***
Через два дня начинаются схватки. Роды принимает одна из работниц общежития – медсестра на пенсии. Она никогда не имела дел с роженицами, но её умений достаточно, чтобы Кейко уверенно отказалась от предложения вызвать скорую. Она родит здесь, вдали от любых официальных записей, на случай, если что-то станет… странным. Она далеко от матери и отца, далеко от любимого мужа, вместе с которым создавала своих чудесных малышей, но это к лучшему. Она верит в это. Должна верить. Боль сильная. Она читала об этом, обсуждала с другими матерями, но знать и знать – две огромные разницы. Боль, и боль, и боль, а затем – пауза. Один громкий вопль, и Кейко открывает глаза, смотрит сквозь капли пота и слёз на ресницах. Медсестра баюкает на руках ребёнка, сморщенного, с розовой кожей и слегка деформированной головой. – Мой малыш, – выдыхает Кейко, протянув руки и откидываясь спиной на подушки. – Милая, ещё один… – Мой малыш, – повторяет Кейко, и на этот раз это звучит как требование. Немного фурёку выходит из-под её железного контроля, этого слишком мало, чтобы её могли отследить, но достаточно, чтобы придать словам вес. Медсестра подчиняется и передаёт ей ребёнка, который с равной вероятностью может быть и не быть Хао, но… Кейко забывает обо всём. Она забывает, что на подходе второй мальчик, забывает, что её любимого мужа нет здесь в этот волшебный момент, как они с ним мечтали когда-то. Забывает, что, возможно, держит на руках саму смерть цивилизации. Всё, что имеет значение – это её младенец, её первенец, её сын, прижатый к её груди. Головка касается ключиц, а крошечное тельце лежит в ложбинке грудей. Затем второй ребёнок начинает движение, и она возвращается в мир боли. Но, как бы она ни кричала, как бы ни сжимала правой рукой жёсткий каркас кровати, её левая рука остаётся невероятно нежной, продолжая прижимать к боку первенца.***
Её малыши спят. Вместе, бок о бок в гнезде из одеял, которое она соорудила на кровати общежития. Кровать не королевских размеров, но и не односпальная, достаточно широкая для того, чтобы вместить её истощённое тело и двух крошек, которых она привела в мир. Их грудки вздымаются и опускаются, независимо друг от друга. Младший одной ручкой тянется к старшему. О боги. Микихиса предложил ей несколько самых нелепых имён, какие только могли быть известны человеку и богу, преисполненный счастьем при мысли о ребёнке, а затем и о двух сразу. Только это счастье длилось недолго, не после заявления её отца. И тем не менее, вот она, сбежавшая глубокой ночью, предавшая свой долг и всё, что делало её наследницей рода Асакура, ради двух комочков. И Микихисы не было рядом, пока она рожала их сыновей. Она может только надеяться, что однажды ей удастся искупить все свои грехи. – Асакура Йо, – решает она, поглаживая пухлую щёчку младшего, и позволяет себе очутиться в мире, в котором её ребёнок носит любимое имя Микихисы. – И Асакура Хао. Кажется, что что-то тяжёлое оседает в комнате, хотя не происходит ничего страшного. Может быть, дело в тяжести будущей судьбы её предка (её ребёнка), что давит на плечи. Но она знает одно: у Асакура Кейко двое сыновей. И пока она дышит, никто их не коснётся. – Ты, должно быть, старший. Не думаю, что ты смог бы жить с осознанием того, что ты самый младший в семье, малыш. Я не знаю, когда ты обретёшь свою память, когда твоё сознание вернётся к тебе. – Кейко разгладила ткань, в которую был завёрнут её первенец. Ребёнок, которого она окрестила Хао. – Но я знаю, что ты мой сын. И я всегда буду любить тебя. Это то, что не сможет изменить даже вся наша семья.***
На следующее утро она просыпается от крика двух младенцев сразу. Кейко… удивлена. Нет, она, конечно, знала, что они будут плакать, и была к этому готова, просто… Она боялась, что проснётся только от одного плача, что Хао таинственным образом исчезнет в ночи и будет скрываться ото всех до тех пор, пока не придёт время становиться королём. Но нет, оба её ребёнка всё ещё здесь, завёрнуты в одеяла, которые медсестра откопала в кладовке, и пронзительным криком требуют, чтобы их покормили. Кейко не понимает, как можно смотреть на таких нелепых существ – и чувствовать, как сердце наливается любовью. Но, боги, неужели она действительно в ней тонет?***
