***
Мама умерла, когда тебе было семь лет. В детстве ты остро понимала, что она совсем несчастлива — её худое тело всегда было в язвах и синяках, под глазами навеки поселились мешки, язык заплетался, под кроватью болтались пустые бутылки из-под сакэ, а у самой неё хватало сил только на слабое похлопывание по голове и на тихое «помогай ему, девочка моя, не нужно себя жалеть». Твой отец всегда был не шибко разговорчивым человеком, но после смерти матери он, казалось, и вовсе позабыл все слова. Обычно он приходил домой после работы, снимал свою клетчатую красную рубашку, открывал холодильник, брал пиво и вздыхал, осматривая совсем крошечное пятно от яблочного сока на полу. — Та-та-та… — выходило со вздохом из его рта, когда он брал тонкий ивовый прут от дерева, росшего в вашем внутреннем дворе. — Дочь! Никогда не звал тебя по имени и никогда не обнимал. Никогда не хвалил и никогда не целовал. Единственное, что было дозволено — драить дом, стирать его грязные носки и ходить тихо, чтобы половицы не скрипели и не раздражали его воспаленный мигренью мозг. Но этот пьяный бородатый молчун — единственное, что осталось у тебя. Единственное, что служило напоминанием о матери и о тех днях, когда отец, бывало, был в хорошем настроении — тогда он садил тебя на колени и рассказывал занятные истории, которые случились с ним и с его сослуживцами на работе. Отец работал лесорубом, поэтому часто от него можно было услышать диковинные рассказы о лесных чудищах и страшных отшельниках, которые иногда забредали к ним. — Та-та-та… — удары ивовым прутом по руке напоминали удары тонким лезвием. Кожа лопалась, кровь алыми каплями падала на старый пол и оставляла новые следы. — Опять грязно, что ж такое… та-та-та… — тихо и хрипло выдавал он, кивая на вторую руку. Плакать было запрещено, слёзы — слабость, слёзы раздражают папу, а ведь у него так болит голова после тяжелой работы. Ты кусала губы до крови, а в голове почему-то всплывал образ того раздражающего мальчишки. Весь район знал, что Сано Манджиро очень сильный, и как же тебе хотелось, чтобы он помог тебе справиться с этой ужасной болью, чтобы он тебя защитил. — Я уберу, — на полу брызги крови, руки вновь напоминают рубленное мясо. Отец криво косит пустые глаза, забирает очередную жестяную банку из-под пива и уходит в комнату до рассвета. Руки трясутся так, что держать тряпку нет никакой возможности. Железный привкус крови на губах смешивается с солью слёз на щеках, с окна доносится громкий лай бездомных собак и, кажется, начинается дождь. Та-та-та… Та-та-та… Помогай ему, девочка моя. Ты стискиваешь зубы и непокорно трясешь головой. Не нужно себя жалеть.***
Свои двенадцать лет ты думала праздновать, как обычно, в одиночку. Добрая старушка, владелица пекарни напротив, подарила тебе небольшой, но очень красивый бенто-торт с нежно-розовой глазурью и розочками по бокам. Отца раздражал яркий свет и громкие звуки, поэтому, отыскав в пыльном шкафчике над плитой маленькую свечку, ты заперлась в комнате. От одноклассников ты слышала, что если задуть свечу в день рождения и загадать желание, то оно непременно сбудется… Почему-то в голове вновь вспышкой появилось такое приятное воспоминание — в тот солнечный вечер, когда Шиничиро предложил прокатиться на мотоцикле, а ты согласилась. Вы с Майки были совсем небольшие по размерам (ты ужасно гордилась тем, что чуть выше, чем этот забияка), поэтому Сано-старший усадил вас рядком — лучившуюся счастьем тебя и недовольного Майки. Шиничиро наказал тебе держаться за него крепко, а Манджиро втрепал пару подзатыльников, чтобы брат не дергал тебя за волосы. Кататься тебе очень понравилось — ветер приятно обдувал лицо, Шиничиро был очень теплый, а Майки крепко-крепко обнимал тебя сзади… Аккуратно вставив свечку, ты вытащила из кармана полупустой коробок из-под спичек и тут же неосознанно поежилась — спички были отцовские, надо бы потом вернуть на место, иначе влетит. Пальцы дрожали, словно ты делала что-то запретное, нелегальное. Обложившись простынями и подушками, соорудив что-то наподобие небольшого игрушечного домика, ты, затаив дыхание, чиркнула спичкой. Огонек дрогнул в твоих пальцах, ловко лизнул спичку и тут же исчез. Поджилки затряслись, кожа побелела в мгновение ока — в дверь