Left behind

***

Тяга к путешествиям проснулась в нём не случайно — ещё ребёнком доводилось частенько сбегать из отцовского дома, наполненного не столько перегаром, сигаретным дымом и непонятным чувством сродни запустению (из-за отключённого за неуплату света), сколько тревогой. Тревогой незаметной, почти неощутимой для постороннего, но слишком явной для самого Денджи, прятавшегося от алкогольных приходов своего единственного родителя то по соседским сараям, то по темным полуподвальным помещениям магазинов, то по пыльным чердакам. С успеваемостью в школе не складывалось, на полях краснели позорные «C» и «D». В общении со сверстниками было ещё хуже — те постоянно тыкали в Денджи пальцем, высмеивали его поношенную, латанную-перелатанную парку и кривые зубы, метко целились снежками в лицо и частенько подставляли ножки прямо посреди коридора. Нищий — говорили они, пиная пакет с его формой для физкультуры. Я всем нос утру, вот увидите — самонадеянно фыркал Денджи, сидя на заплёванных ступеньках у дебаркадера. В порванной рубашке, с разбитой губой и с фингалом, налитым глубоким фиолетовым — прямо как космос над головой, — а ещё со стойкой, непоколебимой гордостью за то, что он, такой вот недомерок, смог дать сдачу тем, кто был явно сильнее него. Досада из-за визита к директору постепенно отступала, счёсанная ладонь бережно наглаживала дряхлую псину, греющую отбитый бок. Прикормленная Денджи, она жила на помойке за единственным супермаркетом в их захолустье, ютилась в домике из тряпок и коробок круглый год, надорванно гавкая на каждого, кто пытался приблизиться. Она была слаба и вряд ли протянула бы ещё одну зиму, не поделись Денджи сандвичем, который буквально пришлось оторвать от сердца — свежая еда была чрезвычайно редким гостем на их кухне. Дворняга принюхалась, вздыбила шерсть, но съела. Через пару дней Денджи пришёл к ней снова, зачем-то с крадеными тефтелями из школьного кафетерия и виноватой улыбкой. — Ты извини, замотался немного, — для чего-то оправдался он, разворачивая пакетик с едой. Его новая знакомая повела ушами и робко царапнула когтями по асфальту, делая шаг навстречу. Безымянная и хромая, с колтунами из грязи и репейника, застрявшими в холке, она, наверное, решила довериться Денджи, которого гниль с лесных массивов душила так же сильно, как било бродяжничество по пошатнувшейся собачьей преданности. Звучит смешно, но мальчишка действительно верил, что слезящиеся собачьи глаза, подёрнутые мутной коркой слепоты, смогли разглядеть в нём родственную душу. И каждый, кто взглянул бы на них двоих — брошенных на произвол судьбы, наверняка бы согласился. За их костлявыми от недоедания плечами, прямо поверх забора, загнавших в угол два незаметных силуэта, скрипел вековой бор. Враждебный, туманный, он вонял мхом и гнилой травой круглый год, и нервировал куда основательнее, чем запах тухлой рыбы из контейнеров. Обратная сторона мерцающей неоновой вывески раздражающе гудела, в закоулок пробивался басистый говор местных пьянчуг, на стареньком мобильном светилось отцовское «сгоняй-ка за добавкой, малой». «Сегодня работает Джуди, она тебе продаст». Денджи никогда не отвечал ему — лишь пролистывал сообщения и заранее забивался в самый дальний угол из тех, что оказывались в пешей доступности, а собака невозмутимо тащилась следом, волоча заднюю лапу. Отёкшую скулу обдувал ночной ветер, окна в прибитых к земле коттеджах горели счастьем, казавшимся недосягаемым отсюда — с ровного тротуара, окружённого дрожащими линиями электропередач, убегающими далеко в чащобы. Денджи не хотел растить в себе ненависть за то, что у него за душой ни крохи, не собирался завидовать новым кедам одноклассников, рассказам о поездках с родителями, подслушанным в столовой, и аккуратным «А» в контрольных Руби, сидевшей за соседней партой. Напротив, он любил людей настолько, насколько позволял несгибаемый оптимизм, выработанный в качестве защитного панциря, не позволявшего подобраться к самому сокровенному — к вере в лучшее. Как ни крути, но в каждом человеке, даже в самом дерьмовом, при желании можно было найти что-нибудь хорошее — даже в том, кто потрошил школьные шкафчики и харкал на капюшон, да, — и от принятия этой константы становилось неоспоримо легче и отчасти уютнее. Действительно, всё не так уж и плохо. Денджи, укрывшемуся собственной одеждой между вентиляционными коробами, просто немного не повезло с местом рождения. Мысли терялись среди хлипкой паутины, обтянувшей низкие сваи технического этажа, тело трясло от сквозняка, писка голодных до крови комаров и зябких туманов. Успокаиваясь в обнимку с привычным теплом блохастой подруги, Денджи втайне мечтал перекрыть чем-то светлым все зарубки на теле, напоминавшие о том, где и при каких обстоятельствах он вырос. Он мечтал уехать, сбросив с себя шкурку нищего и ненужного. Пусть наугад, пусть в неизвестность — лишь бы никакая живая душа не могла прощупать его болевые точки.