***
— Нил? — Хм? — Ты имел в виду «очки» за то, что ты показал Кевину палец? Нил нахмурился, видимо, он настолько запутался в словах, что не понимал, на что именно указывает Эндрю. — Это буквально то, что я сказал. — Верно. Эндрю вздохнул и покачал головой. Идиот. Глупый, милый маленький идиот. По крайней мере, никто из остальных не был здесь свидетелем этого. Они бы потеряли свои чертовы простые маленькие умы. — Значит, ты купишь мне пирожные, если я позволю тебе сделать снимок и попозирую на камеру? Нил все еще был в замешательстве, потому что он был идиотом. — Эндрю, я все равно куплю тебе пирожные. Закатив глаза, Эндрю просто показал руками, что «пора приступать к делу» и проигнорировал тепло в груди, которое ему теперь пришлось с неохотой принять как привязанность, так и раздражение, когда Нил широко улыбнулся ему. Этот идиот бросил в тележку еще несколько продуктов, пока Эндрю не был полностью погребен, затем он минуту возился со своим телефоном, прежде чем поднять его, чтобы сделать снимок. Эндрю услужливо поднял обе руки и вытянул средние пальцы. Затем, поскольку он знал, что Кевина очень разозлит мысль о том, что он действительно участвовал в этом, а не пошел на поводу у одной из глупых идей Нила, он слегка откинул голову назад и ухмыльнулся. Удовлетворение расцвело в его груди, когда Нил прошептал: — О, блядь, да, — а потом радостно захихикал, делая снимок. Когда он передал ему телефон, чтобы он мог увидеть фотографию, Эндрю позволил ухмылке на мгновение согреться искренним весельем. Он отправил себе фотографию, потому что «почему бы и нет», затем кивнул с одобрением и передал ее обратно Нилу. — Не возражаешь, если я отправлю ее прямо в групповой чат? — спросил Нил, как только забрал телефон, его глаза были устремлены на экран, когда он переключился на приложение для обмена сообщениями, видимо, он был настолько горд собой, что хотел отправить ее немедленно. Эндрю пожал плечами. — Мне все равно, что ты делаешь, Джостен. Он даже вздохнул, чтобы подчеркнуть свое абсолютное отсутствие мнения. Эндрю не участвовал в групповом чате именно потому, что ему было наплевать, о чем они там говорят. Если появлялось что-то важное или интересное — что Нил считал занимательным — Нил был рядом, чтобы рассказать ему или передать это, не заставляя его страдать от бессмыслицы. Он не обратил внимания на то, как Нил изучал его, словно проверяя, не перешел ли он какую-то границу, и предпочел копаться в океане сердечных заболеваний, в котором он сейчас грелся. Когда Нил отправил фотографию, довольный тем, что Эндрю действительно все равно, Эндрю отделил нужные ему вещи от остальных, и как только Нил сунул телефон обратно в карман, он передал вещи одну за другой, и они вернулись к проходу, чтобы убрать ненужное им дерьмо. Они были засранцами, но они не были буквально мешками с дерьмом, чтобы просто оставить кучу случайного дерьма валяться вокруг, чтобы какой-то третьекурсник с минимальной зарплатой убрал за них. Эндрю наконец-то вылез из тележки, когда они выбрали для Нила свежие фрукты на выходные, и направился к кассе, решив воспользоваться самовывозом, чтобы не привлекать внимание Дэйва, очень грустного на вид вампироподобного работника, задерживающегося у пятой кассовой полосы. У Дейва явно хватало проблем, пока он боролся с самодовольством своей нежизни, поэтому Нил сканировал и платил, а Эндрю сортировал и упаковывал. Когда они вернулись в дом, уже основательно рассвело, но никто из них не устал, поскольку их «сон» длился почти восемь часов, если не больше. Они разложили продукты в комфортной тишине, а когда Нил заикнулся о пробежке еще до восхода солнца, Эндрю с большим удовольствием отвлек его, прижав к прилавку и целуя до тех пор, пока у обоих не затекли колени. Подстегнутый этим желанием отправиться на диван, Эндрю воспользовался преимуществом, чтобы удержать Нила под собой, по крайней мере, до тех пор, пока солнце официально не начнет вторгаться.***
Нил отправился на пробежку на рассвете, бросив Эндрю на произвол судьбы, чтобы стать невыносимым качком (по крайней мере, это не был гребаный экси и, честно говоря, Эндрю ценил, что весь этот бег сделал с бедрами Нила…). Первые двадцать минут, пока его не было, Эндрю бездельничал на диване, а потом наконец погрузился в тихую бытовую работу. Это не было чем-то, что он афишировал, но ему нравились мелкие регулярные обязанности, связанные с поддержанием чистоты в доме. Он бросил полотенца и вымыл ванную комнату внизу, закрутил винты на одном шкафу на кухне, чтобы он больше не шатался, и пропылесосил гостиную. Закончив с этим, он вернулся на кухню, чтобы приступить к завтраку. Они немного перекусили в промежутке между походом в магазин и выходом Нила на пробежку, но он знал Нила достаточно хорошо, чтобы понимать, что к тому времени, когда он вернется, наркоман будет голоден, израсходовав все калории, которые он получил от перекуса. С учетом этого, он достал вафельницу, убедился, что она все еще работает, и достал из шкафа свою любимую смесь. К тому времени, как Нил вернулся, он уже накрыл стол к завтраку. В дополнение к свежим вафлям (в свои он добавил шоколадную крошку и обильно полил их сиропом, а для вафель Нила использовал смесь из свежей клубники и черники, которую они купили вчера вечером) он также быстро приготовил картофель для завтрака и пару яиц всмятку. Глядя на все это, Эндрю был чертовски горд собой. К черту кафе, он сделал это дерьмо. Гордость вспыхнула и превратилась в нечто довольное и смазливое, когда вошел Нил и остановился в дверях кухни, его голубые глаза внезапно расширились. Он посмотрел со стола на Эндрю, потом снова на стол, потом снова на Эндрю. Когда он собирался снова исполнить эту маленькую сценку, Эндрю закатил глаза и раздраженно хмыкнул. — Это называется завтрак, Джостен. Ты ешь? Нил сделал паузу, затем ухмыльнулся и поднял палец, чтобы он подождал. Он повернулся и исчез за входной дверью, но вернулся прежде, чем Эндрю успел предположить, куда, черт возьми, он направился. В руке он держал неуклюжую, неловкую коллекцию длинной травы, полевых цветов и одуванчиков. В основном это были одуванчики. Ухмыляясь и гордясь своим глупым кроличьим «я», Нил практически вприпрыжку побежал на кухню со своим призом. Он схватил со шкафа стакан и наполнил его водой, затем опустил в него грубый несогласованный букет и поставил его на середину стола. Эндрю на мгновение