В гостях хорошо, а дома лучше

Пасмурное ноябрьское небо, перевитое линиями электропередач, низкое и близкое. С голой страшной ветки облезлого дерева склонилась аккурат надо мной не менее облезлая ворона, будто деликатно обращаясь с немым вопросом в черных глазах-бусинах: «Эй, мужчина, а вы какими судьбами в луже?» Сознание непослушное и возвращается медленно. Рюкзак утром брал. Рюкзак, к несчастью, все еще на мне, что чувствую, пошевелив плечом. К несчастью, потому что в нем и ноут, и электронная читалка, а раз я в луже, что чувствую задницей благодаря промокшим насквозь брюкам и белью, то плакала моя электроника, даже если пережила удар об асфальт и мои девяносто килограммов сверху. Как же я здесь оказался? Рюкзак утром брал, стало быть, вышел на работу. Я в луже, стало быть, не дошел. Логично, скажете вы, но где же промежуточный этап между недоделанным отчетом и моим мокрым задом? И тут ответ приходит. Неожиданно, надо заметить, приходит. Вместо вороны и низкого серого неба надо мной появляется озадаченное лицо со звездой во лбу. Я моргаю, но звезда никуда не девается. Вот дела! У человека звезда! Правда, не на лбу — это у меня стекло в очках треснуло, и звезда на самом деле набита на щеке красновато-розовым. Лицо к этой звезде, если уж лежать и разглядывать сквозь убитые очки, ну никак не подходит. Бледное, скуластое. Глазищи темные, как кофейная гуща. Брови белые и густые-густые, на лоб из-под шапки с надписью «Blyat! Fuck!» выбивается такая же белая и густая-густая челка. Губы тонкие, все потрескавшиеся и разодранные от холода и активного участия в их жизни зубов. Красивое лицо. Только я, наверное, могу лежать в луже и думать о красоте лица, которое, очевидно, и стало причиной моего внезапного отхода ко сну прямо посреди дороги на работу. Потому что озадаченное выражение на нем быстро, как приходит понимание, что я жив и относительно цел, сменяется наглым. — Ну и куда прешь, мужик? — уточняет весело. Лицо склоняется ближе, руки хватают меня под мышками, и мое тело оказывается в вертикальном положении легко, будто весит не под сотку. Виновник моего опоздания отряхивает руки и упирает их в бока, как птица из мема «Так, блэт». Куртка на нем нараспашку, джинсы с драными коленями. — Жить расхотелось, мне под колеса лезть? Это он, конечно, загнул. И с мужиком — хотя сам на вид максимум лет на пять младше моих двадцати пяти. Меня мама вообще до сих пор мальчиком называет. И с колесами загнул, под которые я лез. В этом убеждаюсь, покосившись сквозь треснувшее стекло очков на электросамокат общественного пользования, уже бережливо припаркованный у столба. Вот как я оказался в луже. Сражен на скаку электрическим конем и его незадачливым наездником. — Голову-то не ушиб? — спрашивает он, подрываясь вслед за мной пружинистым нервным шагом, сунув руки в карманы распахнутой куртки, когда я, ничего лучше не придумав, разворачиваюсь и, пошатываясь, плетусь обратно в сторону дома. Ничего не поделать. Тетя Ольга, наша уборщица, меня на порог офиса не пустит с мокрой жопой, даже если от горящего отчета будет зависеть судьба всего человечества, а не объектов озеленения. Поднимаю руку, проверяя состояние затылка. Капюшон куртки и хвост уберегли. В глазах весь двор троится, конечно, но это исключительно из-за разбитых стекол очков. — Нормально, — буркаю на автомате вместо того, чтобы на него наорать за неосторожную езду. Хотя кого я обманываю? Орать я не умею. Как в школе был жирным аутсайдером, которого все чмырили, рта не давая лишний раз открыть, так зачуханным тихоней и остался. Регулярные занятия в зале до седьмого пота помогли с лишним весом, да не очень — за три года я банально перешел из разряда жирных в разряд пухлых. А если мне временами и кажется, что вот они, мышцы рук, вот моя силища, да и на прессак можно взглянуть и что-то там посчитать, то эти фантазии быстро скукоживаются до размера изюма, стоит оглянуться в зале по сторонам и увидеть кучу куда более накачанных и спортивных парней. — Мужик, у тебя жопа