一.
Великий старейшина Илин внушал страх и ужас не только округе, но и всему миру напыщенных заклинателей Поднебесной. Он был молод и силен, ведал страшными путями Тьмы и имел в услужении Призрачного Генерала Вэнь Нина — единственного в своем роде. Казалось, ничто не могло оказать должного сопротивления его величию и остановить его господство. Но и старейшина Илин был не всесилен. Людская молва превратила его в злодея без души и страха, сделала эдаким демоном, пожирающим души. Но в том-то и дело, что Вэй Усянь не был демоном. Он был человеком. И как у любого смертного существа из плоти и крови, у него были свои слабости и недостатки. — Его могуществу нет предела, ведь, шутка ли, сильнейший из темных магистров, родоначальник зла, отравляющий современный лик заклинательства! — шептали по углам завистливые языки. Но если бы они только знали, как заблуждались! Великий старейшина Илина Вэй Усянь не только никогда не был сильнейшим заклинателем Поднебесной, но и теперь, к тому же, стал беззащитнее слепого котенка. Он отдал свое золотое ядро шиди — главе ордена Юньмэн Цзян, Цзян Чэну, и с тех пор стал стремительно терять силы. Как бы там ни было, Вэй Усянь был теперь хуже обыкновенного человека, разве только Путь Тьмы избавлял его от столь унизительной участи. Но это давало лишь новый повод для сплетен и подливало масла в пылающее пламя общезаклинательской ненависти. Но там, на горе Луаньцзан, в маленьком поселении изгнанников, он не мог долго скрывать стремительно растущую немощь. Вэй Усянь, видит небо, пытался. И сперва все шло хорошо, даже отлично. Жалкие остатки клана Вэнь, оказавшиеся один на один с жестокой природой гор, попросту были не в силах заметить, что их предводитель стремительно слабеет здоровьем. Однако и этот процесс не стоял на месте. Были ли тому виной холод и голод, а может, отсутствие лекарственных снадобий и духовных сил, но болезнь Вэй Усяня набирала обороты. Иногда он приходил в поселение, где было теплее и чище, слушал небылицы о себе самом и горько усмехался сквозь зубы. В то время, как говорливый сельский народ все сочинял и сочинял новые байки о его силе, крутом нраве и мужской удали, старейшина Илин все больше сдавал. — Вэй Усянь-то, говорят, сильнее и выносливей многих! — прокричал как-то встречный прохожий, обращаясь к своему глуховатому спутнику. — Куда уж нам, с нашими недомоганиями и горестями!.. Заклинательское здоровье — одно слово... — Точно ли так, дядюшка? — зачем-то спросил Вэй Усянь, как раз поровнявшийся с ними в тот момент, когда рубиновый закат, лизнув лимонный диск солнца, распластался по небу и окрасил бортик тележки в окровавленно-розовый. — Неужто и прям так силен старейшина Илин? Говоря это, Вэй Усянь несколько раз захлебнулся режущим кашлем, а в последний раз и вовсе вынужден был согнуться напополам и судорожно вдохнуть спертый и пыльный воздух. Прохожие переглянулись. — Ну уж выносливей и здоровее тебя, бедолага, будет, — сочувственно сказал первый из них. И сразу же заспешил и прочь, в город, а Вэй Усянь и толкающий перед собой тележку Вэнь Нин продолжили путь к временному убежищу на горе Луаньцзан. Вечер был как-то особенно душен и ал. Уже вечером, когда густые и по-ночному плотные сумерки, терзая подолы плаща о курганы, наконец окутали все вокруг маревом ночи, а хилые костерки начали мало-помалу тлеть, Вэнь Цин разыскала Вэй Ина. Тот сидел у края скалы, не по годам сгорбившись, нахохленный, будто птица на жерди. Великий старейшина Илин казался удивительно подавленным, даже жалким. Во всей его позе, выражении лица и пятнах многонедельной грязи по подолу износившегося платья было что-то такое, что невольно укололо душу Вэнь Цин неприятным предчувствием. Неслышно она подкралась к нему со спины и замерла чуть поодаль, наблюдая, как