уставился на него. Что-то на его лице дернулось. Это было смешно. Он посмотрел на Нила. — Ты ведь понимаешь, что одуванчики — это сорняки, не так ли, Джостен? Нил пожал плечами, совершенно не обеспокоенный скептицизмом Эндрю, который остановился у раковины, чтобы помыть руки. — Они красивые. — Собираешься теперь носить цветы в волосах, наркоман? — спросил Эндрю, сохраняя выражение лица как можно менее забавным и нежным, решив не дать Нилу понять, что он чувствует в данный момент. Потому что вот они здесь, собираются садиться завтракать вместе, а Нил ставит на стол цветы, и Нил улыбается ему вот так, даже когда он издевается над ним. Нил выглядел задумчивым, когда он повернулся и присоединился к нему за столом. Он протянул руку, отщипнул один из одуванчиков из бокала и заправил его за ухо. Эндрю застыл с вилкой на полпути ко рту и просто уставился на него. — Ну? — спросил Нил с дурацкой ухмылкой на своем дурацком симпатичном лице с дурацким желтым цветком, который подходил к его дурацким голубым глазам и заставлял его думать о том, что если бы летнее время было превращено в живое существо, то этим существом был бы Нил в этот самый момент. Что это было за фейское дерьмо? — Это выглядит чертовски глупо, — выплюнул Эндрю с ядовитой яростью, эмоции в его груди яростно заклокотали на выходе изо рта и вернулись к самому знакомому выражению лица под рукой. Лицо Нила опустилось. Это было лишь на мгновение, потом этот идиот прихлопнул что-то беспристрастное на своем месте, но лишь на мгновение он выглядел подавленным, он выглядел так, будто ему больно, и это была вина Эндрю, и от этого Эндрю захотелось ударить что-нибудь. — Да, наверное, — мягко сказал Нил, пожав плечами, вытащил одуванчик из своих волос и опустил его обратно в стакан. — Подсолнухи. Это слово вылетело из его рта прежде, чем он успел его остановить, и он не был уверен, кого оно удивило больше — его самого или Нила. Нил моргнул, выражение его лица открылось от шока и смягчилось от полной нелепости слова, которое он только что услышал. Эндрю посмотрел на Нила, а затем опустил взгляд на свою тарелку. Он запихнул в рот два огромных куска жареной картошки, чтобы выиграть время, потому что… что, черт возьми, с ним было не так?! Однако возвращаться назад было уже поздно, поэтому, когда он наконец проглотил, то смело встретил взгляд Нила и сказал: — Одуванчики слишком, блядь, маленькие. Подсолнух смотрелся бы лучше. Словно из-за того, что у него не было доступа к подсолнуху, он решил носить цветок в метафоре. Его голова наклонилась, а губы мягко изогнулись, словно повернулись к солнцу, отдавая дань его свету. Этот идиот был просто охренительно хорош. Эндрю отвел взгляд в сторону и решительно запихнул вафлю в рот. Он даже не почувствовал ее вкуса. Когда он в следующий раз поднял глаза, Нил уже взял свой телефон и что-то набирал на нем. Мгновение спустя он развернул телефон и поднес его к уху, где был одуванчик, — это была фотография подсолнуха. Нил улыбался ему. — Лучше? Эндрю сглотнул. Почему у него вдруг пересохло в горле? Это был даже не настоящий гребаный цветок. Но улыбка Нила выглядела так, словно она имела вкус лета и сочных фруктов, и, как это ни абсурдно, Эндрю задавался вопросом, где в ближайшем месте он может найти подсолнух. Что за хрень? Он, должно быть, сходит с ума. Ему нужно поговорить об этом с Би. Не в силах что-либо сказать, Эндрю лишь резко кивнул и вернулся к своему завтраку. По крайней мере, он мог доверять вафлям в том, что они не будут носить дурацкие цветы в своих дурацких волосах и вести себя глупо. Нил хмыкнул, довольный собой, и отложил телефон, чтобы заняться своим завтраком. Все еще чувствуя себя не в своей тарелке после ситуации с «Подсолнухом», Эндрю старательно игнорировал теплое, удовлетворенное чувство, возникшее у него между ребер, когда Нил наслаждался приготовленной им едой. Это не было похоже на то чувство, которое он испытывал всякий раз, когда видел Нила в одежде, которую он ему купил, особенно когда он выглядел одновременно хорошо и комфортно, но сейчас это было слишком. Завтрак прошел комфортно. Нил непринужденно болтал о своей пробежке и Лисах, а когда Эндрю почувствовал себя ближе к равновесию, он затронул тему сериалов, которые можно посмотреть, и ужасную попытку Нила написать эссе, которое он должен был сдать в четверг на следующей неделе. Эндрю вычитал его для него, и это было не очень красиво. Втайне, тихо, на задворках сознания Эндрю признал, что хотел бы проводить каждое утро так же, как это. С улыбками, подсолнухами и всем остальным.***
Ленивая суббота Эндрю была прервана, что вполне предсказуемо, драмой от Лис. Он не знал, что именно было сказано во время телефонного разговора, но он не был настолько глуп, чтобы не догадаться об общем контексте, особенно с учетом небольшой угрозы скандала, которую они оставили после себя в Пальметто. Он достаточно удачно предположил, что что-то произошло в связи с этим небольшим волнением, потому что телефон Нила начал заваливаться сообщениями чуть ли не до обеда. Ему приходилось наблюдать, как поза Нила становилась все более напряженной, как костяшки его пальцев сжимались, челюсть напрягалась, а ногти начинали драть горло между каждой порцией сообщений. Но Нил не тянулся к нему, не жаловался, не показывал, что написано в сообщениях, не смотрел на него, так что Эндрю… ну, он не отпустил это, но позволил этому быть — по крайней мере, на данный момент. Потом зазвонил телефон Нила, и голос Нила, когда он ответил, был уже грубым в своем двусложном приветствии: «Скажи мне». После этого Эндрю больше ничего не услышал, потому что Нил оттолкнулся от дивана и вышел на крыльцо. Эндрю смотрел, как он уходит, затем снова перевел взгляд на телевизор. Его раздражало, что Лисы устраивают драму в их субботу, отрывая Нила от отдыха и расслабления, в которых они оба отчаянно нуждались всю эту чертову неделю, но он знал, что бесполезно на это сердиться. Если бы он думал, что это сойдет ему с рук, он бы просто забрал телефон Нила и отключил его на весь день, но, учитывая возможность неприятностей и то, что Нил принял на себя роль вице-капитана, он знал, что это только разозлит Нила и, возможно, еще больше напряжет его. Лучше пусть он разберется с идиотами в реальном времени, чем будет думать о том, что может происходить или не происходить в его отсутствие. Поэтому Эндрю вздыхал и ворчал про себя, но в