год 184

Эйгор постоянно злился. По крайней мере, так говорили. Говорили много и в основном даже не про него. Не так, как в Стоунхедже, где ветер с холмов так быстро разносил звуки по коридорам, что удобнее было молчать, если вас не спрашивали. В Красном замке не было ветра, он весь был спертым и сдавливающим после Речных земель. Но Эйгор слышал даже эхо бормотания за спиной и по бокам и должен был не обращать внимания. Не здесь. Не сейчас. Ему казалось, что кто-то холодный и склизкий как ужи ползает по шее от количества людей вокруг, он мог бы весь извертеться, но мать всегда замечала, и оставалось лишь слегка подергивать ногой, пока ее суровый взгляд не настигал его. Бракены не могли показаться недостойным — что бы мать и ее дядя, нынешний лорд Бракен, ни имели в виду под этим. Дома он всегда набрасывался в ответ на любые слова — кулаками, криками, а потом и грозился подаренным кинжалом (своего меча у него еще не было). Это вызывало проблемы не раз и не два, но что он мог поделать! Напасть прежде, чем придется защищаться — как дышать. Даже если он сам бывал битым (о чем никогда не рассказывал, в замке его никто не мог тронуть, а вот убегать из замка без согласия ему не разрешали, да и мать бы не оценила его позора). Где это видано — сын леди валяется в грязи с безродными мальчиками. Только вот он не был сыном. Он был бастардом. Бастардам никто (кроме мамы, как он думал) не рад, и им ничего не достается просто так — его прекрасно обучили. Эйгор не мог помнить, но слышал историю достаточное количество раз, чтобы представить, прикрыв глаза, как Барбу Бракен с младенцем и потерявшим все почести отцом вышвырнули из Королевской Гавани нынешний король и Рыцарь-Дракон — ублюдки заносчивые, как будто драконья кровь с обеих сторон делала их лучше. Кровь бывших королей рек и холмов не была менее кипучей — Эйгор знал это. Знал по матери, которая, ведомая желанием отомстить блэквудской девке, помогла отцу подготовить сестру к королевскому обществу. Знал по тете Бетани, которой было мало благ королевской любимицы, ей захотелось удовольствия с мужчиной (чем король отличался от других мужчин, Эйгор пока уловить не мог) достаточно сильно, чтобы рискнуть жизнью и заплатить. Знал по деду, чьи амбиции и семейная гордость (вкупе с идиотизмом, как лишь однажды сгоряча добавила мать), привели сначала к посту десницы, а после к позорному изгнанию и смерти. Знал это по себе, в конце концов. С каждым всплеском гнева, с каждым новым ядовитым ругательством, с каждой дракой и некрасиво разодранными руками. Он не мог вспомнить себя без ощущения кипящего масла под кожей. На самом деле, Эйгор знал много вещей, неположенных к изучению в двенадцать лет. Это тоже говорили. Не его мать и лорд Бракен, конечно же. Неположенных для детей, кому выпала роскошь родиться в браке у какого-нибудь напыщенного лорда. Для тех, кто имел право на фамилию своего собственного дома. Для тех, кто купался в любви отца, но это не могло быть сказано вслух даже шепотом. Матушка порывисто обняла его после отъезда королевской свиты с тетушкой Бетани в экипаже, а потом схватила за щеки и долго говорила, не то что бы он тогда мог запомнить, но что-то про нужду и слабости. Ей было больно, ее рот кривился, хотя она никогда не плакала. Эйгор не понял сути, но не хотел больше видеть ее такой. Ему тоже было больно. Король, но никогда не отец, умер, счастливый подонок. Пусть молот правосудия раздавит его на том свете, даже если Семеро не приглашают к себе Первых людей или последние брезгуют Семерыми, кто бы их знал, что ясно — так это Эйгону Четвертому-своего-имени ни в одном из семи небес не место. Эйгор любил историю про древнего речного короля, победившего в девяносто девяти битвах и погибшего в сотой. Это было достойно и красиво. Ради