Никакие

      Жизнь беты — бремя сплошного одиночества и разочарований. Они есть, их много, но о существовании их почему-то в обществе принято умалчивать, и те люди, которым повезло родиться без этого естественного «изъяна», должно быть, и секунду своего времени не тратят на мысли о подобных несчастливцах. Более того, они сторонятся их как чумы. Все сторонятся. Альфы, омеги, да даже сами беты прячут за широкими воротниками пальто поалевшие от стыда лица, общаясь с себе подобными. И очень, ну очень зря. Все эти уроки я вынес, исходя из собственного примера.       Это не тот случай, когда жизнь делится на стадии до и после, когда в один момент все из рая на земле резко превращается в калейдоскоп страха, ненависти и непонимания. В сути смотря на свою ситуацию, я могу сделать вывод, что началось все еще с самых ранних лет и копилось-копилось, пока эта ноша не начала давить на плечи до боли, до изнеможения. Не секрет, что еще во времена детского сада ребенку прививается будущая роль в обществе. Из возвышенных речей старших, будь то родители, няни или воспитатели, у меня было четкое понимание того, что омеги станут заботливыми и ответственными родителями, альфы — успешными предпринимателями и защитниками, беты… А что беты? Бетам предназначена низшая ячейка общества: серая масса сферы обслуживания, среднего класса, а в самом худшем случае — роль живых баррикад на войне, без единой надежды на семью или хоть какие-то успехи. Работа-дом-работа. Всем нам навязывались слепое доверие, — как будто мы не дети, а борзые собаки влиятельного аристократа — мягкотелость и рациональное спокойствие. Не дай бог кто-то из нас замахнется на стоящего на голову выше, а уж тем более попытается выместить злобу на том, кто слабее. Мы ведь средние. Во всем.       И без того запущенная ситуация обострилась в старшей школе. Безрассудные гормоны; только-только проявляющиеся сладко-манящие запахи; сверкающие, как солнечные лучи в чистой луже, искорки первой симпатии; отношения; засосы, а порой и натуральные метки, скрываемые высоким горлом водолазки, оставленные преимущественно по пьяни. Именно этим дышал тесный коллектив нашего класса, а я в него катастрофически не вписывался. Сначала пытался подражать ровесникам, но после нескольких отказов начал шутить, что желание трахаться у меня возникает только при виде учебника физики или геометрии. Я врал.       Окончив школу и перешагнув порог техникума, я наконец смог вдохнуть полной грудью и понял, насколько же ненавистна мне была прошлая жизнь. Тогда и начался мой запоздалый бунтарский этап. Периодами, путем несложных манипуляций со спортзалом, косметикой и парой-тройкой флаконов с духами, косил то под альф, то под омег, однако оставался все равно чем-то средним, довольно убогим. Тогда я внушил себе, что безусловно имею острую потребность сменить пол, но сейчас пришло осознание, что это страх и неприязнь к себе не давали покоя. Я соглашался на самые дешевые встречи. Даже извращенцы с мерзкими фетишами и плохо знающие язык нерусси с легкостью получали откровенные фотографии. Им не нравилось.       Случаи, когда отношения держались на плаву больше двух недель, становились праздником. Меня не воспринимали всерьез. Альфы мне попадались те, что коллекционируют любовников. Они просто углядели во мне очередной легкодоступный «экспонат». Омеги со мной экспериментировали перед «настоящими» встречами с противоположным полом, либо таким образом мстили ненавистным бывшим, мол: «даже так лучше, чем с вами». А с бетами водиться отказывался. Считал, что «заслуживаю большего». Впрочем, я им тоже не сдался. Не зря ведь первыми не писали.       К двадцати двум, разочаровавшийся в жизни и в себе, я пошел по предначертанному пути. Где найти лучшее место для беты, чем в пыльном офисе в обществе бумаг, принтеров и монотонного клацанья клавиатуры, как завещали нам величайшие ситкомы прошлого десятилетия? Вот я решил, что нигде.       