***
Он пришел давным-давно, Постучал в мое окно И с тех пор всегда темно В моем царстве. Год за годом каждый раз Только свет горящих глаз, Только полная луна В начале марта. (Немного Нервно — Когда темно)
Дома Шэнь Цзю уже крепко спал, свернувшись на боку; Ло Бинхэ привык, что будить нельзя, хотя, сколько рядом терся, столько хотелось. Но сейчас Ло Бинхэ валился без сил. Он приткнулся ему в спину грудью и погрузился в сон. А на рассвете Шэнь Цзю сам его растолкал. И так было приятно, не то что теми холодными бесконечными днями, когда Шэнь Цзю мог по несколько дней к ряду проводить без сознания, и невольно под кожей скребся вопрос: проснется ли? А уж зиму злую беспроглядную Ло Бинхэ и вспоминать не хотел. И пока пили чай на чердаке, где снова как прежде сияло загадочное солнце, что даже пробивалось к нему под закрытые веки, свет из другого мира видать, Ло Бинхэ вспомнил о важном. Он подлил Шэнь Цзю чая и умчался за черной шкатулкой. Голубой неувядающий цветок, все с тем же ароматом воды, свежести, снега, лег на стол перед Шэнь Цзю. — Это для тебя, — Ло Бинхэ робко замер, не зная чего ждать. — Совсем забыл, что сорвал. Шэнь Цзю молчал. Ло Бинхэ начал чувствовать себя неуютно. — Не нравится? Снова молчание. — Выбросить? — рука Ло Бинхэ легла на цветок, исправить ошибку, но ее накрыла чужая ладонь. Пальцы Шэнь Цзю сжали его руку и заставили выпустить бутон. — Ну, что ты за наказание, — тихо прошелестели слова Шэнь Цзю, — совсем ничего не понимаешь. Ло Бинхэ чуть не заплакал, когда почувствовал тяжесть Шэнь Цзю на своих коленях. Пламенные руки-крылья крепко обняли его, будто забирали у мира свое дорогое. И сейчас он отчетливо осязал: каждый шаг был ненапрасным. Он пришел в место, которое так отчаянно искал и нигде не мог отыскать при жизни. Пришлось умереть, чтобы найти. Перехватив бледные тонкие руки, Ло Бинхэ забрался ладонями под широкие рукава, приласкал пальцами испещренную узорами кожу. Та пульсировала под касаниями. Костяная шпилька выскользнула из волос на пол, Ло Бинхэ узнал ее по звучанию. Нравилось же его колдуну хранить чужие кости, ох как нравилось хоронить. Полотно густых волос заскользило по их плечам. Где же ты где был раньше? Молчание. Звучал запах затухших свечей. Ло Бинхэ, задыхаясь, уткнулся лицом в теплую шею, глотая слова и всхлипы. Шэнь Цзю сжалился и в ответ сам прижался к его шее; кожа, где он проводил языком, губами воспламенялась. Сердце-то у Шэнь Цзю было! За кривым шрамом пряталось. Стучало так громко, что Ло Бинхэ хотелось вместе с ним кричать. Вот тебе и бессердечный. Обманщик. Плавясь от боли и радости, Ло Бинхэ закусил губу. Укусы-засосы расцветали на его коже. Хищная птица кормилась его всем. И тоже радовалась. Вот они цепи. Ло Бинхэ помнил, что есть игры, в которые играют в одиночестве, но свою-то игру он закончил. Сейчас ему подумалось, что и Шэнь Цзю стремился свою закончить. И ни о чем не жалел. Оба. Говорил ему колдун-шаман ничего не бояться. И чего боялся-то глупый? Не верил? Обманщику? Ты сам его убеждал: «верю». За сказанное надо ответ нести. Птице огненной теперь век буду верен. Немой раненый Шэнь Цзю встал перед глазами. И ему буду верен. Шэнь Цзю хрипло дышал, что-то тихо нашептывая ему в волосы. Они гладили друг другу, потирались телами под слоями одежды. Разгоняли мрак. Вроде мертвым был он, а будто это все остальные разом умерли, люди которых он ненавидел, люди к которым ничего не чувствовал. Где люди — а где весна. Весной схоронил себя, весной и воскрес. А весна-то она вот. Поет и зовет его по имени: «Бинхэ, Бинхэ…» Он укачивает весну на коленях. Слушает ее песни. Она только для него поет. Ло Бинхэ вылизал, зацеловал родное лицо, обводя языком каждую черточку, зарисовывая в памяти. И кого он сам обманывает? Тонкие насмешливые губы, острый упрямый нос, безумные огоньки в глазах, манящие чистым светом… Все въелось под кожу. Влетело в голову, уж не вылетит. Сжал он птицу-весну в руках, волосы длинные бережно перекинул и отнес в постель. Лишний шелк упал к их ногам. Весной снег тает, воды из берегов выходят. Если кладбище затопит, так тела могут всплыть, отряхнуться и в реку купаться пойти. Опасная весна. Но весну бояться, зиму не пережить. Шэнь Цзю повалил Ло Бинхэ на спину и сверху сел. И ничего лишнего между ними не осталось. Праздник потому что. Весна поет. — Хочешь попробовать? — позвал колдовской голос, пальцы Шэнь Цзю скользили куда-то, где узко и горячо. Шэнь Цзю хотел, так чего же Ло Бинхэ не хотеть? — Согни, — Шэнь Цзю направил его колени к груди, и Ло Бинхэ послушно подхватил ноги под коленями, разводя шире в стороны. Теперь он держал себя в руках крепко, как Шэнь Цзю наставлял, власть над собой заимел. И ее же с готовностью разделил. И волк довольно подставлял шею. — Вот