Мы вышли за рамки людских представлений И даже представить себе не могли, Что выше всех горестей, бед и мучений Мы будем под слоем промёрзшей земли. Гражданская Оборона, "На наших глазах"
Смятение. Пожалуй, это слово точнее прочих описывает его состояние. Словно все твои фигуры в момент смели с игральной доски, когда до победы оставался один ход. Хотя нет, плохая метафора. В этой воображаемой ситуации у игрока остаётся уйма “ходов” и “побед”: встать из-за доски и возмутиться, или дать по шее грубияну, который раскидал фигуры, или уйти заниматься другими делами. Но была, кажется, на свете такая заводная машина – автоматон, играющий в шахматы. Что сделал бы он, если бы фигуры смела чужая сила? Продолжил бы хвататься кукольными пальцами за пустоту, на месте которой только что стоял его триумф? Тщетно скрипел бы шестерёночными мозгами, неспособными выйти за рамки правил игры? Так же безвыходно положение Энки. Сметённый с утёса колдун только и может, что по кругу задавать вопросы “Что сейчас было?” и “Почему, Гро-Горот дери?!”. Трудно сказать, сколько он уже лежит на дне чрева Глубинного. Дно твёрдое и гладкое, поросшее жёстким мхом, он рухнул на него плашмя. Боль была жуткая, но длилась только миг, потом ушла. Правда, вместе с ней колдуна покинули все остальные телесные чувства. Он хочет встать или, по крайней мере, сесть: безуспешно, тело не слушается. Пытаться напрячь любой мускул ниже шеи – всё равно, что чиркать отсыревшей спичкой. Даже пальцы ног не шевелятся. Энки больше не ощущает своего туловища, как будто… его отрезали вслед за руками. Видимо, сломан позвоночник. Вдобавок, во рту скапливается мокрота с характерным железным привкусом. Энки сплёвывает. Кровь. “Замечательно. Замечательнее не придумаешь.” Странно, но он сохраняет спокойствие. Не то чтобы его не пугали вырисовавшиеся перспективы – вовсе наоборот. Однако мысли чёткие, не сбиваются в панику. После откровения ржавого идола всё окружающее кажется таким мелким, почти что нереальным… Но спокойствие – не значит смирение. Энки по-прежнему хочет жить, хочет как никогда. Разве можно отдать богам душу, после всего, что он вынес! Дышать трудно. На вдохе входит слишком мало воздуха, да и тот сырой донельзя. Энки уверен, что никогда в истории никто из смертных не опускался так глубоко под землю. Он на самом дне, ниже просто некуда. Во всех смыслах. В голове пусто, ни мыслишки. Только звенит гулкий звон, словно череп превратился в бронзовый колокол, язык которого врезается то в один висок, то в другой. Колокол дребезжит, лязгает, громыхает. Никак не уймётся – видать, созывает весь белый свет поглядеть на колдуна-неудачника. Где же он просчитался? Святой Алл-Мер обожествился на этом же самом месте. Так почему из Девочки вылепилась нечестивая жуть, ни капли на Алл-Мера не похожая?! Может, Покеткэт всё-таки одурачил Энки? Или за полтора тысячелетия Сила Глубинного испортилась, подгнила? Лишь помяни – и вот оно. Положив голову набок, жрец замечает: в нескольких метрах от него стоит ржавый идол. Не движется, безмолвствует. Лишь взирает на человека свысока. А может и не взирает, Энки не столь глуп, чтоб повторно встречаться взглядом с хранителем невообразимых ужасов. Энки угрюмо опускает глаза на землю у подножия идола, на пятнышко сплюнутой крови. Почему на дне чрева светло без источников света? Как новорождённая сущность оказалась здесь? Помилуйте. Таких вопросов богам не задают. Куда важней понять, зачем. Зачем она сюда спустилась? Добить колдуна? Не похоже на то: агрессии она не проявляет, бездействует. Если бы хотела – оторвала ему голову в один миг. Возможно, идол хочет поговорить? А что, мало ли? Вдруг Энки не так понял, вдруг дорогая ученица не возненавидела его, не обезумела. Вдруг произошедшее на утёсе – лишь кратковременная истерика? Ведь новорождённый человечий младенец первым делом орёт во всё горло, почему