***
...есть поверье, что мор — это ветер: моровая женщина всовывает руку в окно или в дверь избы и намахивает смерть красным платком. Но любовь и смерть одинаково таинственны там, где жизнь проста; потому девушка насылает любовь, когда машет рукавами. (Александр Блок, «Поэзия заговоров и заклинаний»)
Рогатая птица громко пропела, возвестила о приходе гостей, ненароком потревожив сонную негу хозяев дома. Шэнь Цзю лениво выбрался из-под теплого одеяла, из-под горячей шкуры и пошел встречать званых друзей. Ло Бинхэ чуть погодя пустился следом. Душа рвется бежать вприпрыжку, но он ступает медленно и прислушивается. По деревянному полу отчетливо разносился цокот копыт. Неужто олень краснорогий прискакал? — Ешь, ешь, — до Ло Бинхэ доносится голос Шэнь Цзю, — съешь его, и желание исполнится. — Бинхэ, что замер в темноте? — Шэнь Цзю уже к Ло Бинхэ обратился. — Иди во двор, покажись другим, попривыкни. Ло Бинхэ вышел из тени, поклонился в ту сторону, где чувствовал присутствие оленя. — Доброго вечера, господин Шэнь! Давно не виделись, — олень ожидаемо промолчал. Он и не ждал ответа. Ло Бинхэ послушно вышел на крыльцо, оставив братьев в уединении, и едва не обомлел от множества взглядов, которые к нему устремились. Такие цепкие, внимательные, любопытные, и все-все чего-то в нем выискивали. Тут тоже видеть не надо было, чтобы прочувствовать внимание-то чужое. С разных сторон доносились шепотки, голоса, о чем говорили, не разберешь, но явно между собой общались. Ло Бинхэ покрутился на месте, три шага с крыльца сделал, так эти прибывшие тоже три шага от него сделали. Побаиваются. И чего бояться-то его? Это ему беспокоиться надо, на него смотрят, непонятно чего хотят. Ло Бинхэ плечами повел, вздохнул, улыбнулся, в толпу прыгнул, всех обнюхал, сам успокоился, и те другие тоже вроде опасаться перестали. А потом его кто-то за рукав дернул и под ноги что-то положил. Он поднял с земли — а там цветы и ленты. А едва поднял, так понеслось! Будто со всех разом оцепенение слетело и начали они один за другим ему под ноги всякое-разное складывать. И украшения какие-то позвякивающие, и еду, куски мясо сырого, и ягоды, и камешки, и пойди разбери что еще. Ло Бинхэ уже лениво стоял и благосклонно все принимал, шепотки и наговоры выслушивая. И сам не заметил, как увлекся действом загадочным, что пропустил, как дверь дома открылась и Шэнь Цзю вышел. Пришедшие громко Шэнь Цзю встречали, тот их тоже, но едва обменялись приветствиями, процессия подношений продолжилась. К моменту, когда поток иссяк, Ло Бинхэ успел подустать. Шэнь Цзю со всеми распрощался, большинство ушли, но кто-то остался. — Нам тоже скоро пора идти, уже смеркается, — бросил Шэнь Цзю. — Тебя приоденем только. Ло Бинхэ не успел моргнуть, как какие-то духи его окружили и завертели и во что-то долго наряжали. Рядом стоял Шэнь Цзю и, похоже, с пристрастием за всем следил-поглядывал, чтобы все было как положено. — Нить возьми с собой, — напомнил Шэнь Цзю о важном, Ло Бинхэ в дом вернулся, странно, но цокота копыт там больше не было. Нить отыскал в черной шкатулке и полоску кожи зачем-то с собой прихватил. А когда вышел, Шэнь Цзю уже в нетерпение к нему подлетел и повел за собой. Снова пустились они в ночную дорогу. Никогда еще шаги Ло Бинхэ не были такими легкими. Место, где они оказались, встретило их ночным ревом, дымом костров, множеством голосов. У Ло Бинхэ голова кругом шла. Но окружающие стихали и расступались там, где они