такой смерти и стоило жить. Такую славу стоило принести дому Бракенов, владевшему Стоунхеджем еще до андалов. Таргариены могли подавиться своим пламенем, кровью и брезгливостью к другим домам — они уже давно не внушают такого трепета. У Эйгора был дом его матери. Его единственный дом — что бы ни значило это слово. Эйгор, задрав голову, разглядывал красно-черные знамена и гобелены на стенах. Длинные и тяжелые, они выглядели больше, чем он сам. Он вообще казался себе жутко маленьким в этом зале, заполненном незнакомыми людьми. Эйгор имел представление о великих домах, хотя не был уверен, что назовет имена лордов и слова каждого. Он безусловно лучше разбирался в Речных землях — Бракены стояли недалеко от Талли, а Риверран был лишь чуть дальше, чем Воронодрево, и, конечно же, проклятых Блэквудов (которые, как ни странно, не выглядели порождениями седьмого ада, теперь Эйгор не удивлялся, что никто не замечает их мерзопакости, кроме его семьи). Словом, мейстер в Стоунхедже, конечно, был и не самый плохой. Однако Эйгору часто было так скучно, никто не объяснял ему причину, по которой он должен слушать про всех этих людей, что он больше был занят, пытаясь найти на жестком стуле более удобную позу в ожидании побега на тренировочную площадку. Учиться искусству меча и читать про военные походы ему нравилось. Это казалось значимым. Матушка и мастер над оружием его хвалили, ему было достаточно. После помазания в септе Бейлора (Эйгор ее не видел, но представлял очередное громоздкое нависающее строение с башнями как и Красный замок) король торжественно прошел по тронному залу. Лорды присягнули ему и Великим мейстером были зачитаны последние указы почившего короля и первые указы ныне живущего. Эйгору было видно не все, и он не запомнил детали. Слова превратились в фоновый шум, вливающийся в чувство восхищения и ощущение торжественности момента. Он никогда не был на таких больших мероприятиях, наполненных разными людьми, цветами, украшениями, тканями, блеском доспехов и мечей настоящих рыцарей. Жутковатый на первый взгляд железный трон вызвал у него восторг и блеск в глазах, как только он разглядел составлявшее его оружие. Король в своей драконьей короне не выглядел так же величественно как это сооружение. Он не был похож на их общего (подумать только!) отца, впрочем, Эйгор имел о последнем очень размытые и скудные воспоминания. Когда он почувствовал матушкину руку на плече, то повернулся, чтобы поймать ее странный взгляд. Эйгор виновато подумал, что дергал ногой слишком сильно. Или прослушал что-то важное. Мать выглядела очень серьезной, немного раздраженной, но не из-за него, и снова перевела взгляд в сторону трона. Эйгор продолжил втягивать впечатления, решив, что ему позже объяснят, что случилось. Весь восторг слетел, когда Эйгор понял, что в Королевской гавани ему можно остаться. Нет, он был взбудоражен, едва мог усидеть на месте, пока они ехали, — этот город совсем не походил на спокойные пейзажи Речных земель, где, чем ближе к перешейку, тем на большем расстоянии друг от друга были раскиданы мелкие деревни и замки (если, конечно, у вас не было дорогих соседей на другом берегу). В столице же все вокруг шумело, стучало, болтало, невозможно уцепиться за что-то одно. Но проводить здесь практически по полгода? Без матери, которую при дворе никто рад видеть не будет? Подачка спустя двенадцать лет! Кто, по их мнению, Эйгор такой? Глупый ребенок? Он себя таковым уже не считал, вообще-то. Он прекрасно жил без отца и его родственников. Каждый раз, когда они появлялись, происходило что-то плохое, начиная со времен, когда Эйгор еще не мог забраться в седло. Однако слово «можно» застревало в горле. Уже по виду матушки и лорда Бракена было понятно, что это скорее «надо». Эйгор очень