Хлебное пари, или немного о выдержке Хван Хенджина

                    Под тревожные бурления в животе Хенджин несется в уборную.       И так начинается его восьмой день. Восьмой день несчастного пари, с самого начала которого он истошно орёт ломящемуся в двери Джисону "занято".       Хенджин выходит из ванной, держась за живот и сгибаясь пополам от подступающих спазмов. Он весь дрожит, а пряди липнут на покрывший лоб холодный пот. Босыми ногами он топает по полу в сторону своей комнаты. Огромная футболка свисает и скатывается с ссутулившихся плеч, но у Хвана нет сил ее поправить — он пытается побороть туго закрытую дверь, а дорога до кровати забирает вообще все последние силы.       Хенджин падает на постель и накрывается одеялом, стараясь унять дрожь и пробирающий до костей озноб. Но живот вновь отчаянно урчит, и всё начинается заново.       Джисон использует ванную хенов.       Хван до последнего пытается заставить себя скатиться с кровати и начать собираться, но каждая его попытка заканчивается позорной оккупацией туалета. В конце концов он слышит, как один мембер за другим уходит из квартиры. Расписание никто не отменял.       Сжимая одеяло между ног и стараясь сильнее свернуться в позе эмбриона, Хенджин думает, что тоже должен последовать их примеру. Конец года и подготовку к нему никто не отменял. Тихий стук в дверь прерывает его попытку встать с кровати. Пусть и была она на стадии отогнуть край одеяла.       — Хенджин-и? — тихий голос Чана доносится из-за спины, и Хван, больше похожий на гусеницу, вместе с одеялом поворачивается лицом к двери. Лидер, понявший, что тот не спит, проходит вглубь комнаты и садится на корточки перед лицом Хенджина. — Ты как?       — Нормально, хен, — Хенджин морщит нос, чувствуя, как бурлит в животе. — Сейчас встану. Не жди меня, я догоню на лестнице — спускайся в машину. Ехать же надо.       — Ты уже никуда не поедешь, — Чан прикладывает руку к мокрому и липкому лбу, загороженному пока что светлыми короткими прядями волос. Хенджина как раз сегодня планировали перекрасить. Кажется, это должен был быть мимолетный черный, чтобы потом вновь нанести светлый тон. — Я сказал всем менеджерам, что у тебя на сегодня больничный. Отлежись, пожалуйста. Тебе нужно восстановить силы. Мне сказали, что позавчера ты тренировался больше шести часов. Ты измотан, Хенджин.       — А ты нет? — Хенджин ухмыляется горько, но вжимается щекой в подушку, чувствуя, как тело немного расслабляется. Будто мама разрешила не идти в школу.       — И я измотан, — Бан немного сильнее треплет его по челке. — Но пока что могу стоять на ногах и, что важнее, в состоянии не обдристать всю съемочную площадку. Так что это не для тебя, а в целях общественной безопасности. Я напишу тебе позже, хорошо? Ответь пожалуйста, если не уснешь. И если тебе станет хуже, то звони.       — Ты замечательный папочка, ты знаешь? — смешок у Хенджина сдержать не получается, хотя он тут же ойкает, когда чувствует, как напрягает болящие мышцы живота.       — Никогда, никогда не называй меня так! — Чан в притворном гневе сужает глаза, но всё равно поправляет одеяло на Хенджине и еще раз внимательно вглядывается в его лицо.       Когда Бан выходит из комнаты, то не может сдержать улыбки, когда слышит прилетевшее в спину тихое-тихое, почти сонное "спасибо, папочка". Чан закатывает глаза и прикрывает дверь, на цыпочках покидая квартиру, чтобы не потревожить Хенджина лишними звуками. Хотя тот уже заснул.       Просыпается Хенджин от трели телефона. На экране "мама", а живот опять крутит, но, превозмогая желание собрать все силы и лететь в туалет, Хван отвечает матери, потому что если он этого не сделает, масштабы катастрофы будут крупнее. Хенджин выползает из-под одеяла, не без удовольствия отмечая, что на этот раз у него получается это сделать, а затем садится в позе лотоса на постель, пытается прочистить горло и принимает вызов.       — Хенджин?! — Хенджин представляет, как мама взмахивает руками. Она всегда активно жестикулирует во время разговора.       — Да, мам, — по своему полузагробному голосу Хенджин понимает, что дело — дрянь. Мама поймет, что всё не особо хорошо. — Привет.       — Хенджин! Мне твой менеджер написал, сказал, что ты заболел! Что случилось? — у Хенджина абсолютно нет сил разговаривать, но он знает маму — она не успокоится.       — Всё нормально, мам, — Хенджин чувствует, как крутит живот. Кажется, его тело против лжи матери и пытается уличить врунишку. — Я просто отравился.       Если бы госпожа Хван была бы в комнате, то она бы ни за что не поверила в это "просто отравился", стоило бы ей лишь на секунду взглянуть на Хвана: пропитанная потом футболка, бледное и осунувшееся лицо, дрожащее тело и черные круги под глазами. Хенджин думает, что если бы она узнала про ограничения в питании, срывы, многочасовые тренировки или увидела его настоящее расписание, то заперла бы его дома. Еще несколько лет назад. И не пустила бы подписывать контракт. Но у них действует негласное соглашение: родители доверяют его "нормально" и улыбаются, видя сияющего на сцене сына. Только сегодня госпожа Хван не хочет верить этому "нормально".       — Хенджин-и, сынок, точно всё в порядке? — голос становится мягче, а Хенджин чувствует, как предательски дрожит нижняя губа. Нервы у него, действительно, в последние дни на пределе, и он так давно просто не разговаривал с мамой. Чтобы не сообщения в перерывах между ночными съемками, не на пути домой в машине, не короткие звонки в обеденный перерыв между записями. Он давно не слышал этот голос в тишине, а не когда вокруг галдят и орут, распеваются, совещаются или обсуждают расписание вылетов, съемок... И сейчас верхняя губа тоже начинает дрожать. Соскучился.       — Я соскучился, мам, — Хенджин прокашливается и очень надеется, что мама не услышит дрожи в голосе. — И немного устал.       — Ох, милый, — Хенджин готов поклясться, что видит, как женщина тоже поджимает губы и прикрывает глаза. — Я тебя люблю. Пожалуйста, отдохни сегодня, раз у тебя есть возможность. И ты все делаешь правильно. Ты молодец, Хенджин-и.       — Я тоже тебя люблю, мам, — Хенджин слабо улыбается, когда говорит это. — Я буду в порядке.       — Я знаю, милый, — госпожа Хван тепло смеется, а Хенджин думает, что разговор подходит к концу и уже готовится отключить вызов, чтобы наконец-то сорваться в ванную. Но тут до него долетает громкий вскрик. — Хенджин!       — Да, мам? — Хенджин вздрагивает, слыша испуганный голос.       — Капустный сок! Пей капустный сок! Он хорошо помогает при отравлениях!       — Хорошо, мам, — Хенджин проходится рукой по мокрым волосам и усмехается. Но про капустный сок действительно надо не забыть.       — Умница, сынок, — женщина облегченно выдыхает. — Позвони мне потом.       — Я напишу, мам, — Хван тоже улыбается. — Пока.       Как только он остается в тишине, то всё же срывается с места и со всей оставшейся энергией ползет в сторону уборной. Старт был решительный, но вот тело его всё еще подводит. Поэтому в ванную он по-пингвиньи вваливается.       Спустя не самые приятные, но довольно продолжительные минуты своей жизни и горячий душ Хенджин оказывается на кухне и действительно роется по полкам и в холодильнике в поиске капустного сока, за кружкой которого у него находится время подумать обо всем происходящем. В частности о том, что вообще произошло за последние дни и почему он так конкретно "сломался".       Пока Хенджин пытается найти причину, он параллельно наблюдает за тем, как их групповой чат взрывается от сообщений Хана и Феликса, выясняющих, как он. И если Ёнбок по-настоящему беспокоится непосредственно за Хвана, то Джисон, помимо демонстрации переживаний за товарища и коллегу, проявляет еще абсолютно шкурный интерес и переживает за их общую ванную комнату, а вдобавок ноет, что его туда сегодня не пустили и в сотый раз сообщает всем о позорно-телесной причине, по которой Хван занял территории.       