Двое на маковом поле

      Наверное, в озеленении общей комнаты в Доме мадам Розетты был какой-то смысл. Понятный, правда, исключительно его руководительнице, но все же был — в это, по крайней мере, хотелось верить Теодоре, когда она записывала в ежедневник краткое «посетить цветочный рынок». Розетта указание дала довольно четкое, купить пару цветов в горшках, предпочтительно белых, но не слишком широких, чтобы закрыть пустовавший угол и, возможно, украсить балкон. Цветение в начале мая — чем не повод? Хорошо бы только, если бы подобного рода задачи выполняли специально нанятые грузчики, а не Теодора, которая никогда не держала в руках что-то тяжелее двух под завязку набитых чемоданов, с которыми переезжала.       Громко цокнув, она откинулась на спинку дивана и по привычке принялась тереть глаза, как всегда делала, когда вдруг беспричинно начинала нервничать. Но уже когда надавила рукой на веко, Теодора вспомнила, что с утра решила накрасить ресницы тушью, которая наверняка осыпалась и размазалась от ее отрывистых движений. Чтобы убедиться в этом, Теодоре понадобилось меньше пары секунд, потому что глаз тут же начало неприятно жечь и щипать, от чего навернулись слезы.       — Черт тебя раздери, — даже не пытаясь скрыть эмоции, выругалась Теодора и потянулась к своей сумке в надежде найти маленькое зеркальце и платок.       — Елена, ты… О, боже правый, ты что, плачешь?       Голос Шарлотты прозвучал взволнованно, и Теодора могла бы поклясться, что не без повода, — с растекшейся тушью и платком, утиравшим покрасневшие глаза, она наверняка выглядела жалко. Быстро поморгав, Теодора наспех промокнула слезы под глазами белым платком, и его краешек тут же приобрел неприятный сероватый оттенок с черными разводами. Все-таки макияж был испорчен, вздохнула она и заглянула в зеркало, чтобы удостовериться в своей правоте. Шарлотта же, оторопевшая поначалу, вмиг оказалась возле нее и принялась оглядывать подругу, чтобы убедится, что та в порядке.       — Я не плачу, просто неудачно почесала глаз, а тушь какая-то страшно, — она вновь сморгнула слезы, наконец почувствовав, как жжение начало отступать, — едкая попалась. Ужасно выгляжу, да?       — Врать не буду, пугающе, — согласилась Шарлотта, осторожно забрав из рук Теодоры платок и принявшись осторожно убирать остатки растекшейся туши. — Ты спросила — я ответила, не закатывай глаза… Хотя, нет, закати, мне нужно под глазами вытереть разводы. Да-да, вот так. Я уже испугалась, что мадам тебя уволила, и ты не совладала с эмоциями, но ошиблась. Ошиблась ведь?       — Куда я денусь, — коротко пожала плечами Теодора. — Но, к слову о мадам: может быть, ты в курсе, где в Форрамо приличный цветочный рынок или ярмарка, где можно купить растения уже в горшках?       Шарлотта на мгновение застыла с платком, зажатым в пальцах и нахмурилась: то ли вспоминала адрес, то ли пыталась понять, зачем Теодоре потребовалось ехать на цветочный рынок посреди рабочего дня. С другой стороны, кажется, она ведь упомянула мадам, поэтому нужда в иных аргументах должна была пропасть автоматически. По крайней мере, так думалось самой Теодоре, пока Шарлотта размышляла над ее вопросом, сведя аккуратные брови. Потом тяжело вздохнула и, открыв пудреницу, принялась осторожно покрывать тонким слоем натертую платком кожу подруги. Теодора позволила ее аккуратным рукам совершать нехитрые манипуляции с лицом, будучи в совершенной степени уверенной, что Шарлотта с макияжем управляется в разы лучше, чем она сама; хотя бы в силу своей профессиональной сценической деятельности. Вообще, наверное, наносить косметику сегодня было очень дурной идеей из-за страшной жары, от которой секунда-другая — и подурнеть могло. Подумав об этом, Теодора вдруг почувствовала, как свело спазмом ее желудок: все же майский зной в Италии точно не сочетался с пропуском завтрака и заменой его чашкой капучино.       — Знаешь, мне иногда кажется, что мадам тебя не официанткой наняла, а личной ассистенткой. Хоть бы доплачивала за отработанные часы, — поджала губы она, и Теодора вздохнула. — А даже если и доплачивает, то почему бы не поручить такое дело кому-то из мужчин хотя бы? Вон, например, сеньору Феничетти, доброго вам, кстати, дня!       Ну, разумеется, прикрыла глаза Теодора, чувствуя, как поднялось в груди не то раздражение, не то предвосхищение очередной встречи с бездной его черных глаз. Каждый раз, когда им с Джулианом приходилось сталкиваться друг с другом в доме — как-то совершенно неправильно, рвано и скомкано проходили эти встречи. Неловкие прикосновения от внезапного порыва потянуться за одной и той же конфетой в общей вазочке, кроткие и до удивительного горестные оглядывания друг друга, пока, казалось, никто не видел (все видели, все замечали, все недоумевали), несостоявшиеся диалоги, прерванные внезапной потерей нити повествования, умной мысли и почти что рассудка от физического недомогания. Но Теодора по-прежнему пыталась не отдаляться вопреки протестам собственного организма: приносила Джулиану чай с собой, когда брала на работу кофе, улыбалась на прощание и временами смотрела на него так, как смотрят на вновь обретенного после долгой разлуки друга или члена семьи. Он в ответ избегал ее чуть меньше, и это казалось отвратительно неравноценным обменом. Только исправить его Теодоре никак не удавалось.       Да она и не пыталась, если совсем уж на чистоту говорить.       — Доброго, — отозвался Джулиан, проходивший мимо, возможно, к кабинету мадам Розетты, но вмиг остановился. Теодора, смотрящая прямо перед собой, не могла заметить его встревоженный взгляд, скользнувший по ее фигуре, но определенно была способна его ощутить каждой клеточкой своего тела, завопившей от свинцовой тяжести бездонно-черного взгляда. — Вы в порядке, Елена?       — Это она уже прилично выглядит, — коротко отозвалась Шарлотта и, заметив, как нахмурилась Теодора, рассмеялась и шутливо ткнула ее в лоб пуховкой — прямо в складку меж бровей. — Не хмурься. Успеешь еще, пока цветы сюда тащить будешь.       — Сильно далеко? — безнадежно поинтересовалась Теодора и сама удивилась тому, как жалостливо прозвучал ее голос. Шарлотта коротко повела плечом, захлопнув пудреницу со щелчком.       — Не очень, если на машине или хотя бы велосипеде добираться; пешком тоже не сказать, что слишком долго, но подниматься придется в горку не меньше получаса. Но везде есть плюсы, кошка: с цветочного рынка открывается очень красивый вид. Мы с девочками как-то ездили туда, чтобы купить букеты для выступления, но чересчур задержались, гуляя недалеко от моря; там обрыв и… ну, в общем, сама и посмотришь.       — Я… — раздался негромкий голос справа, и Теодора наконец перевела взгляд на Джулиана, так и не покинувшего комнату отдыха. Он отвел взор, точно о чем-то задумался после слов Шарлотты, а потом неловко потер предплечье и привычно сложил руки на груди. Поднял глаза. Посмотрел как будто в самые недра души Теодоры, и от пронзительного взгляда внутри словно что-то с треском надломилось — все никак это необъяснимое «что-то» не доломается, с раздражением подумала она, чуть сморщившись. — Я мог бы подвезти Вас, если это необходимо.       Шарлотта тихо хохотнула, незаметно и осторожно хлопнув Теодору по плечу, мол, соглашайся и не думай.       — О, даже не знаю, я… — Теодора действительно думала отказаться. В ее представлении, ехать с Джулианом — все равно что прыгнуть с обрыва, про который рассказывала Шарлотта, в морскую пучину. Будет больно, жгуче-неприятно, но до того, она знала, накроет нездоровой эйфорией, которая и нескольких секунд не продлится. Неэстетичная, словом, форма суицида, думалось Теодоре, пока она медлила со своим ответом. Только вот незадача, умереть она по-прежнему не могла, поэтому согласием обрекла бы себя на добровольные мучения. Извращение, как оно есть. — Я буду рада, если Вам не составит труда помочь мне, Джулиан.       Идиотка.

