Рахат-лукум на серебряном подносе

            Свадьба, которая началась шестого июня и продолжалась до двенадцатого, успела изрядно всех задолбать. На неё съехалась целая куча гостей, часть из которых привезла с собой жён, детей и внуков. Поэтому всем, целых шесть дней, пришлось играть в нормальную семью, пряча от посторонних глаз всех и всё, что могло испортить картину. Ахмеда валиде вообще никому не показывала, а Касыма только мельком, как, впрочем, и близнецов, потому что те слишком шебутные и громкие. А вот Мустафа уже давно таким не был, но валиде всё равно приравнивала его к маленькому ребёнку, поэтому он, как и семилетний Юсуф, мог только стоять или сидеть рядом с Сулейманом, наблюдая за тем, что происходит на мужской половине свадьбы. Юсуфу это быстро надоедало, как и Сулейману, поэтому Мустафа уходил вместе с ним. Чисто теоретически, с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать, он мог оставаться в компании взрослых без присутствия отца и свободно с ними общаться, но он об этом даже не вспоминал, потому что давно перерос тот возраст, в котором ему хватало безрассудства, чтобы чего-то требовать. К своим пятнадцати годам он прекрасно понимал, в каком мире живёт и почему его отец вот уже двенадцать лет говорит с ним одними и теми же фразами, почему мама боится лишний раз вздохнуть и носит платья в цвет стен, только бы никто не обращал на неё внимания, и почему бабуля ни за что на свете не отпустит его ни в поход, ни в санджак, ни даже в мечеть верхом на лошади. А что будет после бабулиной смерти он не знал и никто не мог ему этого сказать. Поэтому глаза у него за последние пару лет стали совсем недетскими. И Жене, глядя в них, часто вспоминались слова её любимого комика: «Неудивительно, что дети начинают курить. Они делают это по той же причине, что и взрослые — курение помогает снять тревогу и депрессию. Не так, как трава, но всё же».             Почти неделя необходимости делать всё строго по правилам, наигранно улыбаться и проявлять интерес к происходящему, попутно ведя с жёнами чиновников светские беседы, задолбала Женю куда сильнее, чем целый месяц молитв. И ей показалось, что не будь такие дни разовыми попытками пустить пыль в глаза, а обычной жизнью, она бы давно сбежала из этого дворца или вышла в окно. Поэтому на неё в очередной раз нахлынуло осознание, насколько же сильно она любит своё долбанутое семейство.             После свадьбы все выдохнули. Хотя, Ибрагим с Хатидже, даже переехав в отдельный дворец, не чувствовали себя полностью свободно, из-за того, что всю их обслугу, вплоть до садовников, выбирала валиде. А вот все остальные неплохо проводили там время, потому что в их дворце начали проходить вполне милые семейные посиделки. На них были только свои и играть в нормальных не было никакой необходимости, поэтому Сулейман с Ахмедом могли не приходить, Юсуф весь вечер бродил по дворцу, исследуя новую территорию, вокруг носились орущие дети, а валиде кормила Касыма с рук и ложки, и когда заканчивала, тот объявлял:             — Теперь хочу молока, — и Фатьма забирала его кормить.             Он постоянно говорил вслух всё, о чём думал и чего хотел, задавал окружающим самые неожиданные вопросы и прерывал рассказы на разные уточнения, поэтому на семейных застольях было не скучно.             Первые летние месяцы проходили самым привычным образом. Сулейман занимался какими-то формулами и паровым двигателем. Дети мотались между двумя дворцами и оставались друг у друга с ночёвками. Ибрагим, Мустафа, Махмуд, Мехмед и Юсуф пару раз были на охоте, только не в Эдирне, а в ближайшем лесу.             Всё шло своим чередом и за почти что три месяца случилось всего два относительно примечательных события, когда Мехмед разбил себе бровь, прыгнув с лошади, а Сулейман слегка обжёг руку экспериментируя с двигателем. Но потом наступило семнадцатое августа 1530-го. Оно выпало на ничем не примечательное воскресенье, которое началось как самый обычный день, но ближе к семи вечера в султанские покои влетели испуганные служанки валиде. Они сказали, что с ней что-то случилось, что-то с сердцем, и у неё сейчас лекарши. Женю от этих слов моментально передёрнуло, потому что в сериале валиде именно так и умерла — сердечный приступ. Только это случилось позднее, когда Джихангиру, который родился в 1531-ом, был примерно год. Но двигать временные рамки для этого мира было не впервой, поэтому Жене стало страшно.             