неплохо заземлить. Он на себе уже это испытал. После появления Юнги в его жизни вещи начали набирать тяжесть: скрипучий пол, горшки с цветами, баночки колы, кровать, пустой холодильник. Всё это оказалось не обычным фоном, а частью жизни. Пускай не шикарной, пускай обыденной и скучной, но жизнью. Чимин упускал из виду то, что его окружают реальные объекты, что он не плавает в воздухе, а давно ходит по земле. Хотя разум его уверенно убеждал в обратном. Теперь всё приобретает другой смысл, и он с улыбкой смотрит на то, как Юнги издалека машет ему рукой и складывает из большого и указательного пальца жест «окей», мол, удачно передал девочку в родительские руки.       И они идут домой. Молча, рука об руку, слушая ругань местных продавцов безделушек. Юнги доволен своим геройством — нос к небу, улыбка во все зубы, — чувствует, что сделал нечто важное. Ну оно правда. Ещё и нравоучительную лекцию растеряшкам-родителям прочитал. В общем, всё успел! Чимин же плавает в своём мире: задумчиво смотрит на букет цветов, из-за чего спотыкается и чуть не провозит носом по влажному осеннему асфальту. Юнги вовремя хватает его за ворот куртки и тянет на себя с говорящим взглядом, мол, чего ты под ноги не смотришь.       — О чём задумался?       — О твоих словах, — на печальном вздохе отвечает Чимин и пинает носком кроссовка маленький камешек в сторону лужи.       — А-а, — так осознанно тянет Юнги, — и к чему же пришёл? — Чимин вдруг резко тормозит и поворачивается к нему всем телом, цепко щуря взгляд. Череп тираннозавра тоже останавливается прямо над парочкой. Хвастается своими белыми костями.       — Знаешь, такое ощущение, будто бы я крепко спал и вдруг чьи-то руки меня сначала разобрали на части, а потом в дикой спешке снова собрали. Такое чувство. Понимаешь меня?       — Понимаю, — Юнги без раздумий успокаивающе кивает, — бывает такое, — замолкает на несколько секунд, напряжённо морща лоб, а потом, щёлкнув пальцами, продолжает, — словно ты — конструктор в неумелых руках ребёнка.       — Да! — вдруг повышает голос Чимин, резко-резко кивает и, взглянув на цветы, печально вздыхает. — Совсем не знаю, что с этим делать…       — Как это «что»? — Юнги выдерживает паузу. Сука, какой же интриган, какой же драматург! Он доходит до поворота, ждёт Чимина и резко оборачивается, из-за чего пионы, если бы умели, то вздрогнули от неожиданности. Чимин же успел привыкнуть к таким выкрутасам. — Ждать, когда ребёнок вырастет и правильно соберёт все твои детали.       Чимин хмыкает и обгоняет псевдомудреца.       — А если он всё равно не сможет? Если вдруг бросит меня? — оборачивается через плечо и ждёт, когда Юнги его нагонит. Тот это делает в пять шагов и улыбается, подмигнув.       — Тогда обязательно найдётся ещё один ребёнок, и он уж точно поможет тебе.       Ага, выкрутился. Чимин смеётся тихонечко и, прижав цветы к груди, чувствует какую-то внезапную вату в ногах. Его утешают. Его поддерживают. Его настраивают на лучшее. Да когда такое последний раз было? В далёком детстве, когда, упав с велосипеда, мама гладит по голове и обрабатывает раны с глупым обещанием на языке. «До свадьбы заживёт!» Смешная фраза. Из категории: «Весна придёт и пройдёт». И то, и это ни черта не работает. Зато такие вроде бы и странные, вроде бы и глупые подбадривания Юнги льют на больное сердце целебный бальзам, помогают и зажигают свечи. Забавная ситуация с забавным человеком, который носит палёные найки и ноет, когда опять наступает в лужу. Чимину с этого смешно, а вот Юнги осуждающе цокает в его сторону и останавливается возле уже знакомого всем подъезда с открытым окном на третьем этаже и королём тараканов на четвёртом. Всем добрый вечер!       — Завтра последний день, — как-то угловато и неловко оповещает Юнги. Он жуёт губу и отводит взгляд, словно смущается, хотя на деле, вероятно, просто не знает, как бы в гости напроситься или ещё чего.       — Ага, — Чимину почему-то тоже колко. Он хочет ещё о чём-нибудь поговорить, но не знает о чём, а потому просто разглядывает в сотый раз пионы.       — Я приду вечером, да?       — А если я скажу «нет»? — Чимин включает делового паренька и, обойдя опешившего Юнги, встаёт около железной двери подъезда, загадочно улыбаясь.       — Не пустишь? — Чимин отрицательно мотает головой и сжимает зубы с силой, лишь бы не расхохотаться. — Тогда опять придётся лезть в окно, — Юнги вздыхает и принимается театрально разминаться, из-за чего Чимин всё-таки не выдерживает и хохочет, прислонившись спиной к побелке. (Да и хуй с ним!) — У тебя красивый смех, — комментирует Юнги, подойдя к Чимину катастрофично ближе, — и ты сам очень красивый.       И нет, они не встречаются, а просто плывут по течению, в одном направлении одной и той же реки. И это здорово, оказывается, плыть по течению очень здорово. Юнги ещё в первый день их недельного графика предлагал Чимину вместе с ним плыть, а тот — настоящий идиот — отказался, приравнивая подобное к ненормальности. Но сейчас он совершенно иного мнения, потому что вот так стоять перед подъездом, по-дурацки улыбаться комплиментам, прижимать к груди цветы и думать: «Хоть бы поцеловал, хоть бы поцеловал» — неописуемо прекрасно. Отчаянье, скорчив мину недовольства, уходит прочь из окон, тяга к грустным, но вместе с тем спасительным концовкам обрывается одним человеком, который легко целует и убегает за поворот дома, выкрикивая напоследок многообещающее «до завтра!». Чимин шепчет в ответ то же самое и облизывает губу, пытаясь унести внутрь себя чужое чудотворное тепло.       Кажется, теперь время измеряется не от шрама к шраму, а от встречи к встрече. Новый сорт заболевания? Наверное. Правда, оно не приносит боли и страданий. Чимин чувствует себя отлично. И хотя поганые деньки всё ещё не забыты, но радует надежда на то, что впереди будет только хорошее. Откуда же такая глупая уверенность? Ну просто один ненормальный не даёт усомниться в обратном. Вот и всё.       Вот и всё.

***

7. Повеселиться.

