一
Погода стояла туманная и сердитая, однако, метель улеглась. Дева Вэнь стояла между двух косо тянущихся отрогов, на перепутье, и каменные глыбы защищали ее от промозглого ветра. Ее не было видно с тропы, но сама она могла видеть, кто или что проходит от селения в горы. И хотя Вэнь Цин не страшилась мелкой нечисти, гнездящейся в горах, людей она стереглась. Но сейчас, как и было сказано в анонимном письме, она могла наблюдать две фигуры в теплых белых накидках, медленно поднимающихся по горной тропе к ней. Вэнь Цин глядела на них с подозрением. Она не доверяла "тайному доброжелателю", столь осведомленному, что способному предугадывать действия обоих сторон. Однако... А был ли у нее вообще выбор? Вэй Усянь таял день ото дня, а морозы крепчали — от них не спасало теперь даже совместное колдовство. Его тело, лишённое золотого ядра, было слишком слабо, чтобы бороться и защищать себя от угрозы. Болезнь сжигала его изнутри, охватывала и сворачивала, губила, как пламя сжигает иное послание. Вэй Усянь умирал. И спасти его силами одной лишь Вэнь Цин было уже невозможно. Две фигуры за время ее размышлений заметно приблизились. Их действительно было двое, и шли они так, будто наведались в небезопасное, но чудное место — с опаской, но совершенным почтением. Да и тропы Луаньцзан она, Вэнь Цин, знала намного лучше, а потому, могла скрыться от незваных гостей в любую минуту. И подумав так, она вышла навстречу двум Нефритам из Гусу. Те в удивлении замерли, увидев ее. На ласковом, но в строгости заострённом лице Лань Сичэня мелькнула осторожная полуулыбка. — Дева Вэнь, — сказал он приветственно. — Глава Лань, — в тон ему откликнулась и она, потом же поглядела на его спутника и чуть поклонилась. — Ханьгуан-цзюнь. Невозмутимый, ледяной, ледянее горного воздуха, Лань Чжань поклонился ей. — С чем вы пожаловали в дом старейшины Илин? — прямо спросила Вэнь Цин, хотя, называть ледяные пещеры и заснеженные склоны "домом" было сродни горькой насмешке. Братья мельком переглянулись. Лань Сичэнь со вздохом покачал головой и вдруг улыбнулся, мягко и нежно, как не улыбаются посторонним. — Не сердитесь, дева Вэнь, — сказал он уважительно. — мы оба с вами знаем, что называющий себя старейшиной Илин Вэй Усянь снискал дурную славу в мире заклинателей. Не скрою, многие из моих собратьев сочли с недавних пор своим святым долгом изловить его и предать справедливому наказанию. Лань Сичэнь косо поглядел на брата и помолчал, собираясь с мыслями. — Однако, — продолжил он после несколько затянутой паузы. — я готов сражаться лишь с сильным противником, которого невозможно иначе образумить и вернуть к свету. Таковым, скажу правду, Вэй Усянь мне и представлялся. До недавнего времени. — И что же заставило вас изменить свое мнение? — хмыкнула Вэнь Цин, медленно изогнув бровь. Лань Сичэнь поднял на нее лучистый взгляд ласковых глаз. — До меня дошли вести, — сказал он с подкупающей простотой. — что старейшина Илин подкошен недугом и находится на пороге смерти. Разумеется, я не могу допустить жестокого преследования в этом случае. Это недостойно и низко. Более того, я склонен считать, что в случае подтверждения этого, стоит снять с Вэй Усяня все те бесчеловечные обвинения, коими его осыпают. Поверьте, дева Вэнь, я не желаю Вэй Усяню зла, и у меня на то есть причины. Но я сражаюсь за справедливость и свет, и всегда буду стоять на этой позиции. Вэнь Цин кивнула. Поглядела на Лань Чжаня, ожидая, не скажет ли он чего-нибудь. Но тот хранил гробовое молчание. — Вы хотите лично увидеть его? — произнесла дева Вэнь, и об стальное выражение ее лица можно было порезаться. — Или же поглядеть, как может страдать некогда великий бессмертный? Братья Лань вновь переглянулись, но оба предпочли проглотить обиду, а потому, вслух так и не высказались — ни один, ни другой. Вэнь Цин хмуро махнула рукой, предлагая им следовать за