у богов должно быть иначе? Звучит натянуто, но возможно… …возможно, не всё потерянно. - Это я, твой учитель, - осторожно напоминает он, - Ты помнишь меня? Мне нужна помощь. Ржавый идол безмолвствует. - Мы же договорились, что ты меня исцелишь. Ты обещала. Безмолвствует. - Я умираю. Чего ты ждёшь? Чем я перед тобой провинился? - У тебя хватает наглости спрашивать? - голоса рычат и сочатся ядом, - Догадайся сам, учитель. Ты ведь так умён! Голоса не имеют источника – образуются прямо в голове, будто жрец сам их воображает. Есть два объяснения: либо эти слова подсказывает божество, либо у Энки внезапно проснулась совесть. Второй вариант, конечно, не слишком правдоподобен. Вряд ли совесть может звучать как громогласный демонический хор… С минуту жрец мешкает, пытается понять: вышел ли идол на диалог или только выплёскивает злобу? Иными словами, есть ли смысл оправдываться? “А почему нет? Хуже всяко не станет.” - Я виноват в том, что… тебе было больно? - предполагает Энки. - Мне всё ещё больно! Мою душу распотрошило на миллионы осколков! Мне всегда теперь будет больно! Ты, ты обещал мне избавление! И что в итоге? Я заперта со страхом наедине, срощена с голодом воедино, и они не отпустят меня! Никогда не отпустят, понимаешь? Вот как. Кажется, Энки догадался. Наконец догадался, в чём главная ошибка. 《Не бывает богов, которые сами по себе. Сильвиан неразрывно связана с зарождением жизни, Глубинный с выживанием, Гро-Горот с гибелью, Алл-Мер с борьбой.》 - он сам объяснял это ученице. Всё потому, что бог – это не живое существо в привычном понимании. Это совершенная идея. Бестелесный умозрительный образ. Логос. Звучит как бред. Разве обычное абстрактное понятие может жить своей жизнью и творить своей волей? Однако идеи перекраивают под себя мир постоянно: овладевая людьми они ссорят, мирят, зовут на свершения, сводят с ума. Просачиваясь в сердца поэтов, идеи обновляют культуру, захватывая умы царей – перекраивают государства. А сильнейшие, первозданные идеи делают то же самое, просто самостоятельно, без смертных посредников. Таковы боги – мысли, способные материализовывать. Люди же – материя, способная мыслить. Как превратить одно в другое? Разве что вычленить из личности человека основную черту и наделить Силой её, а остальная личность вознесётся следом. Точнее, вздёрнется, как балласт, придаток, лишённый контроля. Как тут не вспомнить новых богов: 《С помощью золотого трона человек, чья душа сильна и предана своей идее, способен заполучить крупицу божественной мощи. Загвоздка в том, что она усилит не только человека, но и его идею. Стремление к власти, знанию, свободе – чему бы то ни было, расширится, раздуется, заполнит мозг нового бога до последней извилины. Неутолимой жаждой будет терзать днями и ночами. И поработит.》 Значит, подлинное вознесение работает так же. Трон служил не только ловушкой, но и предупреждением, которому Энки не внял. - Мне жаль, правда. Я знать не знал, что всё обернётся так. Идол не считает его слова заслуживающими ответа. Жрец полагал, ученица станет новым Алл-Мером… Вот только Алл-Мера ещё при жизни окрестили воплощённым духом справедливости. Священные книги описывают проповедника из Джеттайи как истинного фанатика своего дела, одного на тысячу. Он обладал прочным моральным стержнем, который не грех превознести до уровня богов. Он знал, зачем ему Сила. Он жил в гармонии со своим подсознанием, в ней же умер и воскрес. В конце концов, Алл-Мер был взрослым. А на другой чаше весов Девочка. Ребёнок. Умный, смелый, но ребёнок. Недетскими у неё были только проблемы. И перечень нажитых душевных болезней. И Сила Глубинного досталась именно этому перечню. Да, задним числом вся затея вознести её выглядит довольно… сумасбродной. Справедливости ради, Энки решился на неё от безысходности, когда припасы были на исходе, время поджимало из-за гангрены, а все остальные