разозлился. Насупился и нахохлился как мокрый воробей. Он дождался, пока останутся только родственники. И убежал. *** Эйгор рванул от матери, пронесся по коридору и лестнице и, завернув за угол несколько раз, оказался в крытой галерее, выходящей в один из внутренних двориков. Мастер над оружием в Стоунхедже говорил глубоко дышать и сосредоточиться на лезвии. Мейстер говорил очистить голову. Как ему успокоиться, когда внутри кто-то разворошил муравейник! Да и мейстер врал. Эйгор не мог перестать думать, он уже не думал, ни единой мысли, лишь движение и речной водоворот, шумящий в ушах. Его трясло, знакомое чувство переполненности, вздувшегося пузыря. Он быстро огляделся, лишь по привычке, на деле, не цепляясь за детали и не видя. Потом на пробу пнул стену. Мир не обрушился. Красный замок не раскрыл пасть и не проглотил его. Пнул еще раз. Совсем не ощущалось сквозь сапоги. Эйгор зажмурился, чувствуя как размазанная дрожь собирается в ежовый клубок в груди, прикусил щеку и со всей детской силой саданул по стене кулаком. Ёж разлетелся вдребезги, поджигая все тело. Потом еще и еще. Он уже бы и не остановился, когда боль шибанула по глазам так, что они заслезились. Кто-то схватил его за руку. Эйгор инстинктивно дернулся и вырвал руку. Его словно окатило ледяной водой, когда он на секунду подумал о матери и лорде Бракене. Впрочем, дело было сделано. Остатки дрожи уходили. Оставалась тлеющая пустота. Он оперся о стену и часто задышал. Эйгор поднял голову. Галерея, дворик, колонны — все начало собираться воедино. И мальчик. Чуть старше него самого. Мальчик был высоким и явно драконьим, если его бело-золотистые волосы и сиреневые глаза о чем-то говорили. В его лице мелькнуло что-то знакомое, когда он украдкой глянул на стену и пострадавшую руку Эйгора. Он, кажется, после коронации (а что еще можно было сегодня делать в замке, как не побывать на коронации?) был немного отсутствующим и чем-то неуловимо расстроенным. Как будто для него тоже что-то должно было непоправимо измениться. Эйгор неловко спрятал руку и состроил хмурую мину. Он быстро оглядел мальчика, отметив вышитого на красном фоне черного дракона на парадном стеганом дублете, и снова вперился ему в лицо, прищурившись и копируя мать, как рассудил Эйгор, вполне удачно. Мальчик смотрел в ответ, чуть склонив голову набок. Конечно, Эйгору было знакомо это мимолетное выражение. Видел его, когда заглядывал в темную застоявшуюся воду в прилеске. Вода смотрела в ответ фиолетовыми глазами и молчала. Эйгор видел это выражение на себе, но какого, простите, блэквуда, оно было в глазах Деймона Блэкфайра, он не мог придумать. Про Блэкфайра знали все. Мать не говорила о нем часто и с такой же страстью как о женщине из вороньего дома, которую детская фантазия, если бы она была у Эйгора достаточно красочной, уже обрисовала бы всяческими уродствами и ведьмовскими знаками. Деймон был им не ровня — кругом дракон и любимый сын. Самый молодой рыцарь. Почти наследник. Тот, кому подарили меч тех Таргариенов, которыми Эйгор еще мог восхищаться. Блэкфайр, а не Уотерс. Эйгор никогда не встречал его и все же иногда ненавидел больше Блэквудов. В конце концов, Мелисса Блэквуд была врагом его матери. Эйгору было невыносимо видеть разочарование, искажающие черты Барбы Бракен, в моменты когда она его не замечала. Что такого в том, что король спал — и что бы еще они там ни делали —с другой женщиной, он знал в теории, но ему было все равно. Как все равно было и на младшего мальчика, мало кто будет так хорош, как Деймон, чтобы получить любовь и признание в Королевских землях. Эйгор вырос в сером каменном замке, где признание определялось другими мерами, а любовь была отстраненной как эхо речных ветров. Деймон Блэкфайр был всем, чем Эйгор никогда в своей