Валиде лежала в кровати, бледная и непривычно испуганная, но одновременно и спокойная. А рядом с ней толпилась куча перепуганных лекарш и не менее, а может и гораздо более перепуганных служанок. Это было явным признаком того, что всё очень серьёзно, поэтому Жене стало ещё страшнее. А в глазах Сулеймана вспыхнул небывалый раньше ужас и он смог выдавить из себя только очень растерянное и детское:             — Мама.             Валиде выгнала всех из покоев и около десяти минут провела с ним один на один. А потом позвала к себе Женю, тоже для разговора с глазу на глаз, и очень спокойно сказала:             — Если я умру, забери Касыма к себе.             После чего, ещё минут пять, рассказывала о том, что Касым любит, чего не любит, а чего боится. Но ни слова не сказала о Сулеймане.             Женя не знала, стоит ли ей волноваться по этому поводу. Но что-то подсказывало, что стоит. Поэтому её сердце одновременно ушло в пятки и попыталось вырваться наружу. Валиде ничего не сказала о Сулеймане, а это могло означать только одно: она нисколько за него не переживает, потому что заберёт его с собой.             Женя давно подозревала, что валиде именно так и сделает, но это не заходило дальше редких параноидальных мыслей. Задумываться об этом всерьёз она начала только после возвращения Ибрагима. А в тот момент, сидя возле, вполне возможно, умирающей валиде, это стало казаться очевидным.             Валиде очень давно, практически всю жизнь Сулеймана, волновал вопрос о том, что с ним будет после её смерти. И первые двадцать шесть лет, пока был жив Селим, её самым надёжным планом, скорее всего, было забрать Сулеймана с собой. Но, на случай, если всё повернётся каким-то неожиданным образом, она первые четырнадцать лет рассчитывала на Дайе, после взялась дрессировать Ибрагима, а потом появилась Женя. И валиде была от неё в восторге, поэтому плевать хотела, откуда та взялась: может она ангел, может ведьма, может продала душу дьяволу, а может пришелец с другой планеты. Важно было только то, что она любила Сулеймана, а Сулейман любил её. Поэтому Женя, как и Ибрагим, стала для валиде тем человеком, которому она не боялась доверить своего детёныша. Но потом Ибрагим свалил и осталась только Женя, за которой валиде начала замечать небольшие странности в виде желания усадить Мустафу на трон. Но не посчитала это чем-то серьёзным. Что, как оказалось, было очень зря, потому что Женя продолжила засовывать в Сулеймана мысли о том, что султаном необязательно быть пожизненно, попутно оттачивая умение пользоваться им для исполнения своих прихотей. И в результате ей осталось всего-то дождаться смерти валиде и щёлкнуть пальцами, чтобы Сулейман начал творить нечто, что, по его мнению, приведёт к возможности безопасно избавиться от должности султана. Конечно, был маленький шанс, что это сработает, на что Женя всей душой надеялась. Но шансов на то, что всё это закончится чем-то ужасным, было куда больше. Вот только Жене, в общем-то, было на это плевать — она в любом случае хотела попытаться. И даже если убрать из уравнения Мустафу, который был для неё главным мотиватором, не было никаких гарантий, что она не станет бороться за остальных детей или просто за идею.             Когда валиде это поняла, отбирать Женю у Сулеймана было слишком поздно — она до такой степени привязала его к себе, что он без неё мог разве что окончательно тронуться умом. Или, как вариант, впасть в настолько глубокую депрессию, из которой его уже никто бы не вытащил. Поэтому, когда объявился Ибрагим, валиде без вопросов вернула его к Сулейману, надеясь, что тот хотя бы частично, но сможет заменить ему Женю. И тогда её можно будет оторвать от Сулеймана и прикончить. Но через пару месяцев стало понятно, что Ибрагим опоздал — заменить Женю он уже не мог, да и вернулся он повёрнутым в ту же сторону, что и она. Поэтому валиде и решила, что, в случае чего, возьмёт Сулеймана с собой, прекрасно понимая, что один он жить не сможет. И так как оставлять его с Женей и Ибрагимом было слишком опасно, выход у неё был только один — Сулейман проживёт ровно столько, сколько и она.             