Три раза, когда сердце Матры билось только для него

      — …Хайтам!       Генерал Махаматра задушенно хрипит куда-то во влажную шею любовника, подставляясь под умелые ласки изнеженных ладоней и губ. Аль-Хайтам, может, и старается быть обузданнее и осторожнее с крошечным телом партнёра, но никак не выходит рассчитывать интенсивность правильно. Кто же знал, что хвалённый Матра будет таким мягким и легко формирующимся под чужими руками! Гроза затейливых учёных и коварных Пустынников — и такой хрупкий в постели. Аль-Хайтам, по правде говоря, счастлив, что заслуживает видеть и чувствовать эту его сторону. Секретарь обещает лично себе оправдать доверие Сайно, не навредить и не сбросить меж ними вторую каменную стену, которую и так приходится разбирать по песчинкам.       Сайно стонет, а может, просто пронзительно долго шипит на аль-Хайтама, когда тот с щепетильной аккуратностью вклинивается меж разведённых ног Матры, чуть приподнимая таз с неудобной койки. Они на кровати в одном из «первоклассных» гостиничных номеров деревни Аару, и пока путешественник с остальными обдумывают грандиозные планы, эти двое беспечно зажимают друг друга на плотных сушёных листах Адхигамы. Всё идёт не по намеченной тактике, и теперь, подслушивая Сайно с аль-Хайтамом, вместе с пренебрежительными ругательствами можно различить звуки быстрых поцелуев и смущённого ворчания. Сайно не любит поцелуи. Он прямо заявляет об этом, но из раза в раз краснеет щеками, когда чувствует прикосновение сухих губ. Краснеет и отмахивается, а потом подставляет лицо с большим рвением, дабы получить необходимую добавку.       А сейчас поцелуи буквально сводят его с ума.       Хайтам жмёт мягкие бока Матры, болезненно выкручивает практически шёлковые ареолы сосков, по каким-то причинам не подверженных колючим песочным бурям. И бесконечно целует открытую шею и лицо, мило выглядывающие из-под серебристых волос уши, веки полуприкрытых глаз. Кажется, что они, как минимум, ласково влюблённые, однако в голове оба продолжают называть друг друга заклятыми врагами. Плюются ненавистью, чтобы ночью держаться под жёстким покрывалом за руки, ненавидят при других, чтобы затем обмениваться лаской на ушко, шёпотом. Такой расклад устраивает.       Они думают, что обоих всё устраивает.       Ни Генерал Махаматра, ни Великий Писец не догадываются, какие тайны кроются у них самих глубоко в душе.       Сайно выглядит беспомощно кукольным в больших ладонях Хайтама и даже растягивать его страшно. В репертуаре их лишь крема и естественные выделения, действительно необходимыми вещами негде обзавестись. И это удручает. Аль-Хайтам массирует меж ягодиц медленно и даже как-то слишком ласково долго, не может налюбоваться нерешительностью в глазах лежащего Матры. Сайно совершенно не понимает куда себя деть, дыхание сбивается, а всё тело раскалённо пылает, он просто хочет, чтобы идиот-Хайтам помог с нарастающей проблемой, как можно раньше. И тот, как назло, медлит. Хотя почему «как» — не в тех они отношениях, чтобы исключать возможность намеренного вреда.       Когда аль-Хайтам проникает одной лишь фалангой пальца, то сразу тянется ниже, за поцелуем во взмокший от налипшей чёлки лоб. Простое движение сгибает Сайно практически пополам, и он скулит, но он не жалуется — тело приспособлено. Потом они целуются, бьются носами и лязгают зубами, торопятся куда-то, словно запрыгивают в последний вагон, а Хайтам смеётся любовнику в губы. Любовнику, которому опасно сказать «Люблю».       — Торопись, я тебе не дева и не сломаюсь.       И это правда, но лишь отчасти, потому что несмотря ни на что, Сайно — самый изнеженный его партнёр. Стеклянная ваза, бережно расписанная кистью терпеливого мастера, и разве может аль-Хайтам беспощадно разбить такое чудо? Возможно, он излишне фантазирует и надумывает несуществующий образ. Это неважно. Не теперь.       Когда секретарь, наконец, вталкивается в загорелые бёдра, он не может не замереть на месте, втайне любуясь открывшимся видом. Это туго и очень хорошо, но куда приятнее видеть расфокусированный взгляд Сайно, направленный в место их соединения. Рука Матры несмело поднимается с кровати, но замирает и опадает на полпути, не дав аль-Хайтаму понять своих намерений. Сайно ошеломлён как будто, но не говорит ничего против, когда Хайтам начинает медленно толкаться, проходясь по всем обнажённо-чувствительным местам в глубине тела. Сайно роняет стон за стоном — маленькие и тихие всхлипы для одного лишь учёного — и постепенно раскрепощается сильнее. Аль-Хайтам нечеловечески сильно борется с желанием прижаться ближе к горячему открытому телу. Он сжимает свободную руку Матры до побеления костяшек, а Сайно на это стонет отзывчивей, звонче, но сразу осаждает себя, заканчивая ангельский звук серьёзным, недовольным мычанием. Сжимает ладонь писца в ответ, вместе с этим сжимаясь внутри, поражая аль-Хайтама ещё большей теснотой и жаром.       — Можно обнять тебя?       — Не с-смей.       — Ты же не против, по глазам вижу, — Хайтам улыбается ему без насмешки и тянется ближе, соприкасается полупрозрачным топом с обнажённой грудью Сайно, неловко прижимая расслабленное тело к себе. Махаматра ожесточается как-то поначалу, чтобы потом безвольно обмякнуть в объятиях, хватаясь за плечи учёного. Размеренное движение не прекращается ни на секунду, пока двое врагов по-детски обнимают друг друга, так невинно и ласково, но с непомерной отдачей, будто вся жизнь зависит от одного лишь соприкосновения тел. Аль-Хайтам целует линию скул и дальше, за ухом.       — Хайтам, я… — Сайно хочет сказать что-то ещё. Почему-то заикается на полуслове, а затем задыхается в стонах, окрашивая оба торса белыми лентами. Надо было бы хотя бы предупредить аль-Хайтама отстраниться, ведь теперь одежда позорно испачкана, а Сайно стыдливо опускает глаза, ощущая призрачную вину. Может, он бы и поиздевался, увидев в посторонней ситуации, Архонты, секретаря в чужой сперме, но когда беспорядок из-за него — чувство иное.       — Всё хорошо, — с улыбкой произносит Хайтам. Кажется, будто, помимо двадцати древних языков, их в даршане учат читать мысли.       Аль-Хайтам кончает практически следом, не мучая трением гиперчувствительного после своего оргазма Сайно.       Матра и секретарь приводят себя в порядок, но в помещении всё так же пахнет сексом и застоявшимся возбуждением. Они лежат рядом, пусть Сайно и притворяется, что отвлечён каменными узорами на стене подле него. В комнате так оглушающе тихо, что аль-Хайтам может расслышать гулко стучащее сердце своего Матры. Хочется лечь ему на грудь и продолжать слушать до тех пор, пока разум не погрузится в сонную дымку.       — Ты любишь меня, Сайно?       — Я скорее умру, чем скажу тебе подобное.

