«уничтожил всех кто был со мной
недостаточно добрым и думал лишь о том
чтобы скорей наслаждаться войной
я защищал родной дом».
раз. это «раз» щёлкает вместе с тупой дрожью в области сердца. эта дрожь — это желание надеть что-нибудь размера в несколько иксель и накинуть капюшон, чтобы не было видно глаз. два. это стоять в двух шагах и чувствовать как неприятно трясутся колени. хочется встряхнуться и сказать — нет, этого не было. этого — всего. всего, что придётся решать. хочется отмотать время назад, назад на те пятнадцать минут пешком до квартиры, закрыть рот и сейчас сидеть дома. потому что два шага — это близко. а с такого расстояния смотреть в чёрные от безразличной злости глаза — страшно. три. три выстрела себе в голову. тех, которые «я тебя ненавижу». это понятно, закономерно и правильно. так должно быть — и так есть. это почему-то не получается прожить и отпустить, получается только стоять на месте, вдыхать сжатый, пыльный воздух ремонтируемой парадной и молча смотреть на дверь. три. олег открывает дверь в три оборота. — ты переехал? — они идут в тишине мимо коробочных новостроек почти близко, — но сереже кажется, что если он сейчас раскинет руки в стороны, то не коснётся. а хочется. хочется хоть на секунду — чтобы почувствовать пальцами тепло кожи и понять, что это не галлюцинация в воспалённом сознании. что это все существует — пыльный питер, конец августа, жара плюс двадцать пять и ты — особенно. — отсюда до лиговского долго пешком. — пришлось из-за собаки, — олег нервно поводит плечами и прячет руки в карманы — сереже кажется, что он задыхается пылью и ужасом. так ещё хуже — так совсем не коснуться. — и как ему можно понравиться? — это уже сам решай. сережа кивает и тоже убирает руки в карманы. в левом старый чек из продуктового, в правом ключи и какая-то бумажка. небо безоблачно синее. на набережной кричат чайки. олег открывает дверь. доберман с радостным лаем выбегает в парадную, боднув олега в колено, и — застывает. хочется непроизвольно улыбнуться — доберман, ну конечно. другого и нельзя было ждать. он почти щенок, подросток, полгода максимум — но зубы у него явно острые. сережа опускается на корточки раньше, чем успевает подумать — как, впрочем, происходит весь этот чертов день. и раньше, чем доберман успевает обнажить острые зубы в порыве зарычать на незнакомого человека. доберман явно улавливает все, что чувствует его хозяин. а хозяин не хочет, чтобы сережа здесь был. — привет, — сережа протягивает к нему ладонь. не погладить, но — я вот. здесь. сижу напротив и отдаю руку в твою власть. хочешь — кусай. хочешь — принюхивайся. — я очень сильно виноват перед твоим хозяином и хочу извиниться. пустишь меня? доберман превращается в комок напряжения. подбирается, тихо рыча, и принюхивается с опаской. сережа смотрит — и хочется рассмеяться. пес с неизвестным именем до странного похож на своего хозяина с неизвестным годом жизни, в котором сережи совсем-совсем не было. и в целом — тоже не было. была больница, кошмары и слёзы — а мог быть этот доберман. общий. сережа прикрывает глаза, нервно выдыхая. это не то, о чем можно думать — не сейчас и никогда. ничего не было тогда, ничего не будет и дальше. но сереже важно поставить точку. сказать «прости» — в последний раз, четко и точно. можно даже без «прощаю» в ответ. можно даже с «прощай». пусть так. пусть хоть как-нибудь, лишь бы не сидеть с дрожащими руками каждый раз, когда заходишь в его инсту, видишь, что заблокирован — и не можешь. доберман скалится и зло гавкает на всю лестничную клетку. — деймон, нельзя, — сережа дергается как от выстрела. олег стоит рядом, скрестив руки на груди и так смотрит — блять, он так никогда не смотрел. не на серёжу. не на кого-то ещё. просто на собаку. сережа почти уверенно поднимается на ноги. он в эту семейную идиллию явно не вписывается — да и не надо. просто давай закроем тему, чтобы не шарахаться друг от друга у валика на премьерах. — давай домой, — у олега впервые за все это время голос становится искренне добрым. хочется расслабиться, если не знать, что это временно. сейчас пёс успокоится, зайдёт в квартиру, они останутся наедине — и все вернётся. вернётся понятный холод, без которого невозможно — а с ним тяжело. деймон снова оглушительно гавкает, но послушно скрывается за дверью. недалеко — достаточно, чтобы следить за ними из-за угла. и в случае чего вцепиться в ногу зубами. — это значит «не понравился»? олег молча проходит в квартиру. чешет пса между ушами. командует «место». наступает на пятку кроссовка. — заходи. сережа выдыхает почти облегченно. хорошо, первый рубеж пройден. казалось, это самое сложное — переступить порог и оказаться в месте, где теперь все по-другому, где больше нет — да и никогда не было тебя — но есть быстро растущий доберман, а теперь кажется — нет. самое сложное дальше. дальше в квартире, сесть за стол, нервно теребить кольцо на пальце, искать слова, чтобы начать — и не находить. думать. думать много и судорожно быстро в пространстве белой кухни и жутко не вписывающегося в неё стола из красного дерева. думать — и не находить нужных слов. ведь в сущности какие тут могут быть, блять, слова? я бы хотел тебя обнять. без контекста и прошлых чувств — один хуй, ты не позволишь. сережа устало проводит ладонями по лицу. так хочется, чтобы эта позорная экзекуция побыстрее закончилась и вместе с тем продолжалась мучительно долго. так долго как только он сможет вытерпеть — лишь бы остаться здесь. сереже безумно хочется узнать чем этот новый олег живет и какой этот доберман, когда не рычит, а радостно несется встречать к двери. и есть ли для серёжи тут место. ты, наверное, живешь дальше, но я-то тебя не забыл. — есть выпить? — а тебе можно? — олег насмешливо кривит губы, так и не сев. подпирает плечом холодильник, и сереже неприятно, неправильно стыдно смотреть на него снизу вверх — но сил стоять нет. — сегодня можно, мы с денисом напиться планировали. в комнате густо и мрачно, когда на стол опускаются два бокала и бутылка коньяка. олег разливает и отходит обратно на свой наблюдательный пост. просто хочется, чтобы это закончилось. чтобы он хотя бы сел напротив. или чтобы появилась уверенность встать. — учти, если вдруг что, у деймона сильная челюсть. сережа взрывается быстро, не дав себе подумать. взрывается самостоятельно, без подсказок — подсказки давно молчат, лимит на них кончился. вот такой я — настоящий. теперь всегда. и как бы я не был виновен, ты не имеешь права… — да не собираюсь я… — сережа судорожно выдыхает, притянув к себе бокал. имеешь ты право. полное и безоговорочное. я чуть тебя не убил — что вообще может быть страшнее. это мог простить только денис — но денис обо всем знал с самого начала. ты нет — да я и сам не понимал всей критичности ситуации. — прости. я столько времени хотел с тобой поговорить, столько хотел сказать, а теперь не знаю с чего начать. правда, прости. олег усмехается, отпивая коньяк. сережа смотрит то на него, то на магнитики на холодильнике. нижний новгород, анапа, тверь, какое-то абсолютное чудовище с санкт-петербургом. это ты собирал или кто-то привёз? блять, я совсем ничего о тебе не знаю — но так хочется. я бы послушал о том что с тобой происходило в формате подкаста. я бы лежал всю ночь на кровати, смотрел в потолок и молчал. ты только рассказывай. ты только не прекращай говорить, я хочу погрузиться в чей-то другой год, потому что у меня этого года не было. — давай тогда я начну, — сережа кивает в ответ, морщась от привкуса спирта в коньяке. так непривычно — но так легче. все легче, если смотреть не на него, а в бокал. если не смотреть, можно не видеть как зло сверкают глаза в белизне кухни. — представь ситуацию: ты очень долго не влюблялся и жил себе спокойно, а потом появился пиздецки странный чувак, который очень сильно тебе понравился. вот настолько, что ты был уверен, что это — навсегда, прям вечная любовь. и вроде да, у него проблемы с головой, но он так это рассказывает, что кажется — ничего страшного, справляется. так хорошо справляется, что стреляет в тебя. все бы ничего — но потом ты говоришь с его лучшей подругой, и оказывается, что это не первый такой случай. а ты об этом — сюрприз — не знал. хер бы с ним, ты вроде пытаешься жить дальше, ходишь к психологам, потому что ты блять ни есть, ни спать, ни жить нормально не можешь, даже собаку заводишь, чтобы хоть немного полегче было. помогает, кстати. и вот только-только ты начинаешь нормально себя чувствовать — а этот человек оказывается на пороге твоей работы. буквально в месте, где ты всегда был в безопасности, зная, что уж тут-то ничего не случится. представил? вот и ответь мне как я должен себя чувствовать. — видимо, херово, — из сережи вышибают воздух и общее восприятие пространства. от тремора