остальном смирился с этим. Он даже отбросил причудливую идею выйти на улицу, чтобы отвлечь Нила от звонка, и вместо этого поставил фильм. Тем не менее, как только он услышал стук и грохот с террасы, он поднялся на ноги и поспешил туда. Это не были звуки телефонного звонка. На нем не было нарукавных повязок, поэтому, перед тем, как выйти на террасу, он схватил первый попавшийся нож из ножевого блока на кухонном столе. Ему потребовалось мгновение, чтобы полностью осознать сцену, с которой он столкнулся, как только вышел на крыльцо. Его тело застыло, ноги на мгновение приклеились к изношенному дереву под ними, когда он увидел Нила, который неистово набрасывался на дом. Он пинал, колотил и бил плечом о сайдинг, и у Эндрю не было иллюзий, что он пытается нанести ущерб именно дому. В конце концов, он уже видел такое раньше, не так ли? Агрессивная энергия Нила, обращенная внутрь, пока не переполнила его и не подтолкнула к физическому нападению. На этот раз у него просто не было доступа к экси-корту. Эндрю быстро осмотрелся, чтобы убедиться, что нападавших действительно нет, затем воткнул нож в деревянные перила, чтобы он там застрял, и медленно подошел к Нилу. Он не обращал внимания на холодную ярость в животе. — Нил. По крайней мере, этот идиот не слишком глубоко увяз, потому что он мгновенно отреагировал на звук своего имени, и Эндрю испытал большее облегчение, чем хотел признать, увидев, что эти голубые глаза были ясными и внимательными. Гнев, боль, да, но он, по крайней мере, полностью присутствовал. Нил оскалил зубы и сердито жестикулировал. Он открыл рот, затем закрыл его, его горло сжалось, а пальцы скрючились в клешни, когда он обхватил ими собственное горло. — В порядке, — прошипел он, и это одно слово далось ему с огромным физическим усилием, и почему, черт возьми, это должно было быть именно это слово. Эндрю хотел выкинуть его прямо из лексикона Нила, но не думал, что его идиот оценит отсутствие зубов. Челюсть Эндрю сжалась, и прежде чем буря, назревающая в его легких, успела вырваться через губы, Нил резко покачал головой и продолжил на языке жестов. — Вчера я был в порядке. Я был в порядке. Я мог сидеть и слушать, и знать, что происходит дерьмо, и я был напряжен, но оно не обрушилось. Я не сделал… этого! Я справился с этим! Его жесты стали более резкими, крупными с акцентом. — Прошлая ночь была хорошей. Сегодня! Сегодня было хорошо, и посмотрите на меня. Я не понимаю. Почему? Почему сейчас? Почему в этот раз? Нил издал сдавленный звук: что-то среднее между рычанием и криком, и повернулся, чтобы нанести еще один удар по сайдингу, но Эндрю сделал два шага и встал на пути. Ему было все равно, если Нил в итоге ударит его — кулаку будет мягче, чем по стене, и меньше шансов сломать палец или повредить запястье. Нил отвел удар и попятился назад, злобно глядя на него. — Нет, — спокойно сказал Эндрю. Его голос был ровным, тихим, но он не пытался подавить все эмоции. Он не стал скрывать, что вид Нила в таком состоянии задел его, но он также не собирался выводить свои чувства на первый план. — Не причиняй себе боль. То, что поблизости нет площадки для экси, не означает, что ты можешь заниматься креативом. Нил поднял руки в знак протеста, нахмурился, его глаза были горькими, как зимний шквал, но Эндрю поднял обе руки и выдержал этот ледяной взгляд. — Нил. Подожди здесь. Просто подожди. Дай мне минуту, пока ты не бросишься на стену. Это дикое рычание было не менее злобным в тишине, но Нил медленно кивнул. Полагая, что он сдержит согласие, Эндрю опустил руки и отошел с дороги, затем повернулся и направился обратно в дом. Ему не потребовалось много времени, чтобы собрать все необходимое, и когда он снова вышел на крыльцо, он нес большую часть их стеклянной посуды, сложенной в две колонки, поверх всех тарелок, которые у них были. Нил моргнул, а затем нахмурился в замешательстве, потому что он был чертовым идиотом. — Давай, — пробурчал Эндрю. Он был более чем способен выдержать вес, но балансировать было несколько неудобно, и ему не хотелось, чтобы бокалы упали и разбились раньше времени. Взяв Нила на буксир, Эндрю спустился по ступенькам и направился к небольшой кучке деревьев в глубине двора. Он присел и положил свою кучу на траву, затем взял брезент с костровой ямы и расстелил его вдоль деревьев. Когда все было готово, он поднял одну из маленьких тарелок, поднес ее к глазам Нила и со всей силы швырнул в ближайшее дерево. Тарелка разлетелась с приятным взрывом голубой и белой керамики, большинство осколков упало на брезент. Следующую тарелку он протянул Нилу. Он наблюдал, как Нил принял ее, а затем долго смотрел на нее. Он не давил, просто терпеливо ждал, пока Нил обдумывал этот альтернативный вариант, пока он сам принимал решение принять решение Эндрю. Эндрю понимал потребность быть разрушительным. Он также понимал импульс обратить эту разрушительную агрессию на себя, хотя у него были другие методы. Когда Нил наконец крепче сжал тарелку и повернулся к дереву, Эндрю наклонился и выбрал один из стаканов для себя. Это было для Нила, и он позволил ему забрать большую часть патронов, но, черт возьми, если бы он не чувствовал себя так, как будто ему тоже хочется разбить дерьмо прямо сейчас. Он разделял разочарование Нила, он понимал его слишком хорошо. Вот что чертовски отстойно в травмах, в шрамах, которые остаются в сознании. Некоторые триггеры были предсказуемы, а потом наступали времена, когда все казалось в порядке и даже хорошо, и ты чувствовал себя устойчивым, реальным и охуеть каким нормальным, а потом происходило что-то маленькое — что-то, что, возможно, никогда не вызывало у тебя тревоги раньше и никогда не вызовет ее снова после того, как ты столкнулся с этим, и внезапно ты оказывался в полной заднице. Травма могла принять летний ветерок и превратить его в долбаный ураган, и все, что ты мог сделать, это, блядь, пережить его, и это было отстойно. Поэтому Эндрю схватил стакан, потом тарелку, и позволил осколкам своего разочарования смешаться с осколками Нила там, где они падали на землю. К тому времени, когда последняя тарелка была разбросана по брезенту, как разбившиеся звезды, напряжение в плечах Нила значительно спало, и Эндрю почувствовал, как в его груди распускается маленький цветок удовлетворения. Он посмотрел на другого мужчину, сделал несколько глубоких вдохов и провел трясущимися пальцами по своим густым рыжеватым