собой. — У меня есть условие, — вдруг сказала она, оборачиваясь. — в пещеру к нему вы, господа из Гусу, войдёте безоружными. Лань Сичэнь степенно кивнул, выражая согласие. И далее до пещеры они шли в напряжённом молчании. На небольшом и круглом, как блюдце, каменном выступе сидел Призрачный Генерал Вэнь Нин, свесив ноги к обрыву. Он поглядел на гостей как-то странно, но без особенного выражения, с глухим недоверием. Они же, как по команде — удивительно, несколько все же были похожи — подняли головы и оглядели его, как окатили водой. — Братец, — негромко сказала Вэнь Цин и поманила Вэнь Нина рукой. — иди сюда, братец. Видишь? К Вэй Усяню пожаловали гости. Вэнь Нин подошёл, покачиваясь из стороны в сторону, и взглянул на гостей, но как-то косо и тяжело. Он глядел исподлобья, точь-в-точь пёс, почувший чужака. Одно лишь — не рычал, не скулил и не выл, даже зубы не скалил. Но смотрел — и из глаз его, смоляных, лишенных напрочь зрачков, лилась настороженность. Лань Сичэнь неодобрительно покачал головой, и Вэнь Цин тут же нахмурились, отчаянно испугавшись за брата. — Иди-ка сюда, — сказала она и взяла его за руку, будто он был ребенком. — все хорошо, не бойся. Вэнь Нин послушно затрусил следом за ней, держась за рукав сестриного ханьфу и временами утопая ногами в глубоком снегу. Два Нефрита шли чуть поодаль, как бы уважительно не желая тревожить своих провожатых нарочитым присутствием. Так и взошли они на склон, попарно, отдельно будто бы друг от друга. Брат и сестра Вэнь шли впереди, замёрзшие и закутанные во что придется, вымученные и выжатые до предела суровой зимой и не менее суровыми испытаниями. Братья Лань шли сзади, не касаясь друг друга, но являя собой нечто совершейнейше целое. Оба они были высоки и прекрасны, как боги, облаченные в тяжёлые дорогие накидки с меховыми опушками и отягащенные лишь муками сердца и разума. У самого входа в пещеру Вэнь Цин остановилась и поглядела на гостей через плечо. — Вот и все, — сказала она. —далее вы не пройдете, пока не сложите оружие. Я жду. Лань Сичэнь с добродушной улыбкой, редко сходившей с его тонко очерченных губ, отстегнул от пояса Шоюэ и подал его Вэнь Цин. Весь его облик выражал собой понимание и тепло. Лань Чжань, подражая поступку брата, подал непорочный Бичэнь, но его облик, напротив, был ледянистым, как морозный воздух в горах. — Теперь вы можете нас впустить, дева Вэнь? — спросил у нее Лань Сичэнь. Вэнь Цин передала чужое оружие брату и, чуть помедлив, кивнула. Гости вошли в пещеру, холодную и сырую, кое-как отогретую немудрящим очагом и пустяковым чарами. Запустение, убогая нужда и горечь душным смардом окутывали это место. Едва ли люди могли жить здесь длительно и комфортно, а не то что коротать суровую зиму. Братья Лань оглядывались в недоумении. Они, привыкшие к достатку и комфорту в Гусу, поневоле теперь внутренне содрогались. Не так представлялось заклинательскому миру пристанище прославленного старейшины Илин. Они ожидали увидеть в горах Луаньцзан все, что угодно. Но точно не думали, что их встретят голые стены и пол природного свойства, убогие циновки и защитные черты, насилу не позволяющие холодному воздуху проникать внутрь. Лань Сичэнь горестно покачал головой, вновь и вновь обводя всю пещеру сострадательным, ласковым взглядом. Лицо его брата не выражало особых эмоций, но пальцы сами собой сжимались и разжимались до боли. Вэнь Цин бесцеремонно протиснулись между ними и указала рукой на темный угол пещеры, в котором слышалась возня и сдавленное дыхание, усиленное действием эхо. — Старейшина Илин там, — криво усмехнулась она. — идите, коль желаете встретиться с ним. Братья Лань приблизились, а следом за ними подошла и Вэнь Цин, несущая в руках уродливое подобие самодельной свечи. Слабый хвост огонька рассыпался пленкой бледного света, и глазам оторопевших гостей из Гусу предстала гнилая циновка с наваленным