***

      Наверное, стоило догадаться, что Джулиан не водил машину — он ведь всего пару дней назад упоминал проблемы с парковкой мотоцикла. Мотоцикла, возле которого они оба остановились, в нерешительности глядя на достаточно неширокое сиденье; двое на нем, конечно, без труда могли бы поместиться, но только если бы прижимались друг к другу близко-близко — до непозволительного. За такое в былые времена Теодору наверняка бы осудили подруги из школы и родители, но в солнечной Италии второй половины века стремительного прогресса вряд ли кто-то обратит внимание на то, что незамужняя девушка проедется несколько километров в обнимку с мужчиной. Ну, то есть, никому дела не будет, кроме, конечно, них самих.       Теодора украдкой взглянула на Джулиана и не без смешка подумала о том, что его наверняка обуревали похожие сомнения. Конечно, он помнил их неловкое столкновение на заднем дворе, когда после соприкосновения ладонями под кожей у Теодоры сначала болезненно закипела неведомая энергия, а потом так легко и нежно отступила, что она впервые смогла вздохнуть полной грудью за многие как будто годы. И сейчас ее сердце тоже затрепетало в предвкушении подобной легкости, если, конечно, Джулиан не передумает в последний миг касаться ее. Как делал с десяток раз до этого.       — Ну, после вас, что ли, — неуверенно протянула Теодора, ладонью указывая на мотоцикл. Джулиан не отозвался, только посмотрел ей в глаза, заставив вздрогнуть всем телом от тяжести взгляда, но тут же тяжело вздохнул почти страдальчески, заставив Теодору несдержанно фыркнуть. — Никто Вас не тянул за язык с этим порывом благородства. Если хотите сбежать, то пути отступления я не закрываю.       — Бросьте, никуда сбегать я не собираюсь, — тихо отозвался он, и, к своему удивлению, она отметила в его голосе нотки обиды. О, это даже могло показаться милым, если бы, конечно, Теодора не переступила порог восьмого десятка.       Джулиан забрался на мотоцикл первым и тут же молча протянул ей шлем, но так, чтобы их пальцы не соприкасались. Держал аккуратно, и в тот же миг, когда она перехватила шлем без лишних вопросов, он отвернулся, тяжело вздыхая. Готовился, и Теодора прекрасно понимала это, сама стараясь усмирить нечто, мечущееся и рвущееся к Джулиану изнутри. Она перекинула ногу через сидение и, набрав в грудь побольше воздуха, подалась вперед.       Ее трясущиеся руки заскользили по шершавой ткани его куртки, осторожно, но крепко, точно тонкие ветви, оплетая тело Джулиана. Не произошло никакого взрыва, но Теодору привычно затрясло от такой близости, а живот свело, однако вопреки здравому позыву организма отстраниться, она только сильнее прижалась грудью к его широкой спине. Она могла поклясться, что он слышал бешеный стук ее сердца и ощущал его даже сквозь слои одежды, и, может, ей стало бы стыдно, но Теодора понимала, что не она одна чувствовала будоражащую дикость, расползавшуюся под кожей мерными толчками — в унисон с пульсом. Когда взревел мотор, она вздрогнула, но не от громкой вибрации мотора, а от ровного, идеально, не по-настоящему спокойного голоса Джулиана, что, обернувшись через плечо, побледневшими губами произнес:       — Держитесь крепче.       И Теодора могла поклясться, что за этими двумя словами пряталось гораздо большее, что-то вроде: «пожалуйста, еще ближе». Она не сопротивлялась, только подалась вперед, цепляясь пальцами за ткань его одежды и прижимаясь так, будто это было самое крепкое объятие в ее жизни. В его — тоже. Она выдохнула, почувствовав, как от такой близости буря меж ее ребер начала утихать: точно море после шторма, она больше не грозилась сломать прибрежные скалы, а только настойчиво омывала гладкие, блестящие в первых лучах пробившегося сквозь тучи солнца камни. Настойчиво напоминала о себе, но не выплескивалась через край, не причиняла боли, только старалась быть еще ближе к нему, к Джулиану. После быстро нараставшего «плохо» вдруг мгновенно стало «хорошо», и, как только с губ ее слетел нескрываемый вздох облегчения, мотоцикл сорвался с места.       