согласие на искренность.

Серёжа впервые пишет это двадцатого апреля — набирает кажущимися чужими пальцами буквы, геолокации, тайминги — и не верит. Триптих перевозится в первую очередь, потому что слишком сильно хочется схватиться за нож или хотя бы за дешёвую зажигалку. Гореть будет плохо, он скорее всего задохнётся или спалит дом, но сгорит — и слава богу. Собственная кровь, капающая каждый рабочий вечер на палитру, медленно съежится под горячим выдохом пожара, свернётся и стянет холст как кожу — неплохая метафора, пусть и на повторение себя два года назад. Все равно мало что изменилось. Может быть восприятие — тогда сжечь картину и прикурить от неё казалось невероятно смешной провокацией. Теперь кажется единственным освобождением от себя. Марго сказала, что свернёт ему шею, если на берегу Финского залива всё-таки разгорится пожар — «это самое честное из того, что у тебя есть». Но — в этом, блять, и проблема. Всё-таки сублимация отвратительная терапия, если ненавидишь потом все вокруг ещё больше. Это было нереальным даже когда приходилось говорить Валику «нет, я занят» на каждое предложение встретиться. Даже один на один, даже на приглашение посидеть на репетиции, а так хотелось — они давно не разговаривали по-настоящему нормально, и это было нужно — Валик никогда не осуждает и не даёт советов, он просто есть рядом. Ему можно было рассказать всю эту весну в деталях, он бы не разозлился. Он бы сказал — «если ты так чувствуешь, это правильно». Он бы понял. Марго, конечно, тоже, но через долгий осуждающий монолог. Выслушивать это не было уже никаких сил, хватило, спасибо. Композиции составлялись, но казались шуткой. А потом в семь утра прозвенел будильник, на экране высветилось шестое мая, и все свалилось разом — пришлось с трудом подниматься с кровати, делать вид, что от страха не тошнит так сильно, что плохо даже от сигареты. Серёжа обновляет инсту каждую секунду, смотрит на мелькающие уведомления, на себя, сидящего на полу перед пока ещё завешенным полотном, и это до сих пор дурацкая шутка. Кажется — если поднять глаза, то там будут пустые стены. Он моргнёт пару раз, поедет в мастерскую, снова переберет холсты, которые никуда не выкладывал, и ляжет спать (возможно перед этим напьётся). Надо просто посмотреть, убедиться, станет полегче. Надо это сделать. Смотрит все равно на летящие комментарии — кто-то из них ведь сегодня здесь будет. Заполнит собой лекционный зал, и тогда станет совсем хорошо (плохо?). В людей привычней не верить, но в таких хочется, по крайней мере до первых вопросов. А ты на самом деле ещё слабее, чем казалось. Серёжа резко вскидывает голову — мир вокруг покачивается, чтобы органично встроиться на положенное ему место. Это все — его. Это все — он. Это в два часа перестанет быть — форма заполнится личным содержанием каждого из смотрящих, и он больше не будет болящим собой — лишь образным восприятием. Май должен был наступить, если он после всего зимнего ужаса заслужил хотя бы намёк на любовь. Май начался и продлился до шестого числа — значит день сегодня по праву его. Паники не существует, надо лишь держать образ — и все пройдёт идеально. Сегодня он идеальная версия себя — дошедшая, выпотрошившаяся образами из головы, переродившаяся. Все вокруг — не он. Все вокруг — просто прошлое. Это прошлое больше ничего не испортит. — Я не верю, что мы это сделали, — наконец нарушает тишину. Марго усмехается где-то сбоку. — Ты это сделал. Я просто немножко побегала с переносом даты. И немного терпела все нервные срывы по поводу и без. А ещё заставляла выставить сюда то особо больное, которое даже ей показать оказывалось трудно. Тяжело — ты знаешь про меня слишком много, ты меня читаешь лучше, чем я сам, но — блять я так много разочаровывался в себе, что боюсь тебя потерять из-за того же. Марго с таким восхищением смотрела на триптих, которому месяц назад требовалось какое-нибудь невероятно образное название, что было больше не страшно. Ты это принимаешь — значит не станешь меня ненавидеть. На остальных, в общем-то, поебать. Все равно начнут обсуждать