Вилкой в глаз

Дверь страдальчески скрипнула, когда в проем пролезла голова Эйгона. По ногам Эймонда прошел сквозняк, заставляя его больше бороться с желанием позорно зарыться пальцами ног в пушистый ковер у кровати, чем впериться раздраженным взглядом в брата. — Они скоро приедут, — доверительно сообщил Эйгон. — Ты с ними чатишься что ли? — возмутился Эймонд, автоматически снимая блокировку с экрана и открывая соцсети, где рядом с иконками двух его старших племянников действительно светятся значки онлайна. Он просто следит. Контролирует ситуацию. Всего лишь. — Не. Хелейна карты раскинула. — Таро? — Игральные, — фыркнул Эйгон. — Закрой дверь с той стороны и не беси меня, — отмер Эймонд после секундной заминки. — Если я за ужином чихну хотя бы раз, я впечатаю твою рожу в салат и скажу всем, что это такой чихательный рефлекс. — А если в носу сопельку почувствуешь? Эймонд отложил телефон в сторону и начал подниматься с кровати, заставив тем самым Эйгона закатить глаза и пробурчать что-то про раздраженную глисту, прежде чем он закрыл, наконец, дверь. В коридоре послышалось удаляющееся шарканье тапок, которые Эйгон в доме родителей носил исправно, потому что, если нет — их мать была готова ходить за ними с тапками в руках. И, если Эймонду она в целом всегда вручала их с милой заботливой улыбкой, то Эйгона этими тапками била по заднице. Да, было что-то в семейных встречах уютное, теплое и сакральное. Значки онлайна у племянников продолжали гореть, и Эймонд понимал, что да, сейчас он гребанный сталкер, потому что они даже не были друг у друга в друзьях толком. Так, отмеченные родственными связями в настройках сети, а уж диалоги их и вовсе были белее снега. Но кому и когда это мешало. Единственный раз, когда их беседа могла стать чем-то большим, это когда Эймонд собирался отправить Хелейне фото Вхагар из ветклиники, где на нее на старости лет надели этот смешной конус от блох, и чуть не отправил фото Люцерису. Просто потому, что пока ждал приема, увидел в ленте его пост о походе в кино с друзьями и несколько минут медитировал на него с попытками «визуализировать свои мечты» на то, чтобы у племянника в кинотеатре сложилось кресло и это стало бы новой смертью из Пункта назначения. Так быстро Эймонд никогда еще свои сообщения не удалял и только молился всем материнским богам, чтобы Люк счел пустое уведомление о сообщении багом соцсети. Благо, богов у их матери было много. За десять лет она успела поменять религий пять, Эймонд тормознулся где-то на третьей и это было уже гораздо лучше Эйгона, который даже на первой не начинал. Хотя однажды за ужином Эймонд во время традиционной молитвы услышал, как его старший брат что-то на удивление прилежно шепчет в унисон с мамой, но, прислушавшись, понял, что это был какой-то рэпчик Эминема. Ну, хотя бы не битбоксил. Под пиво он и такое может. Эймонд скосил глаз в сторону, понимая, что Таро или просто раскладка дурачка — а семейство его шлюховатой сестрицы действительно скоро будет в Красном замке. Фамильный особняк отца уже несколько лет держался на тех самых соплях от сквозняков, но кто они такие, чтобы отказывать их дряхлеющему предку в скромном желании впервые за несколько лет поужинать всем вместе под крышей милого дома. И увидеть при личной встрече его маленького кудрявого Люцериса, впервые за долгие годы — да Эймонд неделю глушил пустырник, чтобы у него последний глаз от злости не лопнул. Эта маленькая зараза лишила его той радости, что у человека должен быть запасной глаз в пару к первому. Эймонду было десять и ему прилетело от шестилетней мелочи ножом прямо в рожу, когда они все дружно срались у песочницы из-за того, кого больше любит соседская кошка (Эймонда. Правда, после этого сраного конуса от блох он ее немного побаивался). С тех пор во дворе они шашлыки не готовили, потому что никто из их сборища замечательных взрослых почему-то не смог уследить за коллекцией своих поварских ножей. Наверное, Эймонду, опять же, стоило