      — Ну и что это значит? — Юнги, облитый осенним дождём, стоит на пороге квартиры Чимина и вопросительно корчит рожицы. Вода стекает с него мелкими каплями и образует крохотные лужицы на недавно помытом полу. Все старания к чёрту!       — Просто я хочу, чтобы мне было весело, — пожимает плечами Чимин, нисколько не помогая этим ответом. Потому что «весело» — понятие растяжимое. И если кому-то хочется танцевать и орать после пары выпитых шотов, то кому-то больше нравится играть в те же самые настолки.       — У тебя есть друзья? — Юнги метит по больному, но Чимин с ним старается быть откровенным, а потому отрицательно качает головой. Да, вот такой он одинокий одиночка! Ну не вышло с друзьями, не получилось. Всё-таки не каждому удаётся завязать тёплые приятельские отношения. — Ладно-ладно, сейчас будут, — подбадривает Юнги и, указывая на шкаф, просит Чимина надеть что-нибудь крутое, ибо они идут в первоклассное место.       Клуб ненормальных фетишистов открытых окон? Но Чимин вслух не язвит, предпочитает промолчать и, распахнув дверцы шкафа, потерянно уставиться на его внутренности. Ага, ну и что же мне выбрать? Дилемма. Когда-то давно, в отвязные семнадцать-восемнадцать лет, Чимин просто обожал красивые шмотки. Всякие рубашки, пуловеры, жакеты, рванину и дикие расцветки. В его арсенале, если хорошо покопаться, можно было даже найти кроп-топ. В нём он пару раз блистательно ходил в клуб, слыл любителем приковывать к себе взгляды.       Ну а потом всё как-то резко изменилось, и вся одежда пришла в негодность. На смену яркости и необычности пришли обыденность и неприметность. Чимин любил прикрываться словом «комфорт», но оно точно сюда не подходило. Да, в водолазке и обыкновенных джинсах было удобно, но суть заключалась в том, что, надевая их, он сгущался в серую массу, становился невидимкой даже в зеркалах. Это и значило для него «комфорт» — незаметность, тотальное одиночество. В общем, выдуманная для собственных переживаний штука. Надо бы исправлять?       Потому Чимин старается выбрать из остатков чего-то привлекательного лишь самое лучшее. С любимыми футболками у него, конечно, дружбы на сегодняшний вечер не выйдет, ведь он не фанатеет от бестактных вопросов о своих шрамах на руках. Оттого Чимин поверх белой футболки с неясно счастливым медведем надевает один из любимых кардиганов салатового оттенка, на ноги светлые джинсы прямого кроя и конверсы, которые пылились в коробке под шкафом до лучших времён. Получается, лучшие времена пришли? Чимин боится загадывать такие вещи, но шнурки завязывает уверенно, а после старается уложить волосы во что-то более-менее симпатичное.       Руки самостоятельно, машинально, будто помнят прошлые неплохие годы, тянутся к комоду, достают оттуда серёжки, браслеты и кольца, обвешивают себя всеми этими цацками, довольствуются отражением в зеркале. Да, давненько такого удовольствия от собственного вида не было. Даже кажется, что цвет кожи изменился, стал тем самым корейско-бронзовым, а не больным серым. Чимин преображается. Не по щелчку пальцев, конечно, но всё-таки с большим успехом. У него в голове всё меньше навязчивых мыслей, их вытесняет поток реки, течение, по которому теперь можно смело плыть вперёд, не задумываясь о плохих раскладах. Кто бы мог подумать, что человек, забравшийся в чужое окно, способен на такие революции?       Когда Чимин выходит в коридор, чтобы накинуть сверху куртку, то Юнги ловит его восхищённым взглядом и, не смущаясь, засыпает комплиментами, красочно расписывая, насколько хорошо тот выглядит. Лёгкий румянец трогает щёки, и Чимин вылетает из квартиры, крича вслед, что им нужно торопиться. Куда? Зачем? Столько вопросов. Ответ ясен сразу — мальчишка не привык к дифирамбам в свой адрес. Юнги уверен, что такое нужно обязательно исправлять, а потому всю дорогу только и жужжит о том, как же Чимину к лицу салатовый, как же здорово сидят на нём (совершенно обыкновенные) джинсы, какие же классные конверсы он откопал. И ещё…       — Ого, да у тебя ещё и уши проколоты? — пыхтит Юнги и принимается в ужасной близости рассматривать серёжки. Считает количество вслух. Раз, два, три, четыре, пять. Пять! Целых пять! — Я тоже так хочу, — театрально всплёскивает руками и заводит Чимина в очередной квартал, — но боюсь.       — Боишься? — Чимин вздёргивает брови. Юнги головой, что ли, приложился где-нибудь? То есть лазить по окнам он не боится, плавать в холодном море — тоже, прыгать в пруд при охране, а потом полностью мокрым бежать от неё по всему городу Юнги тоже не рассматривает как нечто небезопасное (как минимум)? — Смеёшься, что ли?       — Я чертовски серьёзен, — всё же твёрдо гнёт своё Юнги. — Ты такой смелый, Чимин! — и вновь, и вновь завуалированный комплимент. Ну что за ненормальный парень!       В конце концов Юнги приводит Чимина в жилой район, от которого до центра можно пройтись пешком за пять-семь минут. В общем, местечко не из дешёвых. Они заходят в один из многоквартирных домов, что одинаковой шеренгой выстроились в ряд, и на лифте добираются до пятнадцатого этажа. Достаточно высоко. Это, конечно, не потасканный, но всё ещё жилой дом Чимина в четыре этажа и убитыми жизнью соседями. Здесь повсюду даже пахнет иначе — вкусной свежей побелкой и свежестью, будто бы подъезд буквально полчаса назад до блеска натирали.       Юнги ведёт Чимина к двери, откуда доносятся басы электронной музыки. Даже плитка под ногами слегка вздрагивает ей в такт. Звонить и стучать хозяевам не приходится, потому что у бездомного Юнги оказывается ключ. Чимин щурится, наблюдая, как тот картой проводит по замку и с таким непринуждённым видом жмёт плечами, мол, ничего не знаю, сам в шоке, что смог открыть дверь. Чимин склоняет голову и готовит допрос с пристрастием, как вдруг из квартиры вылетает высокий парень с ярко красной макушкой и виснет на шее Юнги, пьяными воплями оповещая, как сильно по нему скучал.       — Тэ, ты тяжёлый, — пыхтит домный бездомный и бьётся в попытке стащить с себя очевидно пьяную тушу. Но тот самый Тэ слишком счастлив видеть Юнги: он принимается расспрашивать его о всякой чепухе, дёргать за холодные уши и жаловаться, что какой-то Чонгук опрокинул на его джинсы вермут и теперь ему приходится ходить в стрёмных спортивках. Про Чимина, казалось, парочка напрочь забыла. Да он и сам совсем не знал, как реагировать на подобное воссоединение и стоит ли вообще этот недодиалог прерывать. Правда, пьяный друг Юнги решает взять на себя всю инициативу.       — О! — вскрикивает он, будто увидел привидение. — Это же тот самый Чимин? — отталкивается от груди Юнги и неустойчивой походкой добирается до притихшего гостя, осматривает его с ног до головы, а потом одобрительно кивает и, улыбнувшись, хватает за руку и тащит в глубины квартиры, из которых уже вовсю играет хип-хоп.       Юнги следует за ними, кричит что-то вслед, стараясь быть громче Трэвиса Скотта, но получается плохо, а потому уже спустя мгновение красноволосый Тэхён в нелюбимых спортивках, футболке с надписью «fuck off» и разнообразием браслетиков на запястьях громко и с восторгом представляет Чимина группе парней, сидящей чуть вдалеке от эпицентра всей тусовки. Большинство их них тянет радостное: «А-а-а, тот самый Чимин! Приятно познакомиться! Наслышан, наслышан!»       Чего они там «наслышаны», страшно представить, но о плохом думать не хочется. Чимин лишь старается запомнить имя каждого и, кажется, из рук Чонгука (?) — того самого, что испортил джинсы Тэхёна — принимает баночку пива. Ему пить вроде как нельзя — всё-таки антидепрессанты — штука серьёзная, — а потому Чимин лишь пару раз создаёт видимость того, что делает глоток, и, когда его затягивают в беседу, очень даже благодарит разговорчивого Хосока, которому до усрачки интересно узнать, в каком таком магазине можно купить футболку с улыбающимся медведем.       Всё происходит слишком быстро. Оттого, когда Юнги наконец-то добирается до компании, то они уже вовсю обсуждают бедняжку Бритни Спирс и недостоверность института отмены. Чимин и представить не мог, что когда-нибудь будет участвовать в таких вот обсуждениях. Но он это делает и тем самым заставляет Юнги, севшего рядом, расслабленно улыбаться. Неужели переживал? Хотя действительно есть за что. Чимин сам в душе трясся, ибо до сегодняшнего дня общения с подобными открытыми людьми не имел.       