так, молодец, — уже влажные и скользкие пальцы тянули его да растягивали. Шэнь Цзю с упоением и тщанием предавался новой роли, творил свой колдовской ритуал. Ло Бинхэ, не в силах терпеть, ничего не стесняясь, стонал, купаясь в новых ощущениях. Было так темно и так хорошо. И только волшебство на кончике языка. — Бинхэ, впусти меня. Ло Бинхэ подался навстречу, отдаваясь Шэнь Цзю со всем отчаянием. Ему так нравилось чувство наполненности и принадлежности, что он едва не рыдал. И все-таки сблизились. И все-таки начал понимать. В воспламенившемся сердце Ло Бинхэ его следы были повсюду, куда запустил его как чумную заразу. И теперь от беды погибает. Так сладко гибнет всему назло. Зачарованный в лесу темном, куда свет обычного мира не проникает. А все луна полная светит. Зловещая, но в призрачном свете спасительная для душ пропащих. Зараженных. Таких как он. — Шэнь Цзю, Шэнь Цзю, — Ло Бинхэ кричит ему в ответ, принимая в себя полноту наслаждения. Глубоко и медленно, Шэнь Цзю учит его сладким страданиям. Кобеля своего неразумного. Волк скулит, тоже задыхается. А после было медленно и лениво. Шэнь Цзю прижался к нему грудью к спине, волосы к потным телам липли. И снова его обнимал. Тоски смертной-то как ни бывало. Ло Бинхэ убил бы за эти объятия. Все ему надо! Все! Целиком в себя принять, все себе забрать. Ах, вот еще как духи-то кормятся, вспомнилось. Сытость такая, никогда при жизни так не ел. Шэнь Цзю по капли в себя вбирать, ни с кем не делиться. Никаким другим духам не отдать. Вот чего ему надо. — Шэнь Цзю, останешься? Останься, не выходи. Хочу. Пожалуйста, еще немного. Еще не все выпил. Душа-то жадная, такую раз покормишь и вовек не прокормишь. — Псина ненасытная, — Шэнь Цзю гладит его по животу, по рукам оглаживает, к себе крепче прижимает. Остается. И даже колокольчики не смели звенеть, прерывать их уединение. Но Ло Бинхэ сам прервал, еще другим насладиться хотел. — Шэнь Цзю, можно я снова войду в твое тело? Хочу овладеть им, как тогда. Хочу вскрыть все тайны. Сегодня полнолуние, хочу любоваться тобой. Можно? — Можно. Сегодня, когда лунный свет осветит поляну, когда соберутся вместе и мертвые и живые, когда силы земли и луны явят себя в мир, мы станем одержимыми, чтобы заключить союз. А до тех пор терпи. Еще немного Ло Бинхэ потерпит. Хотя уж невтерпеж. — Шэнь Цзю, а после того, как мы союз заключим, кем я для тебя буду? — Бинхэ, ты будешь моим духом. — Скажи еще раз. — Моим духом. — Я бы хотел услышать еще раз. — Мой. Дух. — Спасибо. Ло Бинхэ лежит на спине, а над ним возвышается его колдун, и видеть не надо, чтобы его власть над собой чувствовать. И все естество Ло Бинхэ хочет, чтобы колдун только на него смотрел, его использовал, его своим называл, ему смеялся, ему сказки о смерти рассказывал. Где-то далеко он слышит рокот волн и завывание ветра. Их голоса зовут к себе. Он не может им сопротивляться. Он без оглядки бросается вниз и летит в темные бездонные воды. Волна накрывает его с головой и забирает в бесконечные воды. Ло Бинхэ тонет. Тихо стонет. — Шэнь Цзю. Вот она смертная тайна. Причина дышать и верить. И чудесам конца-краю нет, глубинам водным. Вода его обволакивает, все тело нежно ласкает, все о нем знает. А он перед ней нагой и доступный, всего себя ей готов отдать, ничего себе не оставить. — Ты так отчаянно вгрызался в мою плоть, так жадно пил мою кровь, — тихо заговорил Шэнь Цзю, заглушая тишину бархатную, — был таким голодным и диким, смотрел своими невозможными опаляющими глазами, — рука Шэнь Цзю скользила по волосам Ло Бинхэ, гладила его шею, грудь, — что я даже чуть не перепутал тебя с живым. Думал, что за одичавшая псина забрела, в лесу моем заблудилась? Хозяина потеряла? Себя потеряла? Последние слова Шэнь Цзю вложил Ло Бинхэ прямо в рот, просунул вместе с языком в самую глотку. И Ло Бинхэ давился, принимая дары, слезами давился, нашелся он! Под крылом птицы с тяжелым опасным взглядом, но мягкими перьями, нашелся. Больше не потеряется. Одиночество птицы разгонит, шрамы ее залечит. В горло вцепится, никогда не отпустит. Послушным ей будет. Что попросит — все сделает. Кого угодно за нее перегрызет, и солнце съест и луну. Весну от всего укроет, в волчьих глазах утопит. В голодных звериных глазах. Тоску разделит. Ненависть разделит. — Бинхэ, — голос Шэнь Цзю звучит необыкновенно мягко, — не весна я тебе, а погибель. Но назад пути нет. Знаешь, что такое необратимость? Необратимость, это когда позади огонь и только вперед, когда других смыслов не осталось, когда все потеряно. Так что напрасно радуешься, горе-то оно вот — разлито в темноте, тебя встречает. — Шэнь Цзю, — Ло Бинхэ потянулся к нему, прижал к себе крепче, — нет у меня горя, нет больше печали, ты все сжег. Верь мне, и твою печаль разгоню.***