Неделю спустя Кейко окончательно освоилась в роли матери. Она сделала что-то вроде перевязи из покрывала, которая позволяет аккуратно прижимать одного близнеца к груди и нести второго на руках. Возможно, так она выглядит смешно и жутко глупо, но расстаться с ними хоть на минуту выше её сил. Администратор общежития всегда приветливо улыбается ей, делится историями о своём малыше и, благослови её боги, отдаёт подержанную одежду на мальчиков. Кейко всегда вежливо слушает, хотя в глубине души знает, что её дети будут лучше, больше, чем младенец, которым хвастается эта женщина. В день их свадьбы Микихиса клялся, что всегда будет рядом. Но сейчас его нет, и это похоже на боль от физической раны. О своих родителях Кейко не может даже думать. Об их ярости. Об их разочаровании. Нет. Она старается отвлечься от мыслей о них и всё своё внимание обращает на тех, кто стал самым центром её существования. Йо – жизнерадостный ребёнок, но слишком большой любитель поспать. В редкие моменты бодрствования он извивается и ёрзает так сильно, как только способно его крошечное тело, каждый раз отчаянно пытается сфокусировать на её лице взгляд затуманенных глаз, но всегда терпит неудачу. Его попытки всегда вызывают у неё радостный смех. Если она не стоит прямо перед ним, то, услышав этот звук, её очаровательный младшенький поворачивает голову и пытается смотреть в её сторону. Хао – совсем другое дело. Он кричит только тогда, когда о нём нужно позаботиться, не больше. Один резкий, пронзительный крик, только чтобы привлечь её внимание. Кейко не стыдно признаться, что она, возможно, слегка одержима. Это нормально для молодых родителей, говорит она себе. Совершенно нормально. Обе пуповины отвалились начисто, хотя пупки ещё зажили не полностью. Это вызывает недовольство Йо, ему не нравится, как на живот слегка надавливает резинка подгузника. Хао, напротив, этого будто не замечает. Но Кейко гладит его по голове с той же нежностью, что и Йо, особенно осторожно над пульсирующей мягкой кожей родничка. И она говорит с ними. Как можно чаще, обо всём: о том, что происходит в мире, о том, что происходило с ней в её собственном детстве, даже о том, что она видит прямо перед собой. Наверное, она раз сто описала им флокс, который виднеется из окна их комнаты, но готова описать и сто первый. Эти малыши росли вместе с её животом, прислушиваясь к малейшим изменениям её голоса, и она не собирается изменять этой милой традиции. Надеется, что они находят в этом утешение. Уверенность, что она рядом и никуда не уйдёт. Разве что ко врачу на осмотр, но оба мальчика всё равно пойдут с ней, на свою первую прививку.***
Взгляд Хао, который он бросает на неё в тот момент, когда доктор вводит ему под кожу игру, определённо отдаёт льдом. Кейко читала вслух брошюру с пояснениями к процедуре, которую ей дали в больнице. Йо пребывал в блаженном неведении и расплакался только после укола, но Хао… Хао лежал неподвижно и слегка наклонил в её сторону голову, глядя на неё из коляски мутными детскими глазами. Он явно слушал. И не плакал. – Все дети всегда плачут, – удивлённо бормочет доктор, поднимая брови. Кейко улыбается, тянет руку через кроватку, в которой лежит её старший сын, и легонько стучит пальцем по его ладони. Его крошечная ручка тут же обхватывает её, младенческий хватательный рефлекс ещё силён. Кейко прижимает пальцы к обратной стороне его ладони и просто наслаждается контактом кожи к коже. – Мальчикам потребуется первая серия прививок в возрасте двух месяцев. – Поняла. Я могу записаться прямо сейчас?***