Он не привык к всеобщему дружелюбию, не привык к смеху и атмосфере веселья, когда Тэхён на спор решает сыграть с Намджуном — таким подкаченным парнем двадцати восьми лет с замечательными ямочками на щеках и любовью к альтернативному искусству — в армрестлинг, ставя на кон остатки бутылки виски. Проигрывает он отчаянно, оттого чуть не ревёт в голос, когда Намджун выливает остатки алкоголя в свой стакан и одним крупным глотком выпивает. Выглядит это жестоко. Но все вновь хохочут, треплют Тэ по ярким волосам — Чимин завистливо мечтает о таких же — и просят уже успокоиться, перестать вливать в себя всё подряд. А он кричит недовольно:       — Но я хочу быть пьяным, я хочу быть в говно!       — Ты уже, — констатирует Юнги, а Тэхён лишь салютует ему, мол, ты чертовски прав, бро, и падает на колени Чонгука, бормоча себе под нос что-то о предательстве и грязных джинсах.       Классный парень, Чимину он точно нравится. Необычный такой, но в то же время сразу видно, что безобидный добряк. Неудивительно, что они с Юнги сдружились. Вместе — парочка ненормальных, но до чёртиков замечательных — они отлично гармонируют. Да и про остальных парней можно только хорошее сказать. Они сплочённая, видно, старая компания, повидавшая многое дерьмо и с ним же справившаяся. У Чимина никого такого нет, а потому он завидует — исключительно белой завистью — и в очередной раз жмёт руку пьяному Хосоку, который так и продолжает восторгаться его идиотской футболкой.       Чуть тише становится ближе к двум часам ночи, когда вся шумная вечеринка по случаю отчисления Чонгука со второго курса института переходит в стадию задушевных разговоров. Да. ДА! В честь отчисления он решил гульнуть на широкую ногу, на улыбчивой ноте потушить сигарету о студенческий билет и бросить его в угол, к скоплению пустых бутылок. Чимину, конечно, было дико узнать о причине столь броского праздника на сорок неизвестных человек. Он, когда его выперли из института, впал в такую глубокую тоску, что, кажется, не ел и не выходил из дома дня четыре, а потом упал в голодный обморок прямо в подъезде. В общем, грустная история.       Но вот Чонгук совсем не расстроен случившимся. Он лишь спокойно рассуждает: «Ну, моя жизнь в учёбе не заключается. Я, знаешь ли, хочу заниматься тюнингом тачек, а не заумные конспекты по экономике учить». И он прав. Чертовски прав. Чимин лишь ему кивает как-то осознанно и провожает взглядом, когда Чонгук тащит шепчущего о тошноте Тэхёна в туалет. Хосок и Намджун выходят курить на балкон, зовут с собой, но Юнги отказывается и, когда за ними закрывается дверь, обращает пристальное внимание на Чимина. Не сдержался всё-таки.       Юнги весь вечер искренне старался не выделяться влюблённым дураком на фоне остальных. Он всё пил пиво, активно вёл беседы с друзьями, втягивал в них Чимина и лёгкой украдкой поглядывал на его вкусную улыбку. Теперь же, когда они остались наедине, Юнги без стеснения, с заметной провокацией толкает язык в щёку, так загадочно подмигивает сразу двумя глазами и тянет вперёд руку. Видимо, опять предлагает плыть по течению. Чимин хохочет. Он запрокидывает голову к потолку: на фоне поющих людей, звона стаканов и вопящего о тошноте Тэхёна всё кажется таким эфемерным и ненастоящим, будто бы можно потрогать момент, будто бы всё ареально.       Но вот Юнги, и его ладонь привычно тёплая, привычно спасительная — Чимин за неё хватается и поддаётся любым уговорам, идёт вслед за бездомным в какую-то дальнюю комнату и, прижатый к стене, отвечает на влажный поцелуй, ухватившись за чужие крепкие плечи. В животе начинают шевеления полудохлые бабочки, они задевают своими мягкими крыльями стенки желудка, из-за чего по коже идут мураши. Юнги любит целоваться нежно и искусно, Юнги любит гладить спину и заводить пряди волос за кончики красных ушей, Юнги любит оттягивать губу и смотреть прямо в глаза, беззлобно улыбаясь. У Чимина уже давненько не было ничего такого. У него, если честно, никогда ничего такого не было.       — И всё-таки, — Чимин шепчет в чужие губы, отвлекаясь от приятных поцелуев, — зачем ты всё это делаешь? — и утыкается в чужой лоб своим, чувствует, как от собственного вопроса в груди сердце бешено заводится. Извините, пригласите, пожалуйста, врача! Срочно!       — Ты же мне нравишься, — прямолинейно, без страха и долгих вынашиваний признания отвечает Юнги. В его стиле.       — Так просто? — тихонечко смеётся Чимин, а Юнги кивает, мол, ну да, и что тут такого? — Я же умру завтра, помнишь? — и звучит эта фраза не как угроза, а такая банальная несмешная шутка, после которой усмехнётся лишь тот, кто в курсе всех дел. Вот Юнги и усмехается, а потом так по-деловому, шустро ныряет ладонями под чужую футболку и проводит по талии окружности теплоты, нежно застревая на выступе тазовых косточек.       — Может быть, передумаешь, и мы продолжим список?       Мы.       Понимаете? «Мы».       От такой, казалось бы, мелочи у Чимина замедляется дыхание, он переходит в фазу недоверия и прямо-таки уменьшается на глазах, а потому Юнги подхватывает его под задницу — конечно, чтобы не упал! — и ретируется на диван, где усаживает Чимина на свои же бёдра. Поза — что надо! Но ни Юнги, ни Чимина ничего не смущает — первый неплохо так пьян, нехило так влюблён, второй же до сих пор прокручивает в голове уверенное и такое серьёзное «Мы», а после сам укладывает руки на плечи Юнги и тянется за поцелуем, специально проезжаясь задницей по чужому паху. Реакция незамедлительная: Юнги не закрывает глаза во время поцелуя, округляет их и с жирным вопросом кусается, пока Чимин уверенно и довольно легонько ему кивает.       Ну что за провокации?       От Юнги пахнет алкоголем и хвойным одеколоном неизвестной марки. Волосы (благодаря стараниям Тэхёна) растрёпаны, щёки красные, а взгляд полон тягучего желания, которое облепляет Чимина, заставляет его прикрыть глаза и полностью отдаться нежным рукам, поцелуям куда-то в висок, выпирающую ключицу. Он красивый. Чимин весь такой потрясающий: выгибается на чужих коленях, смотрит из-под ресниц чуть смущённо, но вместе с тем настойчиво, мол, я первым взгляд не отведу, но всё-таки трещит по швам, когда Юнги пальцами принимается перебирать его рёбра, словно клавиши, когда губы нежно касаются шеи, оставляют после себя следы.       В комнате слишком темно, и Юнги чертовски жалеет о том, что не включил свет. Мнущегося в приятной неге Чимина хочется видеть полностью, хочется отмахнуть весь сумрак прочь и прибавить яркость луны, будто бы дурацкой люстры на пульте управления. Потому что это такое упущение — прятать сокровище высоких проб в дальней комнате без электричества. Чимин ведь невероятный, завораживающий, он поддаётся на все ласки, тихо постанывает, когда Юнги осторожными, но очень внимательными и нежными касаниями по коже заставляет чувствовать себя безумно хорошо, до дрожи приятно. Ему хочется отплатить сполна, оттого Чимин отвечает улыбками и такими лёгкими вороватыми поцелуями в уголки чужих губ. В промежутке своих издёвок-благодарностей он успевает приподнимать бёдра и ёрзать, из-за чего в джинсах Юнги образуется стояк. Нехорошо вышло, да? Чимин нахально хихикает.       Их невинные отношения смертника и его спасателя плавно перетекают во что-то большее, в то, чего спугнуть очень бы не хотелось. Оттого оба никуда не торопятся, медлят и так проникновенно смотрят друг другу в глаза, словно разговаривают на немом языке и приходят к одним им известным компромиссам. Юнги склоняет голову набок и аккуратно, медленно-медленно снимает с Чимина кардиган — была бы его воля, то ещё бы и на вешалку повесил, дабы складочек не осталось, — ладонями ведёт от плеч к самым запястьям, застревает на кочках-шрамиках, гладит и подносит к губам, оставляя на каждом бывалом ранении невесомый поцелуй. Чимин смотрит на всё это действо с надломом, чуть не плачет. Он и предположить никогда не мог, что попадёт в подобную ситуацию, что вместо порицания или игнорирования он встретит принятие орденов боли на своём теле. Юнги уже не просто ненормальный — он невообразимый, необыкновенный.       Чимину хочется отдать ему всего себя за бесплатно и без расписки. Для такого, кажется, ничего не жалко. И это так сумасбродно, Боже, это так сумасбродно! Чимин не пил, но, чёрт, он пьян! Оттого у самого в штанах каменно, а в мыслях неутолимое желание целоваться-целоваться-целоваться, целоваться до онемения губ. Юнги будто бы читает бегущей строкой об этой жажде в зрачках Чимина, а потому хищно, с такими повадочками жадного до любви зверька (совершенно безобидного) нападает на парнишку, оставляет собственные отпечатки губ на щеках и крыле носа, на бронзовом лбу и шее, усыпанной родинками, на руках и даже кончиках пальцев, несколько раз несильно их покусывая.       