не это, а «смерть Венеры». Изнутри — болезненная, гнилостная рефлексия, но снаружи — обычная провокация. Пусть так думают дальше. Так лучше. Так правильней. — Пойдём покурим, — Марго снова нарастила себе огромные ногти, впиваются в кожу даже через плащ. Серёжа кивает — телефон исчезает в кармане. Все, наплевать. Можно окончательно сойти с ума, если думать, что каждый вошедший сюда человек решит его раскритиковать. Только этого, блять, не хватало. Тем более тут будет Валик. Снова начнёт восторженно-искренне раскидываться комплиментами, и это придаст ещё больше уверенности в собственной правоте — а он сука прав, он чувствует здесь каждую картину — значит не в чем его обвинить. Может быть в безыдейности. Идея — трагедия распада личности, пошли нахуй. — Ты нормально? — Марго в курилке бегло цепляет пальцы своими — у неё мягкая кожа, и это успокаивает. — Слишком много думаю, — Серёжа отмахивается. Сигареты сжимают лёгкие, но дышать становится легче. — Как обычно, — Марго что-то быстро печатает в телефоне и — Серёже достаточно просто посмотреть ей в глаза, чтобы страх пережал горло, заставил мечтать сползти по стене в попытке спрятаться, а потом просто застегнуть плащ, закрыться за ним. Она выглядит виноватой. Она виновна — значит в центре Санкт-Петербурга сейчас произойдёт взрыв. Начнётся апокалипсис, возможно — он уже начался. Возможно все давно мертвы, и эта муть с выставкой проекция посмертия. Серёжа закроет глаза, а когда откроет, вокруг снова будут белые стены. Этого не существует. Он все это придумал. Возможно даже не существует его самого. — Сейчас сюда подойдёт один человек, ты только не злись, — тараторит Марго, косясь в сторону двери. — Мне очень важно, чтобы вы поговорили. Все, это конец. Вариантов куча, но в глубине души Серёжа уже знает ответ на свой немой вопрос «кто?». Ярость поднимается от груди всего на секунду быстрее страха — Марго хочется свернуть шею, потому что она, блять, все прекрасно понимает, но зачем-то делает наоборот. Кто ее нахуй просил. И все же, как насчёт убийства? Да. Замечательно. Двух человек, а потом самого себя. Это будет фееричное открытие выставки. Он точно сегодня покинет историю поиска в браузере, чтобы войти в историю мира. — Всем хай! — и он ничуть не изменился с зимы — все ещё растрёпанные волосы, напускная ирония в голосе, расслабленность жестов. Он все ещё тот человек, который называл адрес офиса по телефону первого января. Серёжа невероятным усилием воли заставляет себя оставаться на месте, не задушить его прямо здесь. Сжимает в одном кармане телефон, в другом — пачку сигарет. Всего лишь фиксироваться на малом, чтобы не переключиться в неподходящий момент. Всего лишь. Это работает. Сука, это эффект плацебо, потому что мысли путаются до невозможности разделить эмоции на свои и чужие. — Пошёл вон отсюда, Титов, — вот и все. С произнесённой фамилией его существование снова стало явным. Так просто было заблокировать его везде и выйти из общих чатов — благоприятно влияло на душевное состояние. Это было предательством — предательством, которое не прощают. С ним даже не удосужились нормально поговорить. Он был в состоянии вести диалог — уставший, испуганный, но, сука, адекватный. Можно было спросить. Предупредить. Позволить сделать выбор. Денису оказалось плевать. — Ты че только мне на уши присела? — Денис даже не обращает внимания. Снова. Просто поворачивается к Марго, как будто его не существует. Серёжа мысленно считает до десяти, прикрыв глаза, чтобы не впечатать его лицом в стену. — Рит, мы застряли в мертвой точке, тебе не кажется? Ты если такую ебанистику проворачиваешь, так делай это нормально, окей? — Не смей ее трогать, — Серёжа быстро заслоняет ее плечом. — Выметайся, пока я не сломал тебе ебло. — Это я уже слышал, — Денис приваливается плечом к стене. Достаёт сигареты — все такой же тошнотворный запах, который стоял в посленовогоднем офисе. Серёже хочется убить, только бы стереть мерзкую ухмылку правоты с его лица. — Серёг, смени пластинку, давай уже попиздим как взрослые люди, ю ноу. — Хорошо, тогда уйду я. Что