на нее грудой тряпьем. В этой куче, укутанный в тонкое, дранное одеяло лежал человек, худой и слабый. Человек стонал и метался в бреду, едва-едва возвращаясь в сознание. Он был грязен, покрыт испариной и страшно растрепан. Некогда он был красив, но болезнь источила его, оставив на всем лице лишь пурпурное пятно кровоточащего рта да большие глаза, затянутые болью и мукой. Временами слабая искра лилово-стального зрачка мелькала между ресницами, но она была мутна, как у мертвого. Лань Сичэнь сделал шаг назад, пораженный увиденным. Его брат остался стоять на месте, но схватился за полу чужих одежд, да так, что затрещала в исступлении ткань. Он не проронил ни звука, но взглядом так и вперился в лицо больного, и замер, едва дыша. Сомнений не оставалось: мучимый смертельным недугом страдалец был не кем иным, как бедствием заклинательского мира — Вэй Усянем, старейшиной Илин. — Молодой господин Вэй и вправду страдает не по вине, — наконец промолвил глава Лань, приходя в себя от сильнейшего потрясения. — не столь многое он совершил, чтобы проходить все ледяные и все огненные ады, балансируя при этом между жизнью и смертью. Но я никогда не слышал, чтобы темный путь влиял на своего приверженца столь разрушительно. Я не чую духовных сил в молодом господине Вэй, а ведь ещё недавно сила этого человека тянулась за ним, как шлейф. Неужто его золотое ядро сгорело без остатка? Неужто темный путь сделал с ним это? Если так, уж воистину назидательное зрелище... Вэнь Нин повел головой, искажаясь в лице. Его сестра успокаивающе коснулась его плеча, но и у нее самой глаза смотрели оскорбленно и холодно. — Ядро молодого господина Вэй бьётся в груди его шиди, — отчеканила вдруг она. — Он отдал его добровольно, после чего не мог уже продолжать Путь Света и принял Путь Тьмы. Но без ядра он стал не сильнее какого-нибудь крестьянина, а потому, болезнь сразила его. Лицо Лань Сичэня вытянулось в изумлении. Он хотел было что-то сказать, но в последний момент передумал. — Что с ним? — вдруг подал голос Лань Чжань, до этого упорно молчавший. Он подошёл совсем близко, склонился и замер так, неотрывно глядя в вымученное лицо больного, с ввалившимися глазницами и щеками. — Это жемчужная болезнь, второй молодой господин Лань, — ответствовала Вэнь Цин. — возможно, вы слышали и другое ее имя... — Чахотка... — бесцветно слетело с губ Лань Чжаня. Он все ещё глядел на больного, не моргая и не смотря на Вэнь Цин, что стояла совсем рядом и говорила с ним. — Именно так, — согласилась последняя, и не сдержалась, отвела в сторону взгляд. —Вэй Усянь борется с ней уже очень долго, а потому, силы его на исходе. Болезнь, как вы и сами можете видеть, пожирает его изнутри, как леса пожирают пожары. — Его можно спасти? Вэнь Цин поглядела на младшего из двух братьев Лань с интересом. Ей вдруг показалось, что его напряжённые плечи мелко дрожат, выдавая некую душевную бурю. — Не знаю, — сказала она. — возможно, в Гусу сыщутся мастера, способные отыграть его хрупкую жизнь. Но времени мало. Вэй Усянь умрет, не дожив до конца месяца, если все оставить как есть. — Я, как Глава, согласен предоставить ему защиту и помощь, — мягко сказал Лань Сичэнь. — молодой господин Вэй болен и слаб. Он не представляет угрозы для ни в чем не повинных людей, но и его жизнь в достаточной мере ценна, чтобы за нее побороться. Вэнь Цин поглядела на него недоуменно и подозрительно. — Зачем вам помогать предателю, избравшему темный путь? — зло спросила она. — Вэй Усянь ушел на проклятые земли и забрал с собой презренных из Вэней, тех, кого люди из других орденов не успели сгубить. Не припомню, чтобы до этого почтенный Глава из Гусу рвался проявлять милосердие к осужденным. Я не верю вам и сейчас. Боюсь, вы не станете рисковать репутацией вашего ордена и прятать у себя умирающего старейшину Илин. Вместо этого вы предадите его суду и казните. Лань