«До радости нужно подождать»

Самым громким днём в жизни двух марионеток, спотыкающихся и запутывающихся в собственных ногах в бегстве, стал день взятия Карабаса в заложники. А произошло все по инициативе прославившегося активиста — Буратино. Он первый привил несвойственный обществу анархизм. Именно этот юноша продвигал понятие ценности жизни. И с первого увиденного выступления выстраивал планы по свержению садиста с поста. Событие по иронии провозгласили «ключевым» в истории всего кровавого театра. По крайней мере позднее. Когда в газетах пропечатывали громкие заголовки вроде: «Некий Буратино опустил алого шоумена Карабаса-Барабаса на дно» И ведь так все и было. Так было в те секунды, когда бунтарь звонко рычал: — Убью, мразь! И ронял мужчину на истоптанный пол, сдавливая подошвой. Марионетки перепуганно визжали, наблюдая за тем, как лицо босса омывается багровыми брызгами. Карабаса с трех сторон удерживали приспешники, вдалбливая брыкающиеся конечности в лакированные доски. Идеально вымытый пол покрывался разводами. Картина рвано пролетала перед глазами, пока Пьеро хватался за руку бегущего спереди. В нервном приступе дыхание восстановить не получалось. Актёр тихо задыхался, дрожа грудной клеткой. Так бывает в плаче. Когда человек срывается спустя долгое время и не может остановить судорожные всхлипы с лихорадочной дрожью. Перепуганно нагнав парнишу, Пьеро из последних сил старался переставлять непослушные ноги. А Арлекин весь путь держал голову неестественно прямо. Остекленевшими глазами взирая вперед. На неизведанные улицы, закоулки, таблицы с нечитаемыми названиями. «До радости нужно подождать.» Они ждали годами. Миновали тысячи минут. Растворились тысячи синяков. Упали тысячи слёз. У Пьеро — на паркет сцены, у Арлекина — на собственные ладони, пока он с неясными мотивами скрывал лицо в своей комнате. Потому проглотить ком в горле и найти пристанище в незнакомом городе казалось не такой невыполнимой целью. Загнанные под гнетом родного изверга они не знали мира дальше театра. Они не знали нормальной пищи, искренних улыбок, обсуждаемой любви и жизни. Неподалеку мчалась заплаканная Мальвина. Пьеро помнил, как поразительно-ненамеренно она укрыла лицо тонкими руками, впав в паническую атаку при виде кровавых луж. Хотелось окликнуть. Сказать: «Мы здесь!» И ухватить с собой, удирая в теплые грёзы. Но девушка быстро скрылась из виду, растворяясь в плотной толпе. Сколько прошло времени не помнил никто. Но когда двое сдерживали слезы и упорно делали вид, что не замечали блестящие глаза друг друга. Ведь стояли они слишком близко для того, чтобы не заметить даже малейших деталей. Возможно, парни теснились неосознанно, но отрицать факт их леденящей нужды к близости и объятиям было бессмысленно. Пьеро всхлипнул и сам тому вздрогнув прикрыл рот перепачканным рукавом. Шут промолчал. Робко глядя на второго изподлобья. Арлекин никогда не упускал возможности высмеять излишне напудренного драматурга, но сейчас лишь поджимал губы. — Я… Подрагиващие пальцы потянулись к хрупкому плечу. Пьеро рефлективно одернулся. Зрачки сузились с ужасом. Ужасом осознания, сочувствия и крайней вины. Это ведь он довел несчастного юношу до белого каления. Из-за Арлекина тот боялся обыкновенных, добродушных касаний. «Но ведь я не виноват» — Я не хотел. Я никогда не хотел сделать тебе больно, Пьеро. Никогда. Было видно как из под вырисованных бровей дрогнули настоящие. Юноша ненароком задумался над тем, что он почти не видел «плаксу» настоящим. И сейчас увидел. То, как белоснежная пудра небрежно стекает по щекам, повисая на подбородке. Затряслись проглядывающиеся губы. Грим был стерт в момент невроза. И глаза. Заблестели чем-то живым. Арлекин слабо прижал Пьеро к себе, зная, что тот не захочет того, чтобы он видел его слёзы. Правдивые слёзы.