кружится кухня. мир вокруг плавится и отдаляется — потоком воздуха подбросило вверх, бокал коньяка превратился в ничто по сравнению с высотой полёта, а ты… сережа вместо бокала фокусируется на нём, чтобы мир сузился на конкретном «ничто» среди мелочности этой вселенной. у «ничто» отчётливо выделяются скулы и напряжена челюсть. — зачем ты тогда согласился поговорить? сереже не хочется думать о том, что про дениса он знает. он должен был узнать сейчас, если бы позволил рассказать, — но теперь представлять как он себя чувствовал, осознавая — ты не первый под горячей рукой и не первый в незнании — тяжело. сереже не нравится своё место, но и на его становиться не хочется. сереже, в общем-то, не хочется быть — но этого варианта он давно лишился по собственной воле, чтобы хотя бы попытаться нормально существовать. сереже все ещё снятся кошмары. снится его копия, коричневые стены кабинета заместителя директора, вкрадчивый обвиняющий голос — но он просыпается. выдыхает. сглатывает подкатившие к горлу слёзы поломанного детства. и снова ложится спать, перевернувшись на другой бок. хочется, чтобы кто-то был рядом — безумно, безудержно. но так больше нельзя. — мне просто интересно зачем ты пришёл. — затем, что питер город маленький, и я не хочу шарахаться от тебя на каждой премьере валика, — устало тянет сережа. я должен был не врать — но снова недоговариваю. просто потому что ты выставишь меня за дверь, если я скажу. даже если тебе нужна правда, то явно явно не такая. ты ведь мне все ещё нравишься. ты ужасно красивый, я восхищаюсь тобой, ты мне изредка снишься — мы сидим в моей комнате и разговариваем ни о чем. просыпаться после такого сложнее, чем после детских кошмаров. мне ведь тогда было десять. это мерзко и страшно, но после психиатрической клиники — далеко. настолько, что я могу с этим справиться. а с тобой рядом — никак. не получается справиться, когда перед сном я все ещё иногда представляю, что ты обнимаешь меня — и становится легче. — можешь считать это незакрытым гештальтом, не знаю, — сережа обессилено пожимает плечами. — я хоть раз хочу сделать что-то правильно, а не ненавидеть друг друга всю жизнь. — так я тебя и не ненавижу, — но говоришь ты так, что видимо да. — мне просто обидно, что мне не дали ни права выбора, ни возможности нормально себя защитить и тебе помочь. — ты ведь знал, что я себя режу, этого было мало? олег задумчиво кивает, отпив коньяк. — знал. но рассказывал ты это с таким ебалом, что мне казалось — ты ситуацию более-менее контролируешь. и как минимум я не знал, что вот эта тяга к насилию распространяется на других. — блять, олег, — сережа устало потирает переносицу. — что бы это изменило? он тихо смеётся, покачав головой — да и не то чтобы сереже нужен ответ на этот вопрос. сережа все прекрасно понимает — понимает, что от собственного ужаса попытался сгладить углы так сильно, чтобы потом стало больней в тысячу раз. эта правда изменила бы отношение олега к нему. может, они бы и не встречались тогда. честность была нужна. но без неё сережа всего на месяц — но вдруг почувствовал себя самым счастливым в этой полной ужаса жизни. и может это равнозначная цена за боль. — серьезно? — он склоняет голову набок, всматриваясь в глаза — сережа, не выдержав, взгляд отводит. — как минимум, я бы не бегал за тобой как влюблённый дурак, а попытался как-то помочь. как максимум, я бы был не в таком ужасе, как когда понял, что ты оказывается в один момент можешь говорить, что любишь меня, а в другой — стрелять. сережа кивает, потянувшись к отставленному бокалу. я бы, может, тебя тогда послушал, скажи ты, что мне надо к врачу. если бы все то, что знала марго, узнал ты… ты бы вряд ли ушёл. и вряд ли кому-то нужны эти «если». история не терпит сослагательных наклонений, особенно когда история — с кровью. — прости, — сережа за жизнь не говорил это чёртово «прости» столько, сколько сказал за сегодняшний день. и никогда не говорил это так искренне, но — бесполезно. — я не знаю, я проебался. я рад, что хотя бы тебя не убил. олег хмыкает и наконец садится напротив. сережа не выдерживает — притягивает колено к груди, опустив на него подбородок. я чувствую, что пространство вокруг меня превращается в толщу лезвий от бритвы. это пока ты говоришь нормально — но с минуты на минуту скажешь то, от чего меня вывернет наизнанку и пучина сдержанных после самых светлых кошмаров слез станет чёрной. мне бы хотелось обняться. мне бы не хотелось слышать «уходи» после того как мы все обсудили. я всё-таки на себя слишком много беру. все, мы друг друга не ненавидим, может даже поздороваемся при встрече, достаточно. тебе не нужен рассказ про «зачем и почему», не нужны мои извинения, не нужен… я. я тебе не нужен. ты смог жить дальше. а я вот остался в язвительно смеющейся точке ноль с прицепом в виде дневного стационара. я, в целом, даже справляюсь самостоятельно, работаю двадцать пять часов в сутки, только потом все равно приходится возвращаться в пустую квартиру, понимать, что марго снова ночует с лерой и засыпать в одиночестве. мне бы влюбиться нормально да не в кого. мне бы хоть кота завести да вот только я в ужасе. — как ты жил этот год? — тихо спрашивает, прижимаясь щекой к колену. пора правильно расставить приоритеты. тебе моя история не нужна. а вот мне твоя — очень. — херово, — олег грустно усмехается, не смотря в его сторону. — лето вообще почти не помню. сначала поотменял все сеансы и месяц в доту играл, не выходя из квартиры. потом с марго встретился, почти сразу собрал оборудование и уехал в москву бить татухи на дому. не знаю, не хотелось оставаться в месте, где все напоминает о… — (тебе) — об этом. легче, конечно, не стало, но… хотя бы отвлечься помогло. осенью вернулся, посрался с вадиком, тот меня пинками к психологу отправил, потому что я хмурым ебалом всем настроение порчу, а там… разбирался со всей этой хуйней, короче. — помогло? — сережа обессилено улыбается, думая — блять, я походу так сильно тебе испортил жизнь в этот год. я не хочу представлять, что ты там рассказывал про отношения — но оно само представляется. — не знаю, — олег пожимает плечами и тянется к коньяку. сережа следит как рука вздрагивает над бокалом — блять. хватит делать вид, что ты в порядке. хотя — а есть ли у тебя выбор? либо делать вид, что уже не больно, либо слово за словом снимать слои кожи перед человеком, который когда-то заставил тебя страдать. мы бы в любом случае не смогли честно поговорить. но мы говорим хоть как-то — и пусть все останется так. — мне больше помогло собаку завести, — продолжает после глотка — сережа тоже пьёт и морщится от привкуса спирта. это, кажется, что-то пацанское, что-то из прошлого и привычного — ты явно зарабатываешь достаточно, а все равно пьёшь разбадяженный чай из красного/белого. это… хуй с ним, это очень притягательно на самом деле. — всегда хотел, но думал, что не время, денег нет, не справлюсь — а потом хуй забил и на день рождения купил этого дурачка. лучшее решение за всю мою жизнь. — почему деймон? — да фильм посмотрел, где у каждого человека были животные защитники, которых деймонами называли. решил, что мне тоже не помешает. — не помешает, — эхом повторяет сережа, пустым взглядом прожигая столешницу. и тогда бы не помешал. деймон громко гавкает в коридоре, заставляя рефлекторно дёрнуться в сторону. олег осматривает его нечитаемым взглядом — но не говорит ничего. просто поворачивается в коридор. — че ты орешь? гулять хочешь? — доберман с радостным лаем пулей залетает на кухню, громко клацая когтями по ламинату. ставит лапы олегу на колени, подставляясь под ладонь. а потом поворачивается. и рычит. сережа болезненно улыбается, наблюдая за этой семейной идиллией. ты думаешь, что я для него опасен? или это просто от нежелания пускать новых людей в близкий круг? в квартиру, которую пёс считает домом, но только для двоих? — да ладно, успокойся, — олег щёлкает пса по носу, перетягивая внимание на себя. — гулять? по радостному лаю сережа сразу понимает, что ему пора. стоят на улице у парадной — деймон наворачивает круги, грозно рыча, сережа ждёт такси, олег — сережа уверен — когда он наконец уедет. они не смотрят друг на друга. олег курит. сереже хочется тоже. сереже вообще много чего хочется. но для начала — продолжить этот разговор. может мы и не сойдёмся — но с тобой было интересно как минимум. я как минимум не хочу тебя потерять. — олег, — поворачивается, не дав себе время подумать, потому что знает — за секунду появится миллиард причин этого не говорить, они разойдутся, а потом придётся жалеть о несказанном каждую ночь. лучше получить отказ, чем не получить ничего. — есть шанс, что мы сможем снова начать общаться? — а нам стоит? башкой снова не ебанешься? — он усмехается и это блять провокация. провокация на