волосам, убирая их с лица. Когда Нил посмотрел на него и встретился с ним взглядом, Эндрю внимательно наблюдал за ним и позволил себе некоторое облегчение, когда нападающий улыбнулся. В лучшем случае, она была трепетной, но искренней. — Извини, — заключил Нил с небольшим вздохом, отпустив руками волосы, чтобы иметь возможность говорить. — Я не знаю, что со мной не так. Теперь твоя посуда разбита. Эндрю пожал плечами. — Мы можем купить новую, — напомнил он идиоту, подписываясь и говоря вслух. — Я… разбил и свой телефон. Нил смотрел в сторону, и выражение его лица было почти овечьим. Эндрю на самом деле был впечатлен, и он дал это понять, высоко подняв обе брови. — Мы можем достать тебе новый. Что тебя вывело из себя? Нил порывисто вздохнул и покачал головой. — Я даже не знаю. Затем он остановил себя и снова покачал головой, подняв взгляд, чтобы встретиться со взглядом Эндрю. — Это неправда. Я разговаривал с Роуэном, он беспокоился о Хейли, и на заднем плане я услышал Джека… Нил произносил каждое из имен по буквам, но теперь они так быстро выводили буквы пальцами, что ему почти не приходилось притормаживать. Что-то яркое и гневное ударило и разрослось в его груди, как вспышка ядерного взрыва, грибовидное облако ненависти захлебнулось в его горле. Нил увидел жестокость в его глазах и не дрогнул. Он даже не поднял свою защиту. Нет, встретившись взглядом с демоном в своей шкуре, Нил шагнул ближе. Он поднял одну руку, чтобы задержать в воздухе в сантиметре от его щеки, и Эндрю даже не пришлось колебаться, прежде чем он сократил расстояние, чтобы прислониться к его ладони. То, как это единственное, простое, блять, прикосновение смогло сгладить грани его вспыльчивости, снесло ему крышу. Гнев все еще был там, жалкий, мстительный и жаждущий крови, но он был сдержан этими длинными пальцами и мозолистой ладонью. — Что он сказал, Нил? — спросил Эндрю через мгновение. Его защитная ярость оставила осадок в его голосе, который прозвучал вместе со словами. Нил на мгновение задержал на нем взгляд, затем закрыл глаза — спрятал синеву, медленно подписываясь свободной рукой. — В-е-с-н-и-н-с-к-и. Эндрю прорычал. Это было единственное реальное описание, применимое к этому звуку, потому что он был не совсем человеческим, и ему было наплевать. К черту человечество. В любом случае, именно люди были настоящими монстрами. — Я могу убить его. Нил открыл глаза, вздохнув, и крошечная улыбка натянула край его губ, когда его большой палец провел по щеке Эндрю. Затем он открыл рот и плавно пробормотал абсурдное слово, которое отбросило ярость Эндрю на несколько ступеней назад. — Романтично. Должно быть, выражение его лица было интересным, потому что улыбка Нила стала шире, а потом он захихикал, а потом он засмеялся, и убийственную ярость Эндрю пришлось убрать в коробку и приберечь на потом, потому что здесь, в ласке этого осенне-сладкого звука, ей не было места. Смех Нила был шумом опавших листьев, ярко-красных и золотых в своей решимости не уходить без боя. Это была песня огня и тишина бесконечности — она была вечностью, заключенной в мимолетном вздохе. Смех Нила был звуком самой жизни, это было знание об обиде, боли и ужасных вещах, подпитывающее гневную, блестящую, отчаянную волю к жизни. Это был резкий звук, это был полный звук. Он был каким-то образом и жестким, и веселым одновременно, и это было чертовски красиво, потому что где-то в этом клубке знания и правды был вздох чего-то легкого и восхитительно, восхитительно, демонстративно свободного. — Эндрю. Нил заставил его имя звучать красиво, и Эндрю не думал, что когда-нибудь привыкнет к этому осознанию. Он не стал говорить, а скорее подписал свою просьбу, слегка наклонив голову в сторону, и на его губах появилась улыбка, которую Эндрю теперь был готов признать лаской. — Можно тебя поцеловать? Эндрю моргнул, затем потянулся к Нилу и обхватил его щеку в зеркальном отражении того, как Нил все еще прикасался к нему. Его большой палец ласкал жестокие шрамы, и Нил не вздрогнул. Эндрю коснулся его шрамов, его шрамов, и Нил не вздрогнул. В его теле не хватало места для этого. Притянул ли Нил его к себе или наоборот, Эндрю не был уверен, да и не особо заботился об этом. Все, что имело значение в следующее мгновение — это вкус Нила, его тепло, гул его удовлетворения и удовольствия, передающийся от его губ по всему телу, как электрический заряд. Эндрю целовал его так, словно мог вдохнуть его в себя и впитать его свет, чтобы сохранить его в безопасности и тепле в своей груди, защищенным от любого холодного ветра, который осмелится снова угрожать ему. Они оба тихонько задыхались, когда поцелуй прервался, и Эндрю не стал отстраняться, пробормотав на губах партнера свою просьбу. — Я хочу обнять тебя. Он почувствовал, как дыхание Нила перехватило, он почувствовал улыбку, он почувствовал дрожь и трепет эмоций, когда они перескакивали с Эндрю на Нила и обратно, как сдвоенные молнии, обменивающиеся ударами. Нил со вздохом произнес «да», и Эндрю перевел руку с его щеки на затылок, а другой потянулся, чтобы заключить партнера в крепкие объятия и притянуть его к себе. Руки Нила обхватили его плечи, его лицо зарылось в ложбинку на шее, прижимая его к себе так же яростно. Они стояли так, пока их сердцебиение не успокоилось до ровной, качающейся синхронности, и их мышцы естественным образом не расслабились друг вокруг друга. Нил мурлыкал у него на шее, и Эндрю чувствовал, как он улыбается. Он прижался к волосам партнера и поцеловал его ухо, просто потому, что оно было рядом и он мог это сделать. Каким-то образом даже после полного хаоса, вызванного телефонным звонком и приступом тревоги Нила, все вернулось в мирное русло, и Эндрю обнаружил, что способен принять это безоговорочно. Это осознание было настолько диким, что Эндрю сделал глубокий вдох и отступил назад. Он не отпустил Нила, но оставил между ними небольшое пространство, и Нил не сопротивлялся. Нил все еще улыбался, он был более спокоен, чем когда-либо до того, как его начали преследовать сообщениями. — Прости, что мы погубили твои тарелки, — сказал идиот. Его голос был тише, чем обычно, больше похож на рокот, только что перешедший в шепот, но он не был напряженным. Эндрю закатил глаза. — Это я дал их тебе, идиот. — И мой телефон… Нил скорчил гримасу, оглянувшись в сторону крыльца, и Эндрю проследил за его взглядом. Ему стало интересно, что же на самом деле