У Чимина перед глазами мутный туман, он — раскрасневшийся, дезориентированный, смущённый и бесконечно податливый. По просьбе Чимин зажимает в зубах край своей (популярной в кругах Хосока) футболки, оголяет тем самым торс, пока руками продолжает крепко держаться за чужие напряжённые плечи. Юнги на зрелище перед собой лишь вздыхает, мысленно вновь материт полумрак и принимается прокладывать воздушную дорожку из поцелуев от пупка и до самых сосков. От прикосновения к последним Чимина слегка потряхивает, и в итоге, стоит Юнги обхватить сосок губами, он выгибается и сдавленно стонет. Вкусный-вкусный, чувствительный-чувствительный. Он откровенный в своих желаниях и ощущениях, оттого Юнги даёт ему больше — чуть всасывает покрасневшую бусину, играется с вершиной кончиком языка, пока вторую сжимает двумя пальцами. Чимину хорошо, Чимину крышесносно, и он зарывается в волосы Юнги пальцами, путается, чувствуя, как в джинсах становится невыносимо тесно — всё, предел. Его член слишком жалостливо просит разрядки, тело напряжено до чувства приятной боли, а разум осознанно готов на всё.       Юнги, видимо, эту готовность замечает и, улыбнувшись, слизывает ниточку слюны, что протянулась по чужому подбородку из-за мешающейся футболки в зубах. Он тоже до судорог хочет большего, он даже позволяет себе шепнуть парнишке парочку скользких фраз на самое ухо, а в ответ услышать то ли урчание, то ли такое раздавленное ожиданием согласие. Но нет-нет, Юнги не настолько идиот, и он шарит в теме, а потому лишь продолжает свои изысканные ласки губами, пока рукой принимается массировать член Чимина через плотную ткань джинсов. По его сознанию этот жест бьёт необладанием, оттого стоны повышают октавы. Чёрт, их ведь такими темпами могут услышать! Но Юнги не позволяет замолчать, попытаться закусить губы и проглотить пошлый вздох. Он лишь гладит свободной рукой по спине, якобы успокаивает, и одной искрой взгляда говорит, мол, всё хорошо, ты не должен себя сдерживать.       Чимин его преданно слушается и скулит, когда Юнги нарочито неторопливо расстёгивает молнию джинсов и так жадно лезет рукой ему в нижнее бельё, обхватывая член ладонью. От таких неожиданных, но вкусных движений очень трудно расслабиться и усидеть на месте, оттого Чимин вновь и вновь ёрзает на бёдрах, специально медленно проезжаясь задницей по чужому стояку. Юнги совсем не против подобных игр, он очень даже за, потому сам не сдерживает краткие вздохи и одним только взглядом — полным спеси и такой глубокой симпатии — просит ещё, ещё, ещё. На откровенность следует точно такой же ответ. Они так хорошо друг друга дополняют в этой незамысловатой игре с телами, что, кажется, совсем скоро сольются в единый луч света, существующий где-то вне нынешних измерений. Даже их стоны-вздохи смешиваются в идеальный коктейль из раздела меню со звёздочкой — «а это только для невероятно-изумительных, это для бездомных смертников».       Юнги растирает несколько капель, выступивших на головке члена, совершает резкие движения по стволу, из-за чего Чимин начинает хныкать, дышать более рвано, будто бы кислородный бак на исходе и его вот-вот прорвёт от пустоты. Юнги такие его метания, видно, по вкусу, а потому он продолжает совершать мелкие фрикционные движения, вместе с тем с таким ненормальным блаженством рассматривая надламывающееся в блаженстве лицо Чимина. Он яблоко, понимаете? Сладкое яблоко, с зёрнами, жемчужной мякотью, алым боком и иллюзорной сладостью. Потому Юнги откусывает от него кусок за кусочком, оставляет на блестящей кожуре следы зубов, их же зализывает, ведёт кончиком носа по торсу, выводит неизвестные лабиринты, а потом, уложив руку на затылок, тянет Чимина на себя, ещё ближе, ещё касательней и целует, целует с лёгкой придурью, будто бы собирается вместе со слюной передать цветную марку.       Чимин только и успевает прикрывать глаза, не уступать в натиске и как бы невзначай легонько кусаться, переходить с губ на шею с выступившей венкой у челюсти и скользить по ней отпечатками мокрой кожи. Задницей он всё продолжает тереться о вставший член Юнги, только с уже более быстрым темпом, под стать движениям чужих рук. Они оба влажные, текут предэякулятом с нотками белёсого, учащённо дышат, перебрасываясь друг с другом не словами, а стонами. Это диалог уже какой-то иной пробы. Оба близки к финалу, прислоняются лбами и смотрят в глаза, даже, кажется, не моргая. То момент, когда реальность выходит за все грани-вертикали, ржавые пружины возбуждения медленно выпрямляются, откровение чувств достигает пика.       Юнги опять так внимательно и изучающе пялится, он находит в этом занятии непередаваемое влечение, но Чимин нисколько его не осекает, а наоборот предоставляет лучший вид, слегка выпрямляется и выгибается со звучным именем на губах, ощущая, как разряд оргазма проходится по всему телу. Юнги на эту картину засматривается — ему предоставлен бесплатный вход в галерею бесценных искусств, — он бестактно любуется дрожащими ресницами Чимина, пока рукой, которая будто бы сейчас отдельной жизнью живёт, проводит по слегка подёргивающемуся члену ещё пару раз, выжимая капельки спермы — всё до последнего. От таких внезапных движений комнатку вновь сотрясает стон (такой, с нотками неожиданности), и в конце концов Чимин обрушивается телом на Юнги, неровно дыша.       Да, он красивый, абстрактный, лирический, глаза у него карамельные, а у кожи привкус одеколона. В Чимине мужчина не обретён ещё — это такой крышесносный парнишка, от простецких обжиманий с которым можно (как оказалось) запросто кончить. Что Юнги, собственно, и делает. Позор ли? А кто вообще критерии позора устанавливает? Да Вы вообще видели взгляд Чимина? Такой нездешний, немножко сапфировый, как у Уайльда в какой-то там сказке. Да его так сильно хочется, что даже слегка подташнивает, а в пальцах колкое электричество. Чимина тянет снимать на плёнку своих полных неутолимого желания глаз и хранить проявленные снимки на полочке в одном из кабинетов своего сознания. И никого туда не впускать! Не потому, что Юнги жадина или вообще озабоченный какой-то. Нет-нет. Просто бережливый.       — Я хочу спать, — в плечо шепчет Чимин, не имея сил подняться. По телу будто бы ударили кувалдой. И хотя это его не первый раз, но ощущения явно новые, необузданные. Тут даже дело не в откровенности или умелых руках Юнги, а в конкретике. То есть в том, что Юнги — это Юнги. Всё слишком просто.       — Тогда спи, — Юнги так заботливо вытирает Чимина первым попавшимся под руку куском ткани — по иронии это оказываются пижамные штаны Тэхёна, но да ладно, — застёгивает джинсы и, сняв с собственных онемевших бёдер, сажает рядышком. Чимин протестующе жмётся ближе и хмурится.       — А вдруг я проснусь, и тебя уже рядом не будет? — какой-то не подкреплённый ничем страх.       — Да куда же я денусь? — усмехается Юнги, пока вытирает остатки спермы с ладони опять же о многострадальные штаны Тэхёна. Сегодня, кажется, совсем не его день.       — Ну не знаю, — Чимин слегка приподнимается и кладёт подбородок на плечо Юнги, дыша жаром в самое ухо. Он после лавины оргазма вообще стал достаточно тактильным, и это, на самом деле, очень радует. — Например, пойдёшь искать какого-нибудь очередного смертника, — и вдруг цепляется за чужую руку, будто бы готовится не отпускать. И выглядит встревоженно, на фоне продолжающегося шума вечеринки совсем печально.       — Чимин, никакой ты не смертник, — Юнги целует его в кончик носа и нежно, подбадривающе улыбается. — Ты просто устал, помнишь? Все люди рано или поздно устают. Просто нужно взять паузу, немного времени на отдых. Понимаешь? — Чимин кивает и жмётся своей щекой к щеке Юнги, пока тот просовывает руку между диваном и спиной паренька, обнимает его, тащит ближе к своему тёплому боку. Комфорт на комфорте. — Но я больше не позволю той петле висеть на твоём потолке, — звучит это так серьёзно, так клятвенно, что Чимин жмурится, лишь бы не зарыдать.       Счастье оказалось слишком близким и таким мелочным. Счастье отыскалось в бездомном Юнги и его манере невовремя обрывать предложения. Он — правдолюбивый, воюющий чуть ли не с самим Адом, обличительная добродетель. Под его тенью всегда бесстрашно, от его слов всегда по-летнему хорошо. Чимин боится привыкнуть, потому что, как известно, тот, кто вмазался раз, приходит за новой дозой. А Юнги до забавного оказывается дорогим психотропом. Перед ним расступается сама тьма, облака в виде черепа тираннозавра следуют по пятам, наблюдают, а штормы поют колыбельные вместо страшного воя.       Всё меняется.       Щёлк.       