Книжки без картинок
24 марта 2024 г. в 18:56
Лето 1530-го, ночь. Женя сидит рядом с недавно уснувшим Сулейманом и легонько приглаживает ему волосы. Глаза у неё мокрые от слёз, но плакать она себе не разрешает — нет весомого повода. Сулейман ещё жив, а Юсуф спит у себя в комнате.
Выяснить что-то конкретное относительно смерти Бейхан у Жени не вышло, поэтому все её догадки так и остались догадками. А тем временем начался октябрь, на улице похолодало и дети стали куда чаще торчать во дворце, поэтому Женя занялась созданием театра. Первым делом она попросила разрешения у валиде, а потом уже начала готовить сцену с занавесом, скамейки, костюмы и деревянно-тряпичный реквизит. А на роль актёров она взяла около десятка улыбчивых евнухов и «своих» рукастых девчонок, которые занимались производством игрушек для бедноты и приюта. Валиде нисколько не возражала против такого использования наложниц, а наоборот была только за. Видимо, понимая, что так у них не будет времени, чтобы сходить с ума от безделья. Хотя, в гареме почти всем было чем заняться, потому что огромный дворец требовал огромное количество обслуги. Да и, в любом случае, железную дисциплину в нём поддерживало не это, а валиде. Она, в каком-то смысле, никого из своих рабов не держала насильно — все, кому хоть что-то не нравилось, могли проваливать. Валиде не видела никакого смысла накапливать в гареме хоть сколько-то проблемных людей, поэтому они все исчезали на невольничьем рынке или становились подарками для мелких чиновников. И когда из гарема в очередной раз пропадал кто-то несогласный играть по правилам, Женя реагировала на это с улыбкой, понимая, что многие сериальные персонажи, включая Хюррем, не протянули бы в этом дворце и пары дней.
В конце октября, двадцать второго сафара 936-го, Касыму исполнилось три мусульманских года. Что он к тому времени умел оценить было сложно, потому что ему никто не давал самостоятельно держать ложку и одеваться. Но вот рисовать и лепить из солёного теста ему не запрещали и у него, с трудом, но получалось это делать. Он, как и все дети Сулеймана, родился правшой, но больше пользовался левой рукой, которая слушалась его ощутимо лучше правой. А вот ходить он не умел, как и стоять ни на что не опираясь. Лучше других детей своего возраста он умел только разговаривать — очень много и необычайно чётко. Жене даже казалось, что он таким образом выплёскивает нерастраченную энергию.
К первому свиданию с Касымом Сулейман тратил на детей около четырёх часов. По часу на Мустафу, Лейлу и Ахмеда, когда тот был в настроении, и ещё час на Юсуфа, близнецов и Джихангира. Но бывали дни, когда он сидел с кем-то из детей больше часа, чтобы не оставлять игру незаконченной. А иногда Мустафа, Лейла и Женя собирались в одну команду и вместе пытались обыграть его в шахматы.
Валиде сама принесла Касыма к Сулейману и осталась наблюдать за их свиданием. Шехзаде, как и ожидалось, очень много болтал, показывал, как он умеет считать пальцы, задавал десятки самых разных вопросов и рассказывал всё, что знает о шахматах, объясняя Сулейману как называются фигуры и каким образом ходят.
В конце ноября, вечером в четверг, театр давал своё первое представление. Дети сами выбрали этот день для премьеры. Изначально они выбирали между маминой субботой, бабушкиной пятницей и папиным четвергом, и в итоге сошлись на последнем. В зале, как Женя и предполагала, собрались не только дети, но и валиде, Махидевран, Хатидже, Гюльфем, кормилицы, пара евнухов и куча служанок. Женя, по этой причине, долго искала сценарий, который сможет понравиться и взрослым, и детям, но так и не остановилась на чём-то конкретном, совместив в своей истории всё подряд, от Шекспира и Агаты Кристи до диснеевских мультиков.
Сулейману идея с театром тоже понравилась, но идти на премьеру он не согласился, потому что там будет слишком много людей, и они с Женей пошли на повтор. Сулейману, как и всем остальным, всё понравилось и он тоже захотел ещё.
В начале декабря, за пару дней до того, как близнецам исполнилось пять мусульманских лет, валиде, Лейла и Женя водили их на экскурсию в мечеть. В понедельник, девятого декабря, прошло «первое сентября», на котором собралось почти тридцать человек, а в пятницу близнецы уехали в мечеть. Без Ахмеда, который продолжал регулярно истерить и использовать в качестве антистресса грудь Зейнеп.