Она снова в комнате общежития, сидит на кровати, прижав ступни друг к другу и разведя колени в стороны. Между ними натянуто одеяло, а на одеяле лежит Йо. Его широко раскрытые глаза смотрят на неё снизу вверх, пока она гладит пальцами его крошечную грудь. Она читала исследования о том, как важен для правильного роста и развития детский массаж. А также это отличный способ укрепить их связь. Она, должно быть, похожа на чокнутую, но ей совершенно всё равно. Хао спит рядом. Его грудная клетка мерно вздымается и опадает, она следит за ним краем глаза. Мягкий пушок его детских волос невероятным образом сохранился, хотя все волосики Йо уже выпали, как и должны были. – Мне придётся искать работу, – решает Кейко вслух. При взгляде на её любимых мальчиков сердце набухает и сжимается в такт их дыханий. – Я перевела приличную сумму своих сбережений на тайный счёт, когда решила… – Она замолкает, пытаясь решить, как лучше это выразить. Но не находит никакого способа скрыть правду. – Однажды я решила, что ни за что не смогу последовать плану моего отца, не смогу убить вас. Мне всё равно, даже если один из вас – возрождённый дух моего предка, которому суждено разрушить мир. Боже, история знает сотни, тысячи плохих людей, и у каждого из них была мать. У них могли быть хорошие или плохие матери, но я знаю, что у вас будет мать, которая любит каждый миллиметр вашей кожи. Кейко поднимает Йо и проводит большим пальцем по его мягкой щёчке. Он извивается, и она не может сдержать улыбки. Она перекладывает его в сторону и смотрит на Хао. Он уже проснулся и наблюдает за ней своими тёмными глазами, хотя она уверена, что в этом возрасте его зрение не достаточно острое, чтобы он действительно мог видеть её на таком расстоянии. Она всё равно очень бережно подхватывает его на руки и опускает на то место, где только что лежал Йо, аккуратно ловит его ножки и ведёт их по кругу. Он такой маленький. Её крохотный малыш. Боги, она была полной дурой, если хотя бы на секунду поверила в то, что сможет позволить убить его. – На эти деньги я куплю здесь квартиру. Папа и Микихиса не смогут отследить этот счёт. Я сообщила своим бухгалтеру и адвокату, что собираюсь скрыться, но не называла причины. В конце концов, я взрослая женщина, мне не нужен повод, чтобы встать и уйти. Этих сбережений хватит примерно на год, но вот потом… Мне придётся пойти на работу. И лучше начинать присматриваться прямо сейчас. Никогда не упускай возможности, а? Погладив пальцами мягкий животик Хао, Кейко осторожно проводит ими вверх по контуру его груди, затем вниз по хрупким бокам, которые продолжают трепетать под её прикосновениями. А Хао всё ещё смотрит на неё во все большие глаза, такой же очаровательный, как и его брат, особенно теперь, когда кожа уже не такая сморщенная. Её отец, несомненно, разочарован в ней. Мать тоже. А Микихиса, должно быть, сходит с ума от тревоги за неё, но она не может рисковать и связываться с ним. Не тогда, когда есть хоть малейший шанс, что это приведёт к ней остальную часть семьи Асакура. К ней и её беззащитным малышам. Слёзы скапливаются в уголках глаз, но она загоняет их обратно. Вместо этого она поднимает руки, нежно массирует головку Хао, избегая пульсирующего мягкого места, проводит подушечками больших пальцев по тонким линиям его бровей. – Мне неведомо, когда к тебе вернётся память, – признаётся она, склоняясь к нему и запечатлевая самый нежный поцелуй на его лбу. – Но я надеюсь, что ты запомнишь это. Я надеюсь, ты знаешь, что у тебя есть безмерно любящая мать и младший брат, который, несомненно, будет равняться на тебя. Надеюсь, ты узнаешь, как сильно тебя любят, Асакура Хао.***