Будто бы кто-то очень важный для Вселенной переключает канал. И вот Чимин уже не один в своей промозглой квартирке, а на вечеринке малознакомых людей, где неожиданно, но так вкусно целуется с Юнги за закрытой дверью и чувствует под задницей его вставший член. Да разве думал ли (мечтал ли) он о таких переменах? В самом глубоком сне Чимину не могли почудиться подобные сюжеты, он всё-таки, казалось, до счастья не дорос. Хотя Юнги упрямо доказывает обратное и в своей манере пронзительно рассматривает раскрасневшегося доверительного Чимина, который под доносящиеся мотивы the neighbourhood выглядит чертовски великолепно.       — Ты классный, знал? — Чимин вдруг спрашивает и подмигивает, из-за чего Юнги тихонечко смеётся и жмётся ещё ближе.       — Может быть, я даже тебе нравлюсь?       Ну что за вопросы? Чимин приподнимает брови и смотрит внимательно, мол, ты ещё спрашиваешь? Юнги же нарочито притворяется дурачком, хочет услышать ответ, а не питаться догадками, оттого молча, выжидающе улыбается.       — Поверь, я не занимаюсь подобными вещами с тем, кто мне не нравится, — вот так завуалированно. Но Юнги, видимо, доволен, а потому кивает и, нащупав справа салатовый кардиган, использует тот вместо одеяла, накрывая им Чимина. Тепло. Хотя от Юнги намного выше температуры исходят.       — Получается, всё супер? — то ли с намёком на недавние обжимания, то ли на отношения в принципе спрашивает Юнги. Его тёмные волосы притягательно спадают на лоб, слегка вьются у самых кончиков, словно их по ночам невидимые силы на мизинцы накручивают, создают образ Юнги ещё более привлекательным. Чимин на него ведётся и, выбравшись из парилки объятий, зарывается ладонью в копну мягких-мягких волос. Видно, их ещё ни разу не высветляли, не окрашивали.       — Всё лучше всех, — кивает сам себе Чимин и, проведя ладонью по чужой щеке, тянется за поцелуем, чей вкус отдалённо напоминает ментоловые сигареты. Это пробудило в Чимине кадры второго дня их недельного графика, когда Юнги притащил целую палитру табака, а потом так вальяжно, так совершенно дымил, из-за чего, если честно, вызывал зависть. Потому что вкусно обхватывать фильтр губами, глубоко вдыхать, не закашливаясь, а потом крошить пепел одним взмахом ещё надо уметь!       — Спи давай, — Юнги в последний раз, как мать маленького ребенка перед сном, целует в лоб и, удобно устроившись, прижимает сонного Чимина к груди, позволяет слушать собственные биты в груди, сердцебиение. — Не переживай, когда ты проснёшься, я всё ещё буду рядом.       — Не врёшь? — Чимин с подозрением щурится, запрокидывает голову, упираясь носом в чужой подбородок.       — Я всегда говорю правду, — ответственно отвечает он, — даже когда лгу.       И эта фраза так похожа на привычный тон диалога Юнги, что Чимин окончательно расслабляется, прогуливается где-то на грани сна и реальности; отдалённо слышит, как скрипит дверь в комнату, как Тэхён бубнит что-то о том, как знатно проблевался и что ему пора спатеньки, как он резко замечает свои смятые штаны, перепачканные в чём-то белом, и начинает вопить. Юнги накрывает уши Чимина ладонями и, будто бы через толщу воды, просит своего друга заткнуться. Ситуация печально-забавная, хочется смеяться и немного смущаться (всё-таки сперма не чужая, а своя), да только уголки зацелованных губ не слушаются, не тянутся вверх. Странное небывалое спокойствие окутывает тело, словно вязаный родными руками плед, убаюкивает, делает из голоса подоспевшего на шум Чонгука какое-то характерное пищание, незнакомое, но до ужаса близкое.       Пи-пи-пи-пи-п-и-и-и-и-и…

***

      Чимин резко открывает глаза, но тут же щурится из-за ударившего в глаза потока света. Неудобная пружина впивается ему в поясницу, вокруг тепло, пахнет спиртом, в глотке полная засуха, в ушах звенит, ещё как назло слева пищит какая-то дрянь, а тело неистово ломит. Особенно болят запястья. Голова просто раскалывается, в неё будто налит металл, тяжёлый жидкий металл, который переливается от виска к виску, когда Чимин ворочается, пытаясь приоткрыть щёлки-глаза и посмотреть по сторонам. Находится он явно не на вечеринке в квартире то ли Тэхёна, то ли Чонгука. Вместо темноты крохотной спальни в дальнем углу и света луны, вместо привычной лампочки его встречают неприятный беж, закрытые окна, железная кровать, небольшой столик со свежим букетиком цветов, раздражающие своим писком аппараты и человек, чей образ пока плывёт в глазах.       Чимин промаргивается, тяжело дышит — губы обсохли, язык прилип к нёбу, — пытается вспомнить, как и почему он здесь оказался. Туман воспоминаний медленно расступается перед ним, выстраивает картину вчерашнего вечера не детально, но достаточно ясно. Вот Чимин встречает Юнги на пороге и даже очень рад его видеть, вот переодевается в любимый кардиган и футболку с улыбчивым медведем, вот знакомится с пьяным Тэхёном, молчаливым Чонгуком, весёлым Хосоком и азартным Намджуном, вот отнекивается от пива и смеётся в такт общему хохоту, вот, схваченный в объятия Юнги, целуется до потери пульса у рёбер, перебирает свои чувства, словно виниловые пластинки, и, обнаружив нужную, устанавливает на проигрыватель в голове, постанывая в такт мелодии. И вот он в конце концов засыпает на тёплой груди Юнги, слушая разговоры Тэхёна и Чонгука над головой.       После — пробел. Такой жирный пропуск, обрыв воспоминаний.       Сейчас он очнулся в больничной палате. Да, это явно больничная палата, ни на что другое это навевающее тоску помещение не похоже. Чимин пробует приподняться. Провал. Тело странно занемело и не слушается, оно чертовски тяжёлое, напичкано иголками на сгибах рук, в глотку проведены толстые трубки, на подушке, одеялах и простыни провода, они, будто бы паутина, окутали Чимина, заключили в сеть, из-за которой он никак не может пошевелиться. Охватывает резкий холодный страх, хочется закричать, хочется выдернуть из себя все эти инородные больничные штучки и бежать, бежать, далеко-далеко, прятаться от этой странной версии Вселенной, что стала реальностью.       — Очнулся? — слышится близко-близко, где-то слева. Чимин, превозмогая боль в висках, поворачивает голову, а там… Там Юнги. Не соврал! Юнги не соврал и оказался рядом! Правда, выглядит он странно, непривычно мёртво: глаза потухшие, под ними насыщенные синяки, губы искусаны, на спине горб, одежда измятая, волосы в полном беспорядке, будто их всю ночь пытались выдрать с корнями. Зато рука привычно тёплая и крепкая. Только сейчас, словно даже фантомно, Чимин может почувствовать, как Юнги крепко сжимает его морозящую ладонь под одеялом, пока сам в чертовски неудобной позе сидит на коленях перед старой, видавшей многое, больничной койкой. — Наш недельный график отложен, знаешь? — на такой печальной усмешке то ли спрашивает, то ли констатирует он, — ты мне солгал, Пак Чимин.       Дальше всё как в перемотке скучного фильма. Чимин не может ни слова произнести: Юнги жмёт на кнопку вызова медперсонала и буквально сразу же прибегает целая бригада, светит Чимину в глаза, проверяет пульс, осторожно вынимает трубку из глотки и слушает его хрипы-рвотные позывы, а после оставляет наедине с лечащим врачом-хирургом, который внимательно осматривает тело пациента, снимает жгуты-повязки с запястий и положительно хмыкает. А там раны! А там свежие раны, швы и кровоподтёки!       Юнги ждёт снаружи, тенью витает где-то за дверью. Чимин отвлекается на скрип подошв его палёных найков, оттого получает от врача просьбу сосредоточиться, мол, Вы, Господин Пак, были в очень тяжёлом состоянии, и теперь мы должны провести обследование, беседу, и, кстати, не только со мной. На этой ноте в кабинет входит мужчина седых лет, дружелюбно представляется доктором Ча, психотерапевтом, и протягивает Чимину руку. «Приятно познакомиться».       Что? Что-что?       Чимин некрепко пожимает его сморщившуюся от старости руку и ещё с пару минут делает вид, что слушает диалог врачей о том, что ему придётся здесь задержаться и встать на учёт к психотерапевту, тому же доктору Ча. Только вот Чимину плевать. Он как-то машинально кивает, делает вид, что внимательно слушает, а внутри бьётся на тысячи осколков, отказываясь верить в происходящее. Это же получается, что он очнулся в том самом кадре жизни, когда самостоятельно разрезал свои запястья, сидя в тёплой воде ванной, а после отдалённо слушал всхлипы Юнги у себя над ухом? Да? Как же это, блять, может оказаться правдой? Как? То есть никаких маленьких мостов в парке не было? Не было лапши и поцелуев в дождливом море? Не было вечеринки Чонгука, когда они с Юнги смазанно целовались и вместе засыпали под салатовым кардиганом?