громко постучали. — Кого там принесло?.. — отец проснулся. — Иди открой! Ты в панике спрятала торт в шкаф, отряхнула подол старого платья и торопливо спустилась, чувствуя, как с каждым шагом по лестнице вниз твое сердце, белея от ужаса и страха перед неизвестностью, опускается к самому желудку. Пальцы были до жути липкие от пота и глазури, поэтому ручка двери казалась неподъемной. — Кто там?.. — так же хрипло крикнул отец. Ты в немом шоке смотрела на гигантские черные глаза на бледном лице перед тобой. Майки скорчил недовольную мину, критично осматривая тебя. — Так и буду на поро… — Ошиблись дверью, папочка! — визгливо крикнула ты, затыкая Сано рот грязной рукой. Он поморщился, взглядом злобно просверливая в твоем лбу две дырки. Ты умоляюще посмотрела на него, одним лишь взглядом прося помолчать хоть пару секунд. — Вот идиоты же есть… Иди спи! — ответил отец и закашлялся, отхаркнув сгусток слюны прямо на пол. Дверь скрипнула и закрылась на замок. Он вновь скрылся в комнате до утра, как бывало всегда. — Хорошо! Только сначала вынесу мусор!.. — ты выдохнула. — Эй, я тебе мусор что ли? — возмущенно заорал Майки, капризно пытаясь ущипнуть тебя за щеку. — Что тебе нужно? — велико было желание просто вытолкнуть Сано из дома, но любопытство острыми коготками схватило тебя за горло, не давая выкрикнуть острое «проваливай». Ты аккуратно подтолкнула его к выходу и вышла следом, затворяя дверь, прислушиваясь. Сано скуксился, а ты тихонько захихикала — недовольный Майки был очень похож на злого котёнка, такой весь надутый и уязвимый. — Шиничиро сказал, что у тебя сегодня день рождения. — И что? — Он сказал, что твой отец бьет тебя, — всё также безэмоционально и серьезно продолжил Майки, два глаза-оникса продолжали смотреть на тебя, не отрываясь, будто желая выведать все самые сокровенные тайны. Майки будто бы был умнее и зрелее, чем остальные дети, он будто бы знал и понимал намного больше, чем другие, но при этом не терял свою природную наивность и беззаботность. — Это все неважно, — смутилась ты, вытирая нос грязной ладонью, пытаясь напустить на себя безразличный вид. Майки вновь сощурился, но почему-то промолчал. — Ты же видел, какой он… Я привыкла, — Сано скосил взгляд на твои руки, ты поспешно убрала их и в ту же секунду пожалела, что надела платье с короткими рукавами. — Нехорошо, если кто-то будет грустить в свой день рождения. И останется без подарка. Мальчик протянул тебе небольшой яркий сверток. Ты недоверчиво посмотрела на него. Летнее вечернее солнце приятно золотило его светлые волосы, его рука была теплой и надежной, а твое платье, руки и душа слишком грязные. Ты так боялась его испачкать, так боялась лишний раз дотронуться до святого Сано, до Непобедимого Майки. Но вот вы сидите в несуразном самодельном домике из подушек и пледов, которые ты наскребла со всего дома. Сама от себя в ужасе — отец никогда не разрешал никого приводить в дом, и если бы узнал о том, что соседский мальчишка уплетает вместе с тобой розовый торт, то точно простыми синяками ты бы не отделалась. Но почему-то сейчас тебе было так всё равно, что хотелось нарушить даже что-нибудь еще. — Чего ты? — грязные пальцы прошлись по влажным щекам. Ты тихо всхлипнула. Майки вытер с уголков тонких губ розовый крем и удивленно посмотрел на тебя. Он и сам не понял, как вообще оказался в твоем доме — Шиничиро опять разжалобился и попросил отнести подарок соседней бедняге, которую каждый день безбожно колотит отец. А эта бедняга еще и хорохорится, — то у нее все хорошо, то ревет в три ручья, — а вид делает, будто всё у нее лучше всех. — Не надо меня жалеть, — старалась говорить громко, но липкий страх все еще сковывал горло, движения. Когда-нибудь ты обязательно должна стать сильной, выбраться из этого мрака и ни от кого больше не зависеть. Но пока что только приходилось делать вид, что сильная и ничего не боишься. Но Манджиро людей насквозь видит и бегло читает эмоции, как открытую книгу. — Я и не жалею, — Майки пожал плечами. — Просто неправильно это всё. — Неправильно? — Несправедливо. Ты и твой отец… А ты не плачь, — строго добавил Сано, чуть нахмуривая светлые брови. Сложил руки на груди и пожал плечами, задрав нос кверху. — Знаешь, жалкие и слабые люди счастья не