искренность. и у сережи больше нет возможности врать. — могу, — он кивает, смотря на олега, — хотя лучше бы отвернуться. лучше не видеть каким ужасом наполняются его глаза и плечи рефлекторно ведёт назад, подальше отсюда. — но не так. там съезжала часть меня, а сейчас только я сам. выльется в истерику или паничку от каких-то флешбеков, типа того. — получается, с той частью себя ты уже разобрался? — более-менее, — сережа нервно поводит плечами, пытаясь сбросить с себя это клеймо психбольного — но оно не сбрасывается. после травмирующих доказательств на такое уже не закроешь глаза. не сегодня — и никогда. — он иногда появляется побубнить, но… короче, он существовал, чтобы меня защитить, а сейчас я могу с этим справляться самостоятельно. необходимость отпала, типа того. такси выруливает из-за поворота. олег кивает, не повернув головы. деймон, подобравшись к сереже, предупреждающе клацает зубами. — ты же понимаешь, что я ничего тебе обещать не могу? — хотя бы подумай, этого будет достаточно. это большее, о чем я бы мог попросить. это — сережа падает на заднее сиденье, чувствуя, что сейчас разрыдается. и, смотря на «заблокирован» в диалоге, глотает идиотские слёзы. потому что в голове все ещё крутятся обрывки из диалога — и от них только больней. дома шумно. марго который день собирает коробки с вещами — пытается систематизировать каждую, но пока только наращивает гору шмоток на столе. сережа в рот ебал систематизацию перед лицом прощания со старой жизнью. и в рот ебал собирать вещи. все равно квартира до сентября. разберётся попозже. потому что опустошать полки — это признать, что ты теперь, сука, живешь один. что марго счастлива, что она съезжается с девушкой, что у неё своя жизнь — но с этим проблем нет. есть проблема, что серёже будет даже не с кем поговорить вечерами. точно пора заводить кота. сугубо от страха перед пустой квартирой и одиночеством. — о, герой-любовник! — восклицает денис, высовываясь в коридор на шум с бокалом в руках. — водки, вискаря, пива? сережа морщится и качает головой, стаскивая кроссовки. все нервное, накопившееся за день — и за год — давит на виски, призывая побыстрее закрыть глаза — чтобы не думать. — я спать. — андестенд, герою-любовнику не дали, — денис важно кивает, посмеиваясь — и серёжу взрывает. ты бы, блять, постыдился. заимей хоть мизерную долю чувства такта, ты прекрасно знаешь, что это для меня значит, и все равно… — закрой, блять, рот!.. — это ты заткнись, — денис вмиг становится серьезным, подходя вплотную — сережа отшатывается. — тебя отшили? херово, брат, сочувствую. но на мне срываться не надо. сережа потирает висок, привалившись плечом к дверному косяку. я знаю, я не должен. но мне, сука, больно — и это-то хоть ты должен понять. — не отшили, — судорожно выдыхает усталостью и желанием невозможного. — или отшили. там не понятно. блять, я не знаю как меня можно простить после покушения на убийство, так что в целом нормально. мы хотя бы поговорили. — не знаю, я ж тебя простил. — но с тобой я не трахался. денис весело усмехается — у него в глазах пьяная хитрость и безудержный смех. сережа с первой фразы знал, что серьезно ему рассказать не получится. да и не надо, наверное. вот так проще. проще — я херовый человек, но хотя бы ты ставишь во главу моей личности не это. ну там, интеллект, талант, прожитые вместе годы, а уже потом «ты конченый». всё-таки лучший друг. — да вы разве трахались? один раз — это че? так, пробник. сережа устало улыбается, упершись затылком в стену. да ты издеваешься. ты ебаный шакал. — и что делать, чтобы получить полную версию? — сосать лучше, серега, — денис с важным видом хлопает по плечу. ты точно ебаный шакал. но — сережа тихо смеётся — помогает. он всё-таки впервые за день улыбается — и это успех. было бы проще отработать прощение так. почти проверял. жаль, сейчас не получится. — соу, не парься, само как-нибудь разрулится, — денис поддерживающе поднимает бокал. — го призраков лучше погоняем. сережа кивает. заглядывает к марго на минуту — я все расскажу, честно, но давай позже, у меня никаких сил. если бы не существование дениса, я бы явно проспал часиков шестнадцать, чтобы эта вскрытая рана не болела так сильно. а так — приходится включать ноутбук и запускать гост эксайл. ты бери тепловизор и свечи, я, как житель петербурга — фонарик и соль. камеры две — по одной на этаж. и ловить привидений со спиритической доской. серёжу странно успокаивает говорить ни о чем в процессе, а потом спрашивать призраков как их зовут, чтобы дёрнуться от дешёвого скримера. — как тебя зовут? ах ты сука! успокойся, алкаш ебаный! он в меня бутылками кидается, имаджиноровал блять? — денис почти перекрикивает вопли в наушниках, но, как бы не старался, вибрацию телефона не может. сережа думает — блять, опять какие-то разборки в нерабочее время или марго просит потише. сейчас посмотрит мельком, а потом опять изгонять демонов до трёх часов ночи. когда он нажимает на паузу, то не уверен, что доигрывать они будут. и что денис не будет выгнан на кухню в ближайшие пару минут. волков. Я подумал, можно попробовать сережа жмурится, чтобы не разрыдаться. сереже не хочется открывать глаза — потому что вдруг кажется? вдруг все это — галлюцинация. позорная попытка мозга хоть что-то исправить. но он открывает — нет. это олег и олег все ещё здесь. блять, олег его разблокировал. сережа проверяет инсту — и спать сегодня походу не ляжет. потому что наконец-то может смотреть. может перерыть все актуальные с собакой, узнать, о чем олег тогда, весной, думал и писал. долистать до прошлогодних постов. снова сделать себе больно. и пообещать, что больше никогда — ему. сережа судорожно выдыхает, открыв телеграмм.раздвазумовский
вау, привет
спасибо за это
волков. Да пожалуйста Давай сразу обозначим: я не собираюсь ничего возвращать, мне это больше не нужно Но просто пообщаться было бы прикольнораздвазумовский
хорошо
я тоже ниче такого не планировал
можно тогда вопросик? меня валик на генпрогон звал, как так вышло, что ты музыку для спектакля написал?
волков. Фактически я ничего не писал Я просто очень много у них в театре сидел и работал взглядом со стороны Типа предлагал на тон выше песню сделать Ну и с ними иногда играл как ритм-гитара А каким образом я на афише оказался я в душе не ебу, не то чтобы я что-то важное сделалраздвазумовский
по-моему ты сделал достаточно
дима сказал, с тобой они лучше звучали
мне кажется, было бы здорово с валиком выступать
волков. Не думаю Я не хочу занимать так много пространства. сережа улыбается болезненно и — в телефон. знал бы ты как много места только что одним сообщением занял в этой комнате и во мне. это тупо. блять, это так тупо — улыбаться от сообщений человека, которого не видел год, с которым расстался так отвратительно, как и представить было нельзя, так тупо… влюбляться в прошлое. идиотизм. сережа падает на подушку, игнорируя взгляд дениса от компьютерного стола. — я нажраться хочу, — тихо тянет, всматриваясь в наступающую темноту за чердачным окном. — ван момент, — денис довольно хмыкает — и резво скрывается за дверью. сережа пил много белых русских почти во всех барах санкт-петербурга, где побывал за свою непродолжительную жизнь — а где не пил, там просто не было и бармены оказывались несговорчивые — и ни в одном не было похоже на то, что делал денис. как сказал на третьем курсе, что умеет его делать, так и понеслось. сережа вообще много за свою жизнь пил. и никогда это не заканчивалось хорошо. — перестань загоняться, — заявляет денис, протягивая пивной бокал, полный водки и ликера — сережа усмехается, принимая. значит, сегодня я нажрусь, а потом буду отходить неделю. значит, так надо. может хоть сил думать о появившемся диалоге не останется. — он сказал, что не хочет ничего возвращать, — заявляет, делая пару глотков. — я идиот. я на полном серьезе влюблён в человека, с которым меня по-хорошему связывать ничего не должно, потому что мы год как расстались. в груди горит нетерпимым желанием оказаться рядом. оказаться в прошлом — приехать к олегу, сказать — знаешь, я чуть не убил своего лучшего друга. знаешь, меня потом положили в больницу, и теперь я в ужасе просто от мысли о психотерапии — но она нужна. пожалуйста, помоги мне. просто держи меня за руку, пока я записываюсь к новому врачу. просто позволяй приезжать к тебе после сеансов абсолютно разбитым и молча сидеть рядом, пока ты играешь в доту. просто… просто я бы тебе этого не позволил. я бы никогда не позволил тебе узнать о том, что я в себе ненавидел. все случилось как надо. пора всего лишь это принять. но — сережа пьяным пол ночи листает актуальное с деймоном — не выходит. пишет в четыре утра, почти засыпая:раздвазумовский
я не сдержался и прочекал все истории с деймоном
у тебя восхитительный пёс.