«Да, я люблю тебя»

🫀

      Генерал Махаматра пропал даже с радаров бдительной Академии. Конечно, бывали дни, когда Сайно исчезал по делам в пустыне и редко показывался на люди, но чтобы никто не знал? Просто уму непостижимо. Аль-Хайтам всеми силами пытается просочиться в секретные архивы мудрецов, но касательно пропавшего Матры нет ни слова. Он волнуется, не может найти себе места, пусть с виду любой человек определил бы в нём безразличие. Хайтам скучает, даже если это и эгоистично. Уже плевать на сексуальное удовлетворение, только бы увидеть хмурое смуглое лицо хоть в радиусе ста метров. Услышать бы от остальных матр недовольное шептание о новой шутке Генерала. Заполняя бесполезные бумажки на рабочем месте, писец кусает тонкие и сухие губы в кровь. Так не хватает мягкости губ Сайно, который способен залечить эти глупые самоповреждения…       Аль-Хайтам окончательно отчаивается, когда через четыре дня ему приносят скверную мрачную весточку — утром на аукционе Караван-рибата случайному путешественнику-коллекционеру продано копьё Генерала Махаматры. Посох алых песков, единственный и неповторимый экземпляр. Настрой Хайтама из изнуряющей молчаливой ярости перетекает в активные сборы продовольствия.       Глупая безрассудность.       Аль-Хайтам толком и не бывал в пустыне за пределами деревни Аару и их с Сайно маленького пристанища. Не бывал, но, видимо, планирует большое путешествие, раз берёт с собой вместительный объёмный рюкзак и острый меч в ножнах.       Он не знает, с кем предстоит встретиться, и не думает об этом. Единственное, что аль-Хайтам знает наверняка — он до смертельного кровоизлияния исполосует любого, кто причастен хотя бы косвенно к исчезновению Сайно.       Путь лежит без остановок на север оазиса Собека, где по докладу информатора проезжие торговцы обнаружили в песках оружие Сайно. Узнал бы сам Сайно, сколько моры аль-Хайтам без сожалений отвалил за такую мизерную крупицу информации, рассмеялся бы ему в лицо. Секретарь чувствует странное покалывание в глазах и клянётся, что скоро обязательно расскажет об абсурдно жуткой сумме Махаматре лично. Пусть тешится.       Только бы нашёлся.       В пустыне мертвенно жарко.       Аль-Хайтам берёт достаточно провизии, чтобы ни в чём не нуждаться, однако палящее солнце действительно делает своё коварное дело. Учёный с ужасом осознаёт, что за весь длительный путь ни разу не встречает никаких поисковых бригад, которые, якобы, должны каждую песчинку прошерстить, но найти Генерала Махаматру как можно скорее. А по сути аль-Хайтам видит только лишь отдельные группки разбойников вдалеке и ни единой человеческой души больше.       Зато низко в небе кружат птицы-падальщики, неприятно воздействуя на нежные барабанные перепонки своим звучным животным говором.       В ногу с выжигающими лучами Хайтаму приходится покинуть обширный оазис и углубиться на север беспощадной пустыни по направлению к долине Дахри. Спускаться в каньон пепельноволосый не планирует, по крайней мере, без необходимости и уж точно не сегодня — закат близится, наступает на пятки. Несмотря на приближение вечера, жара всё такая же удушливая и вездесущая, голова аль-Хайтама раскалывается буквально на мириады рассыпчатых песчинок, ощущение острых колючек красноплодника в висках не даёт адекватно мыслить. Единственное, что даёт аль-Хайтаму стимул к движению — это то, что Сайно сейчас точно не легче.       Если он жив.       Однако учёный знает, что Матра жив. Не зря же Сайно однажды признался, что Хайтам иногда словно мысли читает. Вот и теперь Хайтам твёрдо уверен в текущем состоянии своего… врага, а значит, идти на попятную или в крайнем случае на отдых — строжайше запрещено.       