Возможно, она жалела, что вообще подпустила Женю к Сулейману, и у неё в голове вертелся вопрос в стиле «откуда ты взялась на мою голову?» Ведь если бы Женя не появилась, Ибрагим не сбежал бы, оставив ей записку со словами «я никогда бы не смог на это решиться, если бы не знал, что наш повелитель останется рядом с тобой». А если бы он не сбежал, то не нахватался бы всяких передовых взглядов, и валиде бы не боялась оставлять с ним Сулеймана. И будь Женя другим человеком, валиде бы спокойно доверила ей сына, точно зная, что они вдвоём проживут спокойную жизнь, которую не испоганит Женино желание изменить мир. И даже если бы Женя с Ибрагимом пообещали не пытаться ничего менять и переворачивать с ног на голову, у валиде всё равно не было бы никаких гарантий, что они сдержат обещание. Поэтому выход у неё, в основном из-за Жени, был всего один. Но она всё равно смотрела на неё тёплым и почти что материнским взглядом. Ведь, как не крути, а Сулейман с ней был как никогда счастлив. Да и упрекнуть её было не в чем, потому что валиде, как и Женя, совершенно по разному относилась к своим детям, а в глазах у них обеих горела до крайности безумная решимость. Поэтому во взгляде валиде читалось немое «делай что хочешь, и, кто знает, может у тебя что-то и получится». А Сулейман в это время будет в безопасности, в раю. Если он есть, то Сулейман обязательно там окажется как блаженный. А если рая нет, то нет вообще ничего, и в этом «ничего» Сулейман не будет скучать ни по маме, ни по Жене, ни по всему остальному.             Женя понятия не имела, так всё будет или не так, но в мыслях всё равно билось паническое: я же без него чокнусь. Он нужен мне, не только в моральном, но и в техническом плане. Практически все мои планы на будущее были связаны именно с ним. Что я буду без него делать?             Но, вопрос, в целом, был риторическим, потому что у неё были планы действий на любое теоретически возможное развитие событий. Включая вариант, в котором валиде с Сулейманом, словно в сказке, умрут в один день. В таком случае на троне окажется Мустафа, а лет через пять, когда у него родится пара-тройка сыновей, он казнит всех своих младших братьев. Кроме, может быть, больных Ахмеда и Касыма, но и это вряд ли. Хотя, конечно, был шанс, что он оставит их всех, запертыми где-то во дворце. Что, впрочем, Женю не особо волновало, потому что Юсуфа это не коснётся — как только валиде и Сулейман умрут, он вместе с Бершан сбежит из дворца. В техническом плане это было совсем несложно: они целыми днями пропадали где-то в саду и за ними никто не следил. А по субботам, взяв с собой луки и кинжалы, часами бродили по лесу, пока за ними таскалось всего два скучающих стражника, которые плелись сзади на своих двоих даже когда Юсуф с Бершан ездили верхом. Поэтому сбежать можно было в любой удобный момент. А дальше — ехать туда, откуда родом Бершан. Где это, знала разве что Хатидже, потому что дружила с девчонкой, которую привезли вместе с Бершан. А вот о том, сколько у Бершан осталось родственников и где конкретно они живут, не знал никто на свете, даже Женя. Она знала только то, что родители Бершан, как и все её младшие братья с сёстрами, совершенно точно мертвы. А вот её родственники со стороны матери и старшие брат с сестрой жили не там, откуда её похитили, поэтому ей было кого искать и кому, в случае чего, доверить Юсуфа.             Женя понимала, что это может угробить его гораздо быстрее, чем канон и закон Фатиха, но ей хотелось верить, что так будет лучше. Во-первых, потому что такая масштабная перемена в жизни Юсуфа может сломать канон и тогда он не умрёт в двадцать два года. А во-вторых, Юсуф, которому с десяти месяцев было тесно в четырёх стенах, наконец-то станет полностью свободным и будет жить где-то в бескрайних степях, гоняясь за ветром и стреляя из лука. А рядом с ним будет Бершан, которая, по мнению Жени, всегда была ему куда лучшей матерью, чем она сама. Конечно, будь Юсуф другим человеком, например, похожим на нежную и ранимую Лейлу или больного и истеричного Ахмеда, Жене бы даже в голову не пришло куда-то с кем-то его отправить. Но он был кем был, поэтому трюк с исчезновением уже пару лет как казался ей вполне себе выходом. Убийство Мустафы, конечно, тоже было выходом, причём куда более удачным. Но Женя прекрасно понимала, что она этого не сделает, никогда. Поэтому, чтобы не избавляться от Мустафы, она решила избавиться от Юсуфа.             Договорив с Женей о Касыме, валиде снова позвала к себе Сулеймана, ещё раз его обняла и поцеловала, потом обняла Женю, и отправила их обратно в султанские покои, где Сулейману не хотелось ни играть, ни разговаривать, ни даже мастерить украшения. Он просто сидел за столом и напряжённо вертел в руках пару разноцветных камней.             