Теодора никогда не находилась настолько близко к Джулиану, поэтому, когда он выжал педаль газа, по инерции ее тело подалось вперед. И хоть некуда было больше прижиматься, от такого тесного контакта даже через шлем она ощутила легкий аромат его парфюма. Он пах, как мог бы пахнуть человек с именем Джулиан Феничетти — солью Адриатического моря, бризом, солнцем, окутанными ненавязчивым флером цитрусовых. Сначала ей почудился запах ярко-желтого лимона, но через пару вдохов и выдохов ее обоняние усилилось, точно узнало то, чего не мог вспомнить мозг. Терпко-сочный запах бергамота пробудил внутри необъяснимую нервозность, и Теодора спешно постаралась переключить свое внимание с пугающе-целостного, до боли знакомого аромата.       Они проносились мимо разноцветной мозаики невысоких итальянских домов, смеющихся людей и блестящей вдалеке лазурной глади моря — никакой серой обыденности, что могла бы преследовать Теодору в родных Штатах или тихой Франции. Весна разлилась в воздухе теплым ветром, вытканным из разных запахов: уличная еда, цветущие деревья и раскаленные на солнце камни вымощенных дорог. Все это так явственно и живо чувствовалось, что Теодора на мгновение точно растворилась в окутавшем ее моменте. В ту секунду жизнь показалась самой благосклонной дамой во всем мироздании, что любила каждое дитя искренне и беззаветно, в том числе и свою бессмертную нерадивую дочь, которую почти век мучала непреодолимым одиночеством. Но в то мгновение — о, она позволила ей стать словно самой счастливой, и эта радость настолько переполнила все ее существо, что Теодора, не удержавшись, вскинула вверх одну руку, точно в попытке ухватить пролетавший миг, и рассмеялась. Громко, заливисто, как будто тяготившее ее напряжение улетучилось, выветрилось.       Тут же, едва ей стоило отклониться, крепкая ладонь скользнула по ее колену, придерживая, заставляя Теодору внимательно присмотреться. Реакции Джулиану, видимо, было не занимать, и едва только он ощутил, что женщина за его спиной отпустила одну руку, он немедля решил убедиться, что она в порядке. Что она не исчезнет. Повинуясь порыву необъяснимого желания, Теодора положила свою руку поверх ладони Джулиана, некрепко сжимая, — мол, я здесь, я рядом, все хорошо. Поначалу вздрогнув, он почти сразу до болезненного нежно переплел их пальцы вместе, а потом в быстром, отрывистом движении поднес к своим губам, оставляя на костяшках Теодоры смазанный, почти неуловимый поцелуй — только чтобы потом вернуть свою руку на руль. И вплоть до самого прибытия на цветочный рынок Теодоре пришлось гадать, почудилось ли ей горячее прикосновение губ Джулиана к ее руке или нет.       — А какие цветы нужно купить? — Голос мужчины прорвался сквозь накрывшую их завесу базарного гама, и только в тот миг Теодора будто очнулась от своих мыслей. Точно. Цветы. Просьба Розетты, а не свидание с Джулианом, напомнила она себе, едва хмурясь.       — Мадам доверилась моему вкусу, — коротко пожала плечами Теодора, проходя меж стройных торговых рядов. Прилавки были усыпаны цветущими ветвями, букетами, пестрили вазами и глиняными горшками. Все вокруг пропиталось медово-нежным ароматом, в котором нельзя было выделить запах конкретного цветка. Мудреным пазлом они сложились в уникальный, ни на что не похожий запах, в котором, казалось, можно было заблудиться и напрочь потерять рассудок, точно Дороти на маковом поле.       — У Вас есть любимые цветы, Елена?       — У каждого человека есть, наверное, у меня тоже, — отозвалась она, крепко задумавшись.       Какие цветы можно было назвать «ее любимыми»? Наверное, те, что приносили радость и благие воспоминания о лучшей жизни. Может, розы, выращенные матерью в саду, или магнолии, при виде которых становилось по-весеннему легко? Может, лилии — единственные цветы, которые ей когда-либо дарил Джордж, не признававший ценность букетов вообще? Или, быть может, дикие колокольчики, в которых Теодора, будучи совсем маленькой девочкой, любила тонуть и глядеть в бескрайнее синее небо?       Небо.       