и — не дописав, — ты. но тебе об этом не обязательно знать. волков. Он на камеру притворяется, так он лютый дурак Но все равно люблю его пиздец олег пишет в восемь утра — когда сережа спит и видит во сне очередной кошмар. в нем они стоят, прижавшись плечами друг к другу, и сережа — несмело, неловко — берет его за руку. — а можно нас куда-нибудь с краю посадить, чтобы я через толпу людей не лез на поклоне? — в импровизированном театральном фойе, больше похожем на коридор, перед премьерой шумно и накурено (валик и весь актерский состав носятся на нервный перекур каждые пять минут). сережа порывался скинуть им деньги за билеты, но валик сказал — считай, отработал проходку афишей. он на каждый спектакль придумывает своё «не надо» — в первую очередь за помощь с раскруткой когда-то давно. не было бы сережи — не было бы уже пятого театрального сезона, так он говорит. сережа внутренне знает — все бы было. валик бы выкрутился. но обычно не спорит. в конце концов — пятый ряд, пятое место (марго четвёртое, лера третье) и букет лаванды, ради которого пришлось оббегать весь питер в день перед спектаклем. в честь премьеры. и в честь знака — я тобой восхищаюсь. они общаются раз в пару дней. марго бы назвала это общением с большой натяжкой — так, перекидываются несколькими сообщениями, но сереже хватает и этого. мы можем не встречаться лично, можем не говорить о совсем искреннем, но если у меня есть возможность послушать историю из тату-студии про очередного торчка или посмотреть на фотки добермана — достаточно. я вот теперь знаю, что деймону очень нравится запах черники, поэтому он как бешеный носится по квартире в поисках черничной электронки, которую олег купил — а раньше не знал ничего. может мы пока даже не друзья, так, знакомые, которым иногда интересно по вечерам говорить. но даже это требует усилия над собой. и я благодарен, что ты на такое оказался способен. ничего больше. всего лишь спасибо. да, я все ещё радуюсь, когда вижу новое уведомление, меня скручивает в болезненно-любовной агонии, я иногда судорожно ищу о чем тебе рассказать, потому что соскучился, а писать это «скучаю» неприлично — но перетерплю. ты сказал, что не хочешь ничего больше — отлично. значит и мне стоит этого не хотеть — или хотя бы прожить тупую влюбленность самостоятельно. получается, правда, плохо — ты впервые спустя две недели текстом записываешь длинное голосовое на тему «я же в москву уехал на тачке, бля, я чуть не сдох по дороге, между мной и фурой расстояние было три миллиметра…» и мне, блять, дышать тяжело. но потом станет легче. обязано стать. сережа не спрашивал будет ли он на премьере. мы же вроде не должны шарахаться друг от друга — вот и не будем. и встречи планировать тоже не надо. сережа просто пишет, что купил себе второй лавандовый букет, чтобы в мастерской было что-то красивое и чтобы было что засушить под чехлом. а ещё я, кстати, разобрал вещи. лера рассказывала, что они съехались? сереже не хотелось заниматься этим первые три дня с момента, когда денис помог перевезти коробки, а потом уехал в аэропорт. пришлось осознавать. ходить кругами по студии, иногда открывать авито, метаться от единственного чистого рабочего угла до компьютера (единственное, что хватило сил и желания разобрать) — и наконец выдохнуть. заказать шкаф и стеллаж. методично разгребать весь хлам в горы «оставить» и «выкинуть». навести порядок. сережа оглянулся в пространстве маленькой студии. ему нет смысла искать квартиру, если он почти все время сидит в мастерской. ему надо покрасить стены, если он хочет начать снова жить. пишет: «заказал в мастерскую…»; «я разобрался…»; «хочу в мастерской стены…» — и все удаляет. это вряд ли то место, про которое ты хочешь услышать. сережа усмехается, оглядывая свою вполне удачную попытку обжить рабочее пространство. надо бы вызвать священника. и сходить исповедаться — на всякий случай. вдруг бог всё-таки есть. как бы там, на небе, ни было — ты есть. на последнем ряду. сережа, встречаясь взглядами, улыбается, ловя неловкую улыбку в ответ, и не может перестать, отвернувшись. он не отпустил, но принятие проработал точно. это сначала было больно — я хочу… блять, да я все хочу. а теперь как по петле пристрастия — «я заражён, есть такая болезнь — причинение боли ближнему». значит остаётся только дышать и смотреть на тебя — и этого так много, что иногда получается задыхаться. сереже не нужно съезжаться по примеру марго, говорить каждый день, целовать его, не чувствуя ужаса от себя — хочется, но не надо. всего лишь улыбайся мне вот так при встрече — я научусь довольствоваться тем, что имею, а следовательно — малым. сережа ловит его улыбку, когда после второго поклона возвращается на место, отдав цветы валику — я точно научусь. и найду смелость не отводить взгляд, чтобы ты не видел слез после спектакля. — тебя очень сильно не хватает, — заявляет валик, когда выходит к ним в опустевший зал — олег, до этого подпиравший стену с телефоном в руках, только весело усмехается. сережа чувствует странное облегчение от происходящего — мы пересеклись компаниями, а ты не ушёл. я думал, все будет хуже. типа да, мы общаемся, ходим в одни и те же театры, только ты потом все равно исчезаешь, а я не могу набраться смелости написать и спросить почему. но ты не уходишь. может, не наедине безопасней. а может спустя множество новых букв в диалоге хоть какую-то часть доверия я вернул. о втором, правда, лучше не задумываться — чтобы потом не разочаровываться сильней. — это чем? — да всем! — валик бессильно всплескивает руками. — мне кажется, что без тебя мы часть спектакля потеряли! — по-моему ты драматизируешь. — а по-моему он прав, — сережа задумчиво пожимает плечами, наблюдая за этим спором с первого ряда. — че, серьезно? — он насмешливо улыбается, наклонив голову на бок. — ты нас даже не слышал. — отрывками на видосах, — сережа отвечает как можно безразличней, выдержав взгляд. думаешь, это подкат или попытка подсосаться? так вот, нет. это всего лишь мнение — причём искреннее. я всего лишь верю валику. а ещё думаю, что ты намного талантливей, чем пытаешься про себя рассказать. — сыграйте сейчас, почему нет? про леру не знаю, но мы с марго точно не слышали полную версию. побудем мнением со стороны. — превосходно, давай! — валик тут же уносится за сцену звать митю с дашей на соло-гитару и синтезатор, не оставляя олегу возможности отказаться. он только качает головой, явно недовольный происходящим. настраивает гитару он с таким лицом, что серёжу тянет смеяться — смотри как бы струна не лопнула от негативной энергии. сереже не хочется смеяться, потому что он не может перестать смотреть. валик выглядит намного свободнее без гитары чистым вокалом, но проблема — и притяжение — не в нем. далеко нет. проблема в тебе. проблема в том как ты выглядишь, когда делаешь то, что тебе нравится. ты никогда не ходил в музыкалку, ничего такого, но ты ведь всю жизнь ещё со школы был тем парнем с гитарой и цоем на трёх аккордах. сейчас аккордов больше. но ты — все тот же. школьник, которому искренне нравится. сережа не может пошевелиться, всматриваясь в слабую улыбку и сосредоточенно сведенные брови. значит, так ты выглядишь, когда счастлив. кажется, я тебя таким никогда и не видел. — тебе явно стоит играть с ними, — заключает сережа, чувствуя себя неловко от разрушения тишины. — я даже с ним спорить не буду, — марго улыбается, безапелляционно поднимая руки в сдающемся жесте. — вы очень круто звучите. — а вот я бы поспорил, — олег отставляет гитару, — бля, олег! — сережа возмущённо вскакивает на ноги, не в силах сдержать эмоцию, жгущую ладони изнутри. — пошли покурить выйдем, я тебе по фактам раскидаю в чем ты не прав. он смотрит мучительно долго среди пространства театра и круга близких людей. так долго, что стоять становится некомфортно. становится — господи блять я идиот. мы не общаемся, мы второй раз за прошедший год встретились, какое пойдём выйдем. — да пошли, похуй. сережа благодарно улыбается в ответ. спасибо, нет, правда. мне кажется, меня бы разорвало, если бы я не высказал тебе хоть часть от того, что успел подумать всего за одну песню. на улице привычно засовывает руку в левый карман и тихо матерится, нащупывая там только ключи от квартиры и не выложенную ещё с прошлого года прозрачную розовую зажигалку. олег насмешливо скашивает на него взгляд, прикуривая свои: — че, сигареты забыл? — курить бросил, — на автомате бросает сережа и запинается, почти оправдываясь, — по привычке всех попиздеть на перекур зову. выдыхает, стараясь не смотреть на него. боже, блять, это так сложно. держать баланс и не понимать насколько мы хотя бы друзья — что из надуманного я имею право тебе сказать? — так почему ты с ними играть не хочешь? — всё-таки поворачивается, наблюдая — олег затягивается, отнимает сигарету от губ, постукивает по ней пальцем, чтобы стряхнуть пепел и выглядит… отстранённым. безумно далеким. потому что это личное. а мы пока можем говорить только про деймона и работу. — а я похож на актёра? — олег не перестаёт насмешливо улыбаться, только и остаётся, что терпеть. — так ты и не должен быть актером, — сережа задумчиво пожимает плечами. — ты просто должен жить как живётся на пару с гитарой — и с этим ты отлично справляешься. ну серьезно, тебе же нравится? — допустим, — он сдержанно кивает, скрестив руки на груди. — ну делай то, что тебе нравится. ты не занимаешь много места, ты занимаешь своё. — это не… — да господи! — сережа, не выдержав, снимает с телефона чехол. чуть помятая, ещё не до конца высохшая веточка лаванды оказывается в руках раньше, чем он успевает адекватно оценить ситуацию. значит, жить как живётся. пусть будет общим советом. — я пока выбирал какие цветы валику дарить, нагуглил, что лаванда символизирует восхищение человеком, но я позволил себе вольность в контексте «восхищаюсь тем, что человек делает», так что держи. я — и не только я — искренне в восторге от того, что у вас вышло, можешь вспоминать об этом, когда будешь на цветок смотреть. олег вдруг слишком по-доброму улыбается, принимая цветок и — сереже кажется, что у него на секунду останавливается сердце. — спасибо, — он неожиданно расслабленно кивает, а еле заметная улыбка все не сходит с лица, и невозможно на неё не смотреть. — я подумаю. сережа уже в театре запоздало вспоминает, что яндекс дзен восторженно сообщал, что лаванда считается признанием в любви и что дарить его лучше девушкам. отгоняет эту мысль — ну, дарил он ее явно не девушкам. и вряд ли с чётким желанием признаться в любви. всё-таки интерпретация «ты удивительный человек и восхищаешь меня» сереже нравится больше. он откидывается на спинку стула, довольно улыбаясь, наблюдая как валик о чём-то смеется с олегом. это раньше я ненавидел этот мир отчаянно сильно. сейчас я вообще всех люблю. по крайней мере всех в этом зале — и некоторых людей за пределами тоже. — подкинуть кого-нибудь? — спрашивает олег ближе к двенадцати, звеня ключами от машины. лера с марго соглашаются — сережа только устало качает головой. — не, я пешком пройдусь. потрачу час на прогулку по петербургу и необходимость подумать. и не буду ставить тебя в неловкое положение — мы уже исчерпали допустимый лимит социального взаимодействия на сегодня. олег смотрит на него — и серьезно кивает в ответ. сережа улыбается. ну вот и договорились. валик Мне моральные принципы не позволяют спрашивать но очень хочется. олегу в шестнадцать тридцать четыре хочется только спать. адреналин с ягодами оставляет на языке газированно-приторный привкус, электронка горчит и настроение в целом — странное. как минимум потому что лёг спать в пять утра, а в десять уже был на студии, следовательно встать пришлось в восемь. почти принудительно — деймон притащил поводок и оглушительно гавкнул над ухом. олег в отместку загонял его до состояния желе из одного очень уставшего добермана. а теперь вот — только и остаётся, что сидеть, вытянув ноги, на сдвинутых в кучу в углу стульях, зевать и пытаться ускорить время, чтобы оставшиеся два сеанса прошли как можно быстрее.волков.
Не понял
О чем?