с Шэнь Цзю проходили. Ло Бинхэ понял, что Шэнь Цзю вывел его куда-то в самый центр, а все остальные были поодаль. Замерли они около огромного костра, жар которого палил, никого не щадил, и Шэнь Цзю его к себе прижал и обнимает. Ло Бинхэ ничего не понял, но от объятий хорошо, и вроде как ничего другого от него понимать и не надо. Они долго так стояли. И то ли жаром огня наслаждались, то ли музыкой ветра, то ли песнопениями. То ли просто друг другу радовались. А потом все стихло. И только голос Шэнь Цзю разносился далеко, так что все слышали. И говорил он о том, что нашел себе духа, выбрал и в союз священный с ним вступает. Долго говорил, красиво. Заслушаться. Когда речь закончилась, собравшиеся снова затянули песни, в бубны бить начали, и под их ритм, кажется, в пляс пустились. Пока вокруг них все гудело, звенело и плясало, Шэнь Цзю погладил Ло Бинхэ по руке, и тот вспомнил о важном. Достал красную нить, которая ранее их связала, амулет-ошейник тоже достал. — Бросай в огонь, — скомандовал Шэнь Цзю, и Ло Бинхэ с удовлетворением сделал, как велено, чувствовал, так надо. Шэнь Цзю снова завел речь, что-то о жертвах, связи нерушимой и каких-то силах. Ло Бинхэ не пытался разбирать значения слов, он слушал колдовской зачаровывающий голос, впитывал торжественную интонацию, наслаждался жаром пламени и теплым ветром. — Пришло время открыть тебе глаза, — слова предназначались не толпе зрителей, а Ло Бинхэ лично. Повернув голову в сторону Шэнь Цзю, Ло Бинхэ застыл в ожидании. За мгновение до того как ему снова позволят смотреть, он испытал прилив жгучего интереса, как же все сейчас выглядит? Шэнь Цзю запел какую-то песню-заклинание, поцеловал его в глаза, и камни выпали сами по себе, так просто, как по волшебству. О, а ведь оно самое и творилось. Ло Бинхэ сильно зажмурился, распахнул веки и чуть не ослеп. Шэнь Цзю стоял совсем близко в красном халате, ткань была украшена искусной вышивкой, словно испещрена письменами, и расшита множеством маленьких блестящих подвесок, которые отражали пламенные всполохи. На его плечах развивалась накидка до земли из длинных черных перьев, волосы распущены, а в пряди вплетены цветные ленты, яркие бусины да колокольчики. Уже только насмотревшись на Шэнь Цзю, на лицо, которое от него столько времени во мраке пряталось, Ло Бинхэ приметил, что и на нем самом был красный расписанный вышивкой халат. А потом уж и пламя костра высотой в два роста человека оценил. И пеструю толпу, что поодаль от них притихла. Он мог ошибаться, но виделись ему там и люди и звери, и духи, и множество масок, чужие маски натянули даже животные, но может ему так казалось. Все были нарядными, в одеждах разномастных, но лица прятали. Присмотревшись, он заметил и знакомых, Му Цинфана, Лю Цингэ, семейство мышиных оленей. И был среди них человек, который ему очень Шэнь Цзю напомнил, хоть его лицо и было скрыто маской, но грациозные манеры, то как он держался, волосы такие же длинные, с лентами и нитями бус, и маска на нем красная оленья была, с рогами широкими-ветвистыми, его выдавали. Ло Бинхэ снова взгляд на Шэнь Цзю перевел, а тот как-то загадочно посмотрел на него и нож свой с коротким кривым лезвием из рукава достал. — Шовчик поправить надо, — улыбнулся Шэнь Цзю, ослабил пояс и развел верхние полы халата, оголяя свою грудь. А потом перевел острый взгляд на Ло Бинхэ, — хочешь сам? Ло Бинхэ сглотнул, а кривой нож уже в руку ему запрыгнул. — Вот здесь надо вспороть, — Шэнь