НИЧЕГО ЭТОГО НЕ БЫЛО.

      Оно эхом разлетается по ушной раковине, по сознанию и после ухода врачей пробивает на слёзы, на задушенный всхлип, из-за которого ещё больше хочется в голос закричать, опрокинуть всю свою тоску на действительность, что уничтожает, что вновь отматывает отчаянье и селит по уголкам отвратительно бежевой палаты.       И, нет-нет, Вы серьёзно? Неужели происходящее реально? Неужели оно и есть правда? Чимин кусает ребро ладони, чтобы не закричать, и вжимается в подушку, вычленяя из слов врачей самую основу. «Развилось коматозное состояние, большие кровопотери, но Вам ещё очень даже повезло!» Спасибо! Чимин не мог ни слова произнести, но кивнул, из-за чего доктор Ча так по-доброму похлопал его по плечу, одним твёрдым взглядом поддержал.       Но, подождите-подождите… Коматозное состояние? Ну, кома? Да как же так? Получается, Чимин все эти дни — энное количество дней, да? — был в выдуманном мирке, пропасти, сгенерированной мозгом? И всё проведённое с Юнги время — подделка, ложь, обман сознания. Дешёвый спектакль. Тошнота резко подкатывает к всё ещё сухой глотке, по конечностям проходит разряд холода, ледяного понимания своей растерянности и потерянности. Потому что возникает резонный вопрос: а что же дальше? А как? То есть вновь придётся катиться бутылкой по автостраде — оглушённой, пластиковой, простой, одинокой? Никаких тебе «постой» и «останься», никаких «давай целоваться в море» и «я зайду вечером». К кому-то рядом и без того было сложно привыкнуть, а теперь придётся откатывать все обновления назад, стирать пароли и безнадёжно хмыкать, посматривая на открытое настежь окно. Потому что Юнги в этой реальности — самой реальной из всех возможных — наверняка не будет так гоняться за Чимином. И так было немного странным то, что он не отвернулся от него после вот таких игр с лезвиями. Чимин же, получается, солгал, он обманул, нарушил некое негласное обещание и сделал шаг за пыльный подоконник.       И вот накатывает бессилие. Пищащие аппараты сводят с ума, их шумы отражаются в ушной раковине, но не заглушают шарканье подошв чужих потасканных найков. Чимин убирает искусанные руки от лица и поворачивается: Юнги с тревожным выражением лица стоит в дверном проёме, а после в несколько слишком широких шагов доходит до скрипучей койки и тянется за чужой забинтованной рукой. Чимин же не даётся в чужие сети.       — Чимин… — растерянно шепчет Юнги и чуть отшатывается назад, когда слышит громкий всхлип, видит брызнувшие слёзы, которые полосуют бледные, болезненных оттенков щёки.       — И ты же, получается, меня не любишь?.. — с трудом у него выходит эта фраза, потому что слёзный ком рвёт глотку, забивает голосовые связки, оттого всё плачется и плачется. Чимину горько. Ему так ужасно горько, будто бы вместо каких-то витаминок сейчас по венам пускают дёготь, и он заливает полость рта, прожигает своим невыносимым вкусом язвы. Юнги же в панике машет руками в своей такой ненормальной манере, пытается жестами что-то передать, пока на язык становится настоящим заикой.       — Что? — жирный вопрос. — Нет! — в каком только смысле «нет»? — То есть да, — и в каком же тогда смысле «да»? — Погоди… — он судорожно выдыхает и садится на краешек больничной койки, из-за чего палата наполняется скрипами. Чимин развозит по лицу сырость, вытирается рукавом накрахмаленной местной рубашки и побито хватает ртом воздух, будто бы совсем недавно тонул.       — Ты… ты же так меня изменил, — ранено шепчет он и уже тянется, чтобы вытереть очередную порцию слёз, как Юнги вдруг его прерывает, осторожно перехватывает руки, держит за локти и прямо в лицо, без задержек и запинок серьёзно констатирует:       — Чимин, ты мне нравишься, — ненормальный! Боже, он такой ненормальный! Чимин как-то разочарованно-недоверчиво смотрит на него и хлопает слипшимися от слёз ресницами, глотает вязкую слюну, молчит. Юнги опять загорается и подскакивает с места, принимаясь хлопать себя по карманам. — Правда-правда! На самом деле! — орёт на всю палату и вдруг вытаскивает достаточно аккуратный лист, исписанный мелким почерком с двух сторон. В некоторых местах даже фломастером что-то выделено, а где-то залито замазкой. Он прокашливается и деловито оглашает: — Вот, смотри — «план по завоеванию Пак Чимина»!       Чимин смаргивает солёную плёнку и внимательно вглядывается в слегка расплывающиеся предложения. Здесь написаны буквально все возможные способы достижения якобы взаимности человека сердца, начиная с тупых пикап-фраз и заканчивая очень весомыми поступками, по типу обещаний и их обязательных выполнений. Да, ненормальный и в этот раз смог удивить. Вообще Юнги надо отдать должное, он выглядит как реальный спец в том, чтобы заставить Чимина улыбаться. Ещё и фразами такими сыплет. Вы же заметили? «Ты мне нравишься». Опять всё просто, без сложностей — по течению. Да уж, Юнги в любой Вселенной всё тот же Юнги. За это ему, конечно, огромное спасибо.       — Ты писал этот план, пока я был в коме? — Чимин сам не знает, что хочет этим вопросом выяснить, но Юнги уверенно кивает, и на душе сразу становится тепло. Дорожки слёз сушит местный проспиртованный ветер, а аппараты пищат чуть чаще. — И сколько же недель я тут провалялся?       — Эм… — Юнги задумчиво смотрит в потолок, загибает пальцы артистично и со смешком выдаёт, — три дня?       Чимин не меняется в лице с молчаливую минуту и отворачивается в другую сторону, пряча своё сконфуженное выражение лица. Блять! Ну что за шутки! Три дня? Да что за издёвки небес? Кому-то там в облаках опять стало скучно, и они, закупившись попкорном, устроили вечерний просмотрит фильма под названием «Отчаянная жизнь Пак Чимина, или как встретить дорогого сердцу человека через окно»? Отвратительный, второсортный арт-хаус. Критики пророчат такому дерьму провал с первого же листа сценария. Да только вот Чимину не давали права выбора. Поэтому он и проторчал в коматозе три дня, замечательного провёл их на периферии других миров. Было круто. Но теперь лоб бьётся о стеклянную дверь реальности, и хочется лишь пробурчать:       — Лучше бы я этого не знал, — потому что слишком много драмы для трёх дней комы, сука!       — Перестань! Я так счастлив, что ты очнулся! — Юнги откладывает свой план в сторону, вновь присаживается на краешек кровати и всё-таки берёт Чимина за руку, принимаясь поглаживать костяшки большим пальцем. — Я ждал все эти три дня, так сильно ждал. Ещё купил тебе цветы, сигареты и апельсины, — вот это набор! Чимин оборачивается через плечо и замечает, как всё перечисленное покоится на тумбочке. Цветы, кстати, свежие. Пионы. И даже язык не повернётся сказать о том, что парни друг другу цветов не дарят. Потому что дарят, дарят, чёрт возьми!       А вообще, если хорошенько приглядеться, то можно заметить, что все эти три дня Юнги находился в палате. На окне лежат его вещи — бритва, зажигалка, зубная щётка и небольшое полотенце, — на стуле пара футболок и любимая серая ветровка, на кресле в углу аккуратно сложен плед. И Чимину даже представить больно, насколько неудобно и тяжело спать в дряхлом кресле, уже успевшем отжить свой век. От этого вес благодарностей Юнги лишь увеличивается. В глазах Чимина, который недавно вернулся из выдуманной Вселенной, Юнги всё такой же до ненормального замечательный. Боже, что бы он вообще без него делал? Что бы делал без этих сигарет, цветов и апельсинов на тумбочке?       — Помнишь, ты спросил у меня, почему я всё это делаю? — вдруг в нотках обыкновенного диалога проскальзывают нотки серьёзности. — Хочу ответить. Сейчас, конечно, не самое подходящее время, но всё же, — Юнги крепче сжимает руку Чимина, а тот понимающе кивает, мол, продолжай. Ему действительно интересно и хочется знать. Да и тем более, не только Чимину постоянно крутить пластинку своих страданий, пора менять винил. — Были у меня не самые радужные времена. Ну, знаешь, подростки и без того достаточно потерянные люди, а тут ещё и проблемы с семьёй навалились. Отец решил, что уйти к любовнице — очень даже классный план. Поддерживать нас с матерью он, конечно, не собирался, поэтому ей пришлось перебиваться всякими подработками по типу посудомойки или уборщицы в вонючих низкосортных клубешниках. Меня это всё как-то не заботило, мне было не стыдно знать о том, что мы находимся в таком хуёвом положении, — Юнги пожимает плечами, смотрит в окно, а на самом деле куда-то вдаль, туда, где остались воспоминания о прошлом. — Но вот некоторых моих одноклассников эта тема интересовала до чёртиков. Поначалу они просто подшучивали, мол, твоя мать отмывает засохшую сперму на полу сортира в уёбищном клубе, наверняка и её там пару раз имели. Я пытался не искать проблем и жить спокойно, но такие слова просто не могли меня не задеть. Поэтому, да, я дрался. Просто постоянно дрался. Иногда даже побеждал. Но чаще, конечно, проигрывал. И был один такой раз, когда мне всё надоело. Небо вдруг, кажется, начало давить на плечи, а каркас уверенности совсем порушился. Я настолько устал от постоянных смешков в спину, устал от одиночества, устал от самого себя, что решил специально подставиться под удары большой компании местных хулиганов. Да, отмутузили меня тогда качественно, — Юнги усмехается, хотя видно, что ни черта ему не смешно. Это такой смех, когда хочется разрядить самого себя, наложить на плохое капли хорошего. Иногда получается, иногда такая вот лажа. — Избитым за каким-то сараем я провалялся несколько часов, пришёл домой под ночь и, пока мама собиралась на работу, рассказал ей о том, что не хочу жить. Помню, тело тогда ломало дико, казалось, боль невыносима. Мама, конечно, видела все мои раны, но вместо переживаний и банального вопроса о том, что случилось, она лишь ответила мне, что тоже не особо хочет жить, и предложила включить газ, а после лечь спать, — в палате виснет пауза. Чимин чувствует, как ужас фантомной болью ползёт по пищеводу, ему даже представить страшно, каково это, услышать от единственного родного человека такое предложение. — Так вот мне тогда четырнадцать было, — и это добивает всю историю, это некая жирная точка. Четырнадцать лет. Сказать такую штуку четырнадцатилетнему ребёнку. Это же насколько должно быть велико отчаянье? Чимина даже передёргивает, но Юнги крепче сжимает его руку, мол, расслабься, всё в порядке. И, кажется, это не он сейчас должен выступать поддержкой, а быть её адресатом. — В итоге моя мама всё-таки покончила с собой, наглоталась какого-то дерьма в клубе и словила передоз. Жить в приюте я не хотел, потому решил сбежать. Куда? Ну не думал об этом, на самом деле. Пару дней спал на скамейке в парке, воровал в крохотных магазинчиках, просил у прохожих мелочь. Был грязным, как бродячая старая псина, да и характер уже начинал гнить. Тогда-то я и встретил Тэхёна, — ого, знакомое имя! Чимин старательно делает вид, что не знает никаких Тэхёнов, но в голове уже всплывает образ пьяного паренька с яркой макушкой. — Ему тогда было девятнадцать. Странный тип, если честно. Он лишь безынтересно предложил мне, пацану, дремлющему в переулке на картонке, жить с ним. Уже после я узнал, что он потерял своего младшего брата и таким образом решил найти болящему сердцу отраду. Я этой отрадой совсем был не прочь стать. Оказалось, брат Тэхёна погиб от своей же руки. В один обыкновенный день просто решил перерезать вены поперёк, — в этот момент он метает взгляд к запястьям Чимина, через бинт которых чуть проступает старая кровь. — Его спасти не успели. Вот Тэ и принялся винить себя, мол, не уследил, не услышал вовремя, не заметил изменений в поведении. Четырнадцатилетний я не особо вникал в его горе, у меня были свои причины для ненависти ко всему миру. Одиночества уже не осталось, на поверхность рвались агрессия и желание мстить. Мне ужасно повезло, что Тэхён вовремя предотвратил мой бунт. Он любил налить колы, выставить на стол тарелки снеков и говорить, говорить, говорить. Да, ему было тяжко и горестно, но он жил и пытался это чувство жизни привить и мне. Как видишь, получилось, — Юнги приободряется и даже улыбается. — Поэтому я не мог пройти мимо окна, в котором чья-то тень тянулась к петле, свисающей с потолка, — Чимин шокированно приоткрывает рот. Да как же? Неужели действительно смог рассмотреть его попытку разорвать связь с миром? Навряд ли это можно называть обыкновенным стечением обстоятельств. Громко, конечно, такое говорить, но, возможно, оно настоящая судьба. — Ну и ещё я остался, потому что ты мне нравишься, конечно.       — Ты так просто об этом говоришь, — Чимина после откровений Юнги вновь пробивает на слёзы, но он всего лишь тянется к нему за объятиями и крепко-крепко прижимает к себе. То ли жалеет, то ли таким способом хочет залатать старые раны, что пришлось ради рассказа расковырять. Потому что говорить о прошлом чаще тяжело. Говорить о страшном прошлом тяжело вдвойне. Юнги даже здесь оказался настоящим смельчаком. И теперь становится предельно ясно, почему он такой замечательный человек, почему он вдруг как клещ прицепился к Чимину. И за последнее ему, конечно, бесконечное спасибо.       — Ну да, — Юнги трётся подбородком о чужое плечо, дышит теплом на самое ухо. — Я вообще терпеть не могу сложности, — Чимин хихикает, веря в сказанное.       — Но как вообще можно испытывать симпатию к человеку, которого знаешь всего три дня? — давно интересующий вопрос. Тем более в этой реальности они ещё даже не смотрели друг на друга влюблённо, ещё даже не мёрзли среди волн холодного моря. — У тебя что, комплекс защитника?       — Во-первых, не три дня, а семь, — Юнги чуть отодвигается, смотрит серьёзно в лицо, но из объятий не выпускает. — А во-вторых, кажется, я уже об этом говорил — я чертовски не люблю сложности, — говорит и легко целует Чимина в обветренные губы. И поцелуй этот такой же, как на песочном берегу, такой же, как у дверей подъезда с охапкой цветов, такой же, как в квартире Тэхёна, в слиянии темноты и жгучего желания. Флешбеки несостоявшегося в реальности прошлого охватывают Чимина, и он облизывается, улыбаясь чему-то там своему.       Юнги опять смотрит на него, как на первое и последнее чудо света, он одобряет еле заметный румянец на чужих болезненных щеках. Чимина он дождался и, как бы это громко ни прозвучало, больше отпускать не намерен. Можете называть это любовью с первого взгляда или до сих пор бьющим в голову юношеским максимализмом — оно не важно. Абсолютно лишь то, что происходит здесь и сейчас, то, что Юнги чувствует в отношении Чимина и что Чимин чувствует к нему. А со всем остальным они обязательно разберутся. Вместе. И сроки будут больше, они стократно перешагнут порог одной жалкой недели.       — Так что ты там говорил про изменения? Я тебя изменил, да? Верно-верно? — идёт в наступление Юнги, пока расслабившийся Чимин щедр на объятия. — Когда это я успел так вознестись в твоих глазах? — спрашивает с бьющим интересом, хитро улыбается и щурится. Чимин бегает взглядом по палате и, не выдержав, молча натягивает одеяло на голову, стараясь скрыться от допроса и катастрофично прыткого детектива. Боже, да кто его вообще за язык тянул! — Эй, Чимин, я хочу знать! — не перестаёт ныть Юнги. — Тебе что-то снилось? — он принимается тянуть лоскут одеяла на себя, искать среди его складок притаившегося беглеца и требовать объяснений. — Ну расскажи, Чимин! — он перехватывает его лицо, держится ладонями за щёки, но вместо доступных слов получает громкий смех, который разносится по уголкам видавшей печальное палаты и надолго там застревает. До следующего пациента. Юнги же замолкает и улыбается, слушает, как бывалый смертник, угрюмый такой парень, заставляет аппараты пищать чуть чаще. Это сердце радуется, оно счастливо.       