Конец борьбы

Хрип. Стон. Еще один вздох. И тишина. А потом вновь хрип, теперь уже громче сильнее. И вдруг… свет, яркий свет, словно вспышка лампочки в до того темной, закрытой комнате. А потом - луч, который мгновенно заполнил все, вспыхнув ярким пламенем в мозгу. Свет одновременно причинил и боль, режущую боль глазам, однако спустя 10 секунд все прошло. Угас огонь боли, и мир принял свои обычные очертания. Но теперь это было не поле. Не мирное поле, а яростная, охваченная боем долина. От этого захотелось плакать. И слезы полились по щекам вернувшейся в первоначальный мир девушки. Нет, она не хотела этого. Хотелось вновь вернуться туда, где не было ни забот, ни печали, ни, главное, войны. Той боли, того ужаса, той крови, что сейчас лилась на эту траву, на эту землю. Потому и полились слезы из ее слегка приоткрытых, еще не привыкших к сему безумному и яростному миру глаз. Душа Германии ликовала. Блеск вспыхнул в его на несколько мгновений угасших ледяных глазах. Открылась, открылась! Он будто бы не замечал слез, будто бы не видел тех мук в ее карих радужках. Он был опьянен. Вернулась, услышала. Теперь все будет по другому. Унесет, вынесет из этого ада, спасет, и вместе, вместе они победят. Да. Он – физически, она – морально. Она поддержит, а он исполнит. И до этого осталось совсем немного. Только выбраться отсюда, уйти сейчас, пока еще не поздно, хотя поздно теперь не будет – она жива. Это главное. …Немец склонился над Италией, будто закрывая своим телом ее, скрывая от пуль и шума битвы, а также криков отступающих солдат. Голос его, когда он заговорил, был осипшим и дрожащим от волнения: - Италия. Уходим. Все хорошо. Не бойся. Мы вернемся. Слова и короткие фразы от произносил четко и отрывисто, словно слова в телеграммах. Волнение переполняло его, но в том он был силен – сдерживать себя, сдерживать обезумевший разум, держать в руках эмоции. В такой момент нельзя было расслабляться. Нужно было быстрее действовать. Он уже уперся одним коленом в землю, чтобы поднять девушку на плечо и вынести из этой дыры, а потом, нырнув в лес, быстро скрыться в темноте наступающего вечера, как вдруг все его мысли пронзил голос, который полоснул его, как лезвие ледяного клинка, голос, такой родной, но который он не узнал из-за новой нотки в обычно радостном и беззаботном тембре: - Нет. Одним словом, словно камнем, разбило его мышления. На секунду замерев от внезапности, Германия непонимающе посмотрел на итальянку, но потом, быстро придя в себя, вновь резко оттараторил, будто не услышав ее голос, ее единственное слово: - Цепляйся за меня, я помогу тебе выбраться. Мы уйдем. Давай. У нас мало времени. Он, уже немного сурово, глядел на нее, ожидая того момента, когда он сможет помочь. Но она не двигалась. И взгляд из ее приоткрытых глаз был устремлен на небо, в никуда. Из приоткрытого рта, между алых губ, окрашенных кровью, вырывалось еле слышное сиплое дыхание. Грудь ее еле заметно вздымалась, заглатывая кислород. Германия не понимал, в чем дело. Что случилось? Он готов помочь, ей всего лишь надо уцепиться за него, остальное он сделает сам. Что с ней? Она просто потеряла сознание. Ничего страшного. С кем не бывает. Однако что-то было не так. И его голубые глаза, которые только обрели надежду, вновь начали устремляться вниз. И тут он увидел, что произошло. Синяя форма. Запачканная грязью и кровью, она скрывало то, что мешало Италии. Среди коричневых и черных пятен от земли было одно бурое, хоть и похожее на остальные, но сильно отличающееся по составу пятно. Среди одежды, на куртке, около пояса. Чуть выше его. Справа. Зрачки немца, который сейчас внимательно смотрел на девушку, выхватили это пятно среди остальных. Оно тянулось полосой, разорванной полосой, выше по боку. Нет… этого не могло быть. Вновь замерев, Германия вдруг понял. Кровь. Страшная догадка. Дернувшись, парень вдруг понял, что руки не слушаются его. Они делали все сами. Пальцы его в черных перчатках рыскали по телу девушки, пытаясь снять эту проклятую форму, чтобы рассмотреть ранение. Сама раненая не двигалась, продолжая еле слышно дышать. Это обстоятельство значительно осложняло ситуацию, однако надежда еще не покинула его душу. Тьфу, и не с такими ранами люди выживали! Стоп. С какими такими? В этом сейчас и пытался разобраться немец. …Наконец проклятая куртка поддалась его напору, и он осторожно откинул ткань, осматривая ее рану. Сквозь белую футболку, которая была под «шинелью» можно было увидеть только алые пятна крови, которые, получив свободу, выступали все больше и больше. Осознав, что так он ничего не поймет, Германия сглотнул, а потом осторожно приподнял футболку, выткнув ее из-за пояса. И в этот момент надежда, которая еще была рядом, еще стояла, положив руку на плечо, окончательно покинула его. Это