Цзю провел пальцем по своему шраму поперек груди. — Если сделаешь все правильно, у тебя такой же появится, — Шэнь Цзю положил руку на грудь Ло Бинхэ, и сквозь шелковую ткань он ясно ощутил, как Шэнь Цзю провел пальцем поперек его собственной груди. Голос внутри Ло Бинхэ говорил, что это необходимо. И чей голос-то был? Будто Шэнь Цзю, пока его обхаживал и шептал непонятное, слова ритуала ему прямо в голову растолковал. Вроде ему ничего прямо не объясняли, а вроде подсознательно все понятно, что за чем следует да почему происходит. Связь рождается из боли, и ее следует разделить. Поздно вспять поворачивать. Покрепче ухватившись за рукоять ножа, Ло Бинхэ медленно поднес острие к шраму на груди Шэнь Цзю. Но строптивый нож, подстать хозяину, показал характер и выскользнул из руки, Ло Бинхэ едва успел подхватить его, пока он на землю не упал. — Не сомневайся и не жалей, — прозвучал спокойный голос Шэнь Цзю. — Рука должна быть жесткая и безжалостная, а голова обо всем после подумает. Ло Бинхэ снова поднес острие и в этот раз надавил на основание шрама и руки более не отвел, рассекая плоть кривой дорожкой, кровавую борозду оставляя, вспарывая прошлое, прокладывая будущее. И все это время смотрел на Шэнь Цзю жадным взглядом. А тот на него и шептал ему что-то успокаивающее, колдовское. Шэнь Цзю не врал, как нож вспарывал его кожу, так и под халатом Ло Бинхэ его собственная грудь нараспашку открывалась, от чего куда легче делалось. Едва он закончил росчерк кровавый выводить, как уже знал, что дальше будет. — Пей, — Шэнь Цзю руку ему на затылок положил и голову к своей груди направил. Зря открывали что ли? Зря старые раны на показ выставляли? Ло Бинхэ осторожно прильнул губами, слизнул пару капель крови, много ли для ритуала надо? Хотел было отстраниться, и вдруг как жажда жадная его с головой накрыла, как приклеила к источнику живительной силы. Задыхался, захлебывался, но пил, зверя темного в глубине себя успокаивал. Вдоволь крови нажрался. Отлип от раны и на Шэнь Цзю смотрит. Тот одобряюще кивает. — Напился? Теперь ты должен от себя что-то внутрь вложить, — голос Шэнь Цзю был ровным, будто не его только что вспороли. Что же? Ло Бинхэ на миг призадумался, но правильный ответ нашелся быстро. Он раздвинул полы своего халата и ладонь на собственную рану-близнеца положил. Свежую. Вспоротую. И тут же не жалея полез пальцами себе в грудь. Сердце достал свое. Под лунным светом осветил. И Шэнь Цзю в грудь засунул. Оба болезненно застонали. Тяжело давалось сращение. Шэнь Цзю перевел дыхание и сверкнул иглой с красной нитью. Так она не сгорела!.. — А теперь шей. Не напрасно же его учили? Премудростями делились. Ло Бинхэ взял из его рук иглу и стежок за стежком начал зашивать. Стежки ровные, аккуратные, не придраться. Когда закончил, пот по его лбу стекал от изнеможения, обряд все силы высосал. — Бинхэ, будешь моим духом? — в последний раз раздался вопрос, уважили они традицию. Шэнь Цзю смотрел на него, а руку свою к груди прижимал. — Да. — Тогда забирай свое. Услышав нужные слова, Ло Бинхэ всей душой потянулся к Шэнь Цзю, обнял его и заполнил собой. Высоко в небо ночное лунное вздымалось пламя, далеко по заповедному лесу стелился дым. А что за обряд колдовской творился, все местные духи стали свидетелями. Так смерть может стать жизнью? Пусть. Пусть все горит, красными крыльями укроет. Таинство жизни, смерти и любви схоронит в лесу гиблом, где души темные в лихорадке мечутся. End