случилось с телефоном. Он совсем не видел его, когда выходил. — Нил, — сказал Эндрю, подняв руку, чтобы повернуть лицо партнера к себе. — Вещи можно заменить. Ты у меня единственный, — не сказал он. Ты — единственный у себя. Вместо этого он просто пожал плечами и опустил голову Нила так, что их лбы соприкоснулись. — Мы купим тебе новый телефон. Мы выберем новую посуду. Нил на мгновение замолчал, наблюдая за ним, читая за словами то, что Эндрю лишь наполовину осознавал, что он также говорит этим заявлением. На этот раз Нил не убрал свой голос, а его пальцы жестом спросили: — Мы? Эндрю вздохнул и откинулся назад, чтобы освободить место для того, чтобы щелкнуть своего маленького кролика-идиота по лбу. — Да. Между бровями Нила появилась складка, а его нос сморщился при нападении, заставив Эндрю фыркнуть от удовольствия, потому что теперь он даже выглядел как кролик. Но это длилось лишь мгновение, затем выражение его лица расслабилось, и Нил кивнул с небольшим вздохом. — Хорошо, — сказал он вслух, и в уголках его рта снова появился намек на улыбку. Эндрю задался вопросом, когда это произошло, что Нил стал так часто искренне улыбаться даже после почти катастрофы. Прежде чем он успел втянуться в эту кроличью нору, Эндрю закатил глаза и оттолкнул Нила, приложив два пальца ко лбу. — Давай, ты возьмешь одну сторону брезента. Мы выбросим его в мусорный бак. Меньше всего ему хотелось, чтобы соседские бродяжки поранились об него или чтобы территориальные белки обнаружили осколки и решили использовать их как способ разделаться со своими врагами. Древесные крысы были очень злобными.***
Убрав разбитые осколки, чтобы они не стали удобным орудием для убийственных белок, Эндрю и Нил вернулись в дом, чтобы спокойно пообедать. Телефон Нила оказался жертвой столкновения пластика со стеной и полом, а также с ботинком (неоднократно), и его было уже не спасти. Такое случается. Плюс в том, что больше не было текстовых сообщений или телефонных звонков, которые могли бы досадить Нилу или нарушить его только что восстановленное настроение. Эндрю нехотя отправил сообщение Дэн, чтобы сообщить ей, что телефон Нила сломался, и они получат новый сегодня, и чтобы Роуан знал, что Нил перезвонит ему утром. Затем он (также нехотя) показал Нилу ее ответное сообщение, в котором она просила Эндрю сообщить ему, что она уже разбирается с «ситуацией с Хейли». Затем они отправились в магазин. Им нужно было купить новый телефон для Нила, и если они не хотят продолжать есть курицу с пельменями (с кастрюли, кто бы мог подумать?) с бумажными салфетками, им нужно было обновить и посуду. Вместо того, чтобы отвезти их прямо в супермаркет, он заехал в торговый центр, где был большой магазин Крэйт&Бэрэл, пристроенный к одному из главных универмагов. Нил ничуть не удивился такому решению, да и не должен был, учитывая, что он не раз бывал в блужданиях Эндрю по всем магазинам товаров для дома между этим местом и Пальметто. Ну, кроме Бэд, Бэс энд Бьенд. Он удостоит их своим вниманием только тогда, когда они научаться ставить светильники больше чем десяти сантиметров друг от друга. В этой адской дыре, вызывающей клаустрофобию, не было ничего стоящего. Они не торопясь зашли в Крэйт&Бэрэл, который был превосходно спроектирован, прежде чем перейти к столовой посуде. Иногда они молчали, а иногда разговаривали, их беседа скакала между языком жестов, немецким и гибридом этих двух языков, которому Нил, похоже, отдавал предпочтение, когда он подписывался, пока не доходил до слова, которое не мог сразу вспомнить на языке жестов, и просто произносил его на немецком. Чем больше они разговаривали, тем больше менялась картина, пока он не стал говорить преимущественно по-немецки. Его руки двигались по ходу речи, формируя ассоциативные знаки то тут, то там. — У меня есть вопрос, — сказал он по-немецки, одновременно подняв руки вверх и наклонив их внутрь, чтобы постучать по верхней части груди в знак «есть». Эндрю поднял на него бровь, а затем просто кивнул головой. Нил нагло улыбнулся, что порадовало его: вряд ли кто-то, кто их подслушивает, поймет, о чем идет речь. — Как часто ты называешь меня кроликом в своей голове, это первое, что приходит тебе на ум в качестве моего имени, когда ты думаешь обо мне. Опять же, он говорил в основном по-немецки, его руки почти рассеянно двигались, чтобы бросить тот же двуручный знак для «кролика», который Эндрю использовал для него. Эндрю не был уверен, вошло ли это в привычку, когда они были вместе, или он активно пытался практиковаться, говоря на другом языке, кроме английского, но он отказывался находить это забавным. — Достаточно, — ответил Эндрю, пожав плечами. — Это не должно тебя удивлять. — Я думал, ты сказал, что я перестал быть кроликом той ночью. В тоне Нила прозвучал искренний вопрос, и когда Эндрю посмотрел на него, его глаза были любопытными, а выражение лица открытым. Эндрю на мгновение задумался над ответом. Пока он размышлял, Нил продолжал бродить среди мебели, а затем опустился на огромный диван, который был действительно оскорбительного оранжевого оттенка. Он поднял взгляд на своего идиота в осуждении, и Нил усмехнулся в ответ. — Контекст изменился, но название все еще подходит, — наконец сказал он, закатив глаза, и перешел к осмотру элегантного развлекательного центра цвета темного эспрессо, чтобы не сидеть на этом аляповатом диване. Он открыл шкафы и оценил пространство на полках. — Как он изменился? — Сначала ты был кроликом, потому что убегал. Не то чтобы это было действительно уместно. Кролики не очень-то враждуют с волками на своем пути. Эндрю фыркнул. Да, нет, Нил был больше похож на белок-убийц на их заднем дворе, которые несносно трещали и забрасывали более крупных животных кусками коры и палками, а потом убегали на более высокие ветки, чтобы там кричать. Он оглянулся на кролика, чтобы увидеть, как тот пожал плечами, все еще лежа на этом отвратительном диване. — Так зачем вообще использовать слово «кролик»? Эндрю вздохнул и продолжил осматривать развлекательный центр, приседая, чтобы заглянуть на нижние полки. — Потому что ты все еще убегал, все еще прятался. В какой-то момент «глупый кролик» превратился в «моего кролика», и дело с концом. Кроме того, ты любишь бегать, а лисы все равно считают тебя каким-то невинным лесным существом, так что это было достаточно подходящее имя. У меня нет ни времени, ни забот, чтобы придумать тебе