Конец борьбы

- Ч-что?... Смысл слов еще не могли дойти до разбитого сознания Германии. Не понимал… не понимал, как, как она это произнесла? Как сказала то, во что он не мог поверить? Любит, любит… В это время Италия, которая все еще была на руках у него, приподнятая над землей, обмякла. Еще несколько капель крови, которые текли по ее обнаженному животу, упали на землю и мгновенно впитались, влившись в сотню других капель. И тут немец понял. До него, будто еще раз, донеслись слова, а точнее, уже шепот. И он осознал, что должен был сделать. Сделать давно. И теперь у него есть последний шанс. Возможно, еще не все потеряно, возможно, она еще слышит его. Пока еще можно, пока еще не опоздал… Склонившись вниз, над ее теперь кукольным личиком, он резко выдохнул и замолчал. А затем рот его раскрылся и он, сначала тихо, а потом все громче и громче, под конец уже перейдя на крик, на ярый призыв, закричал: - И я, и я, Италия, Италия, и я люблю тебя!!... Он кричал еще что-то, твердил заветные слова, надеясь, что она еще слышит его. Надеясь, что она не ушла без знания того, что и он отвечает ей тем же. Однако все указывало на обратное. Ее и без того бледная кожа застыла, превратившись в мрамор. Глаза, еще открытые, остекленели, смотря в небо, безграничное небо над головой. Теперь она была похожа на статую, бледную статую, что в некоторых местах запачкали красной краской, одели, а затем разбили, ударив о землю, расколов и навсегда уничтожив. - И-Италия… Он приподнял голову, робко глядя на нее, все еще ожидая ответа. Так он стоял уже полминуты, все еще надеясь, что сейчас она ответит. Он твердил ее имя, звал, просил, но все было напрасно. Голос его, обычно гордый и холодный, теперь дрожал, словно у ребенка. Словно у ребенка, потерявшего игрушку, которой всегда играл, но никогда не ценил. Не замечал того, что она была его любимой вещью. И вот когда игрушка пропала, когда собаки, нашедшие ее валяющейся на полу, порвали, брошенную, он наконец понял, как сильно дорожил ею. И вот, словно этот ребенок, который плакал, стоя на коленях рядом с ошметками ткани, Германия теперь пустыми безумными глазами смотрел на итальянку, чья грудь уже никогда не будет вздыматься под робким и тихим дыхание, чьи глаза уже никогда не будет светиться от радости, чьи руки более не сотворят ни одной прекрасной картины или вкуснейшего блюда, и понимал, или наоборот, не понимал, что только что потерял. Но он не мог смириться с этой потерей. Только через минуту до него начало доходить, что она ушла. «Как… как это могло произойти? Почему… почему она бросила меня? Обещала… обещала быть рядом, а сама ушла, оставила!!» На фоне этих отрывков мыслей, этих душевных криков Германия, сам не свой, сидел не шевелясь и глядя в пустоту. Вот так все? Они… они не победят вместе, не отпразднуют победу, он больше никогда не услышит ее смеха, не почувствует запаха, не услышит ее мелодичного голоса? Нет, так не должно было быть, этого не должно было произойти… Немец почувствовал, как в нем пробуждается ярость. Но не такая обычная ярость боя и победы, а наоборот – ярость потери и поражения. Однако это был не проигранный бой. Это было нечто более. И теперь рык его, который через секунду разнесся по долине, был словно звериный, наполненный бессильной злобой и болью. ...Плечи и спина его окаменели, как только эхо голоса стихло вдалеке. Голова теперь была опущена вниз, а взгляд устремлен в землю рядом с ее телом. А затем мужчина повернулся, резко склонился вперед и прижался своими тонкими губами к теперь ее холодеющим, покрытым кровью губам. Сначала легкий, его поцелуй становился все более жадным, но в то же время бережным и нежным. Хоть как-то, хоть какую-то нежность он старался отдать ей. Он целовал, а руки его, исцарапанные, словно сами по себе, приблизились к лицу Италии. Он касался кончиками пальцев ее кожи, убирая растрепавшиеся волосинки назад, продолжая касаться ее рта своим. Перебравшись вперед, поудобнее он думал, что будет целовать ее вечно, но физика давала о себе знать, и он, наконец, почувствовал, что еще чуть-чуть – и задохнется. Потому, с неохотой и бессильным сопротивлением, он отпрянул, но недалеко. Сделав глубокий вдох, он вновь впился в нее, на этот раз уже более страстно и горячо. Это было жутко и прекрасно – целовать ее сейчас, целовать тогда, когда ничего не осталось. Впервые он испытывал такой восторг - радость любви - и такое отчаяние – он знал, что больше не испытает этого вновь. Немец почувствовал, что по щекам его бегут тонкие и скудные, но все же ручейки слез. Горе и счастье одновременно захлестывали его – как жаль что он не мог насладиться этим при жизни! А что самое тяготящее – она не могла. … Руки солдата бродили, нет, носились вдоль ее тела, по ее ногам, стараясь собрать последнее тепло, чтобы навсегда сохранить в своей душе. Он старался запомнить каждый участок, каждый выступ ее гладкой кожи, старались собрать запах, все, все что могло напомнить ему о ней. Сняв мешающую ему одежду, он будто старался слиться с ней, почувствовать ее. Ведь каждая мелочь сейчас была важна. Это были последние минуты, нет, последние секунды наслаждения, и он пытался хоть как-то облегчить ношу совести, пытался сделать то, что он не сделал при ее жизни. Он нежно и предельно ласково касался губами ее тела, уже спустившись от лица ниже. Он прижимал ее к себе, стараясь стать к ней как можно ближе. Глаза его, в то же время, были закрыты – Германия хотел, однако он не мог видеть ее - его сердце рвалось на горя…