Сичэнь горестно вздохнул и коснулся рукой каменного плеча брата, будто опасался его реакции на слова девы Вэнь. Но тот их не слышал, целиком погруженный в себя. — Прошу прощения... — мягко сказал Глава Лань, но тут Вэй Усянь жалобно застонал, забился и зашелся в приступе кашля, грозившего разорвать истерзанное тело в куски. Лань Чжань бухнулся на колени и поддержал его голову. Вэй Усянь бессильно качнулся и сплюнул сгусток крови на девственную белизну подола его ханьфу. В сознание при этом он не пришел. Лань Сичэнь покачал головой. Странным взглядом, он сопроводил руку Лань Чжаня, стирающую концом рукава кровь с бессильно раскрытых губ Вэй Усяня. — У меня есть причины желать, чтобы Старейшина Илин не умер, — сказал он тихо. — Дэва Вэнь, идёмте со мной. И он увлек за собой немало удивленную Вэнь Цин за пределы пещеры. — Что это ещё за причины? — подозрительно спросила последняя. —И отчего вы увели меня на мороз? Лань Сичэнь помолчал, грустно и болезненно улыбаясь. — Не хочу, чтобы брат слышал то, что я скажу сейчас вам, — сказал он, решившись. А потом склонился к уху Вэнь Цин и шепнул ей несколько быстрых слов. Последняя обескураженно охнула и зажала себе ладонью рот. — Вот почему я могу гарантировать вам безопасность Вэй Усяня, дева Вэнь, — тихо сказал Лань Сичэнь, прямо и строго глядя в ее расширенные глаза. — но если даже после моего признания вас гложут сомнения, войдите в пещеру так тихо, как только сможете и понаблюдайте за Лань Ванцзи. Порой, истинная личина заметна лишь когда человек находится в одиночестве, настоящем или же мнимом, если только разница неощутима. Вэнь Цин с минуту подумала и сочла эту мысль дельной. Осторожно она прокралась в пещеру и встала у самой стены. Странное зрелище предстало перед ее взором. В свете свечи, оставленной на полу, белело монашеское ханьфу Лань Чжаня. Он сидел в полоборота к порогу и держал на руках, как ребенка, бесчувственного Вэй Усяня. Суровый и ледяной, как вьюга в месяц быка, Второй Нефрит из Гусу сейчас трясся сильнее бьющегося в горячке старейшины Илин. Вэнь Цин вдруг показалось, что Лань Ванцзи плачет. Она прокралась чуть ближе. Все верно. Он действительно плакал, прижимая безвольную ладонь Вэй Усяня к губам и бормоча душераздирающие мольбы о прощении. Вэнь Цин закусила губу. Не видь она это своими глазами, в жизни бы не поверила, что холодный и надменный в приверженности морали Лань Чжань способен на такие эмоции. «Я спасу жизнь Вэй Усяню, потому что без него мой брат угаснет сам по себе. Дева Вэнь, он любит, страшно и греховно любит этого человека, и от своей любви не отступится. Ни словом, ни поступком» — кольнуло ее сознание. Да, именно это и сказал ей на ухо Лань Сичэнь, там, на ледяном воздухе зимнего дня, за чертою пещеры. Это и была та страшная тайна, которой никто в целом свете не должен был знать. А перед глазами Вэнь Цин было наглядное подтверждение ее достоверности.二
Так Вэй Усянь и оказался в Гусу. Его привезли туда бесчувственным и умирающим, закутанным в дорогую накидку Лань Чжаня, которую потом пришлось выбросить, ибо мех был безнадежно загажен кровью. И много-много изнурительных и страшных часов, много дней, боролись лучшие лекари и целительницы Гусу за его сквозь пальцы уходящую жизнь. Времени прошло много, яд болезни засел глубоко, и душа готова была вот-вот разорвать слабую клетку плоти и вырваться на свободу. Вэй Усянь мучительно умирал, но умереть ему не давали. И в конце концов, мудрость и мастерство, отточенное поколениями лекарей за неприступными стенами Облачных Глубин, восторжествовало над ледяным зловонием гроба. Болезнь отступила. Вэй Усянь ещё был очень слаб и спал целыми днями, лишь ненадолго приходя в себя. Но смерть убралась восвояси, как отступила зима. Ни разу он ещё не узнал никого и не продержался в сознании достаточно долго, чтобы о чем-то спросить. Лань Чжань, который