Хенджин цокает языком, даже отправляет Джисону фотографию, подтверждающую сохранность его драгоценной ванной комнаты, а заодно и сообщает всем, что он жив и чувствует себя лучше. Вновь особенно радуется этому Феликс, но Чан с Чанбином тоже присоединяются к нему, даже Чонин отправляет подбадривающий смайлик. Джисон же продолжает ныть по поводу ванной, а Минхо пишет ему в личные сообщения и желает скорейшего выздоровления и тоже рекомендует пить капустный сок. Когда выясняет, что мама Хвана уже обо всем позаботилась, то с восхищением называет ее умной женщиной и вновь пропадает из онлайн. Единственный, кто никак не обозначает своего беспокойства его здоровьем, — Ким Сынмин. И когда Хенджин на это обращает своё внимание, то чувствует предательский укол под ребрами, красные щеки и очередное завывание в желудке.       Он делает глоток сока и откладывает телефон на стол. Неприятно. Ему действительно неприятно, что Ким такой равнодушный. А ведь это из-за него Хенджин страдает. Внутри будто что-то щелкает, когда Хенджин понимает настоящую причину своей поломки. Всё просто — Ким Сынмин!       Это из-за него Хенджин не ест вкусно, стрессует, страдает и плохо себя чувствует. А все остальные вещи, типа последних двух мучительных вечеров и сегодняшнее утро — бонус от сломавшегося организма. Очевидно, что у Хенджина стресс. И стресс этот явно из-за Ким Сынмина. Вчерашние мысли и то, как сильно пульсировал его член, вынуждают щеки сильнее зацвести красным.       Ким Сынмин...       Хенджин щурит глаза и смотрит на телефон. Каждой клеточкой чувствует, как закипает, погружается всё глубже в бессильную злобу, а затем проваливается в свои эмоции и не знает уже, куда они ведут и что за собой тащат.       Всё равно возвращается во вчерашний вечер. Внизу живота всё поджимается и скручивается, когда он вспоминает, как отчаянно двигал рукой по пульсирующему стояку... И ничего... Только ощущение, как ему мало простой фантазии. И горячий член под пальцами. Он никогда не думал о Ким Сынмине в том ключе, в котором вчера потекли его мысли: руки Кима на нем, губы Кима... А сам Хенджин под ним... Хенджин вздрагивает, когда богатая фантазия рисует разные варианты, грубые жесты... Как Сынмин притягивает его за шею, давит на затылок... Хенджин почему-то уверен, что Ким был бы довольно грубым, контролировал бы его жестко — это уж точно. А потом бы хвалил, хвалил его за то, как он его слушается... И всё тело опять окутывает жар. Хенджин начинает бояться сам себя, боится представить что-то более откровенное, потому что путь этот для него сложный и неизведанный. Думать об одногруппнике кажется чем-то неправильным и запретным, а еще пугает тем, что Хенджин опять возбудится и не сможет кончить. Это пугает его больше всего. Сильнее очередного накатившего приступа спазмов в желудке.       Хван пытается отмахнуться от этого, но чувствует, как что-то тревожное и терпкое расползается под кожей, как по венам течет неудовлетворение и желание большего. От кого он хочет получить это "большее", Хенджин умалчивает даже в беседе с самим собой и в своей голове.       Свою бисексуальность Хван принял довольно просто и задолго до дебюта. А потому не попробовать что-то в окружении таких же нервных, полных гормонов и стресса вперемешку с интересом подростков в период трейни было чем-то почти что невозможным. И Хенджин пробовал, только потом всё закрутилось, изменилось, да и сам он вырос и тоже изменился. Особенно его приоритеты и представления об отношениях. Быстрые связи — не для него. Для него без чувств — невозможно. А на чувства сейчас нет времени. Поэтому мастурбация была лучшим, проверенным и надежным вариантом. До шестого дня пари, а если точнее, то, видимо, до всего пари, начавшегося с легкой руки Ким Сынмина.       