заслуживают… Дракен прибил бы меня за то, что говорю такое, но такова правда жизни. Если ты не можешь постоять за себя, то как ты собираешься стать опорой для других? — Я и не заслуживаю, — слезы продолжали без остановки литься по твоим щекам, будто прорвало плотину, которая так долго сдерживала всю боль. Но голос ты старалась контролировать, хотя Сано прекрасно понимал, что еще секунда — и эту хлипкую лачугу просто-напросто снесет из-за цунами слез. — Прекрати. Перестань плакать. — Я не могу-у, — наконец взвыла ты, чувствуя, что сердце разбивается на миллиарды кусочков, в живот будто впивается острое лезвие, которое твой отец прокручивает с садизмом, выкрученным на максимум, легкие болели так, словно в комнате распылили удушающий газ. Ты привыкла плакать тихо, плакать бесшумно, как мышка, чтобы никто на всей планете не увидел, не услышал, не посмеялся. — Я та-ак устала-а… Ты да-аже… Не… — Перестань! — Майки растерянно смотрел на тебя, не зная, что делать и куда деть себя от неловкости. Он никогда не видел тебя так близко, никогда не видел твоих слипшихся от слез ресниц и никогда не чувствовал себя так беспомощно. Почти каждый день стабильно он видел тебя в школе — ты петушилась в кругу своих немногочисленных друзей, называя синяки — боевыми медалями, а шрамы — украшениями. — Это ведь все из-за него, да? Ну всё, хватит. Слезы — это слабость, понимаешь? Прекрати. — Тебе легко говорить… — начала было ты, но все слова смыло новой волной слез. И на этот раз остановить их не представилось никакой возможности. Тебе было совершенно наплевать на свое зареванное лицо, на красный нос, на сопли на щеках, на грязные подтеки на руках. Твое сердце так отчаянно тянулось к нему, настолько сильно, что ты готова была стать еще одним ребенком Сано, лишь бы круглосуточно видеть мальчика, который хотя бы попытался спасти тебя от одиночества. — М-Майки… — тебе было совершенно наплевать на то, что он — самый настоящий хулиган, избивающий старшеклассников за школой (тех самых, которые всегда немного пугали тебя), а его брат — основатель самой настоящей бандитской группировки. Сейчас же вы сидели вдвоем в этом тесном, душном, полностью прокуренном отцовскими сигаретами помещении, все измазанные розовой глазурью, и Сано Манджиро казался тебе самым лучшим человеком во всем Токио, во всей Японии, на всей планете. — Не плачь, — ты схватила его за руку, словно утопающий за спасительный круг. — Все плохие люди в конце концов оказываются наказаны. Это справедливо. Это по правилам. И к тому же, теперь ты мой друг, верно? А друзей в обиду не дают. — Он никогда не… не… — утробно всхлипываешь ты, пропуская мимо ушей последнюю фразу. — Я… Я… Друг? Майки наклонился к тебе — в его глазах на секунду-другую задержался интерес, но тут же почему-то угас. Мальчик небрежно и быстро клюнул тебя в щеку — его губы были немного обветренными и сухими, немного побитыми и нервно обкусанными, но… И тут тебя уносит окончательно, крышу срывает моментально — порывисто хватаешься за него, перебираешь короткие светлые волосы, которые пахнут чем-то сладким и одновременно цитрусовым, сжимаешь в своих объятиях так крепко, что, кажется, будто твои ребра сейчас треснут, а сердце лопнет от переизбытка эмоций. — Все оказываются наказаны, — в тот момент тебе казалось, что мир сузился лишь до его глубоких-глубоких, темных-темных глаз, которые затянули тебя так далеко в ад. — Сильные и хорошие наказывают слабых и плохих. — Но ведь сильные не всегда хорошие… А слабые не всегда плохие?.. — неуверенно спрашиваешь ты, преданно заглядывая ему в глаза. Преданно, точно самая настоящая ручная собачка. Его рука путается в твоих волосах, оттягивая их назад, но тут же ласково поглаживая. Словно резко отрываешь пластырь с раны, а потом мажешь мазью, будто бы травма того стоила. — Ведь так?.. А Сано Манджиро странно ухмыляется куда-то тебе в плечо.***