сидел у его постели денно и нощно, терпеливо ждал. Он понимал, что когда Вэй Усянь достаточно окрепнет и вернется в сознание, у него тут же возникнет целое море вопросов. И Лань Чжань внутренне готовился отвечать на них, как на духу. А пока он лишь охлаждал его лоб и шею отрезами шелка, смоченного в особых настоях, да передавал духовные силы, позволяющие организму Вэй Усяня скорее и легче бороться с недугом. В те короткие мгновения, когда Вэй Усянь просыпался, он кормил его простой пищей, которую специально готовили и размалывали таким образом, чтобы желудок больного ее не отверг. Вэй Усянь глотал с усилием, но неосознанно, машинально. Его глаза всегда были полузакрыты, и он не узнавал ни места, ни рук человека, который заботился о нем в странном самозабвении. Так продолжалось до самой весны, которая пришла поздно, как никогда раньше. Вэй Усянь проснулся в середине месяца персика. Луч теплого весеннего солнца упал ему на лицо, и он сам, как это солнце, принесшее надежду и свет в изглоданные долгой зимой души, чихнул и проснулся. Лань Чжань, работавший у стола, подскочил на ноги, как был, без ханьфу, в одних нижних одеждах. Он недостойно бросил письменные принадлежности, и они испортили бумагу, посадив на ряды изящных иероглифов жирные кляксы. Лань Чжань бросился к постели больного, который с трудом сел, оперевшись спиной об стену. Вэй Усянь же в удивлении вертел головой. Внимание его привлекли цветы, стоящие в вазе. Их аромат, живой и тонкий, влажно клубился по углам комнаты. Вэй Усянь удивлённо протянул руку и коснулся пальцами нежно дрогнувших лепестков. — Цветы... — сказал он хрипло и слабо. — неужто уже весна? — Середина месяца дракона, — произнес Лань Чжань, подходя совсем близко. Вэй Усянь поднял на него взгляд и в удивлении приоткрыл рот. — Я помню зиму, — признался он. — холодную и злую. Мне было больно и тяжело. Я хотел, но не мог согреться. И горло давило от кашля, который рвал меня изнутри. Теперь я ощущаю лёгкость... Так странно. Как я оказался в Облачных Глубинах? Лань Чжань опустил голову. — Я принес тебя сюда, — сказал он. — до нас с братом дошли вести, что ты страшно болен. Вэй Усянь нахмурился и покачал головой. — Что стало с людьми клана Вэнь? — быстро спросил он. — И где малыш А-Юань? Он же не... Лань Чжань взял его за руку. — Брат подписал им помилование, — поспешил успокоить он Вэй Усяня. — А-Юань жив. Его спасли люди клана Не, а после Не Хуайсан передал мне его, поскольку знал, что тебе важен этот ребенок. Он давно выздоровел. Вэй Усянь, не предполагавший до этого, что Лань Чжань может говорить так долго за раз, удивлённо покачал головой. — Ну и ну, — сказал он. — А что, как он, мой А-Юань? Не забывай, это мой сын! Его губы неуверенно дрогнули в полуулыбке. Лань Чжань смущённо отвёл в сторону взгляд. — Болезнь отняла ему память, — сказал он. — но все хорошо. Он здесь, и я позаботился о нем... Лань Чжань помолчал, будто не решаясь продолжить. — ...как о твоем сыне. Ресницы Вэй Усяня дрогнули. Он поднял в изумлении брови. — Меня будут судить? — спросил он, и подумав, добавил. — Скажи, ты всё ещё меня ненавидишь? И в следующую секунду поражено замер. Лицо Лань Чжаня, всегда лишённое хоть какого-то намека на эмоции, выразило горечь и недоумение, схожие с теми, что испытывает человек, которому дали пощечину. Он поглядел на Вэй Усяня, и взгляд этот был полубольным, затухающим. — Никто не станет тебя судить, — сказал он твердо. — никто не знает, что ты здесь. Дядя сказал, что тебе придется уйти, как только ты окрепнешь. Тебе и людям Вэнь придется податься на север, к самой границе Великой Стены. Тебе придется уничтожить Стигийскую Тигриную печать. — Ты меня ненавидишь? — повторил Вэй Усянь. Лань Чжань поднял на него взгляд. — Нет, — сказал, как отрезал, он. Вэй Усянь вновь захлопал ресницами. Помотал головой, ища на чем бы остановить взгляд, но светлые