угодно, только бы оставаться в сознании. Вернуться обратно в свой мир — среди картин сознание соберётся, склеится — само слово «я» восстановится в памяти, потому что там все вокруг эта буква. Там нет места ни Денису, ни Марго, ни бесформенным эмоциям. Есть только Сергей Разумовский. И Сергей Разумовский сегодня — это, блять, я. — Стоять, — Марго хватает за запястье, не давая уйти, и многих сил стоит сдержаться, чтобы не замахнуться. — Заткнулись оба, слушаем меня, если нормально не можем. Вы оба — мои лучшие друзья, и я устала в разговорах постоянно фильтровать информацию. То, что произошло зимой, — знаете, блять, закономерная ситуация, потому что никто не хотел решать проблемы, ты, Разумовский, в особенности. Я не собираюсь смотреть как наше общее детище катится в пизду, ведь нам так важно пообижаться, да, ребят? Я вас обоих люблю, но я очень сильно устала, поговорите уже нормально, пожалуйста. Серёжа прикрывает глаза — почему именно сегодня? Почему они оба решили, что испортить такой важный день — гениальная идея? Неужели нельзя было заняться этим после, если Марго так сильно хотелось бесполезного примирения? Сегодня все должно было быть идеально. Ровно вывешенные картины, восхищенные лица, даже Юля Пчелкина, которая точно задаст на камеру пару каверзных вопросов, а потом долго будет извиняться. После презентации и ответов на вопросы он бы уехал домой и до ночи смотрел отметки в историях. Возможно почитал бы критику — скорее от скуки, чем от реального интереса. Точно бы напился. И снова полез смотреть отметки, чтобы лечь спать спокойно, чувствуя, что он нужен и важен, что достоин хоть какой-то безусловной любви. Да, возможно пришлось бы слишком глупо сливаться с неудобных вопросов, Валик бы пришёл не один, а с этой своей компанией, словил бы панику от осознания, что эти люди пришли сюда ради него — но это все предусмотрено, добавлено в план, а значит понятно. Денис не вписывается ни в один. Денис снова мешает. Заставляет испытывать чувство вины вперемешку со злостью, заставляет давиться дымом, заставляет помнить — ты на самом деле плохой человек. У меня есть право тебя ненавидеть, и я его использую, потому что это Денис, по-другому он не умеет. Все должно быть идеально. И собственная идеальность в курилке рушится всего одним человеком. — Хорошо, давай, — холодно бросает Серёжа. Тоже достаёт сигареты, скорее от нервов и желания перебить чужой дым, чем от необходимости покурить. Давай — давай быстрее закончим это моральное изнасилование, а потом, быть может, переключимся на физическое насилие. — Я так понимаю, первый ход за мной, — Денис снова усмехается, и Серёжа уверен, что к физическому насилию они всё-таки перейдут. Какого черта тебе смешно. Это все не очень похоже на шутку. — Давай так, я тебя не виню, если проблема в этом. Я больше себя виню. Я должен был попытаться что-то исправить раньше всего пиздеца, но не воспринимал это всерьёз. Потом боялся тебе написать — думал стриггерю снова, сделаю хуже, сори, вот такое вот я ссыкло. Короче, если ты думаешь, что нам будет лучше не общаться, то это не так, потому что всем хуево. Серёжа снова достаёт сигарету — да, не общаться было бы куда лучше. И до этого дня все шло хорошо — конечно, незакрытые гештальты, но хотя бы никакой паранойи каждый раз, когда приходится встретиться. Это ещё с универа началось, и Денис прекрасно знал, но так слепо верил, что пронесёт, что Серёжа и сам успел в это поверить. Не пронесло. И оказалось, что возможно лучше быть в одиночестве, чем с командой. Продуктивней для творчества как минимум. Как максимум — больше никому кроме себя не получится причинить вред. — Знаешь, а я тебя тоже виню, — и вот теперь хочется улыбаться уже Серёже от того как Денис опускает глаза — почти ударил. — Со мной можно было хотя бы поговорить, я, если что, был в состоянии. — Да еб твою мать! — договорить не успевает, Денис взрывается раньше. — Почему ты сука не можешь признать, что тебе нужна была помощь? Сорян если вышло плохо, но у нас не было времени выбирать. Тем более ты здесь — значит помогло, все