короткой жизни не был и вряд ли будет. Мать предпочла бы, чтобы он вел себя вежливо. Эйгор все же злился. Обижался. И немного завидовал. Но отец умер. А мальчик, Блэкфайр, моргнул, прогнав из глаз зеркало, и неуверенно улыбнулся. — Ты Эйгор Риверс, правильно? Наверное, теперь думал, напыщенный засранец, что у Эйгора в голове заросли бурьяна. Эйгор ему не дикое животное, чтобы с ним осторожничать! Он может спокойно разговаривать с недо-принцами. Эйгор выпрямился и отрывисто кивнул. Руку все еще саднило, пока он сжимал ее в кулак за спиной. — Ваше Высочество. У него немного злобно дернулся уголок рта. Деймон не поправил его и насмешливо фыркнул. Радости, впрочем, в его лице не наблюдалось. — Можешь называть меня Деймоном, мы же все-таки братья. Теперь Эйгор не сдержался и фыркнул, тряхнув кудрями. Братья. Как же. Впрочем, хорошо, что Блэкфайр проигнорировал досадный эпизод, с которого началось их знакомство. Эйгор почти ждал подвоха и мысленно выдохнул. — Действительно, звучит не очень. Деймон отвернулся и посмотрел в сад. Начал как-то отстраненно. Поставлено вежливо. — Наш брат Дейрон, Его милость, пригласил всех, кто ранее здесь не был (вот ему надо было напомнить, что дурацкий Блэквуд все это время рос во дворце?!), остаться в Королевской гавани и получить достойное отпрыска Таргариенов образование. Ты же останешься? — Вот это уже звучит как дерьмо, — прямо сообщил Эйгор, тоже повернувшись и пнув камушек. Он очень не хотел проводить в этом замке (уродском замке, не позволит он себе думать иначе!) с высокими башнями и множеством ходов больше времени, чем необходимо. Может, ему бы показалось интересным облазить его каменные своды и подвалы. Но он уже не был ребенком. Это место воняло кровью его Дома. Эйгор искоса посмотрел на Блэкфайра. Кажется, тот слегка поморщился на его грубость. — В Королевской гавани не так плохо. Что ж, у него с этим местом были связаны хорошие воспоминания. Не то что бы Эйгору было до этого дело. — И Квентин Болл, мастер над оружием, действительно один из лучших рыцарей. Блэкфайр прозвучал воодушевленно. Эйгор заинтересовался, но тут же себя одернул. — Да уж, кто-то может выбирать лучших и представить, что тоже среди них, — он остановился и прибавил яда (на деле, прозвучала скорее обида), — брат. Деймон поднял брови и посмотрел на него удивленно. Он что-то понял, как показалось, что-то скрытое и болезненное за злыми словами. Эйгор взъярился на себя и предпочел думать, что тот просто не успел обидеться, не привык, чтобы за золотым мальчиком не ухлестывали. Увы, больше он никак не мог придумать чего бы гадкого ляпнуть. Эйгор вздернул подбородок и открыто посмотрел на Блэкфайра. — Не рассчитывай, что особенный меч и пара лет дали бы тебе преимущество как перед остальными столичными болванами. Деймон ухмыльнулся вызову как кот. — Рассчитываю проверить твои слова на практике, брат. Он махнул ему рукой и ушел по галерее к противоположному коридору. Эйгор застыл в нерешительности, что сейчас чувствовать. Видно, его голова действительно заполнилась бурьяном. Он хотел ненавидеть мальчика еще сильнее, но уже не мог, когда тот поставил его рядом с собой, предложив несерьезное, но соперничество. Что-то вроде надежды на избавление от одиночества, на семью (настоящую, а не эти чучела — его дядюшки-подростки и лорд Бракен). Это совсем нельзя было разрешать себе чувствовать. Он когда-то уже надеялся, что отец заберет его в столицу, что он будет со своей дикой и веселой тетей, что он узнает своих родственников-драконов… В возрасте сознательных одиннадцати лет он подумал об этом еще раз, не как шестилетний расстроенный ребенок, который не мог понять, отчего так душно в груди и хочется разреветься. Простой ответ — ложь. Разочарование. Что-то испытанное его матерью и