благодарить всех материнских богов за то, что Люцерис хотя бы не спиздил со стола шампур. Эх, а ведь если бы у Эймонда спросили про вилку или жопу, он бы в таком случае выбрал второй вариант. Но его мелкий племянник решил сам разобраться с раскладкой. Самостоятельный. С того знаменательного дня он видел Люцериса лишь один раз, когда тому было четырнадцать и он приезжал с семьей на Новый год. Они вдвоем пускали искры из глаз над новогодними салатами и чуть не устроили новую поножовщину. По итогу его мать и сестрица развели своих деток еще на три года, а заодно и самих себя. Зато теперь, как говорил Эйгон, Эймонд мог подрабатывать аниматором-пиратом на детских утренниках. Если бы только снизил выражение лица с кирпича до мелкой гальки. Эймонд вылез из комнаты, недовольно сопя и сразу же натыкаясь на Дейрона. Едва ли не единственного члена их семьи с непорушенной менталкой, потому что большую часть времени он проводит в европейской частной школе, а не в их гадюшнике. — Они уже подъезжают, — повторил ранее озвученную информацию Дейрон, натягивая свитер, чтобы не окоченеть на улице. — На Таро погадал? — вздохнул Эймонд, снимая с крючка куртку. Дейрон недоуменно моргнул и поднял к носу Эймонда телефон. — Они написали, — пояснил он, тут же, впрочем, убирая телефон обратно в карман. Эймонд успел прочитать только «…да блять, до вас один поворот и тут два варианта, я либо щас обоссусь, либо…» от Люцериса. Что уж греха таить — Эймонду даже стало интересно, что предполагал второй вариант. К дому вырулил черный блестящий джип, потому что в другие машины Веларионы не помещались никак. Со стороны водительского сидения на встречу уличному фонарику в виде гномика вылез Деймон, и Эймонд совершенно точно убедился, что его дядя пьет по ночам кровь девственниц или что-то в этом роде. Как, мать вашу, он мог столько жить, да еще и с детьми Рейниры и, сука, не добавить себе морщин? Неужели он настолько был счастлив, что, впервые за долгие годы, в принципе мог жить с женщиной, которую он любит, что теперь старел в обратную сторону? Серьезно, Рейнира — его племянница, а она выглядит так, будто сама скоро станет теткой Деймона. Вслед за его сестрицей с заднего сидения гурьбой вывалились два маленьких ребенка и ребенок побольше. Методом исключений Эймонд определил их как Эйгона и Визериса-младших и Джоффри. Остались еще двое. Джекейрис его не удивлял никогда. Старший сын Рейниры был чем-то вроде константы, весь из себя такой серьезный, степенный, высокий, даже в плечах, вон, раздался. Стоял, весь упакованный сумками, пока Деймон доставал из багажника подарки. Но Эймонд пооооомнил. Эймонд все помнил, даже то, что эта степенная константа-хуянта мелким подкладывала Эймонду свинью вместо детского лексуса. С другой стороны джипа хлопнула дверь, и у Эймонда сперло воздух в легких, потому что все маты, которые он бережно лелеял годами, не могли решить, в каком порядке вырываться наружу. Для человека, который буквально минуты три назад писал, что вот прям сейчас обоссытся, Люцерис вылез из тачки с грацией лани. Его кудрявая голова покачнулась в приветствии, прежде чем Деймон не впихнул ему в руки какой-то мешок и не сказал почти на всю парковку «дуй уже, пока территорию не пометил». Вот примерно так лани скачут на водопой, подумал Эймонд, когда Люцерис пронесся мимо, на ходу отвешивая всем «здрасьте» и по-дружески впихивая мешок Дейрону. — Рейнира, дорогая! — воскликнула его мать, протягивая вперед руки. — Ох, Алисента, милая! — вторила ей Рейнира. И… это был самый искусственный поцелуй из всех искусственных поцелуев, видимых Эймондом. Общий стол был уже накрыт и заставлен блюдами, которые еще с прошлого вечера готовила горничная. Эймонд держал в руках свой личный пакет с подарками и смотрел на все их большое семейство, ожидая какой-нибудь задорной закадровой музыки, которая известила бы о старте ситкома. Возникло ощущение, что все они здесь младше лет на десять себя нынешних. Слишком