— Хэй, чего грустишь? — Манджиро свешивается с перил, заливисто смеясь. Ты вздрагиваешь, но тут же сама смеешься — почему-то с Майки тебя всегда пробирало на смех. Он так любил тебя смешить, что иногда даже увлекался и случайно заходил слишком далеко в своих шутках про Кенчика, за что потом получал крепких оплеух от самого заместителя. Но Майки не раз признавался Дракену, что видеть твою улыбку для него самая большая радость, самое большое достижение в жизни. Такой уж он человек — за своих друзей горой, и в радости и в горе. Правда в плане романтических отношений он был профаном даже хуже Такемичи минимум в сто раз. — Он такой неловкий, — в такие моменты Дракен всегда закатывал глаза. Ведь Майки был из тех людей, кто нарвет цветы с клумбы своей старой соседки и получит первосортных люлей за это, чем просто сходит в цветочный магазин на углу. Или из тех, кто мало говорит о любви, потому что если попробует, то из него выйдет что-то стыдное вроде «ты случайно не телевизор? почему тогда, когда я… тебя… включаю утром, почему ты, ну, смотрю типо на тебя? типо хочу на тебя смотреть?»; он из тех, кто примчится по первому зову, по первому звонку, если грустно, плохо или нужна помощь. Он из тех, кто просидит с тобой всю ночь, разговаривая о какой-нибудь ерунде или о том, как у Баджи в волосах застряла чья-нибудь сопля, а Кейске потом орал как резаный еще полдня. Или о том, что Па-чин опять смешал какой-то алкоголь и учинил бой в стиле бойцов сумо с Пеяном, а Мицуя, который кинулся их разнимать, своей тяжелой рукой уложил сразу двоих. Или о том, что… — О чем задумалась? — Майки усиленно машет перед твоим лицом своей рукой, а ты медленно переводишь взгляд с залитой солнцем крыши на залитое счастьем его красивое лицо. И хочется видеть его таким всегда, хочется шататься с ним в два часа ночи по заброшенным домам и больницам, хочется обмазаться до ушей сладкой ватой, а потом как бы невзначай поцеловать его, и очень хочется всегда видеть эту широкую и по-настоящему искреннюю улыбку на его лице. — Да так… Знаешь, хочется просто прокатиться на твоем байке, а не сидеть и делать домашку… — Не вопрос, — Майки напускает на себя деловой вид. — Позволите прекрасному рыцарю на не менее прекрасном железном коне спасти вас от пышущей скукой и тленом домашки? — Какие обороты, — неподдельно смеешься, вновь хватаясь за его руку, когда он утягивает тебя ближе к своему мотоциклу, где уже наготове висят два черных шлема. Майки такой маленький, ты выше его где-то на полголовы, а ему хоть бы хны — спокойно продолжает щипать тебя куда попало, клевать в щеку губами или носом и иногда дуть в ухо, если настроение повредничать зашкаливает все возможные шкалы и параметры. — Эй, куда так сильно?! — в эти моменты ты и думать не думала о своих проблемах — о том, что нужно прибраться к приходу отца или о том, что домашнее задание по английскому до сих пор не сделано. Как и все в этом мире по сравнению с Майки, эти вещи казались тебе такими неважными и мелкими, что хотелось смять их, как бумажку, и выбросить, как ненужный никому мусор. Лишь этот момент: твои руки мягко оплетают его талию, ты прижимаешься к его сильной спине, а ветер свистит в ушах, и вот она — та свобода, та жизнь, о которой ты так мечтала в детстве, сидя в четырех стенах без воздуха. Майки дал тебе все, о чем ты и думать боялась — он подарил тебе свою вселенную, он пустил тебя в свою жизнь, он включил тебе космос в своих ониксовых глазах. — Терпи, красавица! — кричит он тебе, обгоняя очередного лихача на иномарке. — Сейчас я покажу тебе, как ездит глава Токийской свастики! — Знаю, знаю! — он поддает газу, мотоцикл дергается, как припадочный, и с ревом перестраивается на другую полосу. Ты визжишь, желая поднять и раскинуть руки, но поджилки все равно трясутся от адреналина, как вино, ударившего в голову. Волосы Майки пахнут чем-то приятным, и это тоже кружит тебе голову. — Никто не сравнится с твоим железным конем! — А то! — иногда он, как сущее дитя, так падок на похвалу; даже такому серьезному лицу в токийской среде хулиганов иногда просто жизненно необходимо похлопывание по голове со словами «а Майки у нас добрый». Прижимаешься еще теснее, хотя теснее уже просто быть не может, как и ближе — это аксиома, что ты плюс Майки равно любовь, как писали еще в стародавние времена братья Сано на вашем заборе. Это также просто и также логично, что даже такой полный нуль в математике, как Баджи, сможет заучить наизусть это правило и не опозориться перед мамой и Чифую. Ты не думаешь, что вы встречаетесь, нет-нет. Ваши отношения куда более тесные и глубокие, чем просто обычные «встречаемся» в