гуд, че ты обижаешься как в детском саду? Ну спросил бы я тебя, дальше что? Ты бы сказал «нет», и мы спокойненько сели ждать, когда опять ебанет? — Может я бы и отказался сначала. Потом подумал, и согласился, потому что я знаю, что это отвратительный знак. Пусть иллюзия выбора, плевать, но мне нужно было знать, что это мое решение. Мне нужен был разговор, Денис, и ты мне его не дал. Зачем мне тогда говорить с тобой сейчас? — Затем, что ты мой друг, — вселенская усталость вдруг скользит по его лицу, и Серёже страшно посмотреть в зеркало на себя. Неужели он выглядит так же? — А ещё партнёр, и я не хочу, чтобы все развалилось так просто. Ну конечно. Как ожидаемо. — Так вот зачем этот разговор. Что, без меня не справляетесь? — Да не, справляемся, просто ебемся с концепцией обновления чуть дольше, — Денис пожимает плечами. — Я друга терять не хочу, ты хоть и гандон, но без тебя сложно жить. Может я и неправильно поступил, но не каждый день в такой ситуации оказываюсь, знаешь ли. «Друг» звенит в ушах желанием разрыдаться. Серёжа смотрит в упор — Денис выглядит так, будто сам сейчас так сильно хочет сбежать. Выйти и зайти нормально — чтобы все наладилось, чтобы можно было записывать кружочки в четыре утра, рассказывать истории, которые Марго точно лучше не знать. Быть — почти семьей? Быть — снова теми вечно кричащими идиотами, на которых осуждающе косятся все вокруг? С Марго никогда не получалось так, как с ним. С Денисом было проще — он никогда не принимал сказанное всерьёз, не оставлял за собой гнетущее ощущение важного разговора. Он первым узнал, что что-то идёт не так. Потому что Марго бы тут же попыталась помочь — Денис рассмеялся, и это перестало казаться такой большой проблемой. Только он предатель. Или нет. Или он и правда не знал как поступить. Блять, ну конечно. Такое с легкой руки Дениса никогда не решалось. Серёжа разворачивается к Марго: — Ты тоже в этом участвовала? Она кивает — скрещивает руки на груди, но смотрит твёрдо. Она не виновата — и не позволит винить себя кому-либо ещё. Так нужно было поступить — они выбрали единственно верное решение, чтобы хотя бы спасти себя. Серёжа тяжело выдыхает сквозь сжатые зубы. Марго права — это всецело его вина. Может стоит хоть раз это нормально признать. — Прости. Я просто не хочу, чтобы это повторилось. — Охуеть! — Денис восторженно взмахивает руками — плечи расслабляются в облегчении. — Сам Сергей Разумовский передо мной извинился, я этот день в календаре отмечу! Не повторится, братик, джаст траст ми. Когда Сережа его обнимает, то кажется, что он не здесь. Он снова студент второго курса, к которому в учебную комнату завалился на вид отвратительный быдловатый третьекурсник — и в итоге они говорили всю ночь о разработке социальных сетей, забив на учебу. Надо возвращаться в своё я — поломанное, виноватое во всем вокруг, но не хочется. Если открыть глаза, прошлое рассеется, останется воспоминанием — и останутся ли они тогда лучшими друзьями или станут чужими людьми, связанными общей идеей? — Вы такие идиоты, боже, — Марго обнимает их. Она, кажется, плачет, и хочется тоже — ярость сменяется спокойной, молчаливой усталостью. Серёжа понимает — да, останутся. Можно отказаться от всего — от себя, от возможности влиять на кампанию, от собственного искусства, но от них уже не получится. Если останутся они, то останется и все остальное. Значит дальше уже не так важно. Все будет в порядке — это главное. И он тоже будет в порядке. — Ебать, — Денис смеётся, рассматривая картины, — Ты че сделал это все, чтобы понтануться, что фанат Ботичелли? Серёжа улыбается — да, это точно можно считать за удачную провокацию. На триптих никто не обратит внимания. Может даже жаль — если Марго и Денис до сих пор рядом, то все не так страшно. Может «хорошо» — это не пустое фальшивое каждой буквой обещание. Пустое. Пустое — Серёжа умудряется сохранить только пришедшее спокойствие даже для всех вопросов, цепляет Валика в курилке, не так бесится, что его друзья безбожно опоздали из-за работы, но будут, так что можно посидеть вечером (нет, нельзя, сегодня