глупо и празднично. Не иначе как Рейнира думала, что отец откинется уже завтра. И Эймонд не мог ее в этом осудить, потому что их отец (господи, ну почему у них один отец?) «откидывался» за последние лет десять на каждое третье воскресенье месяца. — Визерис, проснись. Визерис…— аккуратно шептала его мама. — Визерис! ТУТ РЕЙНИРА! Их старик чуть не слетел со своего кресла. Где-то позади салатом подавился Эйгон и постарался запить его шампанским. «Хитрый ход», — оценил Эймонд, наблюдая, как в ход пошел уже третий бокал. — Когда подъедут девочки? — спросила мать, когда полудохлого отца окружила орава его внуков. — Минут через десять, они на такси. Корлис все еще болен, и Рейнис осталась с ним, — сказала Рейнира, оглаживая ладонями небольшой животик. — Алисента, прости, что так поздно сказали о них. — Ох, ничего. Еды хватит. Бейла и Рейна, Рейна и Бейла. Как некстати Эймонд вспомнил про дорогущий охотничий нож, завернутый в милую синенькую ленточку в подарочном пакете. Шкала его ненависти к этим девицам колебалась на уровне Люцериса, но, если с племянником его связывал кровный долг, то Бейлу и Рейну Эймонд не выносил просто на инстинктах. А еще на той волне, что их, почему-то, все сватали Джекейрису и Люцерису. В смысле, они как бы дочки Деймона, а сейчас не Средневековье. С другой стороны, Эймонд думал, думал и понимал, что для их семьи брак с кузинами — это еще ничего. От этого он ненавидел их еще больше. — Дядя, — раздалось сбоку. С его слепой стороны. Эймонд повернулся всем корпусом, чтобы посмотреть на этого хренового клопа, который еще и имел наглость подрасти. Те жалкие сантиметры роста, которые Эймонд сохранял как свое последнее достояние, все еще позволяли ему смотреть на Люцериса сверху вниз. Мысленно Эймонд внес в список дел турник, на котором он был готов висеть до состояния сосиски. Он не позволит Люцерису обогнать его в росте. — Чем обязан? — процедил Эймонд. Брови Люцериса станцевали прямо-таки какой-то танец у него на лбу. Он за секунду успел нахмуриться, удивиться, смутиться и даже игриво приподнять бровку. Исчадие Ада. — Как тебе мой подарок? — спросил Люцерис, закончив свой эмоциональный калейдоскоп. Эймонд постарался вложить в свой единственный глаз все те мысли, которые крутились у него на языке. Удивительно, но Люцерис понял. — Да, да, — вздохнул он. — Ты придушишь меня этой сраной ленточкой, потому что я специально подбирал ее под цвет глаз. Он отошел прежде, чем Эймонд успел добавить в свой взгляд мысль «я тебе этот сраный нож в черепушку всажу». Люцерис остановился у своего места за столом и что-то сказал Джекейрису, который уже увлеченно спорил с Эйгоном, после чего опустился на стул. Эймонд посмотрел на свое место прямо на другом конце стола. Прямо напротив Люцериса. Тяжелый вечер. Ему предстоял очень тяжелый вечер. В доме у них работали только две ванные комнаты, обе смежные с туалетом. Предполагалось, что одна из них была для гостей, но, так как здесь были «все свои», негласно уборные разделились на женские и мужские. Точнее, очень даже гласно, потом что пять женщин умудрялись мыться дольше, чем семеро нормальных мужиков и еще двое их пробников. Впрочем, Эйгона и Визериса умыли первыми и благополучно уложили спать. Но вот остальные… Ночью Эймонд тянул, как мог. После ужина он, отсидев положенные минут десять, скрылся в своей комнате и не высовывался оттуда, пока шаги в коридоре не стихли. Он считал, сколько раз хлопала дверь ванной комнаты, и вышел с полотенцем на плече только тогда, когда по подсчетам остался последним в очереди. И, кто бы ни был за дверью, это точно был не тру-мужик, потому что тру-мужики так долго пропадают в ванной только если сидят на унитазе. Эймонд уныло подпирал стену спиной и начинал понимать сообщение Люцериса с его «либо обоссусь». Только вот у Эймонда второго варианта не предполагалось, если бы только «женская» уборная внезапно не освободилась и не спасла бы его от позора. Эймонд как раз вспоминал четвертую