Все адекватные рабочие места были заняты, поэтому мне всучили ноутбук и легким пинком сослали в подсобку. Там я встретился с еще одним несчастным — бетой, из-за грубой неровной щетины и синяков под глазами имеющим уставший вид. Он сидел, закинув ногу на ногу и не чурался курить прямо на месте (оттого я, зайдя, закашлялся!). Завидев меня, смял зубами конец сигареты, проворчал что-то и отодвинулся, но не освобождая пространство, а показывая, что испытывает ко мне отвращение. Первое впечатление о нем у меня, к слову, было такое же. Он виделся мне типичным представителем своего пола, ничем не увлекающимся, ни к чему не стремящимся, довольствующимся переработками и низкой зарплатой, никаким. И меня не смущало, что я точно такой же. Скорее, возмущало. Этот образ — отражение меня, меня сегодня и в ближайшем будущем, со всеми этими неидеальными и никакими чертами!       Ровно месяц и две недели мы игнорировали друг друга. Даже обычных переглядов сторонились. Только на середине срока коллега рассказал, что этого грубого и заносчивого идиота звать Андреем. Меня забавил такой неудачный выбор имечка. Когда нужно было обсудить поручения, мы молча перекидывались записками. И перекидывались так, чтобы несчастным свертком зарядить оппоненту в лоб.       Кончилось все тем, что у него сдали нервы. Не из-за меня, к счастью, но свою порцию вины я ощутил, когда он впервые за долгий срок предпочел перекурить на улице, а не в помещении.       Причем ощутил настолько ясно и унижающе, что, о чудо, накинул на плечо куртку, выпросился вслед за ним и на улице выискал скрючившуюся, опираясь на забор, фигуру. Пересилив в себе отторжение к нему, встал рядом и кинул сухо, но с попытками в сочувствие: «Ты как?». Так, в ответ шло слово за словом, то от него, то от меня поплоше. Говорил Андрей кратко, по сути, тихим, почти срывающимся голосом и немного неразборчиво из-за зажатого концами губ фильтра. Он не курил, просто позволял сигарете дымиться на холодном ветру, вырисовывая над головой светло-серую змейку. Подытоживая, сказал, что устал. В этом утверждении мне виделись четкие параллели. Мысленно после «устал» нашли свое место «от» и целый ряд простых человеческих, но ой каких болезненных несчастий, значительная часть которых преследовала и меня.       На замечание, что скоро его начнут искать, Андрей рявкнул, что ему уже плевать. Я вздохнул и замер на том же месте. Отчего-то не смел идти обратно, хотя в таком случае по шапке дадут нам обоим. Да и как тут уйти, когда от малейшего движения Андрей шарахался и глядел на меня так серьезно. Душой я понимал, что от присутствия постороннего ему легче. Да мне и самому дышалось спокойнее. Должно быть, и его и меня уже изрядно потрепала эта насильно навязанная роль одиночек.       После этого случая лед между нами растаял, а записки остались в прошлом, о котором вспоминать у нас с недавних пор было принято с неловкой улыбкой. Серые монотонные дни стали окрашиваться незамысловатым диалогом.       Мы обсуждали фильмы. На удивление, оба оказались закоренелыми фанатами старых боевиков и документалок о серийных убийцах. Сослуживцы замолкали при виде нас, встревоженные тем, что из-за дверей импровизированного кабинета стали доноситься хриплым дикторским говором фразы о расчленении, сожжении заживо и каннибализме.       Мы обсуждали музыку. Он стремился подсадить меня на классику, я его — на зарубежный рок. Правда в моем случае обогатить Андрей культурными увлечениями не вышло, а вот стоящие на моем телефоне вместо рингтона отрывки из фортепианных пьес Мусоргского говорят об успехах проворного беты сами за себя. Престранно, но с тех пор один из наушников, которые я по обыкновению вставлял в уши в начале смены и вынимал только в конце, стал куда-то пропадать.       Вдвоем развеивать скуку и правда стало совсем просто. Особенно с таким разносторонним собеседником.       Андрей учил меня готовить в микроволновке карамель, кексы и прочие несложные сладости, показывал, как за рекордные две минуты складывает из ненужных бумажек оригами в виде лебедей, а когда темы для разговоров кончались, а тишина давила на голову, слово в слово цитировал громадные фрагменты из «Горе от ума» — как потом выяснилось, любимой его книги еще со школьной скамьи.       