(Не) быть собой.

      Пальцы ведут по горячей и влажной простыне, мнут её и оставляют следы. Игольчатые ветки качает ветер, они тонко и звонко барабанят по стеклу, но слух, некогда чувствительный и острый, совсем не обращает внимание на шум, всё сознание сосредоточено на визуализации сна в черепной коробке:       — Прости меня, — омега с небесным цветом глаз смотрит на малыша, чьи пухлые ручки тянутся к родному и нежному лицу, — тише-тише, — бледные губы растягиваются в болезненной и раненой улыбке, с уголка рта стекает блестящая струйка крови.       Белокрылый крутит старую, прогнившую и скользкую рукоять механизма колодца. Его руки дрожат, он очень устал и замёрз, с ночного неба падают крупные капли дождя, непослушные волосы наконец нашли себе место, прилипая ко лбу. Глаза блестят от дополнительной влаги в виде солёных слёз, омега их не в силах удержать, смотря, как ведёрко с ребёнком погружается на дно колодца, а малыш молчит, будто знает, что нельзя шуметь, нельзя дать себя обнаружить.       Когда деревянное дно мягко садится на воду и покачивается на беспокойной воде, старший отпускает рукоять, разжимая словно заледеневшие пальцы. Он упирается руками в каменные края колодца и немного свисает вниз головой, на него смотрят большие глаза, в них отражается все те чувства, что не могут быть озвучены слишком маленьким ребёнком. Камни под руками омеги крошатся и осыпаются в воду, когда пальцы от внутренней агонии и боли впиваются в бортик.       — Будь сильным, Чимин, — голос дрожит, то ли от холода, то ли от боли и усталости в хрупком теле, то ли от эмоций, что лезут наружу, а может и от всего сразу, — ты обязательно все вспомнишь, когда придёт время.       За спиной омеги раздаются раскаты грома, он загнанно крутит головой в стороны, оборачивается, но никого не видит. Белокрылый вновь склоняется к ребёнку, но более ничего не говорит. Просто смотрит своими безумно голубыми глазами в точно такие же глаза: душой к душе, мыслью к мысли, сердцем к сердцу. Они прощаются без слов и старший делает шаг назад, раскрывает белоснежные крылья, смахивая с них воду, и исчезает.       Оставшись один, кроха смотрит наверх и все понимает, пускай он слишком мал, но сердце чувствует, как потеряна связь, чувствует, что остался совсем один.       Малыш кривит свой маленький ротик, изгибая уголки вниз, он еле слышно кричит, смотря вверх и слышит лишь эхо собственного голоса в ответ. Пальчики впиваются в края ведёрка, которое начало сильнее раскачиваться на воде. Он вновь подаёт голос, но никто не приходит, никто не отзывается. Лишь безразличный ветер воет над головой, разбрасывая капли ледяного дождя. Замерзшие щёчки вновь обжигает горячими слезами.       Пухлые губы хватают воздух, позвоночник неприятно и громко хрустит от неестественного прогиба в пояснице. Кожа покрывается влагой, а тёмные и отросшие волосы липнут ко лбу и вискам.       Дверь сносят будто бы с пинка, судя по удару ручки об стену, так оно и было. Омега подрывается с кровати, путаясь в собственных конечностях, крыльях, простынях и одеяле. Тело с грохотом валится на пол, секунды тканевого плена и чувства обездвиженности хватает, чтобы крылья непроизвольно раскрылись, с противным хрустом разрывая бедную ткань, которая ничего плохого и не сделала.       Молодой парень среднего роста, стоит в дверях и смотря на эту картину страшной «борьбы», уплетает кусок свежеиспеченного хлеба. Он бы и хотел дать этому безобразию хоть какой-то комментарий, но в голову ничего адекватного и не приходит.       — Матом можно? — кратко интересуется шатен, опираясь плечом на широкий дверной откос.       — Чон Хосок, — буквально процедил сквозь стиснутые зубы темноволосый, из его ноздрей повалил бы горячий пар, будь он чайником, — какого хера ты не стучишься, а просто вламываешься в мою комнату?!       Бета расправился с хлебом, запихивая тот за щеку и оттряхивая руки от крошек, его взгляд стал более серьёзным, — если бы ты снова не извивался на кровати, как придавленный сапогом к земле уж, то услышал бы, как я постучал в дверь кулаком раз пять, — шатен облизал губы и скрестил руки на груди, недовольно поглядывая в сторону омеги, который явно поник, опуская плечи и понимая, что вспылил на друга.       — Снова снится странный сон? — Хосок прошёл в комнату, смягчая тон голоса. Бета начал поднимать с пола испорченный постельный комплект. Такое теперь только в мусор или на половую тряпку.       — Почти каждую ночь, — обречённо вздыхает омега, взглядом упираясь в пустоту перед собой, — и, как всегда, я ничего не помню, лишь те ощущения, что испытывал: давящую тоску в груди, страх, обиду и одиночество.       — Чимин, тебе нужно меньше читать подобное на ночь, — Чон берет в свободную руку книгу с прикроватной тумбочки, вчитывается в название и переводит взгляд на своего друга, — тёмная вампирская магия? Ты же в курсе, что омега не в силах творить подобное? К тому же там отвратительные и жуткие последствия, — пальцы Хосока проводят по краю обложки и мягко открывают страницы, где была заложена закладка, — хах, судя по тому сколько ты прочёл, то уже сам в курсе. С твоей психикой только такие ужасы читать.       Младший грубо выхватывает из рук старшего свое излюбленное чтиво и небрежно кидает на кровать, закапывая под подушками.       Чон лишь закатывает глаза и направляется в сторону выхода, — время уже почти обед, а ты даже не завтракал, — говорит спокойно Хосок, останавливаясь около двери, — Пак Чимин, попытайся не опозориться на первом же занятии. Омег тут не особо уважают. Альф и бет мужского пола никто не спрашивает, когда призывают на службу, забирают просто из дома, заталкивая в эту академию, а вот у омег есть выбор. Ты знал куда идёшь, слабость никто терпеть не станет, — старший обернулся, слегка приподнимая уголок губ, — удачи.       Чимина оставили в полном одиночестве, он даже проснуться не успел нормально, осознать, что находится вовсе не дома, никто не будет сюсюкаться с ним, спрашивать о самочувствии и настроении, никто не будет волноваться.       Сегодня крайний выходной день перед началом учебного года. В эту академию Пак попал по собственному желанию, что-то внутри толкало хрупкую омегу отправиться вслед за лучшим другом. Хосок его предупреждал неоднократно, но Чимин был неприклонен. В его голове на протяжении всей жизни звучал незнакомый голос, который упрямо твердил омеге, что тот просто обязан быть сильным. Семечко навязчивой мысли пустило наконец корни в голове парня, теперь же это стало его целью. А для чего ему быть сильным — вопрос следующий, вскоре на который ответ найдётся сам.