стены цзиньши были пусты и не давали отвлечься. В отчаянии Вэй Усянь вновь перевел взгляд на Лань Чжаня. — Я не понимаю, — тихо сказал он. — когда мы были юнцами, я частенько дразнил тебя, и мне казалось, что ты меня презираешь всем сердцем. Потом, когда весь заклинательский мир ещё не воспылал ко мне ненавистью, ты один стыдил и порицал меня, убеждая вернуться с тобой в Гусу и покаяться. Но когда я умирал, ты не только не решил воспользоваться судьбой, но и спас мне жизнь. Твой брат поддержал тебя. И вы, Два Нефрита Гусу, рискнули честью своего клана и укрыли меня здесь от ярости всего мира. Нет, решительно, я не понимаю. Что происходит? Ханьгуан-цзюнь? Лань Ванцзи? Лань Чжань! Совсем скоро я отправлюсь в изгнание и никогда не вернусь, ты больше не услышишь обо мне, я обещаю. Но ответить мне! Странная тень яркой, удушающе-терпкой эмоции всколыхнулась в глазах Лань Чжаня. Молчаливый и непонятный, он поддался вперед, так и не произнеся ни единого звука, и с пылкой нежностью поцеловал изумлённо приоткрытые губы Вэй Ина. Он целовал его горячо и отчаянно, так, будто бы до и после этого поцелуя не могло существовать ничего, так, если бы вся его жизнь должна была оборваться после этого. Вэй Усянь задушенно и прерывисто дышал, глядя в пылающее нездоровой решительностью лицо Лань Чжаня. — Что?.. — несмело пробормотал Вэй Усянь, когда Лань Чжань наконец отстранился. — Что ты хочешь этим сказать? Вместо ответа, Второй Нефрит Гусу вновь склонился к нему и слился в ещё более трепетном и ласкающем поцелуе. Вэй Усянь, будто опомнившись, аккуратно подтянулся и ответил лаской на ласку. Его руки обвили шею Лань Чжаня, сплелись сзади, под тяжелым каскадом черного шелка волос. Во второй раз они целовались ещё более самозабвенно и нежно, долго-долго, насколько вообще хватило силы и выдержки. В этот раз первым отстранился Вэй Усянь, прижался щекой к щеке Лань Чжаня и блаженно прикрыл глаза. Его юркие пальцы рассеянно перебирали концы чужих волос. — Вот как, — сказал наконец Вэй Усянь, улыбнувшись. — вот как... Что же, это многое объясняет. Мягко он подтянулся, обнимая Лань Чжаня за плечи и порывисто, влажно поцеловал того в основание шеи. Поднялся выше, поцеловал и смешно покрасневшую мочку уха. — Я тоже люблю тебя, — шепнул шкодливо и нежно, в самое ухо, на выдохе. Лань Чжань прирывисто вздохнул, будто не веря, на пробу повел руками по спине возлюбленного, а потом вдруг, будто сорвавшись, стиснул во объятиях и принялся сбивчиво целовать. Вэй Усянь смеялся и отвечал на его пылкие ласки. — Тише, тише, Чжань-гэ, — шептал он, широко улыбаясь. — побереги меня, сейчас я не так силен, как ты... Пощаааааади, пощади, гэгэ! Недели через две Вэй Усянь встал на ноги. Он выглядел отдохнувшим и свежим, ел за троих, вечером сбегал из цзиньши через окно и отправлялся тискать упитанных кроликов. Лань Чжань наблюдал за ним с щемящей нежностью, однако, сам день ото дня становился все печальнее и строже лицом. Невыносимая, загнанная под кожу горечь терзала его. Наконец он не выдержал — решился, и пошел прямиком к брату. К тому моменту, он абсолютно уверился в своем решении и стал в неумолимости твёрже нефрита. Лань Сичэнь поднял голову и в удивлении воззрился на брата. — Я пришел говорить с тобой, — сдержанно начал Лань Чжань и опустился по другую сторону от стола главы Лань. Лань Сичэнь мягко улыбнулся, подбадривая его. — Я люблю Вэй Усяня, — бесстрастно произнес Лань Чжань, глядя в одну точку. Лань Сичэнь кивнул, давая понять, что ему это известно. — А Вэй Усянь любит меня. Красивое и спокойное лицо Лань Сичэнь выразило крайнее изумление. С минуту он задумчиво глядел прямо перед собой, а потом улыбнулся и покачал головой. — Я рад, что все так, — сказал он мягко. — Хотя, думаю, ты и сам понимаешь, сколько боли может принести вам такая любовь. Лань Чжань строго кивнул. — Я принял решение, — сказал