***
Палатка у Жени была новая. Ну, как новая — он был всего лишь вторым её владельцем. Егоров купил её на свои деньги, заработанные на прошлом выезде, и чрезвычайно гордился этим фактом. Казьмину палатка, правда, не понравилась. Сначала он обозвал её альпинистской, потом понизил в звании до велосипедной и в конце концов спросил: — Жень, я понимаю, что для тебя это хоромы, но… Мы вдвоём-то туда влезем? — Ты что-нибудь слышал о Прокрусте? — светским тоном поинтересовался Женя, наступая на колышек и загоняя его в землю. — Ладно, убедил, — Казьмин сунулся в палатку, нырнув в неё по пояс и оглядывая обстановку. Продавец назвал палатку полуторной, но Женя, пока разбирал её во дворе этого самого продавца, обнаружил приятную особенность: при должной сноровке там вполне умещались два человека не самого крупного телосложения, а в тамбур вполне помещались рюкзаки этих самых двух человек, и гитару тоже можно было разместить, не опасаясь за её сохранность. Со второй гитарой, правда, всё было уже не так радужно, но её можно было закинуть в общажную палатку. — Ну как тебе терем, красавица? — поинтересовался Женя у задницы Казьмина, торчавшей из палатки. — У терема кривой фундамент, — пожаловался Саша. — Да вроде же ровно выбрали… — Сам залезь и посмотри. — У меня и отсюда неплохой вид. Женя в палатку, естественно, залез и сразу вылез. Казьмин оказался прав: то, что на первый взгляд показалось им ровной поверхностью, было ровным здоровенным камнем, который едва-едва прикрывала трава. — Лохи, получается, — прокомментировал Женя. — Вот первый раз в жизни я с тобой солидарен. — Буду отмечать как второй день рождения. Разбирать палатку не хотелось. Уж очень красиво она стояла: Женя постарался, даже стропы растянул, на его «хоромах» не было ни одной складки. А теперь весь процесс необходимо было повторять в обратном порядке, а потом ещё раз в прямом… — Давай волоком потащим, — предложил Саша. — Я не хочу второй раз дуги протягивать. — Очевидно, волоком, — Женя оглядел постепенно ставящийся лагерь. — Только вот куда? На самом деле Жене было ни разу не очевидно. Да, в конце концов лень взяла верх над нежностью к почти-новому-оборудованию, но это была долгая и тяжёлая пятисекундная борьба. — Давай подальше. У меня бывает такое, в общем… — Казьмин прикоснулся к золотому значку, висевшему сейчас в нормальном положении. — От шума голова болит. — Подальше — так подальше. Женя осмотрел местность. Чуть ближе к реке, там, где земля уже начинала немного опускаться, была довольно удобная площадка. — А чего ты сразу не сказал? — Да как-то к слову не пришлось. Женя кивнул, запоминая. Ему, если честно, хотелось конспектировать, а ещё лучше — стрельнуть у кого-нибудь методичку на тему «что делать, если ваш лучший друг в депрессии, но ведёт себя, как обычно, то есть, как придурок». Без инструкции было тяжело, но требовать её у Казьмина… — Жень, я не умер, — напомнил Саша. — Смотри, вон там можно. Там, куда Казьмин указывал, была относительно ровная площадка. Она находилась чуть ближе к реке, ниже остального лагеря. Прежде чем волочь палатку, Саша сходил туда, повалялся на траве во всех возможных положениях и вернулся, объявив, что вполне доволен. Экспертиза, на взгляд Жени, была достаточно тщательной и заслуживающей доверия, так что сам он проверять не пошёл. — Потащили? — предложил Казьмин. — Подожди, — Женя посмотрел на перекрещенные дуги палатки и у него возникла идея. Внутрь они ещё ничего забросить не успели, так что освобождённая от колышков палатка была довольно лёгкой. Женя, изогнувшись, почти лёг спиной на дуги, ухватился за них руками и взвалил палатку на спину. Стоять так было не очень удобно, особенно учитывая, что дувший с реки ветер принялся радостно раздувать импровизированный парус. — Зацени, я Икар, — похвастался Женя. — Ты просто кар… — Казьмин окинул взглядом лагерь. — Лети давай, Мэри Поппинс, а то сейчас последними поставимся. Перед новичками стыдно будет. — Чего сразу Мэри Поппинс? — Потому что ты само совершенство. Казьмин, не дожидаясь Жени, пошёл в сторону новой площадки. Уже один раз проведённая операция с установкой колышков удалась им даже быстрее. Правда, со стропами Егоров возиться не стал. Когда он смотрел прогноз из Москвы, ни дождей, ни сильного ветра не планировалось. В прошлый раз он так правильно ставил палатку исключительно ради того, чтобы показать, что может. А сейчас… Сейчас у них оставалось мало времени. Солнце постепенно клонилось к закату, а это означало, что скоро выпадет