другое прозвище. У тебя уже есть три. — Три? Эндрю поднял руку, чтобы пересчитать их, не глядя на него. Он произнес их по-английски, потому что немецкий эквивалент слова «наркоман» просто не звучал. — Кролик, наркоман, идиот. — Эй! Идиот не должен считаться прозвищем, — запротестовал Нил, тоже переходя на английский. Забавно, что он не протестовал против «наркомана». Наверное, потому что он знал, что это правда. — Почему нет? Это точно. — Я знаю, что это так. Нил никогда не отрицал, что он не самая яркая лампочка, особенно когда дело касалось его рта и огромного количества доказательств против его выбора, как использовать его и без того ограниченный интеллект. — Все равно это не должно считаться прозвищем. Эндрю поднял бровь и встал, глядя на него. Почему он не удивился, увидев, что Нил ухмыляется. Боевой, подстрекательский маленький засранец — вот кем он был. — Очень жаль, кролик. Это считается. Эндрю слишком хорошо знал лицо Нила, чтобы не заметить легкий румянец, когда он произнес это прозвище вслух. Тогда он понял, что на самом деле не называл его «кроликом» в лицо, с тех пор как несколько раз использовал это слово в насмешку. Сейчас он все еще насмехался над ним, хотя в его словах чувствовалась некая симпатия, которую никто из них не мог игнорировать. — Полагаю, это означает, что мне придется придумать для тебя собственное прозвище, — слишком легкомысленно сказал Нил, вставая с дивана и направляясь в другой зал, чтобы посмотреть на комплект кресел с подходящим диваном. Эндрю фыркнул. — Нет, это не так. Ты уже иногда называешь меня Дрю. — Я думаю… сладкий. Ох уж этот нахальный маленький ублюдок. — Нет. Эндрю злобно сверкнул глазами. — Мы не употребляем такие слова, как «сладкий». Откуда оно вообще в твоем лексиконе? Тебе даже не нравится сладкое. — Мне нравишься ты. Эндрю чуть не подавился. — Я не сладость. Нил, этот гребаный ублюдок, только ухмыльнулся. — Это сработает и как отсылка на твои глаза. — Я собираюсь убить тебя. Совершенно не обеспокоенный, Нил хмыкнул и продолжил все рассматривать, оставив секцию гостиной, чтобы просмотреть столовую. — Мне не нравится «дорогой». Он сморщил нос. — Детка или малыш кажутся странными. — Страннее, чем сладкий? Джостен, ты не в своем уме. Эндрю осознавал, что он ворчит. Он понимал, что при должном наборе наблюдательных навыков, он, вероятно, очень близок к тому, чтобы надуться, но ему было все равно. Это было странно, и это давало ему странную легкость в груди, которая почти ощущалась как кайф. Он чувствовал себя наполовину вытесненным из реальности. Нил пожал плечами, не обращая внимания на невероятно здравую оценку Эндрю его психического здоровья. На самом деле, казалось, он даже слишком наслаждался собой, когда начал предлагать различные прозвища и ласкательные слова на разных языках. — У меня есть имя. Это Эндрю. Иногда ты называешь меня Дрю. Если тебе нужно называть меня как-то иначе, все остальные уже придумали «монстра», так что я не вижу причин… — Нет. Голос Нила больше не был веселым. Его взгляд был жестким, когда Эндрю посмотрел на него. Сама зима была заключена в этом неумолимом синем цвете. В основном он шутил, потому что знал, что Нилу не нравится, когда Лисы называют его «монстром», но он также был расстроен и раздражен, потому что не понимал, почему на него так действует мысль о том, что Нил называет его каким-то особенным прозвищем. Он должен быть раздражен, а вместо этого он чувствовал себя почти… взволнованным. Это было неловко, и ему это не нравилось. — Почему бы и нет? Не похоже, что «кролик» и «наркоман» действительно могут считаться, чем? Достоинствами? — Ты знаешь почему. Я ненавижу, когда тебя так называют. Ты не монстр. А если исходить от тебя, то да — «кролик» и «наркоман» по сути таковыми и являются. Его глаза оттаяли, и он ухмыльнулся. — Ты говоришь и обдумаешь их, потому что я тебе нравлюсь. Ты мне нравишься. Поэтому я собираюсь придумать, как тебя называть. Даже если это будет только в моей голове, или если это будем только мы. Эндрю фыркнул. — Тебе нравятся Лисы. У тебя нет для них прозвищ. — Ты особенный. Он сказал это так непринужденно, и хотя Эндрю знал, что это правда — в обоих случаях правда — все равно было удивительно слышать это вслух. Они с Нилом провели так много времени в своих отношениях, опираясь на молчаливое понимание, что даже когда эти известные истины были озвучены, этого было достаточно, чтобы он почувствовал, что его разум пропустил ступеньку на пути к пониманию. Споткнулся, заикнулся, потом поймал себя и снова обрел устойчивость, когда Нил встретился с ним глазами. Перейдя на язык жестов, Нил отошел от столовой посуды, которую рассеянно рассматривал, и приблизился к нему. — Я не буду, если ты этого не хочешь, — медленно подписал он. — И я бы не стал ничего говорить при других. Эндрю нахмурился на него, также переключая язык. — Я не стесняюсь тебя. Он не хотел, чтобы Нил воспринял это именно так. Он не хотел, чтобы Нил подумал, что он смущен или стыдится того, что Нил заботится о нем. Это было просто… странно принять. Нил удивленно моргнул, затем смягчился. И дело было даже не только в выражении его лица. Изгибы его рук и плеч, наклон головы и угол наклона тела — все слегка округлилось и стало немного более открытым, немного более воинственным — более мягким — когда он снова приблизился к Эндрю. Когда он говорил, он держал свои руки в пространстве между ними, фактически шепча на языке жестов. — Я знаю, что это не так. Но это не их дело, что между нами. И я не хочу, чтобы ты чувствовал себя неловко перед ними. Руки Нила сделали паузу, чтобы он мог поймать его взгляд, и Эндрю прочел в них слишком много понимания. Потому что Нил знал, что он был источником уязвимости для Эндрю, и что Эндрю не настолько доверял Лисам, чтобы так себя раскрывать. По крайней мере, не случайно и не без причины. Нил говорил ему, что не пытался угрожать. Эндрю вздохнул и потянулся вверх, чтобы потрепать Нила по волосам. — Тебе нужно постричься, — сказал он вслух. — И называй меня как хочешь, когда хочешь. Только знай, что тебе придется иметь дело с Ники и этими глупыми Лисами, если они захотят что-то сказать по этому поводу. Мягкость сменилась ухмылкой, и его маленький глупый кролик кивнул. Эта улыбка так быстро согрела воздух в его легких, что Эндрю пришлось оттолкнуть ее, его рука мягко прижалась к лицу Нила, чтобы заставить его посмотреть на тарелки. — Как скажешь, наркоман. Выбирай тарелки, которые тебе нравятся, и пойдем. Нам нужно закинуть пельмени в кастрюлю, когда придем.***