статусе или еще где-нибудь. Такие глубокие и прочные, что и не оценить, и не сломать, и не разрушить. — Где это мы? — мотор байка утихает, и на вас обрушивается одновременно миллион различных звуков — и щебет птиц, и шум реки невдалеке, и рокот деревьев. Под ногами — мягкий ковер зеленой травы, над головой — желтое с розовым небо, напротив — два омута глаза, а в сердце — такая невысказанная любовь, что хочется кричать. — Да так, — он плюхается на траву, похлопывая на местечко рядом с собой. Усаживаешься. А сердце трепещет. — Шин-чан показывал как-то. Замолкает. И ты молчишь. Одно лишь упоминание Шиничиро подобно трёхстам отравленным стрелам в грудь одновременно с острым кинжалом в спину. Но Майки поднимает голову и смотрит в небо, пока облака отражаются в его глазах, обрамленных светлыми длинными ресницами. И весь он как этот закат и как эти облака — такой красивый и одновременно внушающий уважение, такой непостоянный и одновременно надежный, такой щедрый к людям и одновременно жадный до своих близких. — Ты стала такой взрослой, — поворачивает к тебе голову и опять замолкает на одну-другую минуту. — Разве это плохо? — виновато улыбаешься. — Нет. Помнишь, что я сказал тебе в твой день рождения? — То, что слабые люди не заслуживают уважения? Помню. — Да. И я уважаю тебя. Слова застревают комом в горле, когда его теплая рука соскальзывает к твоей щеке, а губы касаются твоих. Несмотря на то, что ты выше на каких-то там жалких несколько сантиметров, сейчас доминирует несомненно он. А ты и не против. Пальцы сжимают траву, выдирая ее прямо с корнями, но дрожащую руку моментально перехватывает его крепкая рука, прижимая к своей груди. Ты чувствуешь, как бешено колотится его сердце, пока ваши губы все так же медленно исследуют друг друга. Атмосфера адски накаляется, а температура поднимается на градусов так десять точно. Майки чуть подается вперед, как бы вжимая тебя в траву, а ты тихонько вздыхаешь, желая никогда не разрывать этот медленный, тянущийся и очень влажный поцелуй. Вы — так бесконечно много, так бесконечно долго. Вы и есть сама бесконечность. Сано прикрывает глаза и тут же улыбается сквозь поцелуй, открывая их вновь. В его глазах ты видишь самый настоящий космос, зрачков не видно и подавно — неужели настолько любит тебя? — Майки… — ты начинаешь уставать и первая разрываешь поцелуй. — Нравишься очень. — Майки… — уже умиленно тянешь, обнимая за шею, пока он не падает всем весом на тебя. — Майки! Парень громко хохочет, тут же покрывая твою шею легкими и липкими поцелуями. — Майки! Нас увидят! — Ну и что с того? Пусть только попробуют помешать — останутся без зубов. — Майки! — укоризненно смотришь на него. — Кстати, а ведь я впервые смотрю на тебя снизу вверх… Ай! Манджиро! Прекрати! — Будешь дразниться — укушу еще. Громко смеешься, распуская его волосы. Лучики солнца золотят его спокойное лицо, губы чуть припухли и раскраснелись, дыхание сперло, а щеки напоминают маков цвет — таким он навсегда остался в твоей памяти. — Ай! Сано Манджиро! Что за дела?! — Хм, а что такого? Я что, теперь не имею права поцеловать свою девушку, когда мне вздумается? — Что? — Что?***
Это произошло в третье воскресенье июня. Ты тогда задержалась в школе, потому что домой идти не было никакого желания, а одноклассник так интересно рассказывал тебе какую-то историю, что хотелось слушать его и слушать. На душе будто бы скреблись кошки — с самого утра Майки старательно избегал тебя, ничего не говорил, кинул в тебя лишь скупое «пока» и даже не поцеловал в щеку на прощанье. Вы сблизились просто до невероятных масштабов, а деревце твоей привязанности к нему, которое пустило корни в тот самый день, уже превратилось в крепкий и высокий дуб. Но Майки… он всегда был молчуном, если дело касалось своих собственных чувств. К этой дверце не мог подобрать ключ никто, даже капитаны отрядов банды. И ты тоже не смогла. — Ну, до встречи! — одноклассник гоготнул напоследок от своей остроумной шутки и помахал тебе длиннопалой волосатой рукой. Ты рассеянно кивнула, растрепав волосы, которые прилипли к одной из футболок Майки. Дорога до дома всегда была длинной, тоскливой, удручающей. Но что-то с самого утра не давало тебе покоя. Что-то, что ты называла тревожностью, плело свои