В покои заходил растерянный и напряжённый Ибрагим, который по воскресеньям оставался во дворце допоздна, чтобы поиграть с Сулейманом. Но тот даже видеть его не захотел, пробормотав уже привычное для Жени:             — Уйди.             Около часа спустя начало садиться солнце — приближалось время четвёртого намаза. Поэтому, минут через десять, либо сама валиде, либо, в порядке исключения, её служанки, объявили в гареме всеобщий сбор на молитву. Сулейман, с тех пор, как Мустафе стукнуло пятнадцать, тоже должен был участвовать в коллективных молитвах, но никуда не пошёл. А Женя ушла в дворцовую мечеть, где уже собралась целая куча народу, включая семерых детей. Они знали только то, что бабушка «немного заболела», потому не особо переживали, и Женя пыталась выглядеть и говорить самым привычным образом, чтобы их не напугать. Но к следующей молитве, которая проходила приблизительно через час, Лейла показалась Жене крайне настороженной, словно уже поняла, что что-то не так, прям очень-очень, в том числе и с её мамочкой, что для неё было хуже любого ночного кошмара. Жене в тот момент захотелось забить на Сулеймана и уйти вместе с Лейлой, но она только вцепилась в неё и ещё раз поцеловала. А где-то очень глубоко внутри в этот момент забилась одновременно приятная и до невозможности мерзкая мысль: потерпи ещё немного, и, может быть, скоро останемся только мы вдвоём.             Пару минут спустя, сидя в султанских покоях, Женя, с долей ужаса, в очередной раз задумалась о том, насколько много вещей и событий зависят исключительно от того, как родители относятся к своим детям. Иногда десятки тысяч жизней, города и целые страны рушились только потому, что кого-то не любили или наоборот очень любили мама с папой. И в её новой жизни всё сложилось именно так и никак иначе, потому что она недостаточно сильно любила Юсуфа. Что, по какой-то странной иронии, довольно точно повторяло канон сериала, потому что с Хюррем была та же фигня, только она вообще не любила детей, ни своих, ни чужих. Насчёт реальной Хюррем судить было сложно, а вот сериальная жила в совсем другом мире, где всё могло сложиться совершенно иначе, если бы она по-другому относилась хотя бы к старшему Мехмеду. Поэтому сериал буквально кричал о том, что для неё важнее всего на свете она сама, а дети где-то на десятом плане. Иначе бы вся та история, которая произошла, просто не могла бы произойти, ну вот никак. Как и в случае с валиде из Жениной вселенной, только в положительном смысле, потому что она любила своего больного детёныша как никого на свете. И в итоге в его жизни и жизни целой империи всё сложилось именно так и никак иначе.             Ближе к полуночи, когда Сулейман уснул, у Жени в глазах заблестели слёзы. Она весь вечер держалась и не плакала, чтобы никого не напугать. И вообще уже очень давно не плакала, но в тот момент хотелось. И плакать, и вцепиться в Сулеймана, чтобы никогда больше не отпускать. И ещё, как делают в сериалах, спросить у него: «зайчик мой, как же я буду без тебя жить?» Но сидящий внутри неё гопник не давал этого сделать. Вместо этого он, полуиздевательским тоном, по которому Женя могла безошибочно определить своих, спросил: знаешь, на когда ты сейчас похожа? На Хюррем, которая страдала по поводу своих детей. Смотреть противно, поэтому завязывай со своими крокодиловыми соплями. У тебя был выбор и ты его сделала, сама, не под дулом пистолета. Поэтому даже не начинай о том, какая ты несчастная. И не вздумай, слышишь, не вздумай идти в детскую и скулить сидя у кровати Юсуфа. Даже не подходи к нему этой ночью, иначе я выброшу тебя с балкона.             Слёзы у Жени быстро высохли и она задумалась о том, что Сулейману, возможно, так будет лучше. Она и сама боялась жить без валиде, да и, в целом, успела к ней привязаться. А вот Сулейман свою маму не просто любил, он любил паровозики, а его чувства к маме нельзя было уместить в одно слово. Поэтому Жене казалось, что вариант с «они умерли в один день» не такой уж и ужасный. И ещё ей показалось, что валиде, может быть, уже пару часов как умерла. Просто Сулейману об этом знать не нужно, поэтому она и не захотела, чтобы он оставался у неё в покоях. Ей было спокойнее умирать, зная, что Сулейман уснёт ничего не подозревая и никогда больше не проснётся.