– Я… Это всё, мэм? Кейко улыбается и кивает, осматривая свою новую квартиру. Маленькая, всего одна спальня, но ей и не нужно больше. По крайней мере, ближайшие несколько лет. Где-то через год она сможет поставить здесь детскую кроватку, достаточно большую, чтобы в ней поместились Хао и Йо. Её новый дом не находится на землях Асакура, в отличие от многих, которые она знает. Одно только это уже делает его идеальным. Откинув капюшон коляски, Кейко улыбается двум младенцам. Оба уже проснулись и выглядят настороженными. Они проспали всю дорогу от доктора до своей новой квартиры. Что касается Йо, это, должно быть, было вызвано очередной прививкой. А Хао снова принял вакцину молча и на этот раз не одарил её ледяным взглядом. – Дом, милый дом, мальчики. Йо издаёт булькающий звук, извиваясь на своём месте, и она благодарна богу за двухместную коляску, иначе одна из этих беспокойных конечностей непременно столкнула бы Хао вниз. Её мальчики разные, как день и ночь. Йо – её радостное солнце, а Хао – прохладная луна. Единственное, в чём Хао проигрывает младшему брату, так это в умении улыбаться. Пухлые губки Йо несколько раз изгибались в улыбке, но она ни разу не видела этого выражения на лице Хао. Во всяком случае, пока. И если ей когда-нибудь были нужны доказательства того, что её первенец – это именно то, чего так боялся её отец, что ж, вот они. Подхватив младшенького, Кейко прижимает его к груди и касается носом маленькой головки, чтобы вдохнуть поглубже его умиротворяющий запах. Даже смешно. – Не очень большой, но пока это наш дом. Кейко покачивается, заворачивая Йо в детскую пелёнку, а затем берёт на руки Хао. Он слегка ёрзает, и ей приходится утихомирить его нежным поцелуем в лоб и прижать ко второй половине своей груди, не занятой Йо. Он замирает, как только оказывается плотно прижатым к ней. Тихое дыхание сыновей согревает её ключицы. Боги, как можно так сильно любить двух таких маленьких существ? Кейко думала, что знает, что такое любовь. Она любит своих родителей, любит Микихису, и когда-то ей казалось, что это вершина, максимум, что больше нельзя. Но то, что она испытывает к этим детям, которых баюкает так близко к своему сердцу, затмевает всю любовь до этого. Она никогда, никогда не шла поперёк слова своего отца. Побег стал её первым вызовом. И, несомненно, лучшим решением за всю её жизнь. Кейко никогда не гордилась своим голосом и пела неважно. Но он мягкий и приятный и унёс обоих её детей в страну снов.***
К шести месяцем Хао уже сидит без поддержки. Оба близнеца лежат на животе, в то время как Кейко пролистывает объявления о вакансиях в газете, примерно раз в тридцать секунд поднимая взгляд на сыновей. Он лежит, как и Йо, а когда она смотрит снова, уже сидит. Кейко откладывает газету и пересаживается к своим мальчикам на ковёр, проводит рукой по спинке Йо. Он начинает раскачиваться из стороны в сторону. Он научился переворачиваться две недели назад и активно использовал это, чтобы не лежать всё время на животе, и неважно, как часто Кейко переворачивала его обратно. – Ты маленькая ленивая надоеда, – тянет она, корча нелепое лицо, когда Йо удаётся перевернуться на спину. Он заливается очаровательным детским смехом, на губах лопаются маленькие пузырьки слюны, и Кейко при всём желании не смогла бы сдержать улыбки. Она поворачивается к Хао, берёт его на руки и утягивает к себе на колени. Её совсем не удивляет, что он не торопится прислониться к её телу, как только у него появляется такая возможность. Слишком независимый. – Посмотри на своего глупенького младшего брата, Хао. Разве он не глупенький? – Кейко корчит другую рожицу, и это ещё больше веселит Йо. Его высокий восторженный смех эхом разносится по их маленькой гостиной, отскакивая от стены к стене и звеня в воздухе. – Глупенький Йо и серьёзный Хао. Улыбчивый Йо и хмурый Хао. Вы близнецы, но такие разные. И я не смогла бы полюбить вас больше, даже если бы попыталась. Хао ворчит. Это какая-то смесь ворчания и рычания, а потом он заваливается на бок. Кейко вздрагивает, дёргается вперёд в отчаянной попытке поймать его, но он её опережает. Обе его ладошки крепко упираются в ковёр, крошечные пальчики почти исчезают в густом ворсе, ему удаётся опуститься, лечь внизу. Его ножки оказываются у её бедра, а голова у колена. Хао смотрит на неё с упрямо поджатыми губами. А затем улыбается. У Кейко перехватывает дыхание.***