Солнце заходит за горизонт. Песок под ногами стремительно остывает, да и идти становится в разы легче. Хайтам практически осушает вторую флягу воды и только теперь начинает жалеть, что так неэкономно растрачивал драгоценный ресурс. В любом случае в запасе всё ещё остаются две полные, а у случайного оазиса несложно восполнить необходимые запасы. Не всё так плохо.       Учёный решает снять на время тяжёлую обувь и пройтись босиком по прохладному песку. Примерно к десяти вечера становится практически зябко, но ступать ногами в естественно образовавшиеся песочные ямки приятно, Хайтам сразу же вспоминает вечно босые ступни Сайно, что спокойно может ходить даже по раскалённому дневному покрову.       Дорога сложна и утомительна. На природной насыпи сидит пара грузных падальщиков, рассматривая аль-Хайтама, как потенциальную добычу, но тот им в ответ лишь угрожающе похлопывает по ножнам, скрывающим недавно выкованный меч.       А потом Хайтам понимает, что птицы ждут не его.       Хайтам наступает в лужицу незастывшей крови, спрятанную за тонким слоем песочной насыпи. Запоздало чувствует запах плоти, боли, агонии. Смерти? Мужчина оборачивается, дабы разглядеть клювы птиц и, возможно, увидеть на них ошмётки окровавленной свежатины. Птиц уже нет на прежнем месте.       — Сайно? — вполсилы вопрошает аль-Хайтам в темноту горного поворота. Холодная кровь омерзительно застывает на голой ступне, а учёный готов молиться любому Богу, лишь бы это не принадлежало Сайно. Тот не должен оставить его вот так, не услышав трёх самых важных слов, что бережно вынашиваются в гордой груди писца долгое время.       Генерал Махаматра лежит на боку возле зарослей кактуса, как выброшенный мусор.       — Сайно!       И на зов он даже не дёргается.       Аль-Хайтам бросается к нему на колени, не зная даже, стоит ли разворачивать тело к себе лицом.       Под Сайно расползается чёрное страшное пятно, а на нём самом не видно и проблеска чистой кожи — руки, ноги и спина испещрены мелкими, но глубокими порезами сабель, а кровь застыла на каждом доступном участке, слепляя между собой пушинки волосяного покрова. Сайно хочется жалеть и обнимать бесконечно. Аль-Хайтам не может решиться даже на прикосновение, панически боится сделать хуже. В конце концов, он находит в себе лишь силы пропустить некогда белоснежные локоны меж пальцев, и даже в них натыкается на сгустки крови. Недоброжелатели не раз приложили Махаматру головой.       Избитый и изрезанный комок хрипит, откликаясь на прикосновение.       — Живой, — невольно выдыхает аль-Хайтам, осторожно дотрагиваясь до спины. Сайно пытается развернуться на голос, но обессиленных потуг явно недостаточно. Хайтам помогает, укладывает Сайно предположительно удобно. Одежды висят на Матре клочьями и так же пропитаны кровью. На миловидное некогда лицо без слёз взглянуть трудно, но Сайно старается улыбнуться.       — Самый красивый, — с горькой усмешкой кивает аль-Хайтам и наклоняется, чтобы невесомо поцеловать относительно нетронутый лоб. Жалкая слеза юрко скатывается по щеке и так же прохладой касается запачканной щеки истерзанного.       Сайно с благодарностью прикрывает потухшие рубиновые глаза. Словно до этого держался из последних возможностей, а оказавшись под безопасным надзором, наконец, может заснуть. Он так счастлив в последние моменты видеть эту, чёрт возьми, любимую широкую грудину и обеспокоенный взгляд, смутно напоминающий что-то из прошлого… Сердце больше практически не ударяется о рёбра, но последний стук всё равно предназначен лишь одному человеку.       Сайно долго боролся.