слишком хороший день, портить его не хочется), а потом видит их — и все взрывается. Не заметить трудно — синие волосы ярко выделяются среди полутьмы зала, но Серёжа смотрит не на Шурика, носящегося с открытой камерой между картин. Он смотрит дальше — на Олега, который задумчиво стоит напротив триптиха — как будто пытается высмотреть что-то за ним, понять не эмоцию, а личную историю автора, и от этого снова панически тошнит. Тошнит от того, что он не выглядит здесь чужим. Олег красивый на фоне этого алтаря собственной боли, стабильно спокойный, кажется — ему можно рассказать, он поймёт. Не станет осуждать за все, что происходило до этого, посчитает достаточным оправданием — значит можно до… Нет. Ему нельзя доверять. Это выстреливает лёгким ударом наотмашь, оказавшимся почему-то смертельным. Олег по-простому сложный, закрытый — но всего одно слово, и его получится понять, попробовать что внутри — и может понравиться. Серёжа давит панику внутри невозмутимым спокойствием снаружи, когда всё-таки решается подойти. — Могу как автор услышать вердикт? Олег, ожидавший, наверное, только очередного возгласа Шурика, испуганно вздрагивает. Смотрит в упор — вот, сука, вот опять. Ощущение ужаса от собственной слабости заглушает звуки вокруг, если он не отвернётся, то может не отвечать, Серёжа все равно не услышит. Не надо было к нему подходить. Такое настроение хорошее — одним человеком все просто летит в пизду. — Не очень, если честно, — он невозмутимо поводит плечами. Конечно. Что и требовалось доказать. Весь внутренний мандраж вырывается неосознанно, казалось, Серёжа просто моргнул — и почему-то открыл рот. — Не нужно издеваться, чтобы привлечь мое внимание, достаточно просто сказать, что ты меня хочешь. — Чего? — Олег смотрит недоуменно, и Серёжа, моргнув снова, чувствует, что близок к панической атаке как никогда за сегодня. И правда. Что ты сейчас сказал? Нет, серьезно. Что именно? Боже блять какой стыд. Он даже не знает на что отвечать, это было секундное, неосознанное. Просто уйти? Олег, наверное, и так думает, что он идиот, одним поступком больше, одним меньше — можно уже не считать. Да почему это все в один день. Почему все выходит вот так. — Олег, это треш! — Шурик еле успевает затормозить рядом, с его энергией вот-вот кого-то сшибет. Серёжа впервые ему благодарен — не нужно оправдываться. Кивает на приветствие, улыбается на сбивчивую похвалу — от него ничего другого не ожидалось, но приятно. — Там Денис Титов! Я хочу с ним фотку! Серёжа отворачивается, чтобы не рассмеяться. Оказывается, сложно воспринимать человека как одного из самых популярных людей в стране, когда помнишь его ещё заебанным студентом. Вот так, значит, к Денису относятся. Это мог быть ты. Но не стал. И хорошо. Так лучше. Так правильней. Так хотя бы можно существовать. — И что это за чел? — спрашивает Денис, когда спускаются по лестнице, чтобы наконец уйти — все важное и не очень сделано, хочется просто отдохнуть. — Шурик, — Серёжа пожимает плечами. — Гиперактивный дружок Валика, лучше Марго про него спроси. — А я не про него говорю, — Серёжа не видит, но чувствует спиной — Денис чересчур довольно улыбается. Разочаровывать его даже как-то не хочется. Дома странно втроём — сидят на кухне, пьют чай, и Марго прорывает — «столько тебе надо рассказать, смотри вот такая идея у нас есть, вот такое обновление», но Серёжа почти не слушает. Это, наверное, непрофессионально — плевать. Последние силы были потрачены на поиски домашней футболки и стойкость перед проскользнувшим по нему будто невзначай взглядом Дениса. Он все видит. Он считает — сколько раз из заметного произошло этой весной? Или — важнее — сколько осталось под одеждой? — Дагбаев-младший, кстати, уже выкатил на тебя разгромный пост, — замечает Марго, листая ленту. — Говорит, что ты бездарность. Серёжа усмехается. Ну да, как обычно. Снова двадцатилетний идиот кидается оскорблениями как может, только бы заметили такого исключительного молодого человека — вот он точно интересный, не то что какой-то Разумовский. Сначала это было немного обидно — даже не попытался разобраться. Потом прошло — после десятка постов-историй без конкретики начинаешь понимать, что это не критика, а банальная зависть. — А его дед что? — вот деда хотя бы было интересно читать. Он Сережу, конечно, тоже недолюбливал, но хотя бы мог обьяснить почему. — Сереж, он умер в январе, — как будто облила кипятком. Неужели все настолько плохо? Неужели он пропустил так много? Что ещё изменилось, раз так? Но — Денис начинает так громко смеяться, что получается выдохнуть. Становится проще. Становится — да, мы все ещё друзья. Ты остался таким же. Марго уходит с первых дурацких то ли шуток, то ли предложений накуриться — конечно же, она против. Она типа за здоровый образ жизни и чужую стабильную психику. Иногда даже помогает — останавливает от необдуманных поступков, за которые потом придётся извиняться примерно вечность, если не больше. В последнее время вообще не работает — уязвлённая самостоятельность все ещё болит, и так не хочется, чтобы она носилась за ним как за ребёнком. И тогда начинается. Серёжа не помнит, чтобы Денис вообще когда-нибудь столько говорил — но он рассказывает вообще обо всем, что произошло за зиму-весну, тактично опуская подробности о наработках. Он больше про «мне было страшно», и, чуть подумав, — «за тебя». — Надеюсь тебе хоть лучше стало, если выпустили, — после загнанной на задворки сознания злости разочаровывать Дениса ещё страшнее. Потому что не стало лучше. Просто выработалась новая травма — о помощи просить теперь надо будет в последнюю очередь. Жил же нормально до этого, значит и сейчас проживет. Глотать таблетки, напиваться в ноль и сидеть сутками в закрытой изнутри мастерской — все, достаточно. Одиночество в комфортных условиях лечит. Одиночеством можно пугать — или как ещё сказать об этом Денису? Рассказать честно почему он так быстро вернулся в Санкт-Петербург — значит признать, что все повторится, и в этот раз раньше — зима притянула точку кипения куда ближе. Значит — тебе стоит бояться меня. Значит — я сам этого пиздец как боюсь. — Стало хуже, — Серёжа едко усмехается — и, не выдержав, всё-таки достаёт из ящика коньяк. По-другому об этом уже никак невозможно. — Но я вроде как пытаюсь себя контролировать, так что нормально. — Главное чтобы Марго не увидела, что ты пьёшь без ее присмотра. Серёжа смеётся — с этого все и начинается. Принятие и прощение происходит намного легче, когда говоришь не на повышенных тонах, а пьяным. Стремление высказать миллион и одну абсолютно отвратительную шутку намного больше, чем желание пообижаться. Серёже надо рассказать — сказать, что я чуть не сошёл с ума, что я впервые за всю жизнь сам мечтал о самоубийстве, что мне было, блять, тяжело. Но это не твоя вина. Ты сделал все, что мог, и сделал правильно. Это всего лишь стремление выговориться, мы ведь, типа, все ещё близки? Ну, достаточно, чтобы десять минут ржать над шуткой про отсос. Желательно — близки без оказания помощи. Я все равно ее не приму. Серёжа не успевает рассказать — звонок в дверь опасно толкает в бок только установившееся душевное равновесие. Кого ещё там принесло. Он согласен максимум на Валика. — Сидите, это ко мне, — кричит Марго из коридора — с открытой дверью воздух взрывается смехом. Шурик. Да чтоб тебя. Но хотя бы, не считая какой-то девчонки, один. — Пиздец, ей че с нами скучно? — Денис заинтересованно поворачивается к двери, но так и не открывает — и голоса скрываются в комнате у Марго. — Мы ее заебали шутками про дрочку и суицид, — Серёжа со смешком закуривает, откинувшись на спинку стула. — Да ладно, она реально на нервах весь день, пусть отдохнёт. Пусть отдохнёт — и не мешает отдыхать блять другим. Почему ты такая тупая. Неужели сложно зайти самой — пусть все это видят — нет, не должны. Шурик залетает в кухню с громким «дамы попросили найти бокалы, я…» — замирает в нерешительности. Серёжа знает, что ему страшно. Хотя бы потому, что он сам сейчас откинется от ощущения безысходности — ничего уже нельзя сделать. Домашний свитшот валяется в комнате, и на кухне точно нет ничего, чтобы скрыться от