мокрая, — подсказывает между тем увязавшееся за мной нечто. Не знаю даже, как его про себя окрестить. Неформал? Возможно. Гопота? Не дотягивает до гопоты, хотя и старательно косит. — Угу. Спасибо. — Да не за что, — брякает беззаботно. — Милый, кстати. — Чего? — переспрашиваю, притормаживая невольно. — Зовут меня так, — уточняет он, обогнав меня на полшага и разворачиваясь. — Это как? — уточняю тупо, хотя мне бы, признаюсь, дойти до дома, переодеться и бежать обратно на работу, к объектам озеленения, а не вступать в разговоры с бешеным самокатчиком с именем — кто бы мог подумать? — Милый. «Милый, мусор вынеси». И сразу просьба играет не такими унылыми красками. — Это как Милорад, только не скучно, — отвечает, дергая плечом. — А ты? — Гоген, — отзываюсь зачем-то, хотя знакомиться с ним не планировал. Вон уже подъезд мой показывается из-за поворота, и я прибавляю шагу. А Милый настойчиво тащится следом, уставившись на меня черными глазищами из-под светлой челки и низко надвинутой шапки «Blyat! Fuck!». — Типа Гога? — спрашивает с любопытством. — Типа Гоген, — поправляю, сворачивая к подъездной двери, и достаю из кармана мокрых брюк ключи. — Как художник. — Ебать важный, — комментирует Милый и просачивается за мной в подъезд. Не я важный, а мать, которая планировала вырастить из меня великую фигуру, а вырастила мямлю, но опустим детали. — Какой есть, — цежу сквозь зубы. В полутьме и с разбитыми очками, чертыхаясь и раздражаясь от дурацкой ситуации все больше, пытаюсь нащупать перила, но не нащупываю. На помощь приходит жилистая, неожиданно сильная для задохлика вроде него рука, которая вцепляется в мою и бодро тянет вверх по лестнице, потом хватается за мой палец и прикладывает к кнопке вызова лифта. — В рюкзаке что-то ценное было? — спрашивает Милый под гул спускающейся кабины. — Было, — говорю угрюмо. — Печалька. — Милый выпячивает нижнюю губу. Мы заходим в лифт, и я тут же снимаю очки. Хрен с ним, здесь уже точно не заблужусь. Пятно, в которое моментально превращается Милый, уточняет: — Этаж? — Седьмой. Лифт приходит в движение. Доезжаем молча. Вновь рука Милого хватает меня за запястье и тащит на лестничную клетку. — Право? Лево? — Право. Крайняя. Милый вырывает из моих рук ключи. Щелкает, отпираясь, замок, отворяется дверь, и из квартиры так уютно тянет теплом и не выветрившимся с завтрака запахом домашних котлет, что у меня отпадает всякое желание возвращаться на работу, до которой я так и не дошел. А может, ну его, этот отчет? Да и голова тяжелая, спать хочется зверски. Наверное, меня крепче приложило, чем я думал. — Ну заходи, — говорит Милый таким тоном, будто приглашает меня в собственную квартиру. Переступаю через порог, скидываю ботинки. Выпутываюсь из лямок рюкзака и рукавов куртки, когда Милый последовательно их с меня стягивает. Дверь захлопывается, снова щелкает замок… Так, не понял, он что, остался внутри? Разворачиваюсь, подслеповато щурясь, и пытаюсь разобрать выражение его лица. — Чего вылупился? — спрашивает Милый резко. — Раздевайся, спать вали. — А ты? — спрашиваю глухо. Вот это номер. Никто и никогда еще не оказывался в моей квартире без приглашения так легко и непринужденно. Даже Юлия, чрезвычайно настойчивая секретарша моего начальника, которая пыталась напроситься «на чай» после корпоратива, получила от меня, в общем-то, безотказного, решительный от ворот поворот. Мне, конечно, на панике пришлось наплести про санобработку от тараканов, но чего только не наврешь, чтобы не заявлять в лоб главной сплетнице офиса, что ты предпочитаешь не чай, а кофе, и вообще ты не по милым дамам, а по милым мужикам. Хотя после сегодняшнего знакомства мне бы быть поосторожнее со словом «милый». Один вон уже прокрался в мою холостяцкую берлогу. — Не я же на улице ебнулся, — резонно замечает Милый, разводя руками. Киваю заторможенно. Что же, с этим спорить сложно. Да и незаправленная кровать, неоформленным пятном мелькающая за приоткрытой дверью, ведущей в спальню, адски манит к себе. Не смея противиться, иду