Благо, никто не проверял, как продвигается работа. Должно быть, уже сделали для себя вывод, что отчитывать таких болванов бесполезно. Да и веских причин на это не было, ведь минимальные планы мы выполняли стабильно, порой всего за три часа в экстремальном режиме, разделив между собой шесть чашек кофе три в одном. Андрей туда еще паленую газировку подмешивал, как он сам говорил, «чтоб прям ух».       Как-то так вышло, что наши полуприятельские отношения перекочевали за пределы деловой обстановки, и мы стали встречаться в быту.       Ярче всего мне помниться, как по моей же инициативе мы, словно глупые, полные дерзости подростки посреди ночи забрались на гараж — за что Андрей еще долго бранился с красным от стыда лицом — и до рассвета болтали о всяком. Но что такого грандиозного есть у серых, никаких людей? Только проблемы. Одиночество, страх перед будущим, однообразие, непонимание происходящего прямо сейчас. Это нас роднило.       Он растрогал меня до влаги под глазами внезапным предложением. Его я помню дословно: «Если мы оба чувствуем себя брошенными, что мешает нам помочь друг другу? Давай держаться бок о бок. Когда мы сможем довериться хоть кому-то, все хоть и немного, но изменится». Предусматривалось ли вообще право отказа?       Пожалуй, нет, и это было правильное решение.       Чем сильнее Андрей открывался, тем четче доходило осознание того, что он мне действительно нравился. Не только как личность. Я натурально влюбился в его волосы, прямые и короткие, темного оттенка — самая распространенная прическа. В его карие глаза — самый распространенный цвет. В его рост — средний, как и у большинства. В выглаженный деловой костюм: обычно из-за таких громко и развратно нарекают «папочками», но Андрея такая судьба не коснулась. Он выглядел только сдержанней, что окончательно лишало его индивидуальности. Для человека с ним незнакомого он затерялся бы в любой обстановке, но я видел в нем то, чего другие разглядеть не могли. В серости и обыденности было что-то завораживающее. Как выцветшая карта сокровищ. С первого взгляда бесполезный листок, но если копнуть глубже, можно найти много чего интересного, неожиданного и приятного. А тогда я понимал, что мне еще было что искать. Есть что искать и сейчас.       Мы не признавались, что состоим в романтических отношениях. Никогда. Об этом речь не заходит и сейчас. Но мы понимаем это на подсознательном уровне. Не дети все же, намеки для нас — не неразрешимая тайна, так зачем обмусоливать очевидные вещи? Постоянные заверения в вечной верности, поиски встреч, маленькие подарки и услуги на ежедневной основе и прикосновения как бы невзначай говорят сами за себя. А если этого для вас недостаточно, чтобы говорить о возвышенных чувствах, то хочется, кроме того, отметить, что ситуации, когда товарищ тащит другого в постель — все же исключение, а не правило.       Ох, а как же это было, до сих пор ниже, да и выше пояса все сводит от трепета. Вид смущенного двадцатипятилетнего девственника, члена в руках не державшего (похоже, даже своего) — самая умилительная картина, что мне приходилось заставать. Да и откуда ж ему набраться опыта, если он бета? Мне кажется, мой получасовой ликбез нанес Андрею психологическую травму. Жаль только далеко мы не продвинулись. Я научил его самым простым и невинным вещам, а когда дело дошло до серьезных действий, так все переросло в долгий и ожесточенный спор длиною в час, главной темой которого было то, как все пройдет и кто будет верхним. Меня устраивали любые варианты. Он менял мнения как перчатки и путался в желаниях. В этом, конечно, трудно не углядеть банального страха. Тоже по-своему очаровательно.       Его квартира скоро стала роднее собственной. Я поддерживал в ней чистоту, готовил завтраки и ужины, потихоньку обустраивался, отвоевывал себе пространство и вещи. Все потому что Андрею хужело, а я подбадривал его как мог.       