🫀

      До Бимарстана путь лежит ещё более невыполнимый, нежели в глубинку пустыни.       Аль-Хайтам никогда не был тем, кто просто готов сдаться и пустить дело на самотёк. Сайно никогда не был тем, кто готов погибнуть глупой смертью от покушения озлобленных бандитов. Он не стал бы поломанной и выброшенной за ненадобностью куклой, по крайней мере, не тогда, когда в нём всё ещё нуждается один человек.       Главная цель — выйти в тропический лес до рассвета, и она успешно выполняется учёным, что на последнем издыхании волочит на себе Махаматру без сознания. Ежеминутно прикладывая ладонь к груди, аль-Хайтам сам для себя убеждается, что его самый-жуткий-и-заклятый-враг — крепкий орешек. У носа дыхания уже предательски не чувствуется, зато маленькое сердечко продолжает циркуляцию, не давая Сайно мрачно прославиться на весь Сумеру погибшим в пустыне. Аль-Хайтам за несколько часов уже и плакал, и смеялся, и, если честно, просто множество раз сошёл с ума, но не прекращал идти и целовать окровавленную макушку.       В госпитале Матру принимают без лишних вопросов, а через какое-то время лесному стражу Авидьи посылается весточка с просьбой приглядывать на постоянной основе за тяжело раненым. Как будто приглядывание Тигнари может сравниться с беспрерывным пристальным надзором аль-Хайтама, который взял у Академии бессрочный отпуск и фактически прописался в Бимарстане. Дело-то важное!       Сайно, упрямый, как вьючной як, постепенно идёт на поправку и целыми днями нежится в отдельной палате, гоняя с аль-Хайтамом в чёртов Призыв Семерых. Секретаря эта несчастная карточная игра уже заела нещадно, но он покорно рубится в неё до тех пор, пока Сайно сладко не засыпает прямо со своей колодой в руках, роняя голову на перьевые подушки, купленные персонально для него. Тогда можно убрать карты и подолгу сидеть рядом с больным недоразумением, перебирая вновь белые-белые пряди. Ходить Матра, кстати, пока тоже не может — переломанная лодыжка даёт о себе знать в виде крупного прочного гипса, который накладывался руками того умелого лесного фенека.       Сейчас Сайно послушно лежит на месте, позволяя Хайтаму обниматься с ним часами напролёт. Сегодня он не придумывает шуток и не рвётся поиграть, а просто разрешает облюбовать себя аль-Хайтаму. Синяки и порезы на лице уже давно сошли на нет, поэтому хмурая физиономия грозного Махаматры имеет всё те же привычные оттенки недовольства. Учёный счастлив видеть старого-доброго Сайно в отличном здравии и прекрасном расположении духа, если конечно маленькие цыканья и фырканья альбиноса можно интерпретировать именно так. Посох алых песков приставлен к стене. Хайтам занёс его сегодня утром, пока больной спал, и ещё не признавался, что выкупил несчастное оружие втридорога. Оно и не важно. Хайтаму не жалко. Уж точно не для Сайно.       Тигнари заходит к ним такой же недовольный, как зацелованный Махаматра, и ещё больше кривится, когда на его глазах Сайно награждается очередным мягким поцелуем в губы. Тихое «Люблю тебя, альби» также незамеченным не остаётся.       — У меня от ваших амурных сладостей скоро задница слипнется, — резко делает выговор фенек, сдирая с друга одеяло для введения новой порции лекарств.       Аль-Хайтам посмеивается в привычной манере, но всё равно дополнительно целует возлюбленного в висок. Страж Авидьи закатывает глаза, яростно помахивает распушившимся хвостом. Ещё чуть-чуть — и зашипит.       Когда Тигнари покидает палату, из уст Генерала Махаматры доносится тихое-тихое:       — И я тебя люблю, придурок.       Сайно нервно сглатывает, не привыкший вот так заявлять о своих чувствах, но вроде всё идёт хорошо. Секретарь уютно укладывается на смуглую перевязанную грудь и слышит, как под бинтами гулко бьётся сердце самого родного человека.

Well, fight or flight, I'd rather die

Than have to cry in front of you.

Fight or flight, I'd rather lie

Than tell you «I'm in love with you»