хотя олег знает. знает, потому что сам спрашивает себя об этом почти каждый день — или раз в несколько с новым высветившимся сообщением — и не находит внятного ответа. в начале было слово — но истинно в начале была только злость. написать, скалясь собственному отражению в зеркале ванной, говорить — да, привет, но знаешь что — пошёл нахуй. я не знаю ни одного человека, который был бы мне настолько же отвратителен, даже вадик лучше — а ты знаешь какой он — но ты! — ты просто пришибленный. ты… отвратителен. да. но я тоже? был бы адекватным, не было бы этого тянущего, мерзкого ощущения, что есть вещи, которые получается обсудить только с тобой — потому что поймёшь. не так, как может шурик — он вон уже час срется с вадиком за право включить на колонке катю самбуку, куда ему. не так, как валик. и уж тем более не так, как вадим. это сложное, спутанное желание говорить — от него деймон ночами спит в ногах, настороженно дёргая ушами, когда «але, долбоебы на миде, вы там как, ниче не волнует?». олегу не нравится говорить. олегу в последнее время вообще ничего не нравится. валик Вы с Серёжей помирились?волков.
Ну так
Не то чтобы помирились, просто договорились хотя бы не шарахаться друг от друга
— олежа, че морда лица такая кислая? грустной жопой радостно не пернешь! — вадик падает рядом, хлопая по колену — олег, усмехнувшись, слабо пинает его куда-то в бедро. — проиграл колонку? — вместо ответа кивает на шурика, очень довольно накручивающего громкость на плейлисте из тиктока. — дал молодёжи жизни порадоваться на одну песенку, потом кровосток включу, — вадик отмахивается, заискивающе поворачиваясь к нему. — как там твой блондинистый фембойчик? олег хмыкает, постукивая пальцем по корпусу телефона — да никак, тебе ли об этом не знать. так же, как и все остальные попытки с кем-то познакомиться — хуево. девушек пугает его вечно недовольное лицо, парней тоже, но если вдруг доходят до квартиры — пугает деймон. обычно не доходят. обычно просто становится скучно. — никак, — олег невозмутимо пожимает плечами. — встретились пару раз и разбежались. — не понимаю я тебя, олежа, — вадик притворно вздыхает, и, не стесняясь, лапает олега за колено — и чуть выше. — рядом с тобой прекрасный мужчина в самом расцвете сил — тоже блондин, между прочим! — а ты все мнёшься! — ой, да иди ты нахер, — олег скидывает с себя его ладонь, снова смотря в телефон. три вещи происходят разом: валик пишет «это здорово, а то я специально пытался вчера вас рассадить как можно дальше»; в сообщениях инсты высвечивается привычное «в какую арку идти?» и лера с грохотом распахивает дверь студии, с порога восклицая «шурик, я твой рот ебала, убери руки от моей тачки!». олег проводит ладонью по лицу. печатает на автомате «сейчас встречу». и уже на лестнице, оказавшись хоть на минуту в тишине, выдыхает.волков.
Я заебался.
он отвечает где-то между диалогом «привет-привет-к вам не доберёшься», олег проверяет, возвращаясь в студию. раздвазумовский понимаемо че случилось?волков.
Я спал часа три и работаю с десяти
олег читает только когда возвращается почти в одиннадцать. деймон отсыпался весь день, сил у него хоть отбавляй — и олег в такие моменты жалеет, что живет с псом. он завёл собаку по долгому «хочу», но спонтанно — и первые дни вечерами мог подолгу смотреть в стену, не в силах справиться с паникой. ведь когда-то я был один, и вся жизнь принадлежала мне — я мог не ночевать дома неделями, мог возвращаться в усмерть уставший и ложиться спать, не раздеваясь, мог… да я, оказывается, все мог. и не думал об этом, пока не потерял. щенок крутился в клетке и олег, смаривая слёзы внезапно накатившего чувства ответственности, улыбался — блять, как прозаично. эту мысль обычно в третьем классе понимают, когда ломают любимый радиоуправляемый трактор. а я вот понял только сейчас — получивший необходимость ограничить свою болезненную, пустую, но свободу. мерзость. раздвазумовский иди поспи реально, это ужас и, часа через три: раздвазумовский короче я понял, у меня есть ещё одна любимая рубрика в твоей инсте помимо деймона ладно, даже две во-первых, когда ты на машине куда-то гонишь под музыку, у этого такой вайб успокаивающий а во-вторых когда ты на гитаре играешьволков.
Оу
Спасибо что ли?
У меня сегодня вайб заебанный, так что могу и на кружок что-нибудь сыграть
Пожелания есть?
олег мучительно долго листает все возможные открытые вкладки с аккордами, изредка возвращаясь к сообщению «давай то, что тебе больше всего нравится» — а я ебу? в темном пространстве театра с одним включённым прожектором — нагоняли атмосферу — было оглушительно тихо, когда последний аккорд em сжался и затух. валик смотрел в упор, вдавив локти в острые колени, — «я не знал, что ты так умеешь». олег тоже не знал — да и не думал. ему просто безудержно хотелось умереть, и он бы мог, если б знал зачем — виктор цой пел об этом в бородатых годах в пространстве коммунальной квартиры, олег волков повторял среди актеров независимого театра — и был не там. он был где-то — просто где-то, а может быть — и нигде. — не думал, что у тебя настолько сильный голос, — как-то восторженно протянул валик; олег покачал головой. олег качает головой своей тупости, смотря на загрузку кружка. ему бы спать лечь, а то как всегда — по ночам мы все смелые, а днем вот проблемы от этой смелости решать приходится. ночью мы все цоя хотим играть. петь вот, что хотели героями быть. олег устало падает в компьютерное кресло, прокрутившись разок. а «мы» это вообще кто? «мы» — это я? или «мы» — это…? да похуй. раздвазумовский БЛЯТЬ я ща расплачусь неиронично знаешь че, ты реально восхитительный, иди играть с валиком!!!волков.
Я же говорю, я подумаю
он обессиленно откидывает телефон на стол и снова отрешенно проводит пальцами по струнам стоящей рядом гитары. подумаю. да. может, хотелось бы сыграть самое большое простое число или григория полухутенко. но для этого нужны слова — а я твёрдо уверен, что для этого ещё не придумали слово.волков.
Хочу электрогитару купить, но мне лень нормальную искать
раздвазумовский я тебе ее блять на новый год подарюволков.
Что-то больно дорогой подарок получается
(что-то будем ли мы до нового года ещё общаться) раздвазумовский так я это ради себя планирую сделать))) чтобы историй больше было))) деймон подбегает и ставит лапы на колени, норовя дотянуться и лизнуть в лицо — олег поглаживает его — и не может найти мыслям адекватного места. — вот такая вот хуйня, собачка, — и сам удивляется насколько глупо это звучит. она сосет на заднем сиденьи машины где-то в ленобласти, и слюни стекают на кожаный чехол. олег цепляется пальцами за подголовник переднего и старается не смотреть вниз — у неё отвратительно осветлённый термоядерно-рыжий. осветлителя не хватило, корни желтые, по длине до лопаток пятнами, ещё и сухие, сжимать неприятно — она все это рассказывает по пути в кронштадт, импульсивно размахивая руками. гуляют по набережной, а она все говорит и говорит — олегу так хочется предложить аирподсы, олегу так хочется «пожалуйста, заткнись», мне неинтересно — тебе неприятно. в смысле, будет. ты же так хочешь, чтобы я тебя полюбил. из кожи вон лезешь. в тиндерской анкете было написано двадцать шесть, но по натянуто громкому смеху и этим волосам осветлённым кажется, думается, что я трахаю малолетку. при таком раскладе лучше запрокинуть голову, чтобы видеть только фактурную крышу, а ещё лучше — закрыть глаза. она расстегивает пальто в шаурмечной, сквозь тонкую футболку слишком явно просвечивают соски — и олег уже тогда понимает чем этот вечер закончится. думает — ладно, съезжу к тебе, все лучше, чем дрочить в ванной ночью третьего октября, пытаясь отогнать мысль, что в этой промозглой осени жутко не хватает какого-то человеческого тепла. олег был не против просто поспать с ней в однушке в районе дыбенко. олег охуел, когда она скользнула длинными ногтями по бедру посреди ночной трассы и тихо хихикнула на ухо — «давай остановимся?». надо было отказываться, но олег подумал — вдруг поможет. а теперь жмурится, пытается побыстрей кончить и думает, что охуенно сильно себя наебывает. она помогает себе рукой — олег настороженно скользит взглядом вниз. на члене смыкаются тонкие пальцы с глянцево чёрными ноготками и в темноте отсвечивает героиново-узкое синеватое запястье. олег кончает, вспоминая свои пятнадцать — они оба не особо понимали что надо делать, но она была такой красивой, что просто хотелось… чувствовать. дальше не хочется вспоминать — потом были носки на дверях комнат общежития, вадик с кучей «бля, а давай попробуем», что-то странное на одну ночь, а потом вдруг рыжие воло… — олег жмурится, пытаясь отдышаться. она так довольно улыбается, стирая следы мнимого превосходства секса перед его отсутствием большим пальцем с уголка губ — блять, ты бы знала. блять, знал бы я, я бы вообще никуда не поехал. ещё и окрашивание это твое — так трудно было осветлиться нормально? на фотках у тебя вообще был каштановый. — давай тебя домой отвезу, — хрипит на выдохе, неловко одеваясь. — я думала, мы ко мне поедем, — она скрещивает руки на груди, и олег устало качает головой. — мне на работу завтра. (не надо). — так давай к тебе, — она улыбается. поправляет сбившуюся футболку, чтобы грудь выделялась ещё больше. — не, у меня пёс агрессивный, он чужих не любит. — ого, — она неловко заправляет прядь волос за ухо. — а какой? олег тихо смеётся, пересаживаясь на водительское. блять, в анкете было написано, что доберман. с дыбенко он едет почти сто пятьдесят километров в час под лютый фонк из подборки моей волны. олег может бесконечно долго говорить про собак, но даже он успел заебаться. в следующий раз надо выбирать место свидания так, чтобы была возможность побыстрее уехать. вадик занят, шурик спит, леру одну брать в игру опасно — заебут своим «женщина, выпились», если она хоть на секунду откроет рот — а она откроет, с неё станется. олег крутится на кресле, буравя взглядом открытую доту. хочется кого-нибудь захуярить. в инсте все по-старому — в смысле, по-новому, но обычному. он весь день постит петербург, потом едет на заднем в каршеринге, марго за рулем, они смеются и «ну и кто говорил, что у женщин нет прав?», а теперь вот — фотка в зеркале в полный рост. олег так привык видеть закрытые позы и стягивающую кожу одежду, что теперь странно — эта широкая футболка с коротким рукавом, куча чернил собственного дизайна под кожей и пятна краски, кажется, совсем везде — он явно задумался и почесал нос в процессе. «что-то делается, но что пока не знаю — значит будет сюрприз!». олег усмехается.волков.