к ней, плевав на все, ложусь, еле находя силы стянуть мокрые брюки, заворачиваюсь в одеяло. Хочу предложить Милому чай или убираться, захлопнув входную дверь, но отключаюсь раньше, чем успеваю пошевелить языком. Просыпаюсь, когда за окном уже темно. Голова на удивление ясная, чувствую себя безобразно выспавшимся, свежим и довольным. Правда, удовольствие тотчас сменяется тихим ужасом. Я не явился на работу, мой отчет по объектам озеленения так и не закончен. А еще — это понимание приходит с запозданием, когда не обнаруживаю рядом с подушкой телефон, который совершенно точно забрал из кармана куртки — я пустил на порог квартиры незнакомого пацана. В квартиру, где живу совершенно один, и из которой много чего можно было вынести за несколько часов, что я дрых без задних ног. Встаю с кровати, включаю свет и натягиваю первые попавшиеся домашние штаны. Нахожу чехол с запасными очками и цепляю их на нос. Иду по коридору почему-то на цыпочках, прислушиваясь к мертвой тишине квартиры. Свет включен везде, даже в ванной — сегодня живем на широкую ногу, никакой экономии электроэнергии. Беглый осмотр периметра утешает тем, что ничего пока не пропало, хотя все ценное было в рюкзаке, которого нет в прихожей, а в гостиную, где висит плазма, заходить побаиваюсь. Заглядываю на кухню, и взгляд мой немедленно падает на сковородку на плите. Сковородка пустая. Контейнер из-под котлет, которых я вчера наделал штук десять, а утром съел всего парочку, тоже пустой. Вот сука! Он сожрал мои котлеты! И как его совесть не сожрала? Терять нечего — разворачиваюсь резко и, преисполненный праведного гнева, шагаю в гостиную. С пинка открываю дверь и застываю на пороге. Последняя котлета на моих глазах отправляется в рот Милого целиком, он облизывает изгвазданные в масле пальцы, причмокивая от удовольствия, ну а я… стою и слова сказать не могу, хотя мой сжавшийся желудок хочет взбунтоваться против такой вопиющей несправедливости. Но поражает меня другое. Милый сидит за столом в моих домашних трениках и футболке, которые ему объективно велики. Шапку «Blyat! Fuck!» он снял, и честно, я никогда еще не видел настолько густой шевелюры натуральных светлых волос. Перед Милым на столе разложены мои ноут, читалка и телефон. В чистой руке он держит невесть откуда взявшуюся отвертку, которой увлеченно закручивает винтики читалки. — Ну ты горазд спать, — замечает Милый и вытирает руку, в которой только что держал котлету и которую облизал, прямо о треники. Кивает на читалку и довольно объявляет, закручивая последний винтик на корпусе: — Жить будет. Ноуту ваще не досталось, прикинь. — Спасибо? — произношу неуверенно, подхожу к столу и сажусь напротив. — Да не за что. — Милый, смешно нахмурив брови, с видом всезнающего эксперта проверяет работоспособность разобранной и обратно собранной читалки. Пожалуй, за то, что позаботился о моей технике, прощу ему слопанные в одну харю котлеты. — Кстати. — Милый кивает теперь на телефон. — Тебе звонила какая-то Юля с работы. Я сказал, что ты временно нетрудоспособен по причине столкновения с долбоебом на самокате. — Как самокритично, — фыркаю, наблюдая за его действиями. Хорошая новость. Возможно, мне даже удастся взять больничный по этому случаю, а мой горящий отчет передадут Паше. — А кто ей сообщал, что это был я? — говорит Милый, наконец откладывая читалку. Он довольно потирает ручонки и, поднимая на меня чернющие глаза, спрашивает: — Котлеты сам готовил? На домашние похожи. — Сам, — подтверждаю и млею, признаться честно, от немедленно прилетающего комплимента: — Охуенные котлеты, — но тут Милый добавляет нагло: — Еще что-нибудь вкусное сделай. Жрать хочу — жесть! Открываю рот, но не знаю, что спросить в первую очередь. Как он умудряется оставаться голодным после восьми уничтоженных котлет? Он собрался на ужин остаться? Он, может, вообще решил у меня прописаться на радостях? — Тебе домой не пора? — останавливаюсь наконец на варианте с намеком. — Да не, — отзывается Милый беззаботно, — поздно уже, в общагу шараги