по счету мамину религию за неимением успеха первых трех, когда шум воды стих, и, спустя непродолжительную возню, дверь ванной не открылась. В коридор с достоинством выплыл Люцерис. Весь румяный, с влажными кольцами волос, облепившими щеки. — Драконы, — только и смог выдавить из себя Эймонд, рассматривая его пижамные штаны с мультяшными дракончиками и футболку под стиль. Почти в облипку. — А почему не взял размерчик поменьше? У тебя денег на новую пижаму не хватило? Глаза у Люцериса недовольно сощурились, прежде чем он растянулся в улыбке, средней между иллюстрацией похабщины и желания убить. — Что, повторяешь шутки братца? Своих нет? — хмыкнул он, а у Эймонда зазвенел в голове вопросик, когда Эйгон имел честь лицезреть эту пижаму, чтобы отвешивать по ней комментарии. — У меня, дядя, есть деньги хотя бы на какую-нибудь пижаму. Люцерис кивком указал на Эймонда и тот автоматически опустил взгляд, разглядывая себя. Он как-то и забыл, что стоял тут в спортивках и простой черной майке. — Ну и я не живу в доме, где тебя может сдуть сквозняком, — добавил Люцерис. Все еще находясь во власти размышлений, что не так с его майкой, Эймонд никак не прокомментировал замечание о доме. Майка была особо прелестна тем, что открывала его руки и ключицы — Эймонд мог гордиться собой. Когда у тебя нет одного глаза, приходится усиленно заботиться об остальных частях тела, чтобы восполнить дыру. Раздраженно выдохнув, Эймонд оторвался от стены. Ему все еще очень сильно хотелось в туалет, и от скоростного прыжка в ванную его удерживала только последняя капля собственного достоинства и племянник, стоявший между ним и дверью. Будьте прокляты все материнские боги, еще чуть-чуть, и Эймонд проедется катком по Люцерису. — Ты там на троне заседал или еще раз со страха обоссался? Двигайся, царица, пока я тебя сам не подвинул, — заворчал он, направляясь в спасительное тепло влажного пара, оставшегося после племянника. — Неа, марафет наводил, — протянул ему в спину Люцерис. — Тогда тебе надо было туда идти, — не оглядываясь, махнул рукой Эймонд в сторону второй ванной. — Мммм… Возможно. Но тогда бы на меня кричали девчонки, а это страшней, чем ты. Эймонд так ошалел, что даже забыл, куда шел. Он одновременно оскорбился, что кто-то мог напугать Люцериса больше, чем он, и в то же время напрягся, что племянник так спокойно согласился с предложением посетить «дамскую комнату». — Что у тебя за марафеты такие? — решил уточнить он на всякий случай, вкладывая в голос всю свою накопленную язвительность. Люцерис моргнул один раз. Второй. Потом пожал плечами и улыбнулся своей этой говняной улыбкой, какую Эймонд запомнил у него на их последней семейной встрече. — Если ты думаешь, что я не понял, почему ты так во время ужина сжимал в руке вилку и косился на пакетик с моим подарком, то ты ошибаешься, — Люцерис сложил руки на груди, и, ей богу, Эймонд даже увидел бицепсы. — Эймонд, мы все-таки можем попытаться решить наши конфликты как взрослые люди. Я как раз решил к этому подготовиться. — К чему? — искренне не понял Эймонд, ощущая, что злобность его лица трескается перед позывами организма и клятой улыбкой племянника. Люцерис так закатил глаза, что мог бы увидеть свой мозг, если бы он у него был. — Ну, ты слышал старую шутку про «вилку в глаз или в жопу раз»? Вот сразу говорю — я выбираю второй вариант. С этими словами Люцерис развернулся на пятках и гордо прошествовал в свою гостевую комнату. Эймонд наконец попал в ванную, молча сделал свои дела и уставился в запотевшее зеркало. На тумбочке гнездились шампуни, лосьоны для тела и чье-то уходовое молочко, чье бы оно ни было. По крайней мере, детское масло для тела он узнал. Месть — дело святое, подумал Эймонд, когда вылез из ванной. Он поудобней перехватил скользкую бутылочку, влез в свои тапки, морщась от проходящего по щиколоткам ветерка, и по темному коридору потащился к комнате Люцериса, у которого под дверью приглашающе теплела тонкая полоска света.