оставившее неизгладимые морщины вокруг ее рта. Но все же он был лишь на год старше своего великого осознания. И возможно. Только возможно. Сравнивая слабую мысль с самой тонкой ивовой веточкой, нависающей над заводью. Если Деймон протянет ему руку нейтралитета (наконец-то пригодилось умное слово из военных книжек!), он ее примет. Было в нем все-таки что-то привлекательное. От настоящего принца. *** — Я не поеду. — Ты поедешь, останешься в Королевской гавани и примешь все, что тебе изволит дать король. — Ну вот и езжайте сами к Его милости! Я не буду улыбаться и кланяться перед теми, кто оскорбил мою мать. — Тебя никто не спрашивал, мальчишка! Это наш шанс вернуться ко двору. Или дом Бракенов уже недостаточно заплатил?! — Мы и не должны были платить! — И не платили бы, если б твоя глупая тетка не раскрывала ноги перед всеми! Должно же нам наконец пойти на пользу содержание недоноска Таргариенов. Сделай себя полезным, черт возьми! Эйгор вылетел из комнаты, громко топая, и выбежал во двор. Он прихватил лук со стрелами и взлетел на лошадь, ругая тех, кто попался под копыта на чем свет стоит. Для своих двенадцати он держался уверенно, — говорят, каждый Бракен родился в седле, — и сопровождал это суровым выражением. Он погнал кобылу рысью к маленькому притоку Красного Зубца за холмом в стороне от королевского тракта. Провались в седьмое пекло эта дорога и те, кто ее проложил! Эйгор дернул поводья у самых камышей. Слишком сильно — лошадь взбрыкнула и он прижался к ее спине, нежно похлопывая по шее. Она была все-таки не виновата в том, что дорога до Красного замка не поросла колючками. Выпрыгнув из седла, Эйгор оставил кобылу у речной заводи и отправился в место, которое нашел еще в десять и куда убегал каждый раз, когда ему не хотелось никого видеть. В лесу было прохладно и сыро. Ивы перекликались с черноольшанником, когда ветер с полей на другом берегу танцевал между ними. Эйгор зашел глубже. Он никогда не боялся светлого и редкого леса. Двигался уже в разы спокойнее, отодвигая веточки и кустарники. Помнил еще, как забежал сюда, размахивая руками, и получил тонкие красные полосы во все лицо на остаток дня. Кажется, деревья любили взбрыкивания не больше, чем лорд Бракен и его дяди (и не намного они старше него, чтобы, якобы, все понимать лучше!). Эйгор остановился у знакомой темной лужи и присел, заглянув в воду. Ничего нового оно ему не показало — все те же темно-фиолетовые глаза обиженного глупого ребенка, каким он был и каким его теперь будут считать за крики. Где-то над головой скрипнула ветка и каркнула ворона. Он подумал о блэквудском мальчике с пятном на лице и о том, как свободно тот чувствовал себя в Красном замке. Безопасно. Как новый король мимолетно посмотрел на него, будто это был его чертов близкий родственник, если не сын. У Эйгора тоже были родственники и, поверьте, он знал, как они смотрят на него. Лорд Бракен, вот, наконец накричал на него, когда он устроил вторую, после дорожной, истерику — слова Ото, не то что бы Эйгор был с ним согласен, — по поводу необходимости жить и учиться часть года в Королевской гавани, раз отец признал бастардов на последнем издыхании. Он, видите ли, должен быть рад и благодарен Дейрону, учитывая, как их дом опозорила его тетя своей выходкой. И снова слова были не его. Тетя Бетани была ласковой и веселой. Ее лицо становилось серьёзным лишь в разговорах с дедом и матерью, но Эйгора оттуда сразу выводили слуги. Она много и часто смеялась, подмигивала маленькому племяннику, когда ловила его копошащимся в оружейной, и трепала по волосам при каждом удобном случае, слегка дергая за кудряшки. Эйгору нравилось, и он тоже смеялся, но замолкал, насупившись, когда она начинала игриво тыкать его по носу и сжимать детские щеки. Ему тогда еще