вздрагивают понурые плечи Вэй Ина, как сам он временами растирает руками лицо и нагибается над обрывом, по-детски болтая ногами. Косой луч бледного беззвездного света ночи освещал его спереди. — Вэй... — тихо проговорила Вэнь Цин, и только тогда поняла, что этот чудной человек, спасший ценой всего, что имел, остатки ее клана, тяжело болен. И будто подтверждая правоту ее домыслов, Вэй Усянь нездорово согнулся напополам, прижимая руки ко рту и заходясь в приступе кашля. С минуту он сидел неподвижно, а затем торопливо обернулся и заозирался по сторонам. Вэнь Цин сделала решительный шаг к нему. — Что с тобой? — спросила она, строго сдвигая брови. — Ты болен, да? Почему ты молчишь? Вэй Усянь! Как ты смеешь? Это может быть опасно как для тебя, так и для окружающих! Среди нас старики, крошка А-Юань, слабые женщины!.. О чем ты только думаешь? Вэй Усянь поднял голову и боязливо поглядел на нее. — Прости, — тихо сказал он. — я постарался сделать все, чтобы никто не заразился. Само собой, темный путь больше подходит для воскрешения из мертвых, чем для пресечения заразы... Ха-ха. Но тебе лучше тоже не подходить, вдруг я и правда опасен? Прости-прости, я знаю, мне лучше бы сидеть в пещере и не казать оттуда и кончика носа, но... Я не могу! Не могу, понимаешь? Там так холодно, так сыро, так тяжело дышится. А потом... Иногда хочется посмотреть на костры и вечернее небо. Приятно. Помогает вспомнить, что есть что-то в этом мире настолько прекрасное. Вэнь Цин с тревогой подметила, что ещё на середине Вэй Усянь стал задыхаться, а после и вовсе как-то тревожно сник, захлебнувшись сперва рвотным позывом, а потом и вовсе — тугим приступом кашля. — А если у тебя холера? — полувозмущенно, полуиспуганно спросила она. — В соседних поселениях она бушует уже вторую луну. А ты шляешься там, хотя сам говорил, что безопасности ради мы не должны покидать Луаньцзан! А если у тебя что похуже?.. Вэй Усянь отнял от лица руки и изобразил на лице тревожную гримасу. На малокровно-белых губах была кровь, которую он запоздало отер рукавом. — И что?.. — начал было он, но увидев, как в ужасе расширяются глаза Вэнь Цин, тут же замолк. — Как давно у тебя появилась бледная немочь? — сурово спросила Вэнь Цин, хлопнув в ладоши. Вэй Усянь наморщил лоб, вспоминая. — Ааа, — сказал он наконец. — это просто. С тех пор, как я лишился ядра. Вэнь Цин присела прямо на землю, в пыль, где стояла, не решаясь подходить ближе. Небо вздулось и почернело, свирепея, как дикая кошка. — Говори уже, — сказала она, прикусывая губу и глядя на Вэй Усяня в упор с явным укором. — Что чувствуешь? Я должна быть уверена, что ты не имеешь опасных симптомов, иначе я могу принести заразу всем прочим. Ну? Вэй Усянь снова раскашлялся. — Вот, — пробормотал он надтреснутым шепотом, и поворочав во рту языком, сплюнул на землю бурый кровяной сгусток. — кашель. Тяжёлый, царапает, душно. Дурнота накатывает, тело слабеет, медитации едва спасают. Если пытаюсь что-то съесть, выходит с болью и тошнотой. Лихорадит... И, о! В груди болит, как иглой колит там. Ну... Вэнь Цин подскочила на ноги. Вид у нее был излишне встревоженный и неуверенный. Вэй Усянь выдавил из себя кривую ухмылку. — Заразно? — только и спросил он, а потом придумал и быстро добавил. — Я умираю? Вэнь Цин непродолжительное время молчала. — Хотела бы я ошибаться, — сказала она наконец. — но, кажется, ты болен жемчужной болезнью. И болен серьезно. Это очень и очень плохо. — Что такое жемчужная болезнь? — удивлённо спросил Вэй Усянь, как-то смиренно принимая факт собственного недуга и возможной кончины. — Не слышал про такую, а если и слышал, не помню, что означает. Вэнь Цин тяжело вздохнула и попятились прочь. — В других местах ее называют чахоткой. Это смертельно, Вэй Усянь. И очень-очень заразно. Так и