глаз незнакомых людей. Это кошмар. Тушит дрожащими пальцами сигарету, чувствует внимательный взгляд — Шурику, блять, очень хочется спросить, он пока на этапе подбора вопроса потактичней. — Сейчас найду тебе бокалы, — судорожно хватается пальцами за столешницу, чтобы не упасть. Весь день — череда абсолютно ужасных совпадений. О чем Марго только думала. Что Шурик, блять, догадается постучать? Что он не заметит? Сережа достаёт три пивных, хотя они там, наверное будут пить вино. Сейчас они поговорят в разных компаниях, потом объединятся, вечер закончится весело, и никто об этом не вспомнит. Все будет хорошо. Всем на это наплевать. Люди взрослые, вроде как адекватные, никто ничего плохого не скажет. Почему тогда так трясёт от того, что идеальный образ, созданный для Шурика, сейчас рвётся по швам? И всё-таки ты слабак. — А можно…. — Шурик нерешительно мнётся, придвигая к себе бокалы. — Татуху посмотреть? Серёжа, глубоко вздохнув, протягивает ему левую руку. Шурик может импульсивный, но не дебил — он прекрасно понимает зачем был нужен ворон во все предплечье. Если не понимает, то по крайней мере видит. Такое нельзя скрыть даже если очень захочется. Можно набить что угодно, только полностью страх не пройдёт. Серёжа мечтал, что сможет забиться так, что видно не будет. Потом посмотрел в зеркало и понял, что придётся скрывать ещё и это. Глубокие белые полосы никуда не исчезли — просто стали менее заметными. И все ещё остались темой для обсуждения, которая запросто затмит любое искусство. — Охуеть, а где бил? — Шурик быстро справляется с эмоциями, переключается почти на профессионализм — не задавать лишних вопросов, просто смотреть на работу. Спасибо хоть на этом. — У Вадима вашего год назад где-то, Валик посоветовал, — Серёжа морщится. Провести всю ночь с Вадимом в тату-студии было настоящим адом — тот даже не пытался скрыть, что ему смешно, но хотя бы ничего не говорил. — А я думаю че так знакомо выглядит! Вадик ходил понтовался, что кому-то так классно татуху набил, хотя сначала вообще хотел эту работу на Олега слить, только тот вовремя уехал и… — тараторит Шурик, не останавливаясь, а Серёжу прошибает ужас. За пределами этой квартиры существует Олег. Он точно не будет стесняться в выражениях — «ты тупой, а ещё ведёшь себя как малолетний придурок». Очередное проявление слабости, которое ему показывать нельзя — он не оставит права на принятие того, что не сможет понять. Он так хочет вскрыть грудную клетку скальпелем, засунуть пальцы в полость между рёбер, попробовать сгнившую кровь на вкус — Серёжа видит. И абсолютно ему не верит. Олег слишком прямолинеен. Он не будет способен на сострадание, даже если на фоне зала в музее современного искусства выглядит органично. — Давай честно, как быстро про это узнает вся ваша тату-конторка? — устало выдыхает Серёжа, отмахнувшись от Шурика. — Олегу я не скажу, не волнуйся, — он хитро улыбается. — Да блять! — Денис, до этого копавшийся в телефоне, влезает слишком неожиданно. — Че за Олег? Серёжа криво усмехается — вообще-то ничего. Ничего конкретного и важного, об этом можно не вспоминать, потому что, ну, они даже не так часто видятся. Серёжа просто иногда листает его инсту и перманентно ловит себя на том, что это его раздражает. Это — то ли сам факт существования человека, то ли его нежелание отъебаться. С каждой встречей к горлу все больше поднимается ужас, смешанный с раздражением. Будь его воля, Серёжа бы с ним никогда не пересекался. Или может встретился год назад — тогда можно было честно послать нахуй. Сейчас неподходящее время. Сейчас на это нет сил. — Шур, ты застрял там? — Марго появляется в дверном проёме — и по ее лицу, испуганному, уставшему, сразу понятно — она даже не подумала. Серёжа улыбается — ладно, на неё слишком много свалилось, можно понять. При раскладе отсутствия доебов от Шурика — можно ещё и простить. Если бы тут появился Олег, он бы точно не смог во второй раз подавить утреннее желание свернуть Марго шею. — Наконец-то, ты мне и нужна! — Денис резко разворачивается к двери. — Объясни кто такой Олег! — Даже не