Новая жизнь

      Макс довольно быстро шёл на поправку. На нём всегда все, как говорится, заживало как на собаке.       Из реанимации его перевели в обычную, но одноместную палату. И чья это заслуга более чем очевидно. Ведь единственным человеком, которому, по странному стечению обстоятельств, было теперь до Макса хоть какое-то дело, был, что удивительно, Илья. Чего уж там, он даже не сдал Макса ментам, хотя имел на это полное право, так ещё и наплел врачам наитупейшую, по мнению киллера, историю о том, что Макс, якобы, пострадал в прабабкиной квартире Аршинова, когда пытался снести стену. Макс не был уверен, что в это поверили, но зная, пусть и, по большей мере, косвенно, артистизм Ильи, мог допустить и это.       В любом случае, за Максом не пришли люди ни в форме, ни в штатском, и конвой у его палаты не установили. Что не могло не радовать.       Помимо этого, Илья постоянно начал таскаться к нему в больницу, и почти никогда он не приходил с пустыми руками. То с фруктами, то с книгами, то с журналами, то ещё с какой безделицей. Впрочем, они быстро выяснили, что на некоторые фрукты у Макса аллергия, журналы он не читает, а литературные вкусы у них с Ильёй сильно различаются. И всё же, несмотря на это, Максу была приятна эта… забота? Пусть она и была, скорее всего, продиктована ложным чувством вины Аршинова, который, по всей видимости, считал себя причиной того, что Макса чуть не убило. Хотя, разумеется, это было и не так, уж его вины в этом было совсем не много. Виноваты Сапеги, Макс и его команда. Кладку до критического уровня они сами и повредили. Макс успел это услышать перед обрушением. И по сути, завершив ими начатое, Аршинов защищался. Ведь не вызови он разрушение, Макс лично бы перестрелял всех троих в том подвале.       Если же абстрагироваться от этих обстоятельств, что удавалось Максу довольно просто, участие Ильи было более чем приятным. Не избалованный в своей нелегкой жизни ни особым вниманием, ни отношением, Макс давно начал считать любые проявления заботы лишь способом надавить, подкупить, притупить бдительность. Однако Аршинов не нуждался ни в первом, ни во втором, ни в третьем. И его искренность просто ставила в тупик.       Например, в один из своих визитов, помимо стандартного набора – фрукты, беллетристика, газеты, он принес чётки и католический молитвенник на латыни. Чётки, правда, были обычным ширпотребом, пусть и красивым, но молитвенник – другое дело. Не сказать, что старинный, но явно антикварный, ручной работы. И хотя Макс совершенно не нуждался в подобном атрибуте религии, возвращать молитвенник не стал. Как и чётки. Потому что это был даже не подарок, а скорее знак внимания, символ симпатии, показатель неравнодушия.       Конечно, Макс ни словом, ни делом не дал понять, насколько важным этот жест был для него, но для себя решил, что раз уж он теперь связан с Аршиновым долгом жизни, то он будет отрабатывать этот долг не настолько небрежно, как собирался, а со всем положенным рвением, на которое будет способен.