пришел неумолимый конец всему, что было в нелегкой, но задорной, как и он сам, жизни старейшины Илин. Впереди была только смерть. Им действительно овладела жемчужная болезнь, страшная и жестокая в своей неумолимости. Месяцы шли, как текла ключевая вода, а Вэй Усянь таял день ото дня. К зиме от него осталась лишь тень, бледная и иссохшая, туго обтянутая по костям ломкой и пепельной кожей. Он уже был столь слаб, что едва-едва переставлял ноги, однако, все больше лежал у дальней стены и хрипло, на всхлипе, стонал. Он остался практически в одиночестве: остатки клана Вэнь ушли прочь, куда-то глубоко в горы. Это вовсе не значило, что они неблагодарно бросили его в трудную минуту, нет. Вэй Усянь сам велел им уйти. При нем осталась одна лишь Вэнь Цин, для которой долг целителя был превыше всего, ее формально-покойник брат и маленький А-Юань, с которым по ледяной зимней погоде стряслась страшнейшая лихорадка. Так и жили они, вчетвером, в сырой и холодной пещере, которую от заморозков и сквозняков не спасали ни чары, ни обыкновенные хитрости. На исходе второй недели месяца крысы повалил снег, залепил землю, укутал отроги, забился в расщелины, лег на нехоженные тропинки. Он шел днями, валил ночами, и мир влажный и режуще-ледяной лишь усугублял несчастливое житье обитателей насквозь промерзшей пещеры. — Тебе нужна куда более серьезная помощь, Вэй Усянь, если ты хочешь жить, — сказала как-то поутру Вэнь Цин. Вэй Усянь с трудом приподнял голову, ловя пылающими, запекшимися губами край глиняной пиалы, в котором целительница подавала ему некое снадобье. С мгновение он пил, напрягая горло и плечи, а потом задохнулся и в самозабвенном бессилии упал на полусгнившую циновку. Кровь узкой полоской стекала от краешка губ по впалой щеке. — Что… что с А-Юанем? — прошептал он еле слышно. Вэнь Цин с жалостью покачала головой. — Он больше не с нами… — начала она, но не договорила. В мутных глазах Вэй Усяня полыхнули лиловые молнии. Он вскинулся, поджался и попытался вскочить, но силы оставили его. — Что?!.. — глухо воскликнл он и задохнулся. Вэнь Цин положила ему руку на лоб успокаивая. — Не кричи, — попросила она. — тебе нельзя, это ослабляет тебя. С А-Юанем все хорошо. Он жив, просто его забрали отсюда. Вчера поутру приходил молодой господин Не. Он предлагал помощь. Ты не помнишь этого? Вэй Усянь сморгнул и покачал головой. — Ты так страшно бредил, метался, а он сидел рядом, закрывшись этим своим веером, обмахивался, будто и без того не пронизывает холодом до костей. Говорил с тобой, как будто, уж не знаю о чем, я не слышала. А потом возьми, да и предложи мне: давай, говорит, возьму ребенка с собой? В Цинхэ, говорит, и тепло, и лекари, и всего вдоволь. Обещал выходить… Уж как и зачем — не сказал, да может и без умыслу, просто, из побуждений каких?.. Порой молодой господин Не наивней ребенка!.. Но речь не о том. Он сдержал слово. А-Юаню не пережить этой зимы в горах. В доме клана Не, если только не случится дурного, он имеет больше шансов вновь встать на ноги. Вэй Усянь со вздохом кивнул, и морщась от боли, приподнялся на локте. Вэнь Цин отвела взгляд, будучи не в силах смотреть в его подурневшее лицо, воспаленные глаза. Молча она взяла в руки сухую тряпицу и принялась ею стирать кровь с чужих губ. — Спасибо… — прошептал Вэй Усянь, опуская глаза. — прости, что мешаю тебе… Само собой Не Хуайсан не жесток, он не способен на подлость. Думаю, он и правда защитит А-Юаня. Это славно, Вэнь Цин… Славно… Да… Я хотел бы, чтобы он жил.. Скоро и вы с братом будете свободны. Мне недолго осталось. Отмучаюсь, и освобожу всех разом: и тебя от забот о себе, и заклинательский мир — от самого факта присутствия, и род Цзян — от позора. Вэнь Цин сердито всплеснула руками. — Вижу, болезнь отняла у тебя разум! — жёстко сказала