поднимай эту тему при мне, я сгорю за секунду, — Марго устало потирает переносицу, прислонившись плечом к стене. — Вот он меня уже достал, пусть теперь тебе мозги ебет. Серёжа смотрит на уткнувшийся ему в грудь указательный палец с острым длинным ногтем, и хочется истерически рассмеяться. Потому что — нет! Нет, такого не было! Да, обсудили пару раз, но не настолько же! Какой же ужас. Он только успел забыть непонятный разговор в выставочном зале — не то чтобы он полностью его помнил, но все же — и снова. Почему все вокруг сводится в итоге к этому Олегу. Почему нельзя просто оставить его в покое. Олега, конечно, можно убить. Но не хочется. Хочется, чтобы он просто исчез. Чтобы хотя бы не было так страшно и больно. Желательно никогда. Денису он так ничего и не рассказывает. Пока это не звучит вслух, можно притвориться, что ничего нет. Можно просто смеяться, когда Марго орет на Дениса за то, что он достал из шкафа ее леопардовую шубу, и теперь носится по квартире, решив, что так в бар и поедет — Шурик вкинул идею, и отказываться не хотелось. Серёжа больше смотрит на Леру, которая сдержанно улыбается, выйдя в коридор. Она вся — смесь острой женственности с горьковатым холодом стали. Нетрудно догадаться зачем Шурик приехал именно с ней (хотя он и отмазывается, что Лера просто согласилась подкинуть на тачке). Марго как-то обмолвилась — хотят меня там познакомить с одной. С этим проблем нет. Есть проблема, что Лера — коллега Шурика. Как будто вся жизнь, блять, теперь крутится вокруг одной тату-студии. За всю жизнь стоило бы уяснить, что совпадений просто так не бывает, но хочется верить — пронесёт. Надо просто наконец нормально поговорить с Валиком. Обьяснить ситуацию — мне тяжело. Планируй встречи по-другому, пожалуйста. Видимо, я стану изгоем, пока вы все будете общаться между собой, но реально лучше так. Найдет уж чем заняться. Серёжа задумчиво смотрит на открытый шкаф, пытаясь выбрать оттуда хоть что-то подходящее под состояние. Денис крутится рядом, выдающий проклятья один за другим — Марго шубу всё-таки отобрала, потому что «ты совсем придурок, на улице май, повесь обратно». После шутки про то, что в шубе можно и голым ходить, Денис несётся по лестнице в сережину комнату быстрее, чем Марго успевает ответить. — А у вас весело! — Доносится из коридора приглушённый голос Шурика. — Я как будто в лагерь опять попал! — Мне кажется, что мы становимся умственно отсталыми, — устало выдыхает Марго. — Мы блять серьезные люди, а они сейчас всю ночь будут носиться как дебилы про письки шутить. Я начинаю жалеть, что их помирила. Серёжа усмехается себе под нос — все внимание ушло на подслушанный разговор, потому что — о нем; потому что — о нас. Марго не жалеет, просто устала, хотела спокойно провести вечер, а их с Денисом прорвало. Она точно не жалеет — ей это выгодно со всех точек зрения, профессиональная, человеческая — не важно. Серёже весело и хорошо, но все же не выгодно. Потому что он все ещё помнит ужас в глазах Дениса — яркий и настоящий, больше не смешанный со смехом из защитной реакции, с презрением, потому что ничего не случится и это жалкие понты. Денис знал, что страшное произойдёт. Денис боялся и был готов ударить первым, чтобы себя защитить. Лучше бы он ударил, а не начал успокаивать, отмахиваясь от извинений. Все равно потом позвонил — и начался ад. Лучше бы Денис мстил в лицо, чем за спиной, прикрываясь фальшивой улыбкой и искренне беспокоившейся Марго. Это ведь была месть, так? — Серёг, приходи в себя, — Денис резко встряхивает за плечо — приходится проглотить неожиданно пришедшую смесь злобы и паники, чтобы не начать все по новой. Они уже поговорили. Все, надо это закончить, все прошло хорошо. Но- — Прости, — за сейчас, за тогда, за всю жизнь. — Бля, опять, — Денис недовольно цокает языком. — Тебя никто и не винит, ю ноу. Заеб если честно. Серёжа выдыхает — да, не винит. Разве что он сам всегда будет это делать. Может просто не выветрилось ощущение недосказанности, преследовавшее всю весну. А ещё зиму, когда появлялась возможность хоть что-то ощущать, тоже.