планы зашли в тупик. Интереснее узнать, чем думали Нильван и Ле’Гард, составляя этот злополучный план! Хотя какая теперь разница? Дышать становится труднее. С лёгкими однозначно что-то не в порядке. Может продырявлены. В глазах белеет. Мерещится свет, что называется, в конце тоннеля. Неприятный свет. Колючий, холодный. Лунный – колдун не забыл, кому завещана его душа… Энки жмурится и встряхивает головой, отгоняя накатившую слабость. Пока что ему хватает сил на это. Однако недобрый свет умеет ждать. Он терпелив, как коршун, и шакал, и всякий падальщик. Время на его стороне. - Ну исцели меня, пожалуйста, - жалостливо сипит Энки, - Чего тебе стоит? А потом мы вместе подумаем, как облегчить твою участь. - Как? Говори! - Пока не знаю, но… - Не знаешь, потому что врёшь! Боги постоянны. Гро-Гороту никогда не надоест разрушать, Сильвиан не утомят бесконечные соития, а мне уже не станет, не станет легче! Ты просто кормишь меня лживыми обещаниями! Снова! - обвиняюще грохочет многоголосие. - Говорю же: я думал, всё выйдет иначе. Откуда мне было знать, что представляет собой вознесение? - Тем не менее, ты его провёл. Ты решил рискнуть. Мной. - Ты всегда пёкся о себе одном. Энки сердито раздувает ноздри. Этот упрёк задел его сильнее прошлых. “Ну, знаешь ли, ученица! То, что ты всемогущее божество, не позволяет тебе нести чушь.” - думает он. А вслух говорит: - Я рисковал, верно. Однако рисковал всем, не обособляя тебя. Рисковал, потому что не видел иного выхода. Я и сам шёл на жертвы. Пропади оно пропадом, я поставил на кон свою загробную жизнь, связавшись с Покеткэтом! Всё, чтобы добыть Силу и счастье. Для нас обоих. Чтобы вызволить тебя из темницы Энки переводит дыхание. Эта утомляюще-долгая речь определённо подточила его силы. Дышать теперь ещё труднее. Кажется, что невидимый ангел погибели, скрестив ноги, уселся ему на грудь. - Нет. До меня тебе не было дела. До моего счастья тем более. Ты видел во мне ключ, безмолвный инструмент. - Что ты несёшь? Я хотел вручить тебе власть над миром! - Ты хохотал, пока я билась в агонии у твоих ног! - Я… - Ты весь – бессердечное самолюбство! Не видишь дальше своего носа, и врёшь, врёшь, врёшь! Вот и весь ответ. Замечательно. Зачем он надрывался? Если шанса оправдаться не было изначально…***
Не надо много ума, чтобы сообразить: спор окончен. Невозможно вести диалог с тем, кто отказался выслушать тебя. Вердикт вынесен загодя, Энки не исцелят. Его без тени жалости отдадут на поругание служителю Луны. Разъярённое дитя возвышается над беспомощным оккультистом. А тот даже не понимает толком, чего от него хотят, в чём он провинился. Что-то это напоминает… Ах да. Энки уже разыгрывал схожую сцену. На самой заре своего колдовского пути. Только роль у него тогда была иная. 《Небо было тёмное-тёмное, затянутое густыми облаками. Стоял холод. Никто не видел, как откинулась колодезная крышка и как тощий оборванец, похожий скорее на насекомое, чем на ребёнка, вылез наверх. Не успев отдышаться, он впился взглядом в ненавистный чертог храма Гро-Горотопоклонников.》 Губы кривятся в невесёлом подобии улыбки. Так ведь и в предначертанную судьбу уверовать недолго… “Сказал бы кто тому мальчишке, где и как он испустит дух – ни за что бы не поверил.” - как всё-таки скверно быть парализованным. Нельзя даже утереть навернувшиеся слёзы… Верховный гро-горотопоклонник был законченным мерзавцем, но стоит отдать должное: умер он достойно. Отказавшись унижаться, каяться и молить о пощаде. Теперь Энки ясно понимает, почему. “Потому что не помогло бы.” Он отмечает, что больше не чувствует страха. Страх – оборотная сторона надежды. И то и другое произрастает из вопроса “Что если?”, а когда он бессмысленен, когда уже нет надежды ничего изменить, уходит и страх, оставляя только серую обречённость. Колдун переворачивает голову на другой бок, отворачиваясь от идола. Пусть так. Нечего