она. — Никак ты вконец сдурел, Вэй Ин? Вэй Усянь открыл было рот, чтобы возразить, но под режущим взглядом по-матерински строгой девы Вэнь тут же умолк. Его бесцветные губы мелко дрожали, сдерживая приступы кашля. Он замер, нелепо и неуклюже свернувшись в клубочек, положив голову на руки и сложив ноги вместе. Вернулся Вэнь Нин. Он шел, тяжело переступая ногами и покачивая головой, его одежда и волосы были сплошь залеплены снегом. Он внёс охапку дров, которую нес впереди себя, и уложил у самого входа. Потоптался, неуверенно и тоскливо глядя на Вэй Усяня. Тот поймал его мутный взгляд и улыбнулся через силу. «Прости меня» — будто бы говорила эта улыбка. Вэнь Цин подошла к брату и что-то заговорила, покачивая головой. Потом закуталась в невзрачную накидку и выскочила за порог, а вернулась дрожащая, тоже, как и брат, со снегом на волосах. В руках у нее был глиняный горшок, черный с боков. Вэй Усянь вдохнул морозный воздух, острый и свежий. То был лишь минутный всполох, тень-отголосок ползущего сквозняка. Но он пах жизнью, пах миром, горами и холодной зимой. От этого запаха дыхание у Вэй Усяня сбилось, а кашель, распирая грудную клетку, прорвался наружу гробовым клекотом ворона. Вэй Усянь содрогнулся, сжался сильнее и уткнулся лицом в циновку. Ему вдруг стало разом и тошно, и больно, и горько. Он тосковал, невообразимо тосковал по иным, далеко ушедшим в небытие прошлого зимам, когда был здоров, и когда рядом были шицзе и шиди. Он заснул, и его колотило, а на щеках и у ресниц стало мокро от слез. Ветер все выл и выл в горных отрогах, разгоняя суровую зимнюю ночь, тяжёлую и высокую, как парчово-каменный купол. Начиналась метель. Вэй Усянь спал, беспокойно и плохо, мучаясь от боли и холода. Вэнь Цин, поглядывая за ним, сушила у огня какие-то травы и обречённо покачивала головой. Вэнь Нин сумрачным стражем ходил у порога.二.
А в это же время молодой господин Не, тщательно разложив на рабочем столе все необходимое для росписи, раздумывал над узором. Очередной веер, неброский, но чудно изящный, лежал перед ним. Чуть поодаль покоились туши и кисти, а пиала с чистой водой тускло поблескивала содержимым у другого края стола. Не Хуайсан осторожно взял ее левой рукой и отставил чуть дальше, как если бы и вправду боялся случайно задеть локтем и опрокинуть. Взгляд его вновь вернулся к девственно-чистому вееру. — Сливовое дерево? — проговорил он негромко, и тут же нахмурился. — Нет-нет, не пойдет... Хм. Быть может, сосна или бамбук?.. Не годится, не годится, ну разумеется, нет. Первое — было, уже было и совсем недавно при том, второе... Нет, здесь нужно нечто иное. Нарциссы? А, может быть, ивы? Не Хуайсан сокрушенно покачал головой, взял в руку кисть и задумчиво провел ею в воздухе. Его светло-карие глаза на секунду поблекли, отдаваясь во власть странной задумчивости, а потом вспыхнули золотом. О, как странно глядели эти глаза! Цепко, мягко и властно, будто на столе, распластанный и раскрытый, лежал вовсе не веер, а обрывок судьбы. И будто не кто иной, как этот странный и обманчиво-нежный юноша, брался сейчас заполнять этот обрывок новым сюжетом, выводя его по своему разумению. Он не сомневался и не мучился пустыми сомнениями, как могло показаться тому, кто слышал его недавние причитания. Он размышлял, взвешивая каждый шаг и обдумывая каждое действие, и только приняв лучшее из возможных решений — действовал. Именно так. Мгновение дымки, потом золотой отблеск на дне, казалось бы, дремлющих глаз — и молниеносно-изящный, тонкий и лёгкий росчерк туши по шёлку. — Глициния, — проговорил Не Хуайсан, поглядев на творение рук своих. — что же, воистину. Лучший исход. И в тихом, казалось бы, пустом и нежном молчании он взялся за обрамление края. Около четверти часа он трудился над каждым цветком, трепетно улыбаясь