Тук-тук. Кто там? Наше безоблачное будущее. А, ну тогда проходи-проходи. Приятно познакомиться! Если честно, уже и не думал тебя когда-нибудь встретить!       И ладно-ладно, давайте не будем о смысле жизни, давайте скажем немного о чём-то другом не менее важном. Смерти, например. У каждого человека есть своя причина для смерти. Порой она выглядит просто, но на самом деле — гораздо сложнее. Примерно как пень от дерева: торчит себе малявка из земли, простой и понятный, а попробуешь вытащить, потянутся длинные запутанные корневища. Они напоминают сети нашего сознания. Очень далёкие и запутанные. Слишком многое там уже никому не распутать, потому что этого не поймёт никто, кроме нас самих. А возможно, никогда не поймём даже мы сами.       Да, с корнями жить тяжело и даже страшно. Вам ли не знать. Эти корни тянутся за каждым из нас, они преследуют, идут по следам, цепляются за наши пятки и, можно сказать, тянут под землю. Буквально, да? Кто-то отлично держится и в один из дней просто берёт секатор и отрезает все эти коряги, выкорчёвывает пень и двигается дальше. А кто-то Чимин, и ему было ужасно тяжело справиться с корнями. Он слепо пытался обрести счастье, он наивнейшим образом корил весь мир в своём лице, избегая самого главного — истины.       И вот она раскрывается, словно свежая рана. Но больше нигде не болит, всё давно вылечено, потому что, оказывается, радоваться нужно уметь, не рассуждая. Хотя это вовсе не значит, что оно есть счастье. Для него всегда, кажется, чего-то будет недоставать, какой-то крупинки, песчинки — и в тебе, и во мне. Оттого нормальной жизнью мало кто живёт. Просто нужно уметь правильно двигаться. Понимаете? Передвигать ноги шаг за шагом, как в танце. И всё. Тело помнит, как ноги ставить, поэтому вперёд всегда можно идти. И пускай с житейской точки зрения ты полный ноль. Как Чимин, например. Ни образования, ни работы, ни семьи, ни друзей, ни маломальского осознания себя в себе. Пускай. Потому что главное — двигаться. Вырывать корни из гнилой земли и поднимать ноги. Вперёд, вперёд, вперёд.       Просто темп не сбавлять, и тогда однажды всё изменится. Знаете, в несовершенном, но исправно работавшем механизме, вывернутом на максимальную мощность, вдруг что-то заклинит, собьётся, истерично зазвенит и стихнет. И всё полетит к чертям. Оно и станет новым рассветом. Тогда захочется бегать под проливным сентябрьским дождём, зарываться в мокрые волосы и собирать пальцами яркую краску, хохоча, шлёпать убитыми найками по лужам, про себя сбивчиво шепча: «Как же здорово, как же замечательно, что я всё ещё здесь!» Тогда станешь с неподдельным удовольствием деловито, будто бы первый гурман среди специфических кругов, с наслаждением кушать лапшу под оглушительную попсу, звенящую из местного магазинчика. Тогда станешь танцевать и носиться вприпрыжку, случайно встречая в очереди за бутылочкой колы человека, с которым так жадно целовался в солёных волнах моря — «здравствуй-здравствуй, а возьми мне пачку жвачки, я тебе потом, с зарплаты отдам». А он так аристократично махнёт рукой, мол, бери всё что хочешь, я устраиваю спонсорский вечер для мальчишек с потрясающими улыбками.       Да, тогда начнёшь жить как-то иначе.       Вразнос, в загул, вдребезги, в стельку, ввысь. Отдать швартовы. Всё. И как же, Господи, хорошо. Как же, Господи, жить приятно. Вот без этих тянущих корней, без пней — без причин не жить.       Это торжество жизни над смертью, торжество правды над ложью, торжество свободы над к-чёртовой-бабушке-все-ваши-грёбаные-предрассудки. И в сердце плещется солёное регги, в волосах путается лучами сладкое солнце, и что-то изнутри тяжело дышит и жаждет выхода. Захочешь пить алые вина, ходить без диплома о вышке и каждый день смертельно влюбляться в новых и новых. Или же лучше — найти одного. Брюнета такого, с привычкой залезать в чужие окна, дымить вальяжно и становиться чем-то очень важным. Тогда наконец-то разучишься чувствовать время. Оно ведь для тех, кто боится Вечности! А до Вечности — хорошо или плохо ли — нам далековато, потому пора бы расставить приоритеты.       Пока наши улыбки не приобрели привкус резины и клея, а лучатся настоящим солнцем, пока мы видим мир таким, каков он есть на самом деле, без пелены пресыщенности, без мутности разочарований и без смягчающих обстоятельств, но зато с распахнутыми для нас объятиями, пока у нас нет начальников и подчинённых (и даже если есть), пока мы не превратились в пластиковые имитации и дыхание наше горячо и часто, пока деньги для нас измеряются количеством книг и сеансов в кино, а не как у тех — килограммами колбасы и литрами бензина, пока мы звоним друг другу, чтобы просто сказать: «Я люблю тебя!», пока мы прощаем долги и мучаемся из-за недосданных сессий, пока нам снятся цветы и овации, роскошные отели и спорткары, пока не утонули в собственном бессилии и жалости к себе, пока мы красим волосы в синий — цвет неба, по которому иногда плывёт облако в форме черепа тираннозавра, — пока мы ещё не стали безнадёжно, невозвратно мудрыми, пока, пока, пока…

Пока мы ещё не поняли, что весь наш долгий и изнурительный путь ведёт в Ад.

      Пока мы не превратились в пни с длинными корнями — и даже если превратились, даже если, чёрт возьми, Ваши корни ужасно глубоки и толсты, — ешьте жизнь из глубоких супных ложек, нет-нет — половников. Наслаждайтесь дождями, ебучими скидками из супермаркета в три монетки, новым постельным бельём, цветком, который вдруг внезапно вырос под Вашими окнами, соседом, наконец-то сморившим тараканов, внезапно заработавшим диском с детскими мультиками, отсутствием пробок в восемь утра (и даже их наличием!), замороженными ягодами, пробежавшей рыжей кошкой с зелёными глазами, орущими детьми — потому что хоть кому-то должно быть весело в этом несущемся вперёд мире, — поздним завтраком и ранним ужином. Наслаждайтесь, пожалуйста!       Рассыпьтесь на куски лишь для того, чтобы восстать вновь. Поднимитесь древней скалой под бормотание песни колыбельной, сплетитесь паутинкой мелких трещин в полотно настолько неоднородное, насколько и прекрасное. Возведите красоту Хаоса в Абсолют. Насколько бы плохо ни было, насколько бы сильно блохастые кошки ни драли глотку — становитесь лишь чётче, лишь яснее. Ну а если совсем худо, невыносимо тяжко, то иногда, не во вред своему здоровью, конечно, открывайте окно, заранее убирая с него комнатные цветы. Возможно, Вам повезёт, и в него заглянет незваный гость, способный изменить всё мироздание, все смыслы и итоги. Хотя, скорее всего — если Вы живёте на четырнадцатом этаже, например, — он зайдёт по-человечески, через дверь.       А ещё, может быть, этим человеком станете Вы сами.       Тогда придётся стащить у друга избитые найки, закупиться колой и ненормальностью, научиться лазить по деревьям, плавать в море, падать с мостов, курить в затяг, получать в морду от соседа и вкусно-вкусно целоваться в темноте вечеринки. Это такая своеобразная модель. Но никто не отменял новшеств, потому вносите и свои лепты, изменения. Только одевайтесь теплее, пожалуйста, потому что:

«Город после лета стоит худым, зябким, как в семь утра после вечеринки. Ничего не движется, даже дым, только птицы под небом плавают, как чаинки, и прохожий смеётся паром, уже седым. Редкий раз встретишь многоэтажку, в окнах которой горит свет. Местные давно видят пятый сон, ворочаются на простынях, надеясь, что будильник прозвенит не так скоро и неожиданно, как всегда…»