В итоге они остановились на столовой посуде пестрых янтарных тонов и полуподходящем наборе стеклянной посуды с таким же цветом. От Нила толку было ровно ноль, потому что он не понимал понятия эстетики и просто купил бы самый дешевый набор. Эндрю, решив заставить его участвовать в выборе по причинам, в которые он не хотел вдаваться — ни с Нилом, ни с самим собой — на данном этапе, выбрал три понравившихся ему предмета, скрыл цены и заставил Нила выбирать между ними. В итоге Эндрю остался доволен результатом, если не сказать, что немного раздражен. Когда они подошли к кассе, он заметил простую вазу для цветов из синего стекла и позволил своему импульсу взять верх над рациональным мышлением. Нил наклонил голову, когда он взял ее, но у него хватило ума не комментировать. Благодаря тому, что Эндрю предусмотрел приличную страховку, они смогли заменить Нилу телефон на месте, и Эндрю позволил тому доехать до дома, чтобы повозиться с ним и почитать все неактуальные обновления. Однако как только они вернулись в дом, он взял телефон и выключил его, а затем, воспользовавшись стулом, забрался на него и положил на холодильник. — Если это действительно важно, они знают, что могут связаться с тобой через меня. Завтра у тебя не будет выбора, кроме как смириться с этим. Нил посмотрел на него, но не стал поднимать шум, что само по себе говорило о том, что Нил не хотел иметь дело с этим сегодня, и Эндрю его не винил. Идиот. Они выделили себе одну субботу в месяц, чтобы отдохнуть от остальных Лис и всех драматических событий, а эта неделя выдалась хреновее некуда, и, конечно же, Нил был в конце своей чертовой веревки. В единственный день, когда он должен был не беспокоиться о дерьме, маленькие ублюдки все равно доставали его. Он ослабил бдительность только для того, чтобы ему испортили все. Это был хреновый ход. Немного повозившись и бросив напряженный взгляд на холодильник, Нил, наконец, смог отогнать от себя остатки беспокойства по поводу драмы, разыгравшейся в Пальметто. Эндрю добавил в кастрюлю пельмени, и они удалились в гостиную, где Эндрю смог расплатиться за дразнилки, которые ему пришлось вытерпеть во время похода по магазинам. Каждый раз, когда Нил предлагал какое-нибудь нелепое прозвище или ласкательную кличку, Эндрю подводил его к самому краю ртом, рукой или трением их тел, но в последнюю секунду отступал. И что теперь? Теперь Эндрю знал, как заставить Нила петь. Они были одни в доме, в единственном месте в мире, где им было гарантировано уединение, и Эндрю не собирался тратить его впустую. Не сейчас, когда Нил был так готов и податлив под ним, вздыхая «да, Эндрю, да» с каждым движением его сильного, мускулистого тела и мягкими хрипами голоса. Не тогда, когда вкус улыбки Нила все еще оставался на его губах, даже с пьянящим ароматом его удовольствия, который теперь также проникал на его язык. Не в том смысле, что тяжесть и возбуждение, вызванные тем, что партнер хотел его, нуждался в нем, радовался ему, наполняли его, как волны океана. Эндрю не сдерживался. Он посвятил себя извлечению каждой капли удовольствия Нила и упивался им. Все, что было вне их двоих, перестало существовать. Но так было всегда, когда он прикасался к Нилу. Нил был целой вселенной, и Эндрю чувствовал себя почетным странником, получившим такой необычный дар в виде эксклюзивного разрешения исследовать его. К тому времени, когда он наконец позволил Нилу кончить, его маленький нуждающийся кролик был полностью раскрасневшимся и выкрикивал его имя в умоляющих хныканьях, которые доносились прямо до его члена. Он лишь едва доставал его рукой, и какая-то часть его сознания задавалась вопросом, было ли это вообще его прикосновение тем, что толкнуло Нила за край, или это прикосновение его губ к уху кролика, тихо бормоча: «Кончи для меня, Нил, кончи для меня», заставило его партнера так сильно содрогнуться в его объятиях, когда он сделал это так, что забыл дышать, пока Эндрю назидательно не ущипнул его за горло. Это было то, с чем он определенно собирался поэкспериментировать позже. После этого он сам продержался недолго — губы Нила на его шее и его горячее дыхание у уха, когда он кончил несколькими быстрыми толчками. Губы Нила добрались до его уха, и его голос был мягким и грубым, каким он всегда становился сразу после того, как тот кончал. — Эндрю, — тихонько бормотал он снова и снова между тихими гудениями, вызванными эйфорией. — Мм, мой Эндрю… Эндрю… Эндрю дрожал и активно боролся с желанием не рухнуть полностью на Нила, зарыться поглубже и никогда не вылезать. Какое-то принуждение, пробившееся прямо в его двигательные функции, заставляло его желать свить гнездо, безопасное и теплое, в центре груди Нила — как будто этот глупый кролик, всего на десять сантиметров выше и намного тоньше, чем он, мог защитить его от всего мира. Черт, он хотел остаться. В конце концов, именно это заставило его наконец оттолкнуться от Нила и, спотыкаясь, подняться на ноги. Он не смотрел на другого мужчину, пока шел в ванную, чтобы в одиночестве спуститься с высоты и очистить голову. Когда он закончил, он все еще чувствовал себя странно сырым, что было почти прямо противоположно тому, что он привык чувствовать после того, как отношения с Нилом становились более интенсивными, чем он был готов. Вместо того, чтобы чувствовать себя вне своей кожи, тревожным и скользким от масла своего прошлого, он ощущал горячий магнетизм, гудящий в его костях, который заставлял его хотеть обернуться в Нила и вокруг него. Это была не сексуальная тяга, а нечто столь же… нет, более интимное, и она не исчезла до тех пор, пока он не вышел из ванной. Нил расправил диван и все еще выглядел полуошеломленным, когда он проходил через гостиную. Когда их глаза встретились, Нил улыбнулся, голубой цвет был похож на свет звезд, и Эндрю не увидел в нем осуждения. Он был просто… счастлив. Счастлив видеть его, счастлив быть рядом с ним, счастлив от того, что они только что сделали, и счастлив от того, что они еще могут сделать или не сделать. Счастлив с ним. Как будто это было просто и легко. Ему пришлось отвести взгляд, и он притворился, что не слышит, как Нил напевает, направляясь в ванную, чтобы привести себя в порядок. Пока Нил принимал душ, Эндрю занялся ужином, поставив мультиварку