не пустят. Кидаю красноречивый взгляд на большие напольные часы, оставшиеся в наследство от деда. — У вас после шести не пускают в общагу? — спрашиваю с еще более жирным намеком в тоне. — Неа. — Милый — сама кристальная честность. Глазами хлопает и заявляет со скорбным вздохом: — Придется на ночь остаться. Если ты не против, конечно. Нет, не подумайте ничего лишнего, я-то, разумеется, против того, чтобы ночевать в одной квартире с совсем незнакомым пацаном. Но с другой стороны — с той самой, где я чрезвычайно падок на красивые лица, где предпочитаю кофе и даже смею надеяться временами на его мифическую взаимность, а сверх того, как вы помните, ужасно безотказен, я сомневаюсь в том, что мне хватит здравомыслия выставить Милого за порог. А вдруг… это судьба? Смешно, конечно, думать, что если за двадцать пять лет мне не хватило смелости даже на знакомство по сети, я решусь хотя бы отдаленно прощупать почву. Но вдруг. Вдруг вселенная посылает мне недвусмысленные сигналы о том, что я настолько безынициативное существо, поставившее крест на своей личной жизни, что вселенной пришлось взять все в свои руки? Ага, да, держи карман шире, Гоген. Милый, видно, приняв затянувшееся молчание за признак крепких сомнений, говорит, беспокойно поерзав на стуле и почесав звезду на щеке: — Вдруг тебе ночью плохо станет? А я тебе скорую вызову. Я ж, типа, в ответственности за твою башку. — Глаза у него становятся как у кота из Шрэка. Он настолько хочет пожрать на халяву? — Я тебе рюкзак постираю. На нем написано, что в стиралку нельзя — придется вручную. И брюки тоже. А может их и зашивать придется. — Он растопыривает пальцы. — Я ваще мастер на все руки. — Я заметил, — тяну, покосившись на отвертку. — Ты где инструмент нашел? Я эту отвертку сто лет назад потерял. — За шкаф завалилась, — охотно делится Милый. — А за шкафом ты что делал? — уточняю с подозрением. — Пыль протирал. Вот дела. Осматриваю гостиную пристальнее и понимаю, что Милый, пока я спал, действительно не сидел без дела — он тут провел полноценную влажную уборку. — Это где таких умельцев выпускают? — вопрос скорее риторический, но Милый, ударив кулаком в грудь и гордо вздернув подбородок, объявляет патетически: — Будущий работник легкой промышленности должен уметь все к своим двадцати годам… — Ага. Выходит, с возрастом я угадал. Милый меж тем задумывается на пару секунд и поправляется: — Ну, может, жрать не умеет готовить. Так что там с ужином? Видно, вопрос про ночевку у него решился силой моего молчания сам собой. Ладно. Допустим, ничего криминального не произойдет, если я позволю ему остаться на диване здесь же, в гостиной. Тем более если он сделает за меня то, что до смерти ненавижу: уборка и стирка — главные демоны моей жизни. Да я даже когда готовлю, что делать люблю и умею, без ложной скромности, хорошо, по три часа после уговариваю себя убрать дикий срач на кухне и помыть посуду. На машинку я так и не заработал. От покупки-то плазмы, на которую год копил, еще не отошел для таких изысков. — Как насчет пасты с мидиями? — предлагаю, вспомнив про запасы в морозилке. Может, потому что помимо красивых лиц я падок на вкусную еду, у меня до сих пор и нет посудомоечной машинки. — Ого! Кайф! — Глаза у Милого загораются, он тут же вскакивает, подлетает ко мне и снова, как утром, легко вздергивает на ноги и активно толкает в сторону кухни. — Иди-иди, твори, не отвлекаю! Делать нечего, иду на кухню, захватив с собой ноут. Пока вожусь с пастой, решаю поставить любимый кей-поп. В окошке открывшегося гугла немедленно вылетает последняя вкладка — и это не отчет по объектам озеленения, чтоб его, а мой любимый фанфик с певцами группы BTS. Слэшный фанфик, где Чонгук и Тэхён связаны узами исключительно крепкой мужской дружбы. Чувствую, как вспыхивает лицо, наверняка сравниваясь по цвету с красными шторами. Каюсь, грешен. Классическую литературу и современную печатную я люблю и периодически читаю тоже, но иногда хочется чего-то погорячее и про то, что близко моим предпочтениям. Слава