На секунду картина руки Ким Сынмина на его шее перекрывает вид полутемной из-за опускающегося вечера кухни. Хенджин шумно выдыхает и возвращается к капустному соку.       У него просто помутнение на фоне стресса и общей слабости организма, вызванной кофеиновой ломкой, трауром по сахару и муке. А всё из-за пари от Ким Сынмина!       — И опять Ким Сынмин... — Хенджин измученно растекается по стулу, уже не надеясь собрать себя сегодня во что-то цельное.       Думает ли он слишком много? Определенно да. Думает ли он слишком много о Ким Сынмине? Тоже да. Хенджин не может не думать. Он всегда анализирует себя, свои поступки, действия окружающих по отношению к нему. Он всегда следит за этим, потому что боится сделать что-то не так. Боится не подойти, навредить... Не понравиться.       Хенджин всегда отдает больше, чем получает. Но каждый раз он надеется, что найдется тот, кто будет беспокоиться о нем. У него есть родители, есть друзья, есть целая семья, огромная, шумная — мемберы. Но иногда ему мечтается о другом. Как настоящий принц, он хочет ту самую сказку. С романтикой и единением душ. Ему хочется по любви и навсегда.       Хенджин вспоминает, как Сынмин принес ему вчера еды, а затем достал бутылку с водой. Это было мило. А еще очень заботливо. И от этого внутри тепло становится. Мурашки бегут по коже, когда он вспоминает вкус персикового чая и мягкую улыбку Сынмина, когда Хенджин уплетал заказанные младшим рис и говядину за обе щеки. Кажется, Ким Сынмин заботится о нем. Очень. И если посмотреть в большой перспективе, то и само пари... Оно же не про страдания Хенджина по причине собственной легкой формы дурости (или запущенной — смотря кому верить, да и как смотреть), а про то, чтобы организм почистить. Конечно, сегодняшнее утро доказывает, что лидер паборачи и его внутренний мир слишком уж ответственно подошли к этому заданию по очистке. Ну, как смогли... Но если отбросить драму, то в чем Сынмин не прав? В последнее время его рацион только и состоял, что из булочек да конфет, сладких напитков и чипсов. Поэтому хотя бы на десять дней сделать перерыв, возможно, было бы полезно. Просто Хенджин опять себя загнал и устроил внутреннюю драму, что вылилось в бесконечный стресс. И вот сейчас он сидит на кухне и разрывает себя на кусочки: опять устроил драму на ровном месте, да и продолжает это делать. Но от мысли, что Сынмин заботится о нем, внутри горячее тепло разливается. Хенджин никогда так себя не чувствовал. Из-за этого перехватывает дыхание и кружится голова.       Но уже в следующую секунду он вспоминает, кто сегодня игнорирует его существование и состояние, и вновь начинает злиться.       Всё же Ким Сынмин его в это во всё втянул, а теперь оставляет одного... Хенджину это не нравится и причиняет настоящую боль. Он всё ещё не понимает, в какие игры играет с ним Ким Сынмин. И что если для Ким Сынмина это просто игра, потому что... Потому что Сынмин любит издеваться, любит доводить, любит играть на нервах. Даже несмотря на все свои положительные качества. Сынмин любит играть. А играет ли Хенджин?       Но вместо ответа он слышит поворот ключа со стороны входной двери. И тут же вся квартира наполняется ором Джисона, который сначала влетает на кухню, чмокает Хенджина в макушку, а затем несется в ванную с криками, как он скучал. Хенджин закатывает глаза и улыбается входящим вслед за Ханом хенам. Минхо тоже с ними и очень строго обходит замершего на стуле Хенджина, придирчиво осматривая его с каждой стороны.       — Лучше? — Минхо наклоняется к самому лицу Хвана и остро смотрит в глаза.       — Лучше, — Хенджин даже находит силы упереться ладонями в плечи Ли и оттолкнуть того от себя за вторжение в личное пространство.       