на подогрев, чтобы не подгорело, а затем вышел на крыльцо за сигаретами, но обнаружил, что они почти закончились. Он колебался всего мгновение, прежде чем решил сбегать за добавкой, оставив Нилу очень четкую записку, что он просто бежит за сигаретами и скоро вернется. Они с Нилом активно старались не разжигать паранойю друг друга, и ни один из них не особо хорошо реагировал на внезапное отсутствие другого. После такой недели Эндрю обычно задерживался или стучал в дверь ванной, чтобы дать Нилу знать, что он уходит, но ему все еще нужно было немного отдалиться. Это было не то, чего он хотел, но на данный момент — пока он не мог позволить себе принять это — это было то, что ему было нужно. Поэтому он оставил записку, сел в Мазерати и, вместо того чтобы поехать в магазин на углу в соседнем квартале, поехал в небольшой район в верхней части города и зашел в табачную лавку. Он мог купить сигареты своей марки практически везде, в любом магазине или на заправке, но лишние несколько минут дали ему необходимое время. Эндрю не тратил это время на размышления. Он не анализировал свои чувства. Он также не пытался убедить себя, что не чувствует ничего. Вместо этого он просто сел за руль, а затем прошел пешком небольшое расстояние от места парковки, которое ему удалось занять перед цветочным магазином, до табачной лавки. Оказавшись внутри, он подошел к прилавку и попросил свою обычную марку. В течение всего этого он просто позволял себе чувствовать, не борясь с этим, просто чтобы посмотреть, что произойдет. Всю дорогу в его крови мягко пульсировала постоянная, ровная пульсация, подталкивая его и почти нежно потягивая. Это было похоже на то, как выглядели глаза Нила, когда они ловили его и смотрели именно так. Это было чувство, которое не разворачивалось само по себе, когда его оставляли на произвол судьбы. Оно лишь уютнее устроилось под его кожей в подобии реальной близости Нила. Оно одобрительно хмыкнуло, когда, возвращаясь к машине, сделал небольшую задержку.***
К возвращению Эндрю, Нил уже вышел из душа, хотя его не было очень долго. Эндрю вошел в дом и услышал мягкое шарканье на кухне, когда его партнер передвигался по комнате, шум раковины, в которой он ополаскивал новые тарелки, чтобы они могли использовать их для ужина. Закрыв дверь и сняв ботинки, Эндрю направился на кухню, чтобы присоединиться к нему. На столе Нил заменил стакан с одуванчиками на вазу, хотя, поскольку ваза была немного больше, а одуванчики и разные травинки маленькими и несогласованными, это выглядело как сорняки, плавающие в воде. Все неловкие и застенчивые догадки, которые он пытался игнорировать на обратном пути, померкли при виде явного проявления заботы, которую Нил даже бессистемно проявил, чтобы объединить их усилия. Нил обернулся, словно почувствовав его присутствие, и улыбнулся. Затем его глаза расширились, когда он заметил, что Эндрю держит в руках. — Я же говорил тебе, — сказал Эндрю, и сам поразился тому, как непринужденно он смог повлиять на свой голос, — подсолнухи были бы лучше. Он поднял букет, который флорист собрал по его указанию с широкими, совершенно неверящими глазами, когда он пришел со своими требованиями. В основном это были подсолнухи, с веточками более мелких белых цветов и несколькими декоративными травами. Эндрю очень точно указал, какого размера и цвета он хотел получить компоненты, даже если он не знал подходящих названий, кроме самих подсолнухов. Нил подмигнул ему, а потом усмехнулся, и Эндрю забыл, как дышать. Когда Нил шагнул вперед и взял цветы, Эндрю подтянул его ближе, потому что он должен был сам попробовать эту улыбку. На вкус она была как звезды, солнце, летний ветер. Она была как мед, сладкий и насыщенный. Вкус мира, тепла, вечности в одном вздохе, даже если он длился всего мгновение. Эндрю наслаждался этим мгновением, а когда оно закончилось, он украл еще одно. Нил все еще улыбался, когда он отстранился и повернулся, чтобы развернуть цветы и поставить их в вазу. — Ты прав, — сказал он, когда расставил цветы, отступая назад с зажатыми в руке остатками утреннего придорожного букета, — подсолнухи определенно лучше. Он ухмыльнулся Эндрю, затем повернулся, чтобы избавиться от сорняков и вымыть руки. Эндрю покачал головой и выдавил из себя улыбку, которая, как ему показалось, появилась у него от самых пальцев ног. Это было слишком странное чувство, и он уже достаточно разоблачился сегодня. Вместо того, чтобы сказать что-нибудь еще, Эндрю начал расставлять тарелки с едой из кастрюли. Себе он дал больше курицы, а Нилу — больше пельменей, обмазав обоих таким количеством соуса, похожего на рагу, что им, наверное, следовало бы просто использовать миски. Нил позаботился о том, чтобы каждому из них было что выпить: себе — воды, а Эндрю — шоколадного молока. Прежде чем они сели за стол, Эндрю позволил себе последнюю слабость. Он сорвал один из подсолнухов и отломил самую длинную часть стебля. Пока Нил с любопытством наблюдал за ним, он потянулся вверх, заправил часть непокорного локона за кроличье ухо и положил цветок туда. Нил удивленно моргнул, затем рассмеялся, и это было видение, которое Эндрю не хотел забыть, поэтому он достал свой телефон, и Нил согласился, позволив ему сделать снимок. Улыбка не исчезала, смех плясал в его глазах. Эндрю фыркнул, забавляясь и очаровываясь. Затем Нил придвинулся ближе и сладко поцеловал его в щеку. Эндрю не знал, почему это всегда так на него действует, но он почувствовал, что его щеки пылают. И совсем не помогло то, что губы Нила приблизились к его уху, а его голос опустился ниже, когда он прошептал: — Спасибо, сладкий. В его груди что-то всколыхнулось, и руки ухватились за бедра Нила, притягивая его ближе, а он спрятал лицо у горла своего глупого, идиотского, глупого, нелепого, прекрасного кролика. — Заткнись, — прорычал он, но даже этот протест был слабым, особенно когда он почувствовал, как смех Нила мягко гудит на его щеке. — Можно тебя обнять? — тихо спросил Нил, и улыбка все еще звучала в его голосе, хотя теперь она была мягче. Это был тот же звук, что и гул в его костях, устойчивый и магнетический, притягивающий его прямо к Нилу. Эндрю вздохнул, затем поцеловал пульс. — Да. Руки Нила обхватили его плечи, и он почувствовал прикосновение его губ к своему уху. Магниты в его крови гудели, успокаивая его, когда он устроился прямо на месте. Они тянули его к этому, сюда, к Нилу. К его дому.