нечего было делать с оружием, но тетушка продемонстрировала ему как стреляет из лука по яблокам на одном из немногочисленных деревьев внутри каменной крепости. Тетя Бетани также любила охоту. Однажды она посадила его перед собой в седло и, быстрее чем это было бы разумно, прокатилась до реки, где на другом берегу лежала деревня Пеннитри, теперь Блэквудская (взрослые называли ее Титьками Мисси, Эйгор не очень понимал причину). Бетани обещала посмотреть как он собьет стрелой первую ворону и дать ему что-нибудь на удачу, если он захочет отправиться на турнир. Эйгор знал лучше, чем расплакаться, когда она сообщила об отъезде, — такая же ветреная и радостная, но с бракенским самодовольством в темных глазах. Он думал, что отец пришлет за ним позже. Пускай без матери, тетя Бетани будет с ним рядом и они найдут много новых интересных вещей в королевском замке. Этого не случилось. Обещание она не сдержала. Эйгор простил ей это. Ведь виновата была не она, а чертова отцовская семейка. Как его тетя могла быть виноватой в чем-то, когда она была так добра с ним? Эйгор вскочил, схватившись за лук и быстрым движением вытащив стрелу из-за спины. Он прищурился, вглядываясь в кроны, ступая тихо, чтобы не потревожить незваного гостя. Заметив слишком плотную для листвы тень, Эйгор точным выверенным движением натянул тетиву на уровне глаза и выстрелил, спуская вспыхнувшую обиду. Угольно-черная птица свалилась с ветки и замолкла. Эйгор пнул тело так, что оно скатилось в лужу и раскололо отражение. Может, он не так хорош в стрельбе, как с мечом, но уж ворон-то настреляет достаточно что в землях Бракенов, что в Королевской гавани. За тетю, за мать. И за себя. *** Эйгор вернулся к сумеркам. Он весь пропах рекой, а на его одежде и волосах осела роса от сидения на траве. Расседлав коня, он направился было в свои покои, но нашел себя перед дверью леди Бракен, нехарактерно сомневающимся. Эйгор постучал. Голос матери пригласил его зайти. Он заметил, что она отослала слуг и сидела в кресле напротив камина, ожидая его. Конечно. Мать знала его очень хорошо. Эйгор привычно скользнул на пол, благоразумно устланный шкурой, и прижался спиной к ее платью, глядя в неровные огненные всполохи. — Через неделю отправится экипаж обратно в столицу. Тебе нужно собраться. Королевская семья и двор очень нужны нам. Барба была спокойна, но в ее голосе звучала каменная жесткость стен родового замка. Эйгор подтянул колени к груди и нахмурился до боли в висках. — Он выгнал тебя, мама! Как я смогу спокойно смотреть на них? Еще и с отродьем вороньей шлюхи! — Язык, Эйгор! — Ты сама ее так называла. — И назову еще раз, но помни, что есть вещи, которые ты не должен говорить вне дома. К тому же, ты не хочешь поддерживать блэквудскую ложь о неотесанных лошадниках? Так, Эйгор? Эйгор согласно пробубнил и сдался, уткнувшись в руки. Сзади раздался вздох. Верный знак, что Барба смягчилась. Он почувствовал руку матери в волосах, мягко перебирающую прядки, и прильнул к прикосновению. — Тебе это не нравится. Я бы тоже не хотела расставаться с тобой, уголёк. Но, подумай, ты сможешь учиться у мастеров на порядок лучше, чем у нас, в Стоунхедже. Ты так хорош с мечом, я уверена, мастер Болл доведет твое умение до совершенства. Возьми то, что они так щедро, — она горько усмехнулась, — предлагают. Ты будешь лучше, чем… Да то же вороново отродье. Эйгор повернулся и протянул руки, чтобы обнять мать и ткнуться ей в живот. Она подвинулась, слегка наклонилась к нему, поцеловала в макушку и погладила по плечам. — Я буду очень гордиться тобой. Его мать была мягкой и теплой, если не смотреть ей в лицо. Лицо Барбы, обрамленное черными кудрями, могло сменить лукавую улыбку на ломаную жесткую линию злой усмешки за мгновение. И сделаться совсем как у него.