каждому лепестку, лиловому и прозрачному, как мечта. Потом отложил кисть и вновь задумчиво воззрился на нетронутый край веера. Его глаза вновь помутнели, угаснув. Тяжёлые шаги заставили Не Хуайсана вновь взять в руки кисть и неуловимо расслабиться в лице, сделавшись тоньше, ранимее. Дверь распахнулась, где-то в полутьме коридора торопливо поклонился слуга. Не Хуайсан вскинул голову и радостно улыбнулся. В улыбке его были свет и тепло. Так воистину не улыбаются взрослые, особенно, из числа мужчин. Такие улыбки доступны лишь детям, слабым и ласковым, от чьего вида поневоле сладко сжимается сердце. Особенно, если сердце это бьётся в груди каменного великана — сурового воина, скорого на гнев и расправу. — И это прямой наследник Цинхэ! — прозвучало над головой Не Хуайсана сурово и трубно. Тот поднял голову и виновато дрогнул ресницами, длинными и пушистыми, как у юной девушки. Его лицо стало ещё теплее и ласковей, озарившись каким-то тайным, разреженным светом. — Брат! — воскликнул он, взмахнув изнеженными руками. — Радость какая! Наконец-то ты вернулся домой! Надеюсь, все эти дела не утомили тебя... Он проговорил ещё что-то, радостно и ласково щебеча, а суровый глава Не поневоле расслабился. С виду он казался суровым, и даже свирепым — высоченный, как древняя сосна, широкоплечий и стальной богатырь.... Казался. Но Не Хуайсан знал его бесконечно долго, любил и почитал, как старшего, однако же, исподтишка и вертел им не меньше. Ни у кого в Поднебесной не было такой власти над ним, потому что ни для кого более душа Главы Не не была мягкой и трепетной. Только одного младшего брата он берег, как сокровище, только над ним одним в целом свете трясся и только ему одному готов был потакать, не взирая на свое очевидное неудовольствие. И Не Хуайсан знал это. Знал, что братец мог разозлиться, мог отчитать или поколотить его, мог даже насмехаться время от времени за излишнюю склонность к украшениям и богатым одеждам. Но все это было не более, чем шум грома на небе, который тут же стихал, а на место ему приходила терпкая нежность затишья. — Что за дитя ты принес под крышу этого дома? — вдруг спросил Не Минцзюэ, чья тяжёлая рука всё ещё лежала на мягко-покатом плече младшего брата. — Кто этот больной мальчишка, над которым хлопочут лучшие лекари? Не Хуайсан повернулся к нему самой невинной и трогательной улыбкой, какую, должно быть, глава Не только наблюдал в своей жизни. Лицо последнего против воли расслабились. — Ах, — сказал Не Хуайсан, и лицо его стало печальным. — этот несчастный ребенок безродный, но смышлёный мальчонка, бывший некогда на посылках у простого торговца зеленью из одной нашей деревни. Я нашел его совершенно случайно. Дитя изнывало от лихорадки, а сейчас такая суровая зима, а-яй-яй-яй!.. Мое сердце не выдержало, расстаяло при виде его мучений, ты ведь знаешь, я так слаб ко всему, что... О, словом, брат, я велел принести его в Цинхэ и вылечить. Уверяю тебя, он не займет много места. — Гм, — неодобрительно сказал глава Не, но ожидаемо потерял к ребенку всяческий интерес. Он сел напротив, раздражённо сдвинув туши и кисти, чем вызвал обиженный вскрик брата. Помолчал, покачивая головой и кусая губы. Потом заговорил, и говорил долго, по старой привычке пересказывая все, что только случилось в пути, что было во время отсутствия и о чем велась речь в совете. Не Хуайсан слушал его как бы вполуха, подперев щеку рукой и едва-едва держа помутневшие глаза в достаточной мере открытыми. — Слушал бы ты хоть иногда о том, что важно, — с легким укором сказал вдруг глава Не, покачав головой. — хотя ты прав. Сам терпеть не могу эту политическую болтовню... Всех бы их, всех!.. Да ты не я. Слушай и учись, а то как — возникнет необходимость и окажешься ты не у дел. Тяжко придется. Не Хуайсан