плакаться, хозяйка тьмы не дождётся от него раболепной мольбы. Он сдастся Покеткэту с гордо поднятой головой. Пусть это будет последним удовольствием Энки Анкариана. - Прощай, моя непутёвая ученица, - бросает он, - Интересно, ты ощущаешь страдания только людей на земле или умершие души тоже открыты твоему взору? Испытаешь ли ты вместе со мной мои пытки в Лунных чертогах? Скоро узнаем. - Изображаешь из себя жертву, - цедит она, - Тебе никогда не понять, каково мне. - Сомневаюсь. Говоря откровенно… я, пожалуй, единственный, у кого есть право тебе завидовать. Ты будешь вечно страдающим богом, я – вечно страдающим беспомощным духом. Пусть тебя это порадует. Идол молчит. Пауза длится заметно дольше чем раньше. - Ты ужасный человек. Как я раньше не замечала этого? - грохочущий хор исчез. Остался один тонкий голосок. Сиплый, на грани плача. - Не знаю. Я не скрывал своей натуры. - Ты был угрюмым и недоверчивым, но… не жестоким ради жестокости. Почему ты так обошёлся со мной? Ради чего? Что это дало тебе? - О чём ты? Я же объяснил, я не знал, как вознесение обернётся. Мои планы… - Речь не о планах. Посмотри на меня. - Посмотри на меня, - повторяет она твёрже, - Если правда хочешь, чтоб мы поняли друг друга. И тот, кому нечего терять, соглашается. Он вскидывает глаза на безликую голову идола, ощущая ответный взгляд в свою душу. Образуется связь, между жрецом и запредельной силой больше никаких преград. И вновь она вкладывает в его разум чужое горе. Но в этот раз не тысячу хаотичных видений. Ровно одну историю о доверии и о вероломстве: 《Создание-бывшее-Девочкой кидается к жрецу и цепляется за его плечи тремя руками, наваливается всем своим весом. “Учитель” “Помоги мне” “ПОЖАЛУЙСТА” … - Кх-х! Р-раны! - по велению колдуна красная дымка заклятья обвивает руки одержимой и с мясом выдирает их из туловища. … - Держись подальше, слышишь! Шаг ко мне, и тебя прикончит сфера тьмы!》 - Как ты мог так обойтись со мной? Вот тогда Энки наконец осознаёт свою последнюю ошибку. Не главную, но определившую их участь окончательно. Если рассказ о судьбе Энки как-то просочится из подземелья во внешний мир, если напыщенные поэты будут слагать трагедии по его мотивам, в конец они непременно добавят извечную мораль про вред амбиций, про то, куда рождённого ползать заводит желание летать… Но в том-то и дело, что дело совершенно не в этом. Изведала ли хоть что-то светлое Девочка, жившая свою короткую жизнь в темнице, вечно окружённая угрозами? Пожалуй, что да. Энки нетрудно вспомнить моменты, в которые её бледное лицо озаряла искренняя улыбка. Например, когда спутники находили в ящиках нечто, похожее на нормальную пищу или обсуждали внешний мир. Крохотные проблески радости, опиравшиеся на доверие к её четырём опекунам. Может, они бы оказались значимее, весомее чем страх и голод, и перед ним сейчас стояла бы добросердечная Богиня товарищества или, скажем, надежды на лучшее? Как знать… Но, когда началось вознесение, и терзаемая мукой преображения Девочка кинулась к учителю, которого считала самым близким человеком, что сделал Энки? Испугался, разозлился, оторвал ей руки и оттолкнул. Не пытаясь ни помочь, ни ободрить, бросил ребёнка наедине с кошмарной додревней тьмой. Скинул в бездну, стократно более глубокую, чем сырой колодец. Сохранилось ли в ней что-то светлое после этого? Глупый вопрос. Жрец ощущает вложенные ему в мозг шок и обиду Девочки как собственные. Ему открывается и образ Энки, сложившийся в её голове. Не слишком похожий на настоящего Энки. Однако детям свойственно привязываться к кому-нибудь. Девочка привязалась к волшебнику, который освободил её из клетки и повёл за собой. Волшебнику, защищавшему её от чудищ и раскрывшему её талант к колдовству. Волшебнику с сердцем чёрствым как сухарь, но голодающей и сухарь в радость. Позже к ним присоединились остальные спутники, ставшие ей добрыми