вечерняя роса и все вещи, которые ещё не попрятали по палаткам, окажутся мокрыми. Надо было успеть поставить не только свои, но и общественные палатки, обустроить костёр и навести какой-никакой порядок… Женя как раз осматривал лагерь, пытаясь определить, где сейчас он нужнее всего, когда Саша внезапно затормозил и остановился как вкопанный. — Молодой человек, а вы что там разлеглись? — поинтересовался Казьмин, заглядывая в застёгнутую только на антикомариную сеточку новенькую палатку. Молодой человек, валявшийся внутри, оказался Яриком. Сонным, разомлевшим и не очень соображающим, за что именно на него ругаются. Женя тяжело вздохнул. Он не любил новичков, как и Казьмин. Не то чтобы они ревновали отряд, или завидовали «тем, у которых вершины ещё впереди», или злились за отсутствие базовых походных навыков. Дело было не в этом. Дело было в том, что новички, даже имея за плечами какой-никакой опыт туризма, приходили в «Факел», не зная своеобразного этикета. Идея была простая, но понять её, а тем более выполнить новичкам было невероятно сложно. Звучала она примерно так: «Сделал сам — помоги другому». — У нас, может быть, лагерь уже стоит? — спросил Казьмин. — Еда приготовлена и отбой наступил, что вы дрыхнуть собрались? — Но мне ничего больше делать не сказали… — А тебе всё говорить должны? Ты сам слепой? Не видишь, где помощь нужна? Женя краем глаза уловил движение за палаткой, с хозяином которой разговаривал Казьмин, и, обойдя её, наткнулся на Смолина, оперативно завязывавшего шнурки на кроссовках. Видимо, тот собирался составить компанию Ярику, но вовремя передумал, услышав Сашину отповедь. — Вон, смотри, каны пустые, — подсказал ему Женя, указывая в сторону предполагаемого костровища. — Иди набери, чтобы потом дежурным в темноте не навернуться с пирса, и дальше спрашивай, кому чем помочь. Серёга испуганно кивнул, поднялся, оказавшись почти одного роста с Казьминым, и рванул прочь к канам. Взгляд Казьмина, напоминавший взгляд хищника, у которого из лап вырвали добычу, Егоров благополучно проигнорировал, но лезть выручать Ярика не стал — с разбушевавшимся Казьминым ему всё-таки предстояло месяц сосуществовать на площади в четыре квадратных метра. Себе работу Женя нашёл быстро: неподалёку Ася возилась с продуктовой палаткой, вернее — тентом от этой самой палатки. В одиночку вставить туда дуги было довольно проблематично, и Егоров оказался кстати. Чуть позже подошёл Казьмин. Ярика на обозримом пространстве не наблюдалось. То ли Саша нашёл ему особенно незаметное дело, то ли Казьмин впервые наткнулся на новичка, который смог послать его так, что Сашка пошёл. Втроём с Асей они быстро разобрались с продуктовой палаткой, потом с инструментальной, затащили внутрь вещи и, когда хаос внутри общественных палаток стал хотя бы немного управляемым, Саша заговорческим шёпотом поинтересовался: — Ась, а ты, часом… — Совершенно случайно… — присоединился Егоров. — Ненароком… — Разумеется, не благодаря твоему высокому положению… — И близости к расписанию выдачи нам продовольствия… — Может быть, тебе краем уха… — Или глаза… — Или языка… — Удавалось узнать, что у нас будет на завтрак? — наконец закончил ломать комедию Казьмин, умоляюще глядя на замкомиссара. Ася прыснула, но потом взяла себя в руки: — Так уж и быть, вам за помощь… Она наклонилась к уху Казьмина и шепнула одно-единственное слово. Мимика Саши так отчётливо выразила отвращение, что у Егорова не осталось и тени сомнений. Это было именно то, чего они боялись. Но не зря ведь они были ветеранами и не понаслышке знали, что нужно делать в таких случаях. К тому моменту как Дэн собрал всех у места предполагаемого кострища, возле которого уже успели изобразить скамейки из брёвен, валявшихся на берегу реки, успело порядком стемнеть. — Я понимаю, что все устали, — начал Котельников, стоя в полукруге походников. — Но троим из вас предстоит устать сегодня ещё сильнее. В этот момент все, кроме троих — Ярика, Смолина и ещё одной светленькой девочки, имени которой Женя не знал, — сделали шаг назад. Казьмин косо посмотрел на Егорова, тот пожал плечами. Не сказать Лене о надвигающейся на дежурных опасности он не мог — всё-таки, она была с ними шестой выезд подряд. Но, видимо, её общительность и умение находить общий язык со всеми сыграли с ней злую шутку. Теперь о тайне, выведанной у Аси, знали все, кроме троих — тех, кто остался стоять на месте, непонимающе оглядываясь по сторонам. Вышло не очень красиво, но проворачивать фарш назад было бесполезно. — Отлично, — Дэн то ли правда не заметил, то ли проигнорировал странное поведение «факелоносцев». — Значит, вы первые дежурные. Ася вам всё покажет. Его взгляд скользнул по лицам новичков, чуть задержавшись на каждом: — Даша… Сергей, — смотрел он при этом на Ярика. — И Ярослав. Так же, правильно? — Я Сергей, — подал голос Смолин. — Запомню… Ну, собственно, готовьте ужин, а всем остальным — свободное время. Наверное, мстительная ухмылка Казьмина Жене почудилась.***