нити, завязывая их на тонких запястьях. И от этого невыносимо начало тянуть домой. — Я дома, — тихо буркнула ты. Если отец здесь, то шуметь не стоит — скорее всего, у него опять бушуют мигрени. Если нет, то это к лучшему. После того, как ты подросла и перестала быть неразумной девочкой, отцу стало сложнее вымещать на тебе недовольство и злость. Постепенно тебе становилось все равно, ведь семья Сано всегда рада встретить тебя у себя… Но ростки неуверенности, зажатости, зависимость никуда пропадать не хотели. — Пап? — его ботинки стояли у входа, но никаких следов отца не было и в помине. Обычно он всегда вешал красную рубаху у входа, брал пиво и уходил в свою прокуренную комнатушку около лестницы. — Па…па? Папа, ты дома? — входная дверь тревожно скрипнула и закрылась. Твоя длинная и худая тень упала на старый дощатый пол, на котором виднелись следы от грязных ботинок. Ты только утром вымыла пол, ботинки отца лежали у входа, а дома он всегда ходил в своих скрипучих и вонючих тапках, значит… — Папа! Где ты? В ушах начало странно звенеть, дома тебя неизбежно настигало это чувство, но сейчас оно было в абсолюте. До ужаса холодно, мурашки по коже, настежь открыты все окна, доносится гул улицы, он смешивается со звоном и свистом, с тишиной, которая давит, давит, давит на барабанные перепонки… А на полу в коридоре валялись поломанные вешалки, и разбитая ваза грустно смотрела своими осколками в потолок. Ты невольно сравнила себя с глупой героиней хоррор-фильма — из подвала доносятся странные звуки и она со счастливой улыбкой, с битой наперевес, скорее мчится туда, чтобы расправиться с убийцей её лучшего друга. Но тут кровь застыла — на полу, полностью помятая, лежала отцовская красная рубашка. На полу — лужа крови. На полу — следы отцовских больших рук, которые ведут в комнатушку около лестницы. На полу — грязные следы от ботинок, ведущие туда же. На полу — твое детство и твои чувства. Рубашка сама собой оказывается в твоих дрожащих руках. Она такая большая, такая старая и как будто бы слишком клетчатая, она до самой последней нитки пропахла жгучими дешевыми сигаретами из круглосуточного магазина рядом. Она такая холодная. Она — напоминание о матери. Она — словно её молчаливый укор и острый взгляд в спину. Ноги сами ведут тебя в отцовскую комнату, куда ты почти никогда не заходила. Сердце пропускает пару ударов и с глухим стуком падает вниз, когда твои пустые глаза встречаются с большими, глубокими, черными. Отец лежит ничком, а нога Майки в тяжелых грязных сапогах прижимает его разбитую голову к старому полу. Глаза отца широко раскрыты и по-рыбьи тупо смотрят прямо на тебя, словно спрашивая «ну и что ты натворила?». — Что… М-Майки?.. Но… Папа! — только через несколько секунд, когда шок перестает сковывать твои конечности, подрываешься к отцу, пытаясь отодвинуть ногу Манджиро. Тот смотрит на тебя сверху вниз безразличным взглядом. Светлые волосы немного растрепаны и пару прядей небрежно выпали из хвостика на затылке. — Пожалуйста, просто… Вставай… Я же… обещала… Обещала! — Прекрати плакать, — ты хватаешься за ногу Майки, уже не пытаясь ее отодвинуть. Прижимаешься к ней лбом и навзрыд воешь, напитывая ткань штанов слезами. — Ты же знаешь, я так не люблю, когда ты плачешь, — в его голосе, на первый взгляд холодном и стальном, проскальзывают те ласковые нотки, которые обычно звучали в голосе твоего любимого беззаботного Майки. — Я… Я обещала своей маме, что… позабочусь о нем… Ты… Зачем? Ты же знал… — Я же сказал, что все плохие люди в конце концов оказываются наказаны. Или ты позабыла, сколько боли он тебе причинил? — Я обещала маме… заботиться о нем. Он… Он… — продолжаешь обнимать его ногу и повторять эти слова как мантру, чувствуя себя такой ущербной и оскорбленной. Но отнять руки, ударить, закричать отчего-то не можешь. Твоя душа так отчаянно тянется к Сано, ты настолько преданна ему, что это перекрывает всё на свете, всё, чем ты так сильно дорожила раньше. — Он единственный, кто у меня был… — У тебя есть я, — голос Майки всё ещё звучит твердо и железно. — Тебе что, недостаточно? — Но мы же… мы… — В любом случае, — он обворожительно улыбается, убирая ногу и наклоняясь к тебе. Его лицо ровно ничего не выражает, а голос сочится участием и нежностью. Словно