друзьями, но такая сильная преданность не может расползтись на нескольких людей. Единственно учителю и точка. В итоге же… - Прости. Я так желал сделать из тебя бога, что забыл относиться как к человеку. - Ты прямо как моя мать… Бывшая Девочка помнит, как появилась на свет. Она передаёт эту память Энки: Кругом стояла равномерная белизна, чистый простор без границ и горизонта. Внепространственный перекрёсток сновидений, личное имение богини бесконечности. Девочка знала о сути этого места. Пристальные глаза цвета льда. Парящая в пустоте богиня-мать тщательно изучала душу новорождённой. Мужчина, зачавший Девочку, парил поодаль. Он видел в ней конкурента. Считал, что мир будет тесен для двух вознесённых. Однако ему было интересно, что выйдет из плана Нильван. Девочка знала, кем ей приходятся эти двое. С самого рождения она понимала, человеческую речь, ей не надо было объяснять, что значит “мать” и “отец”. Она никогда не была несмышлёным младенцем. Богине бесконечности было недосуг возиться с грудничком и обучать его с нуля, так что она сотворила свою дочь достаточно… взрослой. Когда оба родителя убедились, что дитя подходит для исполнения плана, Нильван ниспослала её в мир людей. Прямиком в темницу Страха и Голода. Девочка не могла постоять за себя, мать понимала это. Она решила передать своё дитя кому-то, кто сохранит его в живых, до поры, когда в тюрьму не прибудут четверо особых душ. Вот так Девочка очутилась на пороге покоев Тротюра. Нильван не просчиталась, горбатый карлик очень серьёзно оберегал её жизнь… ведь не хотел терять уникальный образец для “опытов”. Тротюр отпилил ей язык и надрезал голосовые связки, чтобы она не привлекала стражей криками. После каждого сеанса он щедро отпаивал Девочку лечебными зельями, исцеляя нанесённые раны. Несколько до ужаса долгих дней он исторгал своё безумие на её тело. Пока не явился Энки. “Были б руки – рвал бы волосы.” Нет на свете ничего обиднее, чем обернуться на неосуществлённую мечту и понять, что до победы не хватило какой-то жалкой мелочи. Что ничего не было предопределено. Что винить некого кроме тебя самого. Проявить сострадание. Показать Девочке, что тебе не всё равно. Быть рядом в её страшнейшую минуту. Казалось бы… Но милосердие – сущая глупость. Так? Может и не так, только уже ничего не поправишь и не восстановишь. Глаза слипаются. Нет сил держать отяжелевшие веки. Энки покорно закрывает их. Всё равно глядеть на ржавого идола ему невмоготу. Что будет дальше? Не с ним, тут всё гнетуще ясно. С миром, с человечеством? Мальчик, выползший из колодца, сжёг храм полный послушников. Девочка, перенёсшая вознесение, будет бесконечно сильнее. Не решит ли Повелительница страданий обрести покой, уничтожив всех, кто может страдать? Воображение жреца не скупится на апокалиптические полотна. Легко представить, как пища и посевы на глазах свернутся комьями гнили, как людей охватит безумное наваждение и в истерии они истребят друг друга. Мир опояшет лютая ярость и не отпустит, пока от него не останется гиблого, посыпанного солью, пепелища. Из облаков польётся пламень, из земли полезут мёртвые, а с чёрного неба будет взирать ученица, превзошедшая учителя. - Не надо… - шепчет он, едва ворочая языком, - Не погрязни в ненависти. Сама видишь, куда это привело… меня…***
Мерещится, что перед закрытыми глазами плавают зелёные пятна. Мерещится жар, прильнувший к щекам. Мерещится даже, что, открыв сейчас глаза, он увидит потолок своей комнаты. Потому что всё случившееся – сон Энки, давно ушедшего из Подземелья. Хороший морок. Он не откроет глаза, не будет рушить его. Он уже не откроет их. Бывшая Девочка всё молчит. Как бы то ни было, Энки надеется, что она будет лучше. Не в одиночку он её воспитывал, Рагнвальдр, Кахара и Д’Арс внесли свою лепту. Так пусть любовь к ним перевесит разочарование в учителе. Энки верит, что это возможно. Всё-таки в