небу, что фанфик на английском. Да и вряд ли Милый, проверяя работоспособность ноута, первым делом полез в гугл. Но все вкладки я на всякий случай закрываю и включаю музыку. Через приоткрытую дверь в коридор вижу, как деловито шуршит то тут, то там вызвавшийся со стиркой Милый. Какие-то тазы откапывает, пробегает мимо с упаковкой геля для черных вещей, который, к слову, я потерял, как и отвертку. Тащит грязный рюкзак и брюки в ванную и тщательно полощет, подсвистывая под нос в такт моим BTS. Музыкально так подсвистывает, с огоньком. — Ебать у тебя вкус — как у моей сеструхи мелкой, — говорит он, когда заканчивает со стиркой и заходит на кухню. Подныривает под моей рукой, оказываясь между мной и плитой, и любопытно сует нос в сотейник с мидиями в сливочном соусе. Наклоняясь, он упирается тощим задом прямо мне в пах, так что шарахаюсь боязливо назад. А этому — хоть бы хны на какие-то мои неловкости. Тянет, хватая ложку, вылавливая одну из мидий и отправляя в рот: — М-м-м! Пиздец, я сейчас кончу! Это так вкусно! Таращусь на его светлый затылок. Уговариваю себя не придавать слишком большого значения его странной манере вести себя с незнакомым «мужиком». Отвисая, возмущаюсь: — Эй, куда! Кыш, я не закончил! — Ишь, — хихикает Милый, шустро крадет еще одну мидию, оборачивается и оставляет ложку во рту, облизывая ее, как леденец. Так, ну это уже ни в какие ворота. Мне приходится отвернуться, сделав вид, что меня жутко увлек состав пасты. Милый замечает: — А ты и прикрикивать умеешь? Интере-е-есно. Весь из себя мамкин симпатяга, мальчик-заинька, голос ангельский. — Когда лезут в творческий процесс, умею, — огрызаюсь, отпихивая его от плиты. — И я же еще утром «мужиком» был? — Был, — подтверждает Милый, оставаясь поблизости от плиты и кидая откровенно вожделеющие взгляды в сотейник. — Но я присмотрелся. Тебе сколько? Двадцать три? — Двадцать пять. — Ничо, молодо выглядишь. Такой… — Милый задумывается. — Мой типаж. — Чего? — От таких заявлений я чуть не опрокидываю на себя сотейник. Почему-то не сомневаюсь, что в таком случае Милый беззастенчиво принялся бы жрать мидии прямо с меня. — Я ж комиксы рисую, — объясняет Милый, похоже, никаких подтекстов в собственных словах не находя. Пиздец. А есть что-то, что наш будущий работник легкой промышленности не умеет? Помимо готовки? — Ну вот у меня главный герой прям один в один ты. Только хвоста не хватает. Кстати надо попробовать добавить хвост. Бруталити. Фыркаю, не удержавшись. Никто и никогда меня не называл брутальным. Это Милый тех, с кем я в один зал хожу, не видел. Хотя на фоне дрыща Милого, может, я и выгляжу так, как иногда себя вижу в зеркале. Милый, наконец устав ждать у моря погоды, отваливает и решает накрыть на стол. Когда я заканчиваю и тащу кастрюлю в гостиную, меня встречает ни много ни мало мишленовский ресторан. Тарелка поменьше в тарелке побольше, салфетки, столовые приборы прошлого века, тоже доставшиеся в наследство от деда, два бокала, бутылка вина — с ума сойти, и эту бутылку я потерял когда-то, а вот же она! Милый даже свечку на центр стола поставил в изящном резном подсвечнике — подарок матери из разряда «Я совсем не знаю интересов своего сына, но подсвечники — универсальный вариант». — Ой, а тебе, наверное, вино нельзя, — с сомнением произносит Милый. — Ты же того… отключился утром. — Я просто не выспался, — отвечаю смущенно, устанавливая кастрюлю по центру стола, и сажусь напротив Милого. — Ага, и решил сделать это в луже, — саркастически откликается Милый. — Я про то, что уснул, когда пришел домой, — поясняю со вздохом, накладывая пасту и себе, и ему. — Не помню, когда в прошлый раз был в отпуске… да и в выходные часто дергают. Это не из-за потери сознания. Я просто чертовски устал. Понимаю, как только произношу это, что долго не признавал очевидного даже мысленно. Из-за моего неумения отказывать и вовремя говорить «Нет» мной и пользуются как замечательной ездовой лошадкой, которая гарантированно прискачет в офис даже в субботу, если