Ты же не играешь в доту, да?
держи вот такой сюрприз. сюрприз — я безумно злюсь на себя и весь этот день, и тут либо ложиться спать, либо звать кого-то пить пиво — а кого? все заняты, с валиком не хочется — блять. я вдруг чувствую себя безумно одиноким среди города, выборгского района и социальных сетей. может, поговорим? чисто из потреблядства. раздвазумовский о, доброй ночи не иногда в кс и валорант с денчиком играюволков.
Нихера, я б не подумал
Го в кс?
раздвазумовский ахахах, пойдём, ща комп включу кинь инвайт в дискорде — это пиздец, а не счёт, — олег смеется, слушая как он в очередной раз принимается орать на тему «сука, он меня из окна подстрелил». — ты точно играл в кс до этого дня? — да играл, играл, — зло бросает сережа пока ждёт возрождения. — я около года за комп не садился, дай размяться. олег задумчиво целится в уродца, пытающегося подстрелить его. значит, год. год, в который ты вроде был, но вроде и не было — да и меня так же, но меньше. месяцев девять. выносил депрессию и родил пса как единственный способ вытащить себя из ямы, в которую сам же и залез. а ты хотя бы пытался? или сидел в смирительной рубашке под транквилизаторами, тупо смотря в стену целыми днями? — как там было? сережа в наушниках тихо усмехается и молчит мучительно долго — достаточно, чтобы на фоне снова защелкала клавиатура. — отвратительно, не знаю? — тихо отвечает после этой долгой минуты молчания над потерянным временем. — в смысле, лучше, чем в прошлые разы, тут хотя бы врачи адекватные, но мне по состоянию намного хуже было. я все надеялся с собой покончить — не выгорело, как видишь. — это же хорошо? — настороженно спрашивает олег, внутренне напрягаясь, — потому что если нет, то что? я не хочу снова в тот ад, в котором совершенно не понимаю, что делать — и мне просто перманентно страшно. — хорошо, конечно, — задумчиво тянет сережа, — вообще все хорошо, просто год был полнейшим дерьмом. иногда накрывает, но… я вроде даже счастлив сейчас, прикинь? — это круто, — олег улыбается в монитор. а я вот не знаю. у меня, кажется, даже все есть — работу люблю, друзья классные, превосходный пёс, денег хватает — только все равно почему-то беспричинно злюсь целыми днями. может, снова в психотерапию вернуться, обсудить вот это «я начал общаться с бывшим, который чуть меня не застрелил, получается я терпила?». может на вашем это что-то типа синдрома спасателя, но я ведь не хочу его спасать — по крайней мере теперь. у меня вот собака, считай семья, и я очень хочу, чтобы вся эта травмирующая хуйня оставалась от нас как можно дальше. на другом конце питера через дискорд — окей. но не рядом. не на расстоянии выстрела в голову. олег смотрит на позорно проебаную игру, фоном слушая как матерится сережа. терпила и терпила, ладно. подумает позже. — ещё игру или боишься снова обосраться? сережа азартно усмехается в наушниках. — пиздец тебе, запускай. пиздец. это пиздец. это конец октября и ничего другого ждать и не стоило. стены беспорядочно плавают в пространстве, то сужаясь до состояния спичечного коробка, то расползаясь в футбольное поле. и спички были, и поле, заросшее травой. сережа жёг одуванчики, чтобы не возвращаться в комнату. в глубине души он уже знал, что это произойдёт. коленки болят. коленки жжёт содранной кожей и красными, саднящими пятнами от жесткого ворса ковра. он стоит напротив. опирается бедром о стол, обвиняюще смотря сверху вниз, он недвижим и притворно спокоен, а сережа уже почему-то знает, что дверь закрыта на ключ. что никто не придёт — и лучше не кричать и не плакать. от такого начинает гореть щека — и ни в коем случае нельзя сопротивляться. подставить вторую. молчать. не дышать. не издавать ни звука. может, он не заметит?.. у-ме-реть. — ты же знаешь, что виноват? — вкрадчивый шёпот ползёт между рёбер — сережа закусывает щеку, чтобы не разрыдаться. кивает. кивает, набирая в грудь побольше воздуха, не задыхаться, не задыхаться, все в порядке — да за что? в этот раз да, я знаю, я издевался над растениями, это плохо, но что было в среду? что было в среду?.. руки трясёт от пальцев до плеч — полностью, без остановки — но с остановкой сердца от каждого выдоха. — не волнуйся, — чья-то тёплая ладонь ложится на плечо, чуть сжимая, — и сережа облегченно выдыхает. ты всё-таки пришёл. я боялся, что останусь здесь в одиночестве — совсем-совсем, представляешь? — все будет хорошо, я рядом. — точно? — сережа прикрывает глаза, стараясь, чтобы он услышал сквозь мысли — мне же нельзя говорить, ты понимаешь? знал бы ты как мне страшно — мне так страшно не было даже когда шестнадцатилетний димон с уродски искривлённым носом рассказывал нам страшилки, а я ведь тогда спать не мог неделю. я не спал целую неделю — а ты все не приходил. я подумал, ты меня бросил. как мама. я боялся, что ты умрешь. рука на плече сжимается сильнее в подбадривающем жесте. — обещаю. тебе не нужно бояться, когда я рядом. — а когда тебя нет? — я всегда есть, — он улыбается, сережа чувствует. — ты просто не видишь. плакать больше не хочется. сережа закрывает глаза, чувствуя, как в груди расползается странное тепло — и мне вдруг больше не больно. фигура без лица у стола наконец приходит в движение — но сережа больше не боится смотреть в глаза. ты только посмотри в ответ — а я не испугаюсь. я стану сильнее, понял? — это ужасный поступок, сережа, за него надо отвечать. ты ведь хочешь вырасти, так? тогда давай. все взрослые это делают. ты правда хотел это знать? сережа был искренне уверен, что так после сна подскакивать невозможно — но на секунду кажется, что вот-вот полетит, а потом бьется затылком о стену. и падает. бесконечно. агония скручивает тело, перемешивает органы и из-за слез не видно ничего. даже собственных рук. сережа наощупь, почти инстинктивно впивается ногтями в предплечье, пытаясь придти в себя — не помогает. комната начинает сужаться. я могу помочь. как тогда. — вот как тогда точно не надо, — хрипит, с трудом шарясь по изголовью кровати. где-то должны быть таблетки. где-то должен быть шуршащий блистер, где-то стоит бутылка воды, надо всего лишь дотянуться… — уйди, пожалуйста. пальцы в судороге цепляются за что-то похожее и — всего секунда — это что-то с оглушительным грохотом падает за кровать. сережа секунду тупо смотрит на пальцы, хватающие пустоту — и захлебывается в резко накативших бесконтрольных рыданиях, вжавшись лбом в подушку. тебе же больно. я всего лишь хочу помочь. — хватит! просто исчезни! я сам, блять, разберусь! — сереже кажется, что это все происходит не с ним, да и кричит на нечто несуществующее тоже не он. это не его голос отскакивает от стен, чтобы вернуться в мозг, срезонировать, измениться. и вовсе не он, нет! у сергея разумовского все хорошо. а вот сережа так и не смог открыть дверь злополучного кабинета. даже не смог его сжечь. сережа заперт и вынужден гнить там в одиночестве — даже когда все уйдут. я вижу как ты разбираешься. — закрой рот! — он резко садится, зная — ты тут, я хочу сказать это в лицо, но комната скалится пустотой. по комнате гуляет лишь ветер, заползающий из приоткрытого окна. ветер гладит по мокрым от слез щекам, заставляя оцепенеть от животного ужаса, и он же — рывком — вздувает полупрозрачную тюль. сережа в ужасе отшатывается к стене. сережа не в состоянии даже прекратить истерически плакать, сжавшись в комок — о чем тогда говорить? может быть, о бессилии. а может об ужасе — перед собственным прошлым. его душат слёзы. его душит нестерпимое желание сходить в душ — потому что тело вдруг становится мерзким и липким, кричит инородными, прожигающими дыры касаниями — хочется содрать с себя кожу. ошпарить себя кипятком, не тем, который течёт из-под крана, а ещё хуже. адским огнём. кожа покроется волдырями, разойдётся по старым порезам — и ничего не останется. сережа безотчётно скребёт ногтями по шрамам, надеясь — блять, разойдитесь. все литры крови в теле пропорциями сто восемьдесят — семьдесят пять высвободятся бордовой рекой, окрасят полы, стены… ты же брался за лезвие, чтобы этого всего не чувствовать? нет, я знаю, это была месть, но может в глубине души… я знаю, я привыкну. ты жил с этим всю мою жизнь — а я меньше года. однажды мне станет плевать. я проснусь в таком же ужасе, но подумаю — да ладно, это было давно. это было как будто вчера. и у меня от ужаса стучат зубы, колени и прочее. в целом, блять, кости дрожат. кости дрожат — и стремятся побыстрей выпустить душу на волю. надо освятить мастерскую. ведь если бог есть… он скоро придёт. или дьявол — что вероятнее. скорее всего он уже здесь, прячется за полупрозрачными шторами, и тянет руки… сережа стягивает волосы на затылке в хвост, пытаясь отдышаться — не получается. не получается выдохнуть, когда пространство душит. мир хочется расширить — или сузить до одной точки. сережа пытается сконцентрироваться на звёздочке на коленке пижамных штанов. не помогает. не. помогает. сжатый воздух давит на затылок, заставляя сжаться до невнятной фигуры. удары сердца ускоряются с каждой секундой — ещё немного. ещё немного, и остановится. вот сейчас сей- сережа безудержно трясущимися, немеющими руками хватается за телефон и не может ввести пароль. кажется, у него даже зубы стучат. телефон летит обратно на одеяло. — все хорошо, все в порядке, — хрипит севшим, опасно срывающимся на свист голосом, обняв себя за плечи. судорожно трясущиеся пальцы скачут с плеча на шею, трупным, мертвенным холодом обжигают кожу. надо встать и доползти до душевой. запихнуть себя под холодную воду — приди, блять, в себя. ты и не через такое дерьмо проходил, выплывешь, это всего лишь кошмар, он ничего, абсолютно ничего не решает. сережа не может даже открыть глаза. пальцы касаются плеча под футболкой, а легче, блять, все равно не становится. сережа не помнит как идёт время — так и сидит, уткнувшись лбом в колени, пока дышать становится хоть немного попроще. поток воздуха хотя бы не обрывается на пол пути — по крайней мере не на каждом вдохе. вытягивает ладонь перед собой, чтобы ужаснуться, чтобы показалось — в мире происходит что-то. что-то непонятное и страшное, которое отражается на теле, потому что не может человека так сильно трясти. надо встать и найти таблетки. станет проще. сережа не может. пароль вводится с третьей попытки, в которую пришлось тратить минуту на каждую цифру.раздвазумовский