Близнецам буквально за три дня надоело в школе и Женя почти каждое утро с улыбкой прислушивалась, как они орут «мы не пойдём!», «мы не хотим!» и «мы не будем!» Они больше всех остальных напоминали ей братьев. Вообще, с тех пор, как во дворце стало жить сразу пятнадцать детей, Женя начала всё чаще ловить флешбэки из прошлой жизни. И иногда ей просто до безумия хотелось хотя бы на день попасть обратно в свою вселенную, чтобы показать детей матери и братьям, а детям — все те чудеса, которые они считают сказками. Но всё это оставалось мечтами: знакомство детей с бабушкой и дядями, Сулейман, рассматривающий довоенные паровозы, Юсуф, прилипший к иллюминатору прогулочного самолёта, и бегающая по зоопарку Лейла. Женя часто представляла себе нечто подобное. И временами мысленно превращала своих и не своих детей в учеников самой обычной общеобразовательной школы. Близнецы казались ей тем типом первоклассников, для которых даже десять минут сидения на месте — настоящая пытка. Мустафа напоминал серьёзного и ответственного ребёнка из интеллигентной семьи, у которого отец профессор, и дед был профессором, поэтому ему постоянно капают на мозги тем, что он тоже должен быть профессором, и он старается как может. Лейла казалась типичной девочкой-отличницей: послушной, скромной, доброй и во всём правильной. Мехмед — неугомонным троечником, которому из всех предметов нравится только физкультура, а всё остальное он делает кое-как, просто чтобы мама не доставала. А вот Юсуф казался непохожими ни на отличника, ни на троечника. В целом, у него была ровно та же мотивация учиться, что и у Мехмеда: просто чтобы от него все отстали. Только Мехмед, даже когда хотел, не всегда вытягивал хотя бы на условное «хорошо». Лейла тянула на «отлично» благодаря старанию, упорству и врождённому желанию всем угождать. Но вот Юсуф, вообще не напрягаясь, делал всё если не на «отлично», то на «хорошо».
Близнецы продолжали возмущаться относительно школы, и время от времени, один-два раза в неделю, Женя забирала их к себе, чтобы самостоятельно с ними заниматься. Она научила Ахмеда читать, поэтому в её педагогическом таланте никто не сомневался. Но забрав близнецов к себе, Женя отправляла их служанок погулять, а самим по себе близнецам разрешала носиться по покоям, прыгать по дивану и кровати, жечь над свечами листы бумаги и бросать с балкона водяные бомбочки. Учёбой они занимались не больше получаса, но всё же занимались. Женя учила с ними буквы и цифры, попутно выставляя «скучную и неинтересную» учёбу как неизбежное вселенское зло, и пугала их тем, что ходить в школу придётся ходить ещё очень-очень долго, а занятия в ней будут становиться намного сложнее. Но Жене было чем им успокоить: они могут не париться по поводу учёбы, потому что, хотя учиться им и обязательно, но им не нужно делать это качественно. Вместо них это делает Мустафа: он старается, сидит на уроках дольше всех, учит разные языки и читает огромные книжки без картинок. Когда-нибудь он станет султаном, будет читать и писать указы, говорить с разными людьми на разных языках и сидеть на советах, слушая скучную болтовню о всяких сложных вещах. А близнецы будут заниматься всем чем захотят, потому что у них есть самый лучший старший брат на свете, готовый взять на себя всё самое сложное. Жене, в процессе подобных разговоров, часто вспоминались клипы о Мустафе под песни про Иисуса, который взял на себя чужие грехи и мученически за них умер. Одну такую песню она приблизительно помнила: «когда он любил — не любили его, когда он прощал — проклинали, а он возмездием за зло не воздал никому, даже тем, кто его распинали».
Женя и раньше рассказывала младшим детям о том, как Мустафа спас Лейлу из огня, и называла его героем. А вкупе с рассказами о том, что Мустафа мучается вместо них с учёбой, близнецы стали смотреть на него с таким восхищением, будто он был живым полубожеством. Что, в целом, было неудивительно, потому что все герои сказок, персонажи Корана, Мухаммед и прочие основатели ислама были когда-то и где-то там. А Мустафа был у близнецов перед глазами.
Жене казалось, что о её разговорах с близнецами знают все кому не лень, и она ждала, что валиде обязательно что-нибудь ей об этом скажет. Но та почему-то промолчала. А Ибрагим ещё в сентябре сказал Жене всё, что мог сказать. Когда-то он, как и все вокруг, свято верил в то, что «Аллах знает лучше» — эквивалент библейского «на всё воля божья» и «всякая власть от бога». Поэтому считал, что Аллах решает, кто должен стать султаном, и Сулейман сидит на троне только потому, что Аллах так захотел. Но со временем он перестал верить в возможность божественного вмешательства, узнал, что валиде убила как минимум одного, а может и двух предыдущих султанов, и, в добавок, у него родился свой маленький мальчик. Всё это вместе превратилось в ещё одну причину, чтобы захотеть вернуться во дворец, где маленьких мальчиков принято убивать без какой-либо понятной причины. Даже с точки зрения религии, потому что закон Фатиха не имеет никакого отношения к Корану, Аллаху, Мухаммеду и исламу в целом.
Ибрагим с Женей знали только то, что ничего не станут делать, пока есть валиде. А что им делать после её смерти понимали только в самых общих чертах. Но были почти уверены, что не делать совсем ничего — это точно не вариант.