Хотя взгляд тут же становится у него немного потерянным, когда он смотрит за спину Минхо и не видит никого, кроме Чанбина и Чана, которые тоже очень внимательно следят за ним. Легкая грусть колит сердце, что тут только хены, но Хенджин шипит сам на себя и ругается.       — Ты чего шипишь? — Минхо садится рядом на стул и опять впивается взглядом. — Голодный?       — Всё нормально, — Хенджин еще раз смотрит в коридор, но всё же заставляет себя сместить фокус внимания. — Очень, если честно.       Живот урчит. И впервые за день Хенджин наслаждается этим урчанием, потому что оно лишь оповещает об огромном желании поесть.       — Это хорошо, — Чан проходит на кухню и ставит пакеты на стол. — Мы попросили тебе купить бульон и еще рис взяли. Минхо сказал, что такое можно при расстройствах.       — Можно, — Минхо следит за тем, как Чан достает стаканчик с бульоном и контейнер с рисом. — Ну а я пошел.       — Ты же только пришел, хен! — Чанбин укладывает руку на плечо Минхо и грустно смотрит на него. Джисон высовывается из своей комнаты.       — Я просто проходил мимо, зашел отдохнуть. Отдохнул, поэтому пора домой, — Минхо пожимает плечами и встает, направляясь в коридор. — Всем пока.       — Спасибо, хен, — Хенджин говорит в спину обувающемуся Минхо, но тот поворачивается и дарит ему маленькую улыбку в ответ.       Конечно, они все знают, что Минхо совсем не отдохнуть заходил. Он просто хотел проведать Хенджина. И у Хвана от этого внутри так тепло, что плакать хочется. У него точно есть семья.       С оставшимися хенами и погрустневшим после ухода Минхо Джисоном они еще долго сидят за столом, пока каждый рассказывает Хенджину, чем он занимался сегодня, как проходила работа над треками и что они думают про новый альбом. 3RACHA не могут успокоиться до самой ночи, продолжая начавшийся еще в студии спор. Поэтому Хенджин тихо желает им спокойной ночи и уходит в свою комнату.       Измотанный этим днем, Хенджин быстро переодевается и опускается на постель, надеясь, что сейчас провалится в лечебный сон.       Мой певец       Как ты?       00:24       Телефон вспыхивает в руках, а у Хенджина вспыхивает воздух в груди, отчего становится мучительно больно. Он смотрит на экран, пока тот не погаснет. Дрожь опять расползается по телу, а в висках стучит. Хенджин с еще большим ужасом отмечает свою реакцию. Ее он тоже боится.       Мой певец       Хенджин?       00:27       Хенджин не может перестать смотреть на загорающийся под новыми уведомлениями экран телефона.       Мой певец       Я знаю, что ты не спишь       00:31       Одно Хенджин знает точно — отвечать он не хочет. Ему страшно и всё еще обидно, что Сынмин вспомнил о нем только сейчас. Он ведь был со всеми и мог написать ему днем или хотя бы в общий чат. Но он будто игнорировал его существование. Опять играл?       Мой певец       Хван Хенджин, ответь мне       00:34       И снова этот приказной тон...       Хенджин соврет, если скажет, что у него не поджались пальцы на ногах и волна дрожи не прокатилась вдоль позвоночника. Но он не поведется на это. Он дойдет до конца пари, но играть и идти на поводу у Сынмина во всем остальном, пока Хван не понимает ту бурю, что начинается внутри, когда Сынмин и обращает на него внимание, и не обращает, он не будет. Хенджин может играть на публику, может надевать маски, может управлять сценой, но он не играет своими чувствами. И не хочет, чтобы это делали другие.       Но новое сообщение крадет его внимание.       Мой певец       Хорошо, мучной мальчик       Завтра поговорим       Доброй ночи       00:45       Хенджин видит, как телефон дрожит в его руках. Сынмин опять делает это с ним — заставляет чувствовать напряжение между ними, возбуждение. Он опять играет с ним. Поэтому Хенджин отключает уведомления и ложится спать. Это сложно, ведь не отвечать — невежливо. Но он убеждает себя, что всё еще зол и обижен. Хотя в глубине души понимает, что боится. Боится и себя, и Сынмина. Хван не понимает, куда это всё может привести.