изобразил на лице столь проникновенное выражение вины и печали, что глава Не сжалился над ним и грубовато мотнул головой. — Теперь ты рассказывай, что было в мое отсутствие. И обо всем говори, вспоминай хорошенько! Чего сам не понял — я за тебя пойму и сделаю, как то следует. Потом помолчал и странным тоном добавил: —Рад тебе. Соскучился шибко. Так говорили они по душам, как повелось у них с детства, ещё более часа. Потом глава Не, утомленный, как виделось, долгой необходимостью говорить мягко и обо всем, удалился к себе, на прощанье неловко потрепав брата по щеке, как ребенка. И Не Хуайсан вновь взялся за кисти, погрузившись в невесёлые думы. Разум его был занят тем, как бы изящнее и тоньше сделать рисунок, собрав его цельное исполнение из многих осколков и образов. Ум Не Хуайсана с игривым азартом погружался в эту задачу. Вдруг, будто вспомнив о чем-то, он отложил в сторону кисть и потянул за узорчатый шнур, свисавший таким образом, чтобы в случае необходимости до него было легко дотянуться. На серебристый перезвон колокольчика тут же вошёл слуга, привычно согнулся в поклоне и поинтересовался, чего угодно молодому господину Не. Молодому господину было угодно, чтобы к нему тотчас же прислали мальчонку, которого он приставил служить главе Не за пределами Цинхэ. Мальчонка вошёл, немного робея и вперив взгляд в землю. В его отчаянно-горящих глазах читалось желание поскорее ДОЛОЖИТЬ своему господину о чем-то. Он будто одновременно и понимал, для чего его вызвали, и отчаянно боялся, что ошибается. И лишь потому смиренно молчал, временами поглядывая на господина. Тот тоже не желал ни словом, ни жестом объяснять причины отданного приказа и вел себя самым невинным образом. — Пойди-пойди сюда, — сказал вдруг Не Хуайсан безмятежным и звонким голосом, поднимая мягкий и кроткий взгляд на слугу. — Ну же, скорее!.. И когда тот подошёл, опять зачастил, часто-часто хлопая ресницами и чуть улыбаясь: — Вот-вот, скорее взгляни!.. Я сломал голову, а так и не придумал каким же узором украсить свой веер... Взгляни скоре! Быть может, ты мне подскажешь идею?.. Слуга заморгал, не зная что ответить. Его господин всегда отличался истинно детской, раздражающей непосредственностью, однако, каждый раз сам он терялся, как в первый. Не Хуайсан же все ждал ответа, склонив голову набок. — Пион!.. — выпалил вдруг слуга, а после виновато потупился. — Я плохо осведомлен в области тайного значения символов, однако, я знаю, что пион сочетает в себе много благ, как земных, так и духовных... Не Хуайсан одарил его теплой улыбкой. — О, как славно, — сказал он, покивав головой. — Это воистину дельная мысль, спасибо. Слуга поклонился, сложив на груди руки. — Я доставил ваше послание! — вдруг выпалил он, вскинув голову, будто был не в силах больше молчать. — Ее доставили точно в руки главе Лань, я удостоверился в этом. Нежное лицо Не Хуайсана не выразило особенных чувств, лишь уголки губ мечтательно дрогнули. — За любую работу, пусть даже самую пустяковую и малозначимую стоит платить, — сказал он сердечно, и вынув из рукава мешочек с звонкими монетками, подал слуге. — Благодарю вас! — радостно воскликнул слуга и вновь поклонился. Не Хуайсан жестом велел ему ступать восвояси. — Ах, — сказал он, безоблачно улыбнувшись, как только что пробужденный, и даже взмахнул слабой рукой. — ещё одно. Вели подавать чай. Ну все. Ступай-ступай. Слуга сунул мешочек запазуху, в бесчестный раз отвесил благодарный поклон и вышел прочь из покоев своего господина. «Пускай, — думал он. — молодой господин дома Не наивен, как дитя, и не шибко умён. Его дела настолько безобидны, что за выполнение его поручений я ровным счётом ни чем не рискую. А платит он, уважая чужую работу, тем не менее хорошо. Младший брат главы Не воистину славный господин». В это