он. — Второй раз я его не потеряю. Вэй Усянь отправится в изгнание. Теперь я знаю, что он будет не против, если я пойду с ним. Поэтому, я пришел, чтобы сказать тебе об этом. Я разделю изгнание с Вэй Усянем. Кровь прилила к щекам Лань Сичэня. В груди противно заныло, стало больно и холодно, но он не подал виду. По лицу Лань Чжаня он видел, что тот не отступится и не изменит решения. Он видел, что брат влюблен и влюблен по-страшному, как может любить лишь тот, кто много лет отказывал себе во всем. И он понимал, что спорить бесполезно. Лань Чжань все равно сделает все по-своему, но сейчас, по крайней мере, он верит, что старший брат на его стороне. И хотя Лань Сичэню было больно и тяжело понимать, что вряд ли они увидятся вновь, если Лань Чжань уйдет с Вэй Усянем, он не сказал ничего. Он хотел бы, чтобы Лань Чжань продолжал считать его братом. Он вымученно улыбнулся. — Я понимаю, — сказал. — дядя будет в бешенстве. Лань Чжань отвёл взгляд. — Я не скажу ему. И ты не станешь. Лань Сичэнь не сдержал короткого, теплого смешка. — Однажды он догадается, А-Чжань. — Я буду к тому моменту уже далеко. Они помолчали, не глядя друг на друга и невольно прислушиваясь к тишине, высокой и звонкой, окутавшей разом все пространство ханьши. Последний раз они молчали вот так, деля сомнения на двоих, когда потеряли родителей, оставшись сиротами, одни друг у друга в большом и жестоком мире. Всю жизнь они были вместе. Да, был ещё дядя, который растил их в строгости и послушании, боясь потерять и толкнуть на ошибки, как случилось то с его собственным братом, отцом двух малолетних племянников. Но по крови у них не было никого ближе друг друга. И они так привыкли к этому, что и помыслить не могли, что что-то будет способно навсегда их рассорить или развести по углам. Сжав губы до боли, Лань Сичэнь встал, медленно приблизился к брату и положил ему руки на плечи. Тот дрогнул и посмотрел вопросительно. Лицо Лань Сичэня было тихо и печально, в углах глаз стояли скорбные слезы. — Иди с ним, — мягко сказал Глава. — иди. И будь счастлив. В глазах Лань Чжаня полыхнул огонек, ровно такой, какого не возникало давно. Так он смотрел на брата в детстве, и так смотрел сейчас — по-особенному, благодаря за понимание и поддержку. Воистину, у них не было никого ближе друг друга. И это накладывало определенные обязательства. Лань Чжань встал и чуть поклонился. Руки брата всё ещё лежали у него на плечах. — Это ещё не всё, — сказал он, помедлив. — Хочу жить с ним, как того требует закон морали и чести, с позволения небес, в браке. Хочу поклониться могилам родителей и выйти из Гусу его мужем. Если ты поддерживаешь меня... Словом, благослови на правах старшего. Лань Сичэнь осторожно притянул его к себе, обнял. Закрыл глаза. Тут же увидел перед внутренним взором А-Чжаня, не того, что сейчас, а другого, маленького и серьезного, отчаянно нуждающегося в любви. Вспомнил, как обнимал его, а тот, едва доставая, жался к полам его траурных одежд. Улыбнулся, и улыбка вышла горькой, страдальческой. Тонкой, как украшение из мелкого жемчуга, ибо всякому известна поговорка: жемчужины — слезы теряющего, слезы тоски и печали. — Благословляю, — сказал Лань Сичэнь и осторожно поцеловал брата в лоб. — иди к нему. Желаю счастья и долгих лет тебе и твоему нареченному. Я буду молить небесного императора о вашем благополучии. Лань Чжань закрыл глаза и неловко ткнулся щекой в плечо брата. С минуту они стояли в ослепляющей тишине, винясь и прощаясь. Затем отстранились, не сговариваясь, но в один момент оба. Улыбнулись друг другу. — Позволь пройтись с тобой, — сказал вдруг Лань Сичэнь почти виновато, и Лань Чжань кивнул ему, позволяя. До цзиньши они дошли в скорбном молчании. Каждый думал о своем и был отстраненно печален. Вечер был прохладнен и пьян от цвета и запаха, истинная весна, пора любви и решительных перемен в ее истинном воплощении. На