начальник свистнет. Кажется, сегодняшнее происшествие — знак, что пора либо открыть больничный, притворившись избитым асфальтом, тем более что здоровая гематома на заднице, которую чувствую очень явно, мои показания подтвердит, либо взять отпуск за свой счет. — А чем ты вообще занимаешься? — бубнит Милый с набитым ртом, неизящно роняя пару мидий обратно в тарелку. — Объектами озеленения, — говорю, чувствуя, что это звучит и вполовину не так же интересно, как рисование комиксов и даже легкая промышленность. — В основном я по кустам. — Ты по кустам? — веселится Милый, уничтожив уже половину своей порции, хотя я успел максимум пару вилок намотать в паузах нашего разговора. — А чо не по деревьям? — Да не знаю. — Дергаю плечом. — Как-то так повелось, я уже к ним привык. Там куча нюансов… как их сажать и где. Линейные насаждения, живые изгороди, группы асимметрично посаженных кустов… Милый смотрит на меня открыв рот. С уголка его губ свисает длинная нить спагетти. — В первый раз встречаю человека, который спец — блин — по кустам! Круто! Его послушать, так я крутой, с какой стороны ни взгляни. Еще немного, и я начну в это верить. — Расскажи про кусты! — требует Милый, наливая себе вина. — Про кусты? — хмыкаю. — Что, интересно, ты хочешь услышать? — Да хотя бы что ты там так активно озеленял в прошлый раз, что загонял себя до сна в луже. — Смею напомнить, в луже я оказался благодаря «долбоебу на самокате», с которым ты, конечно, не имеешь ничего общего. — Ой, шутник нашелся, — хихикает Милый и вдруг прищуривается. — Хочешь прикол? — Ну, допустим. — Я тоже наливаю себе вина. Гулять так гулять. Надеюсь, утром меня не загрызет совесть, которая погонит меня на работу, несмотря на решение наконец-то отдохнуть. — Ты Гоген, — говорит Милый. — А ты Милый, — откликаюсь на автомате и тут же понимаю по его широченной ухмылке. — Черт! И многих ты так подлавливаешь? — Нет, только тех, кто мне нравится. — Милый корчит рожу, а я сдержанно усмехаюсь. Ну и приколы у него. Похлеще, чем в моих любимых фанфиках. — И вообще! — Он требовательно наставляет на меня вилку. — Ты обещал мне кулстори про кусты! Остаток ужина я действительно рассказываю ему про долгие мутные терки с жителями частного сектора, которые сопротивлялись нашим кустам так, будто они радиоактивные и кошмарно мешают жизни рядовых граждан. Пара бабок-соседок, скооперировавшись, посреди ночи выходили и выкапывали кусты, а когда мы приезжали на контроль, обнаруживали только голые лунки в земле там, где планировалась красивая линейная посадка. Продолжалась кустарная борьба около месяца, а спалились незадачливые бабки очень просто — выкопанное они не выбрасывали, а старательно высаживали у себя на участках, и вскоре участки у них озеленились так, что видно их стало с возвышения на подъезде к частному сектору аж за километр. Милый ржет до слез, чуть не заикаясь, когда я расписываю в красках, какие лица сделались у бабок, когда им озвучили финальную стоимость всех кустов — и как резво они пересадили украденное обратно на выделенный для озеленения участок, а заодно самостоятельно озеленили еще парочку, приговаривая, как хорошо им живется с кустами, и как плохо жилось до. Приговорив бутылку вина, мы еще какое-то время болтаем про корейскую попсу, вредного препода Милого в универе и его большие планы раскрутиться со своими комиксами в сети и стать художником. Потом Милый, спохватившись, что я, вообще-то, пострадавший, а он активно искупляет свою вину, вскакивает из-за стола и бежит мыть посуду. Я стелю ему на диване в гостиной, выделяю свежее полотенце и новую зубную щетку, мы по очереди заглядываем в душ и наконец чинно расходимся по спальным местам. Несмотря на то, что выспался днем, я и ночью сплю как убитый. А утром мои опасения погрязнуть в самобичевании на фоне прогула работы сбываются — я начинаю рваться туда с первого же звонка Юлии, которая трагически хнычет в трубку, что Паша налепил в моем отчете кучу ошибок, а начальник бесится и требует меня в офисе хоть живым, хоть