Идёт сто восемьдесят второй день его третьей жизни. Сто восемьдесят дней в осознании окружающего мира. Он всё ещё обрывочно помнит, что происходило, когда он ещё не родился. Слова, которые долетали до его ушей, несмотря на пузырь и околоплодные воды. Он точно знал, что было запланировано. И был приятно удивлён, когда родился в комнате, в которой не было никого из Асакура, кроме матери этого тела. Дух Огня прижимался к краю сознания, и было так легко призвать его и отступить. Но она позвала его. «Мой малыш». У него в голове до сих пор звенит от всех нелепых прозвищ, которые она придумывает для него. Она меняет их и отбрасывает в сторону с такой же лёгкостью, с какой создаёт, и ни на одном не останавливается надолго. «Мой малыш». Он помнит фурёку, которой она ударила другую женщину, превращая просьбу в приказ. А Хао… Хао сдерживался. Он ждал, Дух Огня был рядом, скрывался, готовый появиться в любой момент. Но Хао ждал, и женщина, мать этого тела, положила его на свою обнажённую грудь и прижала к себе. Она не отпускала его, пока вела в мир его вторую половину, младшего близнеца. И несмотря на всё напряжение, которое она испытывала, её рука на его спине была такой нежной… Хао ждал. Он просто хотел посмотреть, что будет дальше, держал Духа Огня наготове. Он ждал, что вот-вот появятся другие Асакура. Но их всё не было. Его тело может спать, но даже тогда Хао находится в сознании. Он слышал, как она выбрала имя Йо для его близнеца. И у него перехватило дыхание, когда она назвала его Хао. Значит, дело было не в том, что она сомневалась в словах своего отца. Она знала, кто он и что будет делать. Знала, зачем он вернулся. Знала с самого начала. Её рука, которая ещё была намного крупнее его собственной, погладила его по спине, прежде чем она подняла его и уложила на спину. Он помнил, как лежал там, его крошечное младенческое тело отдыхало, а Асакура Кейко гладила его по щеке с нежностью, которую не должна была испытывать. С нежностью, которая никогда не должна была достаться ему. Его потомки должны были всё ей объяснить. Он помнил, как она решила, что именно он должен быть старшим. Она не знала, как происходит перерождение, думала, что память на время покинула его. Она назвала его своим сыном и обещала, что её любовь навсегда будет с ним. «Им придётся убить меня, чтобы коснуться тебя. Любого из вас». Он помнит это обещание, данное ещё до рождения тела. Он знает: она думает о своих родителях, думает о своём муже, отце этого тела, но в ней нет ни единого сомнения в том, что поступает правильно. Он лежит перед ней, его младший близнец всё ещё глупо смеётся где-то вне поля его зрения. Хао смотрит на женщину. Асакура Кейко. Женщина, которая, кажется, смирилась с тем, что однажды у него будет намного, намного больше воспоминаний, чем те, что она создала с ним. Женщина, которая точно знает, кто он такой, но – поразительно! – всё ещё называет его своим сыном. Своим старшеньким. Своим первенцем. Своим «малышом», если использовать её собственный термин. Он может уйти, может уйти в любой момент, и она бы не смогла его остановить. Он собирался сделать это ещё до того, как услышал, что Асакуры собираются убить его при рождении. Он размышлял и изобретал способ обеспечить своё выживание. Но это оказалось ненужным. Он родился от женщины, сбежавшей от своей семьи, женщины, скрывавшейся от них исключительно для того, чтобы дать своим детям жизнь и знать, что их не убьют до первого вдоха. Он может уйти, но… Иногда он видит медовые волосы. Иногда видит их золотистые нити и слышит мягкий голос. Глаза такие же тёплые, карие. У него не было Рейши, когда его мать была жива, но… Он скорее воображает, что она чувствовала к нему ту же любовь, и Асакура Кейко. Хао может уйти. Может уйти в любой момент. Но он остаётся.