***

      — Эй, мучной мальчик!       Хенджин ускоряет шаг и почти что бежит по пустому коридору здания, в котором сегодня проходят съемки рекламы.       Девятый день.       Ему нужно просто продержаться сегодня и завтра, и этот кошмар, как и наваждение по имени "Ким Сынмин", закончится.       Кстати, о наваждении...       — Мучной мальчик! — Сынмин кричит громко, а Хенджин срывается на бег.       Он бежит так быстро, как только может, плутая по абсолютно пустым коридорам. Всё здание закрыто и снято только для них. Он бежит и слышит своё тяжелое дыхание, отскоки стука ботинок от стен и приближающиеся чужие шаги. Хенджину кажется, что он несется со скоростью света, но почему-то Сынмину не доставляет труда догнать его. С каждой секундой он всё ближе, и у Хенджина холодеет внутри и сворачиваются внутренности, когда он врезается в запасной выход и не решается дернуть за ручку. Сработавшая пожарная тревога явно никого не обрадует.       Хенджин в тупике.       Сынмин выходит из-за поворота.       Хван вжимается в стену и затаив дыхание наблюдает, как Сынмин, одетый очень мило Сынмин, в жилеточке и белой рубашечке, как хороший мальчик-отличник, смотрит на него черными глазами и с каждым шагом подходит ближе, а кажется, будто наступает Хвану на горло. Дышать Хенджину нечем вовсе не из-за бега.       — Ну привет, мучной мальчик, — Сынмин подходит сразу же близко, оставляя между ними каких-то жалких сантиметров тридцать. Хенджин щеками чувствует его дыхание, а еще вновь парфюм Кима забивает ноздри. Сладкий и терпкий одновременно. Дурманящий, как летний день. Хенджин прикрывает глаза. Опять этот зуд раскатывается под кожей.       — Даже не посмотришь на меня? — Хенджин уверен, что между ними теперь не больше десяти сантиметров. — Хен?       Запрещенный прием.       — Привет, Сынмин-и, — Хван пытается придать голосу беззаботности. Нет, он точно лидер паборачи... Он сам знает, как сильно у него покраснели щеки и как быстро взгляд бегает по стенам, потолку, коридору, избегая стоящего прямо напротив него Ким Сынмина. — Я тебя не заметил.       Хенджин сам не знает, чего этим добивается. Он несся по коридору, как Флэш. Вряд ли Сынмин поверит в любовь к бегу на короткие дистанции.       — Как и вчера вечером? — Сынмин усмехается и голову наклоняет. — Ну дело твоё, хе-ен.       Сынмин всё же ловит взгляд Хвана и криво усмехается. Так непроницаемо, что у Хенджина голова готова взорваться. Он никогда не знает, о чем думает Ким Сынмин, и это особенно бесит сейчас.       — Так я хотел спросить, как ты себя чувствуешь, — Сынмин наклоняется ещё ближе. Жалкие пять сантиметров, как и выдержка Хенджина, трещат по швам. Ким почти наваливается на него, прижимает к стене. Они так близко и под камерами. Это кружит голову, как и то, что Хван уже губами чувствует горячие выдохи Сынмина, когда тот делает паузы между словами, а еще старший видит слои тональника на лице, может посчитать мелированные пряди волос в челке, а главное — попадает в ловушку черных глаз. — Так как ты себя чувствуешь?       Сынмин выдыхает вопрос и скользит взглядом от расширившихся зрачков Хвана к его приоткрытым губам, сквозь которые нервно выходит воздух. Хенджин дрожит, наблюдая за этим взглядом, но пытается собраться и вкладывает весь запас сил в то, чтобы вздернуть подбородок и произнести слова.       