ты спрашивал как я могу башкой ебануться
можешь посмотреть
или удалить и не отвечать если хочешь
перед этим был ещё час бесконтрольной истерики
ты явно спрашивал не об этом — но я в ужасе, прости, пожалуйста, прости, ты просто писал мне что-то, оказывается, полчаса назад и не спишь — а я так не хочу будить марго и леру. пожалуйста, не читай. пусть так случится, что ты написал мне и сразу же лёг — я посмотрю ещё часа два на этот кружок из сплошной дрожащей картинки, смогу наконец встать и удалить, удалить нахуй все эти сообщения. мне просто нужно хоть куда-нибудь это сказать — а некому. жизнь научила не сливать свои пиздострадания в интернет по первому требованию. это сначала никого не интересовало что было много лет назад — а потом вышла статья и в пабликах повылазили совсем старые скрины историй. ведь, оказывается, ему было плохо ещё тогда. оказывается, тогда он уже постил картинки в крови. оказывается — вот тут он говорил про титова, вот тут какие-то парни, это вот совсем старое, универское, а тут просто ебнутый. сережа после больницы ко всему был готов, но только не к необходимости писать пост на тысячу символов с подтверждением — да, я ебанутый. пожалуйста, хватит спрашивать. это не тема для завлекающего сторителлинга — не сейчас. сейчас я вроде как пытаюсь встроиться в новый мир, потому что перестал верить, что у меня может быть бритва, закрывающаяся дверь в туалет и возможность беспрепятственно выйти на улицу. сережа жмурится от уведомления. не получается. волков. Еб твою мать Ты че? Что случилось?раздвазумовский
осеннее обострение началось кошмары снятся)))
волков. До сих пор? Ты же вроде в дурке лежал, не прошло?раздвазумовский
мне вытесненные воспоминания снятся их там дохуя года не хватит
волков. Не понял Это как? сережа с силой закусывает губу, чувствуя, что ещё немного — и блять кровь наконец-то пойдёт. я не знаю как — я знаю что. и лучше бы не знал. лучше бы я не знал какого это — быть собой, понимаешь? я вроде бы неплохой человек, талантливый даже — но у меня столько диагнозов и проблем, что я уже ничего, кроме отвращения и не чувствую.раздвазумовский
блять
давай я тебе общую картину обрисую а ты додумаешь
в детдоме был заместитель директора которому очень нравились красивые дети а я был красивым
его пару лет назад посадили может слышал
вот это мне и снится.
волков. Слышал. Блять Пиздец прости я не могу придумать что сказать Тебе снится… процесс? Блять извини можешь не отвечать я долбоебраздвазумовский
нет, общее ощущение ужаса перед
блять
об этом все всегда знали и молчали
я так виню себя за то что ничего не помнил когда бывшие воспитанники начали об этом рассказывать
у меня есть медийка я бы мог помочь
волков. Себе помоги, ладно? Этот человек и без тебя сидит, все хорошо Это вообще не твоя ответственность сережа чуть улыбается, смаргивая слёзы. да я пытаюсь. я правда пытаюсь, я из кожи вон лезу, чтобы сделать все, что в моих силах, а этого все равно недостаточно. в изумрудном городе я бы попросил себе полный список из желаний мертвеца. я бы не хотел быть, представляешь? во мне так много бессмысленности, но так мало смелости покончить с собой. я тут типа за что-то цепляться пытаюсь — картины пишу, медийку раскручиваю, сотрудничаю со всеми кому не лень, думаю, что вроде как счастлив, а нахуя, если потом снова — обратно. обратно в беспросветную боль.раздвазумовский
можно тебе позвонить?
если нет то все ок я дениса разбужу
я просто в ужасе меня трясёт и я с места сдвинуться не могу мне очень нужно поговорить с кем-нибудь кому я доверяю
сережа закрывает глаза, полностью погружаясь в безостановочный тремор. отлично, началась злость. может скоро отпустит. только я все равно разрыдаюсь, если сдвинусь хотя бы на миллиметр. это я в ставшем привычным положении такой смелый — а без него кто? человек, которому даже не с кем поговорить? человек, который зачем-то пишет своему бывшему. пошли меня уже нахуй и закончим на этом. может хоть выпилюсь от безысходности. таблетки все равно получится достать только с утра — и то если ужас пройдёт. и то если утро наступит. а то ночь такая темная — что закрывай глаза, что нет — все равно, кажется, не закончится. волков. Давай сереже кажется, что с каждым гудком его пинают ногами. не знаю какая у тебя мотивация, я правда не понимаю. все возможные варианты отметаются, я не могу, я не позволю себе в них верить. потому что потом начнётся снова: пустые надежды — и боль. не знаю что ты про меня думаешь, но я тоже туда не хочу. мне страшно. ты не доверяешь мне, и я себе — тоже. — привет, — тихо выдыхает в динамик, пытаясь натянуть на плечи одеяло. — привет. ты как? — отвратительно, — сережа пытается усмехнуться и тут же чувствует, как тело прошибает судорогой. выдыхает. заставляет себя моргнуть. все нормально. в пространстве хотя бы есть голос — и он не собственный. — че ты не спишь? — да как обычно. завтра выходной, хуярю в доту, — олег тихо смеётся. — рассказать тебе что-нибудь или ты поговорить хочешь? — расскажи, — сережа снова утыкается лбом в колени, закрыв глаза. — что угодно, я просто не хочу оставаться один. — ладно, — задумчиво тянет олег, помолчав пару секунду. — шаришь за интернешнл? сереже на середине экскурса в тим спирит всё-таки удаётся хотя бы лечь. сворачивается в нечто нежизнеспособное под одеялом, закрыв глаза — блять, я не могу, я не должен, но мне против воли и всякого здравого смысла представляется, что ты сейчас сидишь рядом и — может быть, при самом хорошем раскладе — гладишь по волосам. мне нахер не нужны все эти поцелуи и секс. я просто хочу касаться тебя. хоть иногда. хотя бы словами. — ты только не отключайся хотя бы минут пятнадцать, когда я засну, — шепчет в пустоту комнаты, — я так боюсь сразу же подорваться и подумать, что это галлюцинация. олег тихо смеётся — «хорошо». сережа слабо улыбается — и все ещё трясущимися руками снова обнимает себя за плечи. в баре неприлично шумно для вечера четверга. сережа уже час лениво листает ленту инсты, болтая трубочкой в бокале вишневого пива. работать сегодня вообще не хотелось — как нибудь потом проверит конфу, где уже неделю обсуждается какой бы ещё классный мерч для концертного тура пары хороших музыкантов придумать. по хорошему бы фильм включить, но дома оставаться тоже не хотелось. марго ответила быстро, но отрицательно — «солнце, прости, я с лерой сегодня (((» — сережа отмахнулся. да ладно, не извиняйся, ты че. ты только из москвы вернулась, раздав денису пиздов за право, лево и прямо, отдыхайте. он вообще иногда листает авито — чисто от скуки и ожидания какого-то знака судьбы. если ровно в восемнадцать тридцать попадётся котёнок, от фоток коротого я буду в восторге, я может даже поеду его забирать. а то прошла целая осень, а мне все ещё странно жить одному. пока ни разу не сработало. в инсте говорят, скоро начнётся снег — в целом, для пятнадцатых чисел ноября приемлемо. надо бы пуховик купить. или уехать куда-то, где будет тепло — но это не хочется. только и остаётся, что в зиму из дома не выходить. значит надо выгуливать себя пока есть возможность. а то по слякоти в конверсах не походишь. волков. Занят? сережа улыбается против воли, заметив всплывшее уведомление. представляешь — только сегодня тебя вспоминал. все задавался вопросом насколько культурно будет предложить взять пива и включить первый попавшийся фильм. решил, что некультурно — переписки переписками, а это уже какой-то новый уровень, и я не уверен, что на него готов. в смысле, готов, наверное. просто не хочу слышать отказ.раздвазумовский
да нет
но если это предложение пойти в кс, то придётся подождать часик, потому что у меня ещё пол бокала вишневого пива
волков. Это предложение одной ебанутой авантюры, потому что я хз кто ещё на неё согласитсяраздвазумовский
выкладывай.