и это для него беззаботная шутка, словно он вновь упал с байка и смотрит на Шиничиро, который хохочет над ним. Словно нет твоего мертвого отца на холодном полу, словно нет твоих умоляющих глаз, полных жгучих слёз. Словно вы вновь обычные маленькие дети. — Как насчет того, чтобы поесть тайяки? Я ужасно проголодался. Ты в оцепенении и ужасе смотришь на него. В голове сплошной туман, нет мыслей, одна сплошная сосущая пустота. Совсем ничего не понимаешь. Так хочется уйти, убежать, расплакаться, закричать, размозжить ему голову арматурой, убить, уничтожить, забыть… Но стоит ему лишь сказать что-то своим голосом, стоит ему улыбнуться, коснуться твоей щеки своей теплой, мозолистой рукой и… Кажется, теперь ты точно нашла новый смысл в своей жизни. Кого-то, кого будешь защищать вместо отца. Потому что так надо, так нужно и так хотела твоя любимая мама. Медленно качаешь головой, сжимая холодную руку отца. Ту самую руку, которая раньше держала только чертов ивовый прут. Ссадины и шрамы на руках болезненно дергаются сами собой. Пальцы лишь крепче сжимают такую ненавистную и такую любимую рубаху. Не сейчас, точно не сейчас. Твое сердце разрывается на мелкие кусочки, хочется вспороть себе живот, хочется разбиться об асфальт, хочется выстрелить себе в голову. — Как хочешь, — так же медленно натягиваешь красную клетчатую ткань на плечи, чувствуя, как трясутся губы, а слезы россыпью разбегаются по щекам. На душе зябко, телу очень больно. Он легко касается теплой рукой твоей щеки, размазывая слезы по холодной щеке. Прикосновение словно отдает электрическим током. Так это, что ли, твой Майки? — Позвонишь вечером, ладно? Мне… будет грустно, если ты не позвонишь. И вновь поднимаешь голову, заглядывая в темные глаза. Ты защитишь хотя бы его. Непременно защитишь. Ведь это он подарил тебе свободу.***
В вашей квартире очень пусто, почти нет мебели, холодные чистые полы. Стерильно, жутко и мрачно, почти как в больнице. «Вашей» эту квартиру уже сложно назвать — в ней уже нет того былого уюта, который был создан вашими совместными усилиями. На стенах все еще висят вырезки из любимых манг Чифую, которые он буквально оторвал от сердца несколько лет назад; на холодном подоконнике уже давно зачахли колючие кактусы с потрескавшимися горшками, а пластинки с песнями Битлз, которые раньше украшали белые двери, сейчас разбиты и черными кусочками лежат в разных углах. Ты сидишь на большой дубовой кровати в полном одиночестве и кутаешься в балахон красной рубашки, которая от многочисленных стирок почти полностью выцвела и уже утратила тот яркий кровавый цвет. В комнате нет света, в батареях нет тепла и самое главное — в ней снова нет Майки. Он обещал, что останется хотя бы на этой неделе, но Бонтен вновь ввязались в какую-то преступную заварушку, поэтому Сано не пришел ни на второй, ни на третий день ожидания. Ты проводишь холодной ладонью по такому же холодному шелку постельного белья, а вторая рука отчаянно тянется к телефону, на обоях которого стоит ваше совместное фото. Без него ты не можешь спать, не можешь есть, не можешь отчетливо соображать, и так больно, что хочется просто попросить Санзу накачать тебя наркотиками и забыться на несколько дней. — Тяжело быть любовницей главы мафии, да? — с усмешкой спросил тебя как-то Ран, а ты и возразить-то не смогла. Ты не видела Майки неделями и месяцами, но любила как никогда крепко: любила то, как вы исступлённо целовались на этой чертовой кровати, а он сжимал твои запястья до синяков, до красноты, до боли; то, как измученно-низко звучал его голос на проводе, когда он нежно желал тебе спокойной ночи, а на фоне раздавались стоны раненых преступников, которых через секунду застрелит Санзу; то, как по утрам он недовольно мурчал и кусал кожу бёдер, рук, шеи, живота до ярких синих отметин, которые не сходили потом неделю. Но разве ваша связь состоит только из этих животных моментов? Когда она стала такой? Ты с ужасом понимала, насколько сильно привязана к нему. К человеку, который убил твоего отца, к человеку, который покалечил одного из твоих последних друзей, к человеку, который в моменты своего гнева спокойно мог ударить и тебя. Ты жила им — моментами, когда он был рядом, когда ты чувствовала его везде, а запах его