свой последний час Рагн смог достучаться до богини. Никто из Старых богов не заботился о людях по-настоящему. Чтоб заслужить толику их внимания, надо вылезти из кожи вон. Надо очистить разум и достичь абсолюта в одном устремлении. На то они и совершенные идеи. Единицы таких как Энки – изучивших заклятья пантеона и сохранивших свою волю. Прочие колдуны сломались, став рабами небесных владык. Но большинству не стоит рассчитывать даже на это. Магия останется непознанной враждебной силой для тех, кто слишком слаб, чтобы жить одной идеей. Им нечего ждать от небес. Справедливо ли это? Гро-Горот дарует силу жестоким и беспощадным, Сильвиан неутомимо-любвеобильным, Алл-Мер безудержно-смелым. Никто не станет помогать тем, кому просто нужна помощь. Разве что Глубинный… но от одного вида тех, кому он помог, волосы встают дыбом. Жалкие обездоленные никого не волнуют… однако как повернулась бы судьба, если нашёлся бог, который спас бы из колодца одного напуганного мальчика? Да и вообще, люди стали б гораздо счастливей, зная, что кто-то свыше поддержит их. Хоть изредка. Хоть в самый чёрный день. Девочка может стать этой опорой. Она назначена божеством несчастных и повязана с ними намертво. Бог страха и голода… Протянет она руку тем, чью боль разделяет, напуганным и голодным? Или проклянёт их на погибель? Покровительница страданий или страдальцев? Выбор в её руках. И Энки верит, что ученица захочет и сумеет пустить свою тьму на светлое дело, построит лучший мир. Впервые в жизни верит непоколебимо… несмотря на полное отсутствие доказательств и аргументов. Просто потому, что иначе слишком горько умирать. Слишком гадко думать о своём наследии миру. Остаётся лишь верить. Как носатый уродец с заднего двора верил, что станет бабочкой.***
На этом череда мыслей иссякает, колдун проваливается в покойную дремоту. Без крика, без стона, без вздоха – в безмолвье приходит смерть к величайшему чародею эпохи. А вслед за смертью господин, широко известный в узких кругах. Его фрак накрахмален. Улыбка ещё шире чем обычно. В карманах хватит места для одной задолжавшей души. - Как там говорилось? Если достаточно терпеливо ждать, сидя на берегу реки, можно увидеть плывущий мимо труп врага, - он украдкой выходит из тени, - В твоём случае ждать почти не пришлось. Хотя наделать делов ты успел, признаю. Служитель Луны мурлычет тихо-тихо, чтоб ненароком не привлечь внимание новорождённого божества-убожества. Приближается к телу зарвавшегося жреца, нагибается к нему, кладёт ладонь на коченеющую грудь. Синий огонёк блеснул между пальцев – просветлённая душа. - Давно не виделись, Энки, - он смакует каждый слог, - Как тебе… Атака! Руку пришедшего что-то внезапно сжимает и дёргает, словно невидимые лески оплели её. Или несколько гигантских жаб вцепились в неё языками. И тянут его к идолу. Богоравное и богомерзкое, выплавленное из человеческой боли, чудовище стоит неподвижно, не издаёт ни звука. Только трещина на чреве скалится аки пасть. Узкая, но чёрная и глубокая, будто само небо в ночь. Именно туда его тащит чужая воля, как бы он ни упирался сапогами в землю… Зарычав, демон дёргает руку со всей мочи. Сработало! Она отсоединяется от плеча точно глиняная, служитель Луны резко отскакивает назад. Поглядывает на культю, прикидывая в уме, сколько она будет отрастать? А обрубок остаётся парить в воздухе, затягиваемый внутрь идола. Бог страха и голода заглатывает и руку, и стиснутую в кулаке душу. Покеткэт сокрушённо смотрит, как сущность Энки Анкариана просачивается в зияющую трещину, поглощается и переваривается, уничтожаясь без остатка. - Ничто не вечно под Луной, - бормочет он, - И даже наш Закон… Проявила ли хозяйка тьмы свой последний отголосок милосердия? Или просто взыграл неутолимый голод? Покеткэт не знает. Да и выяснять не намерен. Он только вздыхает и спешно укрывается в тенях, пока его не схватили снова.