пороге цзиньши, спустив босые ноги с крыльца, сидел Вэй Усянь и что-то говорил малышу А-Юаню, возившемуся с двумя пушистыми кроликами. Его звонкий смех долетал до идущих за полсотни шагов. Лань Чжань ненароком ускорился, а Лань Сичэнь, напротив же, замедлил шаг и остался несколько позади. Он стоял и смотрел, улыбаясь, хотя горло душили слезы. Вот Лань Чжань подошёл совсем близко, и Вэй Усянь, спрыгнув с крыльца, угодил в его объятия и весело зачастил что-то, встряхивая неприбранной головой и суматошно целуя возлюбленного: веки, губы, лицо. Лань Чжань отвечал ему тем же и выглядел столь живым и счастливым, каким на памяти брата и не был-то никогда. Вокруг них носился малыш А-Юань и что-то звонко кричал, поднимая на вытянутых руках смешно сучащих лапками кроликов. Лань Сичэнь отвернулся и пошел прочь, все ещё улыбаясь. Только увидев эту картину, он в полной мере понял, что в жизни Лань Чжаня неожиданно появилась собственная семья, куда брату уже не было хода. А потому, стоило из любви к нему же дать им всем счастливо уйти и жить вместе, там, где никто их не знает и не сможет попрекнуть дурным словом. А что до боли... Лань Сичэню хотелось бы верить, что однажды судьба над ним смилуется и ниспошлет встречу с братом. Возможно, это случится не сейчас, а потом, когда раны заживут, память потускнеет, а дети вырастут и придут на смену родителям. В конце концов, быть может, со временем и Вэй Усяню захочется примириться с шисюном, ниспросить прощения у шицзе за смерть ее мужа и увидеть Цзинь Лина, ставшего взрослым, но все равно, столь похожего на покойного отца и свою нежную мать. Провожать он их пришел на рассвете, когда косой луч зари лежал на сине-белеющих небесах. Все уже было готово, и к границе с Гусу они шли в тишине. А-Юань клевал носом и норовил уснуть, уткнувшись лицом в загривок осла, которого вел под уздцы Вэй Усянь. Лань Чжань шел рядом с новоиспеченным супругом, строгий и исполненный чего-то нового, поразительного. Он сменил одежды нефритовой ветви Гусу на ханьфу бродячего заклинателя, оставил статус и почести, но взял с собой верный меч и главную драгоценность — семью. Вкруг его запястья, особенно явная на контрасте со скромной белизной одежд, обвивалась алая лента бывшего старейшины Илин. Лань Сичэнь невольно поглядел на руку последнего. Лобная лента Гусу маняще и трогательно выглядывала из-под кожаного наручня и рукавов его привычно-черных одежд. Вэй Усянь шел, насвистывая, и то и дело улыбался, поочередно, то мужу, то сыну. Он был счастлив и весел, как в отрочестве, и его счастье невольно передавалось всем прочим. На границе они распрощались. — Вэнь Цин, Вэнь Нин и их родичи будут ждать нас в местечке Хубэй, что близ Илин, — сказал Вэй Усянь, поклонившись. — Оттуда мы двинемся на север, к Великой Стене. Можете быть спокойны. Стигийская Тигриная Печать была уничтожена, а страшный Илинский старейшина более не потревожит мир заклинателей. Благодарю вас, почтенный Цзэу-цзюнь. Лань Чжань на прощание обнял брата, ещё более неловко, чем сделал это в ханьши. И тоже склонился в благодарном поклоне. — Никогда не забуду того, что ты для нас сделал, — сказал он. — Прощай. — До свидания, А-Чжань, — ответил ему Лань Сичэнь. — и вы прощайте, братец Вэй. Не сочтите за грубость столь фамильярное обращение, ведь теперь мы с вами действительно породнились. И на том они разошлись. Лань Чжань и Вэй Ин отправились на север, а Глава клана Лань пошел назад, в Гусу. В рукаве его одежд лежала записка от неизвестного доброжелателя, которая намекала на некие недостойные действия его, Цзэу-цзюня, собственного санди — Цзинь Гуанъяо. Ветра судьбы перелистнули страницу, а там, на девственно-чистых полях уже поднимались тонкие тени новых проблем, свершений и обязательств. Жизнь брала отданное ей по праву и заставляла свой круг вертеться без передышки. А потому, все было правильно.