тела, парфюма и шампуня обволакивал с ног до головы. Лишь его руки, губы, пальцы, язык, да что угодно — Сано Манджиро здесь, с тобой. И все было неважно, все было так просто и до боли понятно — он здесь, обнимает, целует, любит. Жизнь без него — вот что не имеет значения. Даже если завтра Манджиро тебя убьет. — Майки?.. — ты видишь лишь его жилистую спину, непривычно черные короткие волосы и эту дурацкую татуировку на затылке, которую хотелось стереть. Манджиро поворачивается, но его красивое лицо по прежнему ничего не выражает. К горлу подступают слезы — он так изменился, он другой, он жестокий, он страшный. Почему же ты все еще здесь? — Повернись ко мне, пожалуйста… — М? — он сонный и уставший, опять не в настроении. По полу гуляет едкий сквозняк, он тормошит темные шторы и лепестки красных колючих роз, которые недавно подарил тебе Сано в знак примирения в последней ссоре. — Я люблю тебя, — ты хватаешь его за руку, мягко прижимая ее к своим истерзанным и сухим губам. Майки прикрывает глаза и молчит. — Я так люблю тебя… Я… я сделаю всё для тебя… Пожалуйста, скажи, что ты тоже… — мозг кричит тебе, срываясь на фальцет «дура!». — Я тоже тебя люблю, — спокойно отвечает Сано и открывает глаза. — Разве ты не чувствуешь этого? — парень приподнимается на руках, ты выпускаешь её. Его пальцы вновь касаются твоей шеи, по коже табунами скачут мурашки, с губ срывается странный звук — то ли стон, то ли всхлип. Так невыносимо больно. — Я ведь подарил тебе всё, да? — его голос начинает звучать раздраженно. Разумеется, он любит тебя так же, как раньше, может даже чуть больше, больнее, острее. — Мне ничего не нужно, кроме тебя, — между вашими губами всего несколько жалких секунд, но он смакует момент, словно знает, как ты в нем нуждаешься, как сильно хочешь этого. — Правда? Прямо совсем ничего? — смеется он, протягивая эти слова немного иронично и насмешливо. — Совсем-совсем? — Просто… Не уходи. Мне правда больше ничего не надо, — чувствуешь, что ломаешься окончательно. Кожа трещит по швам, сердце лопается, психика не выдерживает и вновь начинаешь плакать, как и раньше до этого, хотя знаешь, что Майки терпеть не может слезы. — Прости… Прости!.. Я перестану!.. Только… прошу… не уходи больше. — Ты же знаешь, — Манджиро наклоняется прямо к твоему уху. — Я люблю тебя, но и у меня есть дела. Он почти что не зависим. А вот ты — да. Любить его — очень больно, любить его — словно каждый день глотать осколки стекла, запивая коктейлем из крови его врагов, его близких и собственных слез. Ты молча киваешь. — Вот и славно, красавица, — он влажно целует тебя в лоб и обнимает за шею, прижимая к себе. Утыкаешься куда-то под подбородок и чувствуешь холод кожи. Его пальцы мягко скользят по твоим волосам, забираясь за ушко и нежно вырисовывая «я тебя люблю». Сейчас он спокоен, собран и точно знает, что ему нужно. Ему нужно исполнить мечту, защитить свое прошлое и нужна ты. Но ты нужна ему не как поэт нуждается в музе, не как принцу нужно отчаянно спасти принцессу. Ты нужна ему как утопающий нуждается в спасении, как грешник нуждается в искуплении, как путник в пустыне нуждается в глотке воды. Он не отпустит тебя, потому что любит. Но любит так болезненно, так отчаянно, со страхом, что кто-то может забрать тебя у него. — Люблю, люблю, люблю, — продолжаешь шептать, перебирая пальцами мускулы на руках, мягкие волосы, острые косточки на спине. Глупые, исступленные поцелуи сыплются по его холодной, бледной коже. — Люблю, люблю, люблю… Но вот ты снова сидишь одна, на этой самой кровати. На дисплее высвечивается сообщение от Майки. sanomanjiro встречай курьера <3 Сердце на секунду взлетает к самому горлу от счастья. Неужели Майки вспомнил о годовщине ваших отношений и смог хоть ненадолго оторваться от своей преступной работы? В руки приземляется небольшая коробка и пышный букет цветов — он пахнет зимней свежестью, чистотой, любовью. Радость переполняет тебя, улыбка ползет до самых ушей. Открываешь коробку, красиво повязанную ярким красный бантом, и с криком ужаса отшатываешься назад, пихая коробку куда подальше. На дне коробки лежит новая, чистая и хрустящая, слишком клетчатая рубашка красного цвета. С годовщиной! Но ты же знала, чем всё закончится. Так чего же ты ждала, красавица?