Отчего-то ей представилось небо над Бельгией в 1914. Она тогда глядела в него, лежа на земле, рядом с Фридрихом и Джоном — и это воспоминание отразилось легкой тенью улыбки на лице. Теодора помнила, как, повернув голову, встретилась взглядом с Джоном, и в тот миг в груди разлилось приятное тепло. (Она знала, что если бы обернулась, то встретилась бы с точно таким же взглядом — поэтому благоразумно смотрела только на цветы на прилавках). Джон был такой короткой эпохой ее бесконечно-длинной жизни, но такой насыщенной, что наверняка были какие-то цветы, с которыми он ассоциировался. Что-то путанное, но изящное, капризное и податливое одновременно, такое противоречиво-целостное, как он сам, наверное…       — Глициния. — Ответ слетел с губ так быстро, что Теодора толком и не успела заметить, когда произнесла это название. Она спешно огляделась, как будто могла увидеть эту самую глицинию, однако все, что нашел ее взор, — темный взгляд Джулиана. В горле стало по-особенному сухо, как при неукротимом испуге, и она поспешила отпрянуть, хмурясь. — Она как раз сейчас должна цвести. В мае, иногда — в начале июня.       — Кажется, она, бывает, цветет и в августе. Редко, но все же мне… доводилось однажды наблюдать.       — Правда? Как много совпадений… в жизни бывает, — сглотнув, вскинула брови она, чувствуя, как учащенно забилось сердце.       Кровь шумела в ушах, но слышала Теодора все пугающе четко: каждое слово продавщицы неподалеку, смех девушки в нескольких шагах от нее, щелчки каблуков по мощеной дороге. Словно шумный Форрамо жил, и пульс города в лицах жителей и туристов проносился в невообразимом темпе мимо них — застывших, вневременных, знающих друг о друге больше положенного. Его взгляд блуждал по ее лицу, и Теодора словно ощущала его так же, как могла бы почувствовать прикосновение горячих солнечных лучей к усыпанной веснушками коже. Густой теплой тьмой он скользил по чертам ее лица, по изгибу губ, по едва заметным следам туши на щеках, но неизменно возвращался к ее глазам. Утопая. Сдаваясь. Джулиан потянулся к ее руке второй раз за сегодняшний день, и Теодора вновь позволила ему переплести их пальцы. Она боялась сгинуть в сильном запахе тысяч цветов вокруг, но вмиг утонула в аромате бергамота и все-таки потеряла остатки самообладания, но хоть в этом она была не одинока.       Еще запахло цветущей глицинией — несомненно фантомно, но ужасно знакомо, и Теодора, медленно моргая, увидела, как Джулиан подался ближе к ней, чуть склоняясь: тоже потерял рассудок на призрачном маковом поле, которое утянуло их обоих в свои алые пучины. И все же проблески трезвости ума заставили ее помедлить. Она ведь знала это сценарий наперед, как будто уже много лет назад подглядела в самый конец любимой книги и вычитала последние предложения: Джулиан не поцелует ее, извинится за вольность, пообещает, может, что никогда этого не повторится, и, отвернувшись, постарается скрыть за кудрявыми волосами едва покрасневшие щеки. Поэтому Теодора, чуть приподнявшись на носочках, поцеловала его сама.       В щеку. До отвратительного целомудренно, но трепетно — задержав губы на его коже дольше положенного и даже проскользив чуть выше, к скуле. А потом подалась назад и даже постаралась улыбнуться, развеивая повисшее в воздухе напряжение. Джулиан выглядел ошеломленным, но удивление на его лице не задержалось дольше, чем на пару секунд, и он ответил ей такой же улыбкой, прекрасно понимая, что это легкое прикосновение губ — все, на что они оба могли рассчитывать. И даже чуточку больше.       — Еще мне нравится флердоранж; да и вообще люблю цитрусовые запахи и вкусы.       — Можем купить красных апельсинов, здесь недалеко фруктовая лавка, — предложил Джулиан, пожимая плечами. — Наверное, можем себе позволить устроить обеденный перерыв с видом на море, ведь, верно, мадам не рассчитывает, что Вы вернетесь слишком скоро с тяжелыми горшками.       Теодора радостно кивнула, пряча улыбку: может, Джулиан ошибался насчет Розетты, но какая, в сущности, разница, что она думала? Взглянув на мужчину из-под полуопущенных ресниц, она, не отпуская его руки, медленно выдохнула:       — Ведите к этой своей лавке.