мертвым. Мы носимся по квартире вместе с Милым, который так же суетно собирается на пары, без конца вопя про того самого вредного препода, который гарантированно заметит его отсутствие на лекции и тогда уж непременно устроит подлянку на семинаре. Пока мы носимся, успеваю на скорую руку соорудить пару бутербродов с паштетом, которые дожевываем уже в прихожей, параллельно натягивая верхнюю одежду. — Если препод будет козлиться за опоздание, просто пошли его мысленно нахуй, — советую, открывая дверь. — Успокаивает. — Знаешь, чо еще успокаивает? — говорит Милый, вылетая в подъезд и низко натягивая шапку «Blyat! Fuck!». Подвисаю ненадолго, отмечая про себя, как органично он смотрится в моем подъезде. Такой типично дворовой, свой в доску, современный пацан. Даже со звездой не во лбу, так на щеке. Милый, дождавшись от меня вопросительного «М?», объявляет: — Послать своего начальника вслух за то, что дергает тебя, между прочим не очень здорового, на работу, ага. — Все нормально, — вру неуверенно. На самом деле заднице моей даже в брюках ой как неуютно — когда сажусь, мне кажется, что я сижу на раскаленных углях. Надо было хотя бы мазью от синяков воспользоваться, которую — вряд ли вы удивлены — я потерял в начале осени, а Милый откопал посреди сборов и настойчиво мне впихивал. — Ничего нормального, Гоген, — возражает Милый, рванув в сторону лифта. — Пора бы уже, типа, свое «Нет» научиться говорить потверже. На выходе из подъезда мы, каждый глядя на время в своих телефонах, скомканно прощаемся и разбегаемся в разные стороны. Только и вижу, обернувшись на повороте, как Милый через приложение подключается к оставленному кем-то у детской площадки самокату, а потом он вскакивает на него резво и уносится восвояси. Лишь когда прибегаю на всех парах на работу, молча глотаю ор начальника, мысленно посылая его нахуй, пишу заявление за свой счет задним числом за вчерашний день и сажусь за многострадальный отчет, меня вдруг пронзает мысль, от которой сердце камнем ухает вниз. Я даже не додумался взять у Милого номер телефона! Мы попрощались так, будто встретимся еще, но я не знаю ни его фамилии, ни где он живет, ни какие у него соцсети. Проклясть себя хочется за утреннюю спешку, из-за которой я не додумался до такой банальной вещи. С ним так классно было болтать, он так нахваливал мои кулинарные способности, стирал, черт возьми, мои вещи и советовал не прогибаться, хотя я и прогнулся сразу же, как начальник велел встать в рабскую позу. А теперь он уехал на самокате и не факт, что еще окажется проездом в моем дворе. Вот черт! Вселенная сделала все, чтобы разбить мое затянувшееся нудное одиночество и подарить мне — не побоюсь этого слова — друга, а я все просрал за каких-то пять минут. Весь рабочий день провожу в максимально упадническом настроении. Ковыряние в отчете растягивается до позднего вечера, потому что я постоянно, как дурак, вспоминаю детали нашего вчерашнего разговора, бурную жестикуляцию Милого, звезду на его щеке, даже элегантно накрытый им стол и порядок, который он навел в моей запущенной берлоге. Плетусь домой темными дворами, заглядывая в каждую лужу и попеременно оглядываясь на свист холодного ноябрьского ветра, будто надеясь, что вот-вот из-за поворота вырулит самокат и врежется в меня на полном ходу. Чуда не случается. Я дохожу до дома. Медлю зачем-то под подъездным козырьком, вглядываясь в тускло освещенную детскую площадку. Наконец открываю дверь, вызываю лифт и доезжаю до седьмого этажа. Но стоит мне выйти на лестничной клетке и поднять глаза к родной двери, как сердце пропускает удар, а грудь легонько щекочет мимолетный испуг — померещилось или нет? А Милый собственной персоной взаправду стоит, лениво прислонившись плечом к стене и колупаясь в телефоне. На его плече болтается лямка туго набитого рюкзака. — Ебать ты трудоголик, Гоген, — говорит он с укором, отрываясь от телефона. Кривит губы и объясняет в ответ на немой вопрос в моем взгляде: — С соседом по комнате поссорился пиздец… Пустишь переночевать?