Когда Кириллу сообщили, что отец Андрей ждёт его в келье для беседы, сердце пропустило удар. Настоятель монастыря был строг, но всегда справедлив и пользовался безграничным уважением всей братии и Кирилла, в частности. И, может быть, именно поэтому одна мысль о том, что он своим поведением может подорвать оказанное ему доверие, разочаровать своего наставника, наводила на Кирилла такой ужас. Тихо скрипнула тяжёлая деревянная дверь, Кирилл вошёл в келью. — Отец Андрей… — Ты знаешь, о чём я хочу с тобой побеседовать, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс игумен, оборачиваясь на звук шагов. — Я не должен был, — виновато опустил голову Кирилл. — Это не по уставу и я не просил благословения… Простите, отец Андрей. Я просто хотел… — Начало гордости, — сказал игумен, строго на него глядя, — удаление человека от Господа и отступление сердца его от Творца его; ибо начало греха — гордость, и обладаемый ею изрыгает мерзость; и за это Господь посылает на него страшные наказания и вконец низлагает его. — Да будут постыжены гордые… — тихо вторил ему Кирилл. — Я знаю. Я заслуживаю наказания. — Посмотри на меня, — произнёс игумен уже мягче. — Ты хотел впечатлить наших гостей. Загляни внутрь себя. Спроси себя: ради чего? Ради внимания, ради того, чтобы потешить своё эго, или ради того, чтобы сделать приятное им? Кирилл задумался. Ответ маячил где-то на краю сознания, но его вариант был в разы хуже всех, предложенных отцом Андреем. Кирилл не хотел внимания. Кирилл не думал о том, чтобы развлечь гостей. Кирилл просто хотел выпустить пар. Не справился со своими демонами, поддался искушению, поддался страсти. Но признаться в собственном малодушии язык ещё более малодушно не повернулся. — Нет, не ради внимания, отец Андрей, — выдавил он наконец. На лице игумена на мгновение появилась и тут же исчезла тёплая улыбка. — Может ли Господь гневаться на того, кто хотел доставить удовольствие ближнему своему? — Нет, — медленно произнёс Кирилл, удивлённо поднимая на него глаза. — Я думаю, нет. — Если Господь не может гневаться на тебя за это, как смею я наказывать тебя за любовь к ближнему? — внимательно посмотрел на него настоятель. Кирилл стоял в полном оцепенении, не зная, что сказать, и растерянно смотрел на игумена. — Ступай, Кирилл, — сказал наконец тот. — Близится час молчания. Проведи его с пользой. Не позволяй посторонним мыслям затуманить твой разум. Кирилл, как ни пытался внять наставлению отца Андрея, не позволить посторонним мыслям затуманить свой разум не смог. Все мысли, посещавшие его что во время часа молчания, что весь оставшийся день, казались посторонними, и Кирилл был искренне рад наступлению часа молитвы на сон грядущий, после которой этот бесконечно длинный день должен был наконец-то закончиться. — Господи, дай мне смиренного духа Твоего, дабы не потерял я Твою благодать и не стал бы рыдать о ней, как рыдал Адам о рае и Боге… — едва слышно шептал он в полумраке кельи. Душевная усталость, сообщавшаяся и телу, быстро взяла своё: тяжёлый сон навалился на Кирилла сразу же, едва голова коснулась подушки. Завтра ему предстояли новые послушания — куда более тяжёлые физически, но куда более привычные и, может быть, даже приятные — хотя это слово здесь совсем неуместно, — чем общение со слишком уж не вписывавшимися в монастырский уклад студентами. Весь прошедший день, казавшийся мороком, странным наваждением, почему-то хотелось поскорее забыть, как будто и не было никаких студентов, и шуток их, и колоколов, ничего не было. И тем больнее ударила по голове неприятно-громкая музыка, раздавшаяся откуда-то со стороны лагеря посреди ночи, напоминая о том, что весь прошедший день мороком всё-таки не был. Кириллу понадобилось около минуты, чтобы это осознать. Ещё несколько минут ему понадобилось, чтобы встать, надеть рясу, найти в темноте куртку и тихо выскользнуть из кельи, направляясь за территорию монастыря. Говорят, когда люди ругаются матом, Богородица плачет. Если бы Богородица слышала мысли Кирилла, она бы, наверное, рыдала.