Только тело опять его подводит, и вместо резкой фразы выходит предательский полушепот:       — Зачем ты это делаешь? — Хенджин наблюдает, как Сынмин вновь поднимает на него взгляд. Смотрит немного из-под челки, отчего кажется суровым. И более властным. Хенджин чувствует мурашки.       — Что? — Сынмин кривит губы в ухмылке. Издевательский тон заставляет щеки Хвана вспыхнуть еще ярче.        — Это всё... — Хенджин просовывает между их телами руку и очерчивает круг в воздухе.       — Я беспокоюсь о тебе, — всё та же усмешка, но такой серьезный взгляд. Хенджин чувствует, как сердце хочет поверить в серьезность, а разум кричит, что это издевка.       — Ты играешь со мной, смотришь так, — Хенджин прикусывает губу и пытается набраться смелости, чтобы оттолкнуть Сынмина от себя. Но тело перестает слушаться. Он неотрывно смотрит на парня напротив.       — Что, смотреть нельзя? — еще один смешок, но всё такой же терпкий взгляд. Темный и глубокий. Хенджин чувствует, как тонет.       — Нельзя, — Хван пытается спасти себя. Ведь спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Верно? В этом пустом коридоре больше нет желающих на эту роль. Очевидно.       — Почему? — Сынмин перекрывает эти пять сантиметров и наклоняется к самому уху. Под камерами. Но шепчет так, что слышно и на другом конце коридора. Абсолютно не скрывается. — Как я могу не смотреть на тебя?       — Потому что ты смотришь так, — Хенджин вжимается лопатками в стену. Он никогда не дрожал так сильно из-за другого человека. С ним никогда так не обращались. Внутри всё сводит, и ему кажется, что он сейчас задохнется от волнения. И от страха, что кто-то выйдет из-за поворота.       — И как же я смотрю, хен? — Хенджин заплакать готов от реакции своего тела на горячий выдох в шею.       — Будто хочешь чего-то или ждешь, — Хван сглатывает и сжимает пальцы в кулаки, царапает ногтем указательного пальца кутикулу на большом, сдирает заусенцы до боли, но зашипеть и отвлечься от подсчета горячих выдохов на своей шее не смеет. — Я не сдамся, Ким.       — Я знаю, — Сынмин усмехается. Хенджин этого не видит, но чувствует кожей. — И я, разумеется, этого не жду.       — Тогда что?       — Ты прав: я чего-то хочу, — Сынмин опирается одной рукой о стену, прямо у виска Хенджина. Воздух в легких Хвана от волнения сгорает окончательно, но он не может не спросить:       — И скажешь?       — Угадай, — Сынмин хрипло смеется, а Хенджин чувствует новую волну жара по коже. С ним опять играют. Хенджин дрожит уже не от страха.       Сынмин же делает шаг назад и окидывает всего Хенджина взглядом, скользит по его телу, белому и мягкому свитеру, сжимающим рукава пальцам, задерживается на бедрах, обтянутых черными брюками, и вновь возвращается к лицу.       Хенджин не понимает этого взгляда. Не понимает этих слов. Не понимает Сынмина и его игры. Он понимает только то, что если сейчас не уйдет, то расцарапает Ким Сынмину лицо за его игры, зажимания, томные вздохи и намеки. Расцарапает и ни разу не пожалеет.       Хенджин вскипает, собирает все оставшиеся силы и отталкивает Кима, вновь срывается на бег, оставляя Ким Сынмина и его глухой смех в этом крошечном повороте в глубине здания.       Хенджин опять бежит, не жалея себя. Бежит и чувствует, как в висках стучит кровь. Он бежит подальше от Ким Сынмина и вскипающей внутри ярости. А пока он бежит, то осознает три факта, пугающих своей взаимосвязанностью.       Хван Хенджин возбужден.       Хван Хенджин хочет Ким Сынмина.       Хван Хенджин влюбился в Ким Сынмина.