Навсегда врезалась в память одна и та же ситуация, повторявшаяся изо дня в день. Шторы раскрыты, за окном мгла и в комнате тоже. Андрей сидел на незастеленной кровати, я — рядом, держал его в объятиях, жал, сквозь настигающий сон нервничал от того, как содрогался он в моих руках в попытке сдержать слезы. Сразу видно, раньше пытались отучить от эмоциональности.       Андрей не видел никаких перспектив. Я подал ему толчок, отсутствие которого держало его на должности, и он решился выбиться повыше. Но было для такого уже поздновато. Не знаю уж почему: в Андрее наконец заметили жесткую лидерскую жилку, наоборот, восприняли как криворукого неуча, или сыграли предрассудки, но перед его носом выстроили такую стенку, какую перепрыгнуть ему было не под силу. Слышал, от третьих лиц до него даже доходили угрозы. Что уж, меня и самого этим третьим лицом пытались сделать, но я жестко отметал клевету. Пора бы людям запомнить, что мы не конкуренты, каковыми обычно воспринимают беты бет, а союзники. Андрей от слухов только набирался мужества. Он боролся, его топили. Времени на философские беседы теперь не было, ведь каждая ошибка на счету. Вопрос увольнения встал остро, остро и бил по шаткому моральному состоянию.       До этого конспирологические бредни про какие-то там карьерные стеклянные потолки вызывали только смех, но кто ж знал, что отчасти есть в них верные аспекты. А тем более кто уж знал, что касаются эти аспекты не только многострадальных омег, громче всех трезвонящих, но и бет.       Советы бежать из этой захудалой конторки сверкая пятками Андрей игнорировал, был верен ей до конца и оправдывался тем, что не хотел впустую терять два потраченных года. Глупыш, даже не задумывался, что потратит вдвое больше.       Ночами он не спал, ему не давала покоя тревога. Успокаивали ее только мои голос и прикосновения. Скоро я съехался с ним. Под предлогом того, что погощу пару недель, пока все не наладится. Андрей хозяин очень гостеприимный. Торчу так у него полтора года как.       Несмотря на то, что сейчас мы оба оттуда слиняли. Я ударился в ремесло, связанное со всякими подоконно-балконными тварями: устроился в цветочный, сам заимел коллекцию неприхотливых культур, в теплое время выставлял отводки на продажу. Андрей это увлечение поддерживал, но иногда закатывал глаза, когда я в очередной раз называл домашний садик своими детьми. Должно быть, в такие моменты до него доходило осознание того, с каким инфантильным болваном он решил связать жизнь. Не сказать, чтобы это приносило намного больше денег, чем когда я прозябал дни в пыльной подсобке, похожей на чулан, если не шкаф, но зато с фикусами возиться хотя бы увлекательно.       Следом за мной ушел и Андрей. Вернее, его с позором выгнали. Какой-то старый-старый конфликт вскрылся. Вроде. Он умалчивал, а я не интересовался. Мне владеть такой информацией незачем, мое доверие к нему безусловно. Сейчас устроился по специальности, фармацевтом. Вроде не жалуется, да и прежняя раздражительность сошла на нет. Теперь могу быть уверен, что в ответ на поцелуй последует взаимный, а не унылый вид спины и «я устал».       Странное тепло рождалось в груди от понимания того, что наша связь для окружающих — загадка, и даже мой отец никак не может поверить, что я наконец нашел надежного человека, находящегося рядом на постоянной основе, и поэтому при каждом упоминания «парня» спрашивает, как зовут нового ухажера. Действительно, вряд ли при виде двух бет, серых, жалких, никаких, у кого-то возникнет мысль, что их связывают глубокие чувства. Мы выглядели холодно, стойко, безэмоционально, когда были рядом. Это происходило на инстинктивном уровне. Будто стоит нам показать, что мы тоже живые люди со своими переживаниями, нас тотчас осудят. Но на деле все было прозаичнее. Никому не было бы до нас дела. Для окружающих одного факта отсутствия витиеватого аромата хватит, чтобы окрестить нас никакими. Может, кто-то из нам подобных действительно такой, но я очень рад, что в свое время дал шанс тому, к кому относился так же злостно и предвзято. Потому что именно искренний интерес делает таких самый «никаких» «какими-то» в глазах смотрящего.