был не просто порез. Огромная рваная рана пересекала правый бок Италии, оголяя разорванные мышцы и разрезанные внутренние органы. Кровь так и сочилась из всех щелей. Сам разрез шел от правой стороны низа живота до легких, вверх. Непонятно было, как девушка с таким ранением до сих пор была жива. Была ли она вообще еще жива?! Немец быстро наклонился вперед. Хрип. Стон. Она еще дышала. Германия был в отчаянии. Отступив всего на несколько секунд, сейчас оно вновь вернулось, захлестнув его. «Скорее унести ее! Помочь, забинтовать, вылечить!» - кричала душа. «Все бесполезно. Если мы сдвинем ее с места, это лишь ускорит ее неумолимою кончину» - отвечал здравый смысл. И что, что теперь делать?! И вдруг все его терзания остановил слабый голос. Слабый, еле слышный, но добрый и уверенный голосок, который сказал всего лишь одно слово: - Германия… Теперь не он звал, а его звали. И он не мог не откликнуться на этот зов. Зрачки его холодных глаз расширились, радужки наоборот – сузились. Постаравшись выровнять дыхание, которое сбилось, унять сердце, которое после этого слова начало колотиться так, будто готово было вырваться из груди, немец склонился чуть ближе, отгородив себя от всего постороннего шума. Сейчас она скажет что все в порядке… как обычно… и рана эта оказалась несерьезной… и они уйдут, уйдут вдвоем… Италия кашлянула. Из ее ротика вырвалось несколько капель крови, которые были незаметны всего остального. Пальцы ее, которые безвольно лежали на холодной сырой земле, с трудом пошевелились, точнее, дернулись. Он сразу заметил это, и в следующий миг ее рука лежала в его руке. Когда он это сделал, на ее губах появилась слабая, но все же хоть какая-то улыбка. Он смотрел, смотрел на ее лицо, будто ожидая приказаний. Она тоже перевела взгляд с неба на него. Последний раз… а как будто первый. Прошло несколько секунд, которые, казалось, растянулись на целую вечность. Наконец, она заговорила. И каждый звук, каждую нотку он уловил и сохранил в памяти, никогда более не выпуская… - Германия, - вновь повторила она. И смолкла. Он ждал, ждал продолжения, стараясь поддержать в ней какие-то силы. И тут вновь надежда посетила его. Как же она жестока, эта надежда. Приходит, дарит ложную радость, и забирает ее. Более не думая не о чем, немец взял руку Италии и перебросил через свое плечо. Но она, собрав силы, опустила ее. Непонимающий взгляд, и теперь уже он проговорил, довольно сурово, забыв на мгновения о том, что сейчас происходило: - Держись за меня! Нельзя здесь более оставаться! Мы выберемся, только держись! Однако ничего не произошло. Она так и лежала, с трудом смотря на него почти сквозь полностью закрытые веки. Наконец, когда нервы немца уже были на пределе, как натянутые струны гитары, и он уже готов был взвалить ее на спину и унести, она, наконец, заговорила. Голос ее, хоть и надломленный, хоть и сбитый, ослабший, был, как обычно, как всегда, ласков и тепло. В который раз это поражало Германию. Звук… звук ее речи, чтобы не случилось, всегда оставался нежным и полным благодарности. Воспоминания. Он вспомнил, вспомнил то, что было несколько лет назад. Когда он, по приказу, вторгся в ее земли. Когда он и его солдаты вошли в самый центр страны, объявили союзниками… захватив земли. Сердце его громко стукнуло. Чтобы он не творил, что бы он не делал, всегда, всегда она была добра с ним… но почему?! Однако он отвлекся, чего делать сейчас было нельзя. Склонившись ближе, чтобы слышать каждое слово, нет, каждый ее вздох, немец замер. Слушая. А она бормотала, сначала непонятно, но потом она заговорила чуть громче. Он не мог поверить в то, что слышал. Она, умирающая, смотрела на него, еле-еле обхватывая пальцами за форму и твердила… твердила именно то, во что он не мог поверить. ¬Это были самые нежные, самые добрые и самые дорогие для него фразы, наверное, за всю жизнь. Никогда до этого он не слушал так внимательно, улавливая каждый звук, каждую интонацию. Руки его сжимали землю, он тихо-тихо дышал, внимательно смотря на девушку, которая бормотала ему что-то, словно в бреду. …Из горла Италии вырвался сдавленный хрип, который мгновенно привел Германию в чувства. Он окаменел, зрачки его расширились, он хотел было оборвать ее, чтобы, наконец, помочь, потому что понимал, что могло стать слишком поздно, он уже обхватил ее, аккуратно, бесконечно бережно приподнимая над землей, как вдруг… - Я люблю тебя, Германия! Выстрел. Эти три слова словно выстрел в висок и сердце. Мир замер, а потом пришел в себя. И сердце застыло за этими словами. Хватка руки, которой итальянка держалась за форму мужчины, ослабла. Тонкие обескровленные пальцы окостенели и, словно не находя опоры, соскользнув со спины, легко, как перо, полетели вниз, а затем с бесслышным шумом ударились о мокрую тяжелую землю.