же время столь снисходительно и нежно похваленный Не Хуайсан сидел неподвижно, но нарочито расслабленно в своем кресле, и глядел на разложенный веер. Глаза его были полуприкрыты. — Только не пион, — сказал он вдруг совсем тихо, обращаясь как бы к себе. — Пион лукав и жесток. В его нежных лепестках притаилась золотая змея, что греет свое ледяное тело в лучах солнца, обвившись вкруг нефрита благородной породы... Нет-нет, только не пион. Пион стоит срезать опытной руке садовника. Так-так. Но кто же укажет садовнику на гниду внутри невинной чашечки шелкового пустоцвета?.. О, а может? Не Хуайсан взмахнул кистью, будто намереваясь рисовать огнеперого карпа, но в последний миг одумался и исправил его на чудную птицу — феникс. Покачал головой и улыбнулся одним своим мыслям. Таким его застала молодая служанка, принесшая чай. И она тоже невольно подумала, сколь много детского и безобидно-невинного в молодом господине и как чудно́ не похож он на своего старшего брата. Не Хуайсан же как раз дал перьям феникса кроваво-алого жара, что был так чудесен в контрасте с траурной строгостью ледянисто-белых цветов, обвивших веер по краю... Часом позже он спустился к брату для совместного ужина. Глава Не был сердит, да так, что бледные от ужаса слуги ходили на цыпочках, боясь ненароком опрокинуть на себя чашу его безудержного гнева. Но Не Хуайсан не страшился ничуть. С самым приветливым и мирным выражением лица он занял свое место напротив и выжидающе воззрился на брата. — Черт бы побрал, — сквозь зубы прошипел Не Минцзюэ, гневно вонзая палочки в содержимое своей тарелки. — черт бы побрал этих святош-дипломатов! И вновь замолчал, вперив налитые кровью глаза куда-то подалее от плеча младшего брата. Тот нежно передёрнул плечами и ждал, невинно и удивлённо изучая лицо Не Минцзюэ. Со стороны могло показаться, что он неподобающе безмятежен, а потому, не способен беспокоиться о том, что терзало главу Не. — Прислали гонца, — покачал головой Не Минцзюэ, не то гневно, не то осуждающе. — Едва-едва не застали меня по пути. Решии-ли. Знаешь ли ты, что надумали эти великомудрые головы? Не Хуайсан пожал плечами и поглядел на брата с немым вопросом во взгляде. Последний же ударил по столу широкой ладонью. В тишине звон посуды вышел как-то особенно пронзительным, жалким. — Повременить решили! — повысил голос Не Минцзюэ, вновь закипая от гнева. — Проверить! Поглядеть! Уууу! Да что глядеть там? Что глядеть, я их спрашиваю? Уничтожить бы предателя и нечистивца, что посмел позорить имя дома, что пригрел его, и честь заклинателя. Уничтожить Старейшину Илин, что дерзнул потворствовать презренному клану Вэнь, что спутался с дьявольским искусством тьмы! Не Хуайсан выпустил из рук пиалу, и она с рыдающим звоном разбилась, ударившись об пол. — Я знал Вэй Усяня в ту пору, когда мы оба были совершеннейшими юнцами, — тихо пробормотал он. — Славный молодой господин, из числа лучших... Как же он дошел до того, что весь мир прославленных заклинателей гоняет его, что пса, по углам Поднебесной? Не Минцзюэ поглядел на него с укоризной. — Какой ты неловкий! — покачал головой он, но разозлиться на брата в полную силу не смог. — Погляди, как ты выглядишь — точно барышня, все из рук валится! Не Хуайсан поджал губы и виновато вздохнул. Не Минцзюэ покачал головой, глядя на непутевого братца исподлобья, поцыкал, но развивать свою мысль не стал. — Ну! — крикнул он грубо, бросив взгляд в сторону слуг. — Подберите живо! Без глаз что ли? Двое мальчишек тут же бросились подбирать с пола осколки. — Ничего ты не понимаешь, — криво усмехнулся Глава Не, вновь переводя взгляд на тихое лицо младшего брата. — но тебе все же простительно, хоть и прискорбно. А они тоже ни черта не смыслят, хотя и держат в руках вожжи власти! Не Хуайсан взял в руки прибор