волков. Короче Я тут подписан на всякие тг-каналы, в которых прогнозируют когда будет северное сияние Не хочешь съездить на Ладожское?раздвазумовский
ты прав, я соглашусь.
погнали
волков. Заебись Кинь адрес, я через часик где-то подскачу Только желательно больше не пей, а то если нас тормознут, у гайцов будет много вопросов))))раздвазумовский
я подумаю))))
серёжа садится на переднее с банкой энергетика, уже успев протрезветь — хотя не то чтобы он пьянел. так, выпил что-то странно разбавленное, чтобы скоротать вечер — вроде получилось удачно. улыбается — привет? — что за странное желание? — сережа кивает, забирая протянутый аукс, и включает подборку рандома. — да не знаю, — олег пожимает плечами, перестраивая навигатор. — просто подумал, что родился в питере, а северное сияние видел только на фотках. это дивизия? — ага, — сережа улыбается, отстукивая пальцем по корпусу телефона в такт «шляпе волшебника». ты слушаешь…? ты помнишь…? я… — я им сейчас мерч дизайню. вообще, я прошлым летом хотел поехать на «бессонницу», мы почти договорились клип там снять, но… — но невовремя ебнулся? — олег улыбается, насмешливо покосившись на него. — ты не рассказывал. сережа сползает по сиденью, наблюдая за проносящимися мимо огнями центра. — я просто не успел. я ничего тогда не успел. я должен был говорить — а сейчас у меня нет на это никакого права. но если я могу хотя бы ехать с тобой за город под музыку, расслабленно наблюдая за медленно пустеющими вечерними улицами — мне хватит. я всё-таки требователен к себе в первую очередь — и собой недоволен. значит скажу когда (если) буду. и ничего в этом страшного нет. это ты когда-то не хотел со мной говорить, а теперь вот, зовёшь куда-то — почему я должен быть недоволен? потому что при других обстоятельствах я бы, садясь в машину, обязательно тебя поцеловал? да это хуйня. едут молча, но говорить и не хочется. машин все меньше, олег позволяет себе гнать — «ты в курсе, что по питеру камер почти нет?». сережа качает головой — нет, я не знал. я почти ничего не знал. сейчас узнаю потихоньку — и это так приятно. приятно запоминать, что деймон помоечник, которому дороже игрушек притащить в зубах найденую на улице палку, и что шурик его, оказывается, боится. а он, вообще-то, не злой. да, иногда перегибает — но ему и года нет, перебесится. деймон просто медленно привыкает к новым людям — вот и гавкает. сережа иногда думает не откусит ли ему деймон руку, если он появится на пороге квартиры олега ещё раз. это ведь на шурика он просто гавкал — а на серёжу готов был кинуться, только разреши. если он работает как считыватель хозяйского настроения, то может… — ты часто думаешь о том, что будет после смерти? — вдруг спрашивает олег, когда до озера остаётся минут пятнадцать. сережа поворачивается к нему, наблюдая — расслабленные плечи, чуть спутанные волосы под капюшоном худи, четкие линии профиля… — да ладно, ты красивый. улыбается: — что за вопрос? — да блять, — олег неловко дергает плечом. — я об этом постоянно думал и… интересно просто. — я тоже, — сережа отворачивается. на него такого одновременно и хочется смотреть, и больно. значит, это искренность? так это было? в тот день — и много дней после — ты не мог перестать думать о том, что было бы, если бы ты умер? я тоже. я тоже не мог поверить, что ты мог умереть. — было бы проще верить в бога, наверное. так ты хотя бы знаешь, что и рай есть, и ад. жаль только, что при таком раскладе жизнь особо не имеет значения. всего лишь тренировочный пункт перед вечностью. — я бы хотел стать наблюдателем, — олег тихо смеётся, и сережа непроизвольно улыбается в ответ. — знаешь, существовать над миром, но никак на него не влиять. перематывать время что вперёд, что назад, рассматривать вселенную, спауниться на разные планеты и узнавать че там как. — какая у этого цель? — сережа задумчиво вглядывается в проносящиеся фонари. — это ведь не может продолжаться бесконечно. значит, должны быть какие-то высшие наблюдатели, тот же бог. — я согласен, теория требует доработки, но мне она все равно нравится. — мне больше нравится теория с перерождением. что мир находится в балансе, и то, что исчезло, обязательно появится в каком-то другом месте. в начале мы помним всю свою прошлую жизнь, а потом начинаем узнавать мир вокруг, и мозг просто стирает ненужные воспоминания, потому что не может обрабатывать такое количество информации. так есть хоть какой-то смысл быть — хотя бы прожить жизнь не так, как другие. — сейчас вроде людей рождается больше, чем умирает, — замечает олег, мельком посмотрев на него — и сереже не хочется отводить взгляд. я не знаю, что будет дальше. я не знаю даже, что будет завтра. но в данный момент рядом есть ты, рассуждающий о смерти, — и мне это нравится. если я завтра умру, я попаду в эту машину. — а сколько людей от той же чумы умерло? там очередь. если я попаду в очередь, я пропущу всех перед собой, чтобы дождаться тебя и сказать «я был прав, прямо по курсу перерождение» — и не важно сколько лет на это уйдёт. — получается, ты веришь в мфц? сережа громко смеется, вмиг упустив ощущение плотного спокойствия доверительной тишины. — получается, так. — ладно, этот вариант мне тоже нравится. — блять, олег, — серёжа, так и не отсмеявшись, качает головой. — ну ты либо крестик сними, либо трусы надень, я не знаю. — у меня все равно будет время посмотреть на вселенную, пока в очереди стою, — олег как может невозмутимо пожимает плечами, еле сдерживая смех. — не вижу противоречий. небо у озера чёрное. олег вытягивает руки на руле, опустив на них подбородок, и зевает — сережа молча протягивает ему энергетик. «мы заранее приехали, может к часу появится». сережа кивает — да я не против. я только за — поговорить с тобой ни о чем, порассказывать — я много дизайнов сделал, но мне ниче по итогу не нравится. прикинь, мне дали полную свободу действий — а я был бы не против хоть каких-то ограничений, потому что сам себя я ограничиваю слишком сильно. выбери вариант. олег задумчиво листает эскизы, когда сережа выглядывает в окно — и улыбается. я был бы не против сидеть и дальше, но мы приехали не за этим — и тебе, как всегда, повезло. небо по краю расчерчивается бледно-зелёным. олег поднимает взгляд — так и застывает. сережа мягко касается его плеча, улыбаясь: — пошли выйдем покурим что ли. — а ты снова куришь? — нет, но сейчас хочется. олег опирается бедром о капот, закуривая. зажигалка с пачкой сигарет передаётся дальше и сережа, затягиваясь, думает, что бог точно есть, иначе кто придумал никотин. или это от дьявола. или главное не начать курить снова — но сейчас, чувствуя, как кружится голова, так хочется. хотя бы пару затяжек. сережа откладывает пачку на капот и поднимает голову к небу. блять, это красиво. скашивает глаза — блять, да. олег в темноте подсвечивается только огоньком сигареты — и смотреть на него так спокойно. сережа не может поверить, что он сейчас находится рядом, и в этом рядом олег оказывается счастлив. — ты об этом мечтал? олег восторженно кивает, и сережа улыбается в ответ, опершись ладонью на капот. затягивается, выпуская дым в небо — в огромное сине-зелёное небо, за которым они так долго ехали, жили, бежали — и под которым вдруг остались курить этой ночью. сережа на секунду прикрывает глаза, позволяя себе расслабиться, выдохнуть, почувствовать счастье — и кажется, что он сейчас задохнётся, расплачется или окончательно сойдёт с ума — потому что мозг окажется не в состоянии обработать этот внезапно поднявшийся трепетный вихрь внутри. ладонь аккуратно, несмело, совсем вскользь накрывает чужая. сережа не вздрагивает и не поворачивает головы — а хотелось бы. выдыхает, улыбаясь, — олег касается большим пальцем чужого, медленно поглаживает по костяшкам. сереже впервые за столько времени нравится бояться — нравится чувствовать этот страх ожидания непонятно чего, стоит только осторожно, надеясь, что он не уберёт руку, перевернуть ладонь. олег переплетает пальцы. сереже нравится страх ожидания счастья. — ты в порядке? — сережа поворачивается, стараясь не опускать взгляд. ему не нужно это видеть, ему достаточно чувствовать — чувствовать ладонь в своей, медленные касания — как я могу быть не в порядке, когда тут ты? — в смысле? — у тебя руки холодные, — олег пожимает плечами, сжимая пальцы сильнее. сережа только смеется. — ну так и на улице не май месяц, — отворачивается, снова смотря в небо. — все хорошо. серёжа не может перестать улыбаться. небо отливает зеленым по бесконечному горизонту. истлевшая сигарета падает на песок. неважно. пусть и рай будет, и ад — а я буду здесь. смотреть на это бескрайнее небо, не морщась от холодного ветра, и держать тебя за руку. на сегодня достаточно. сегодня хорошая ночь — хотя бы в неё я могу не бояться. я могу — а может большего и не надо.«весь мир сходит с ума — кажется, я здесь останусь навечно
прячусь день изо дня в своих облаках, что парят здесь беспечно
я — белоснежный баран, только не спутай меня с облаками!
воздушный левиафан — ты и весь мир у меня под ногами».