В начале зимы 1530-го у всех по второму кругу были дни рождения. Джихангиру исполнилось четыре, близнецам пять, Юсуфу семь, Ахмеду шесть. На улице время от времени шёл снег, на что младшие дети реагировали визгами:
— Мама, мама, посмотри!
А Жене от снега хотелось только одного — чтобы он продолжал падать до темноты. Она обожала вечера у камина, когда за окном шёл снег, а рядом с ней, как в старые добрые времена, были только два её зайчика и никаких чужих детей.
Повторный день рождения Юсуфа, тридцать первого января, совпал с первым днём джумада-аль-ахира, в который Сааду исполнилось три мусульманских года. Но эта дата была приблизительной, потому что Ибрагим и Хатидже понятия не имели, когда конкретно он родился. Как, впрочем, и где, если говорить о названии отдельного населённого пункта. Но если не вдаваться в детали, то он родился в марте 1527-го, на Сицилии, у берегов Средиземного моря.
В середине февраля прошла помолвка Ибрагима с Хатидже, а в конце марта почти вся династия ездила посмотреть на дворец, в котором те планировали поселиться после свадьбы. Детям он понравился, но домой они возвращались мрачноватыми и притихшими, раздумывая о предстоящем переезде. Им уже много раз повторяли, что они будут жить совсем рядом и смогут ездить друг к другу когда захотят, но они всё равно переживали.
Четвёртого апреля Мехмеду, по мусульманскому календарю, исполнилось восемь лет. Для шехзаде это был особенный возраст. В восемь лет для них, по традиции, проводили небольшую церемонию с саблей, вручали лалу и отдельную комнату. Мехмед из всего этого знал только о церемонии с саблей и тоже хотел чего-то похожего. Скромным он никогда не был, поэтому о его «хочу» знал почти весь гарем. Женя поговорила об этом с валиде и в итоге подобие этой церемонии провели не только для Мехмеда, но и для султанзаде Махмуда, хотя ему, по мусульманским меркам, было уже одиннадцать лет.
Весь дворец активно готовился к свадьбе, но сначала ему нужно было пережить очередной рамадан, который начался в самом конце апреля. Мустафе ещё в январе исполнилось пятнадцать мусульманских лет, после чего все правила рамадана, как и религии в целом, стали для него строго обязательными. Шииты в этом плане, насколько Женя знала, не ждали так долго и заставляли детей участвовать в религиозных обрядах с момента полового созревания. Поэтому универсальный для всех детей возраст в пятнадцать лет, который использовали сунниты, не выглядел таким уж пугающим. Но Мустафа всё равно казался Жене слишком маленьким, чтобы мучить его голодовками, и слишком добрым, чтобы в принципе хоть как-то его мучить.
На десятый день рамадана, примерно в полночь, Женю разбудили служанки и сказали, что её зовёт Сулейман. По договорённости, которая возникла ещё до появления Жени, во время рамадана Сулейману нельзя было будить окружающих без острой необходимости, потому что всем, кроме него, вставать в пять утра на молитву. Допустимыми причинами, чтобы разбудить валиде, Женю или Ибрагима, были кошмары или, например, гроза. Во всех остальных, не столь пугающих случаях, он должен был засыпать самостоятельно. Но у него не выходило — он пробовал, но без Жени не получалось. Она имела вполне законное право к нему не идти, но каждый раз ходила, потому что любила такие ночи. Ей нравился виноватый, как у нашкодившего ребёнка, взгляд Сулеймана. И то, что в качестве компенсации за несанкционированный подъем, ей можно было, не дожидаясь, пока он уснёт, гладить его по волосам и держать за руку.
Женя уже давно перестала задумываться о степени ненормальности того, что вокруг происходит. И это казалось чем-то вполне естественным, вроде защитной реакции, которая, в той или иной степени, присутствует у всех. Люди умеют смеяться над идущими по телевизору комедиями, и не думать о том, что их сын или младший брат может не вернуться с тренировки по футболу, потому что в его маршрутку по дикой случайности влетит грузовик. Могут готовить пельмени, не вспоминая о голодающих негритятах с распухшими животами. И умеют гулять по парку, не задумываясь о том, что в ближайшей многоэтажке может жить отец, прямо сейчас пристающий к своей пятилетней дочке. Человеческая психика не в состоянии выдерживать такого напряга, поэтому люди просто не задумываются о подобных вещах, чтобы не сойти с ума. И Женя, во многом, не была исключением, поэтому, где-то сознательно, а где-то неосознанно, игнорила некоторые моменты. Это давало ей возможность кайфовать от своего поехавшего счастья, не парясь о том, что оно на всю голову больное, а его пофигизм к окружающим граничит с психопатией, которая, скорее всего, передалась ему по наследству. И всё же, иногда, играя с ним в паровозики или вскакивая к нему по ночам, Женя задумывалась о том, что они с Сулейманом вогнали себя в настолько больные и зависимые отношения, что разлучить их не сможет ни один психиатр. Но всё равно воспринимала это с улыбкой и мыслью: зато нашими именами назовут какой-нибудь синдром или психиатрическое заболевание, и мы с тобой будем как Бонни и Клайд, только для мира психиатрии.