и стал медленно есть, тихий и мягкий, такой, каким привык его видеть суровый брат. Отчего-то он знал, что его собственная невиность и ласковость смягчают сурово-гневливое сердце Минцзюэ. Знал, и старался тихо и хитро усмирять пыл старшего брата. Он ел и думал о мальчике, этом славном малыше А-Юане, которого привезли с самой Луаньцзан его верные люди. Ребенок был тяжело болен, страдал и его было искренне жаль. — Что случилось, брат? — мягко осведомился Не Хуайсан, отрываясь от еды и своих мыслей. Не Минцзюэ свёл на переносице брови. — Охота на Старейшину Илин временно прекращена, ибо моему почтенному эрге доложили, будто тот стал слабее котенка и добивать его — удел трусов! — сказал он, и в его язвительных интонациях полномерно отразилось отношение к склонности Лань Сичэня доверять слухам. — Нет бы добить этого гада по зиме, они дают ему время зализать раны и восстать с новыми силами! Не Хуайсан мягко улыбнулся и передёрнул плечами, выражая тем самым свое абсолютное безразличие. Замолчал и Не Минцзюэ, все ещё полный громокипящего гнева, но не желающий окатывать им хрупкую душу брата. Так и сидели они в тишине, напряжённые и несколько выбитые из колеи проблемами, которые невозможно было решить сообща. Не Хуайсан с жалостью поглядывал на Не Минцзюэ, которого с некоторых пор стали донимать тревожные приступы сильной головной боли. Поневоле становилось страшно и душно, а от того, стоило разрешить все как можно скорее. Воистину, у каждого в жизни есть что-то, за что он способен бороться до последнего вздоха. И два брата дома Не, имея семью лишь в лице друг друга, свято обещались сберечь ее до конца. — Прости меня, — вдруг сказал Не Хуайсан, поднимаясь. — но я, пожалуй, пойду. Что-то неважно себя чувствую. И улыбнулся, как умел только он, нежно и просто. Эта улыбка, знакомая Не Минцзюэ чуть ли не с раннего детства, действовала всегда безотказно. — Только посмей заболеть! — грубовато бросил вслед брату Глава Не, тем самым неуклюже проявляя заботу. Не Хуайсан обернулся у самых дверей и помахал ему рукой. Потом же, чуть расслабив лицо, но уже стерев с губ тень быстрой улыбки, подобрал полы ханьфу и зашагал прочь. Его разум напряжённо и споро думал над текстом послания, которое стоило написать немедля. «Дева Вэнь, — составлялось в его уме, и иероглифы уже заранее искажались, хитро скрывая личность автора-анонима. — почтенный Цзэу-цзюнь на минувшем совещании кланов надавил на своих собратьев, вынуждая их временно остановить охоту на вашего спасителя и защитника. Жизни Вэй Усяня ничто не угрожает, однако, я осведомлен, что страшная болезнь пожирает его. Предвидя, что Лань Сичэнь соберётся тайно убедиться в правоте дошедших до него сведений, я настоятельно рекомендую ожидать его не позднее восьмого дня на перепутье меж Илином и восточным отрогом горы Луаньцзан. Лань Сичэнь благороден. Он не причинит вреда двум безоружным и одному умирающему. Просите его о помощи. Обязательно сожгите мое письмо. И у стен есть глаза. Ваш тайный доброжелатель». Не Хуайсан вынул из рукава свой собственный веер, расписанный гранатовым цветом и журавлями. Поднес к лицу и лениво взмахнул им, прикрывая стальную полуулыбку и азартно полыхающие глаза. Он не удержался и прокрутил в памяти еще те две коротенькие записки, одна из которых ушла с месяц назад в Юньмэн, а другая — и семи дней не прошло, как легла в руки главы клана Лань. Первая из них была коротка, но ударить могла безотказно: «Некогда в Юньмэне было два героя, и каждый из них обещал отдать всего себя на защиту другого. Убеждены ли вы, глава Цзян, что не с чужим ядром вернулось к вам утерянное могущество?» Вторая была и того меньше: «Пристало ли благородному Цзэу-цзюню загонять в гроб обездоленного, лишённого золотого ядра и разрушенного жемчужной болезнью?»