Клянусь защищать Эквестрию от врагов, как внешних, так и внутренних.
Клятва агента S.M.I.L.E.
В парке было тихо и спокойно. В отличие от окрестных лесов, кишащих партизанами, здесь не было риска получить пулю в затылок, поэтому можно было позволить себе не опасаться за свою жизнь и неспешно прогуливаться по грунтовой тропинке. Голубые глаза пристально наблюдали за парившим на фоне серого неба клином птиц. Удивительно как но фоне бесконечных эскадрилий Люфтваффе он почти забыл, что все земные существа научились летать именно у птиц. Снова пришла весна. А за ней незаметно пролетел год правления Пакс Кризалии. Казалось, что уже никто не помнил, что когда-то эти земли были под властью аликорнов. Теперь здесь властвовали чейнджлинги и всех, кто был против такого расклада вещей, ждала кара верных псов королевы. Тонкие ветви покрылись почками. Оторвав одну, он растёр её копытами и вдохнул сладкий аромат. До чего же приятно, прям как на родине. — Господин Карлсен, — послышался добродушный старческий голос. — Вы меня слышите, господин Карлсен? Он обернулся и увидел как к нему приближалась старушка с зеленоватой шёрсткой. — Я должна сказать вам следующее — не знаю как вы, но я уже зарядилась энергией для моей каторги на яблочной плантации. Как вы думаете, господин Карлсен, нам, вероятно, уже пора домой? — Пожалуй, пора, — кратко ответил он, в последний раз взглянул на серое небо и, ласково улыбнувшись старушке, направился в сторону автомобиля. — Ой, — послышалось сзади, — господин Карлсен. Будьте, пожалуйста, любезны и помогите мне, — она указала на небольшого размера овраг. — Я не могу перешагнуть это. — Прошу, фрау Смит, — сказал он и протянул копыто. — Благодарю, — улыбнулась она, опёршись на копыто и преодолела препятствие. — Но, сахарок, здесь нас никто не слышит, так что можешь не утруждаться называть меня «фрау». Просто госпожа Смит. — Простите, фрау... госпожа Смит. Привычка с работы. — Вот уже которую неделю мы на выходных выбираемся сюда, сахарок. И должна признать, господин Карлсен, этой прогулки мне вполне хватает на всю неделю, — с улыбкой ворковала она, но вдруг помрачнела. — Вы знаете, господин Карлсен, мне не очень хочется возвращаться в Понивиль. А вам обратно в Кантерлот? Он лишь хмыкнул. — В том то и дело, — категорично махнула она копытом. — Вы знаете, мне так надоела моя плантация вместе с поставленным туда гауляйтером. Конечно мы должны быть благодарны ему за восстановление Понивиля, но как только я вспоминаю, что когда-то моя семья владела этим огромным садом, то прямо копыта опускаются что-то делать, — она на секунду замолчала. — Подержите, пожалуйста, — Бабуля Смит протянула ему сумочку. — Конечно если бы не война и половина моей семьи не погибла, а вторую половину не раскидало по всему миру... — внезапно её грустные зрачки загорелись. — Ой, вы знаете что это за трава? Он лишь отрицательно помотал головой. — Это очень полезная трава, лечебная. Вот если её посушить, очень хороший отвар получится. Его нужно пить при больных почках. У вас болят почки? — Нет. — Очень жаль, — искренне огорчилась Бабуля Смит. — Как вы думаете, господин Карлсен, я смогу проходить сезон ещё в этих ботах? — Вполне. — Я тоже так считаю, — кивнула старушка. — Ох, как хорошо, что птицы поют. Как хорошо, что пришла весна. Вы знаете, весна это всегда победа. Победа над голодом, над зимой, над смертью. — Вы так думаете? — А вы? — спросила старушка и пристально взглянула на него. — Пожалуй, вы правы, — немного подумав, ответил он. — Конечно я права, — торжествующе ответила Бабуля Смит и сорвала подснежник. — Вот, понюхайте. — Я слышал, что командование чейнджлингов урезало гарнизон Понивиля, — сказал он, осторожно нюхая аромат цветка. — Вы правы, господин Карлсен. По слухам Леди-протектору Лилак потребовались дополнительные войска для подавления мятежа в Мэйнхеттене, вот им приходится разрываться. Хотя одному Дискорду известно, куда они их отправили. — Да уж, нам остаётся только догадываться, — спокойно ответил Карлсен, подходя к автомобилю. Вскоре двигатель видавшего виды «Мерседеса» загудел и автомобиль рванул прочь из утреннего парка.***
В дверь постучались и вскоре в кабинет заглянул коротко постриженный черноволосый жеребец в форме гвардии чейнджлингов. — Разрешите? — с серьезным выражением морды и тяжёлым взглядом спросил он. — Да, конечно, — махнул копытом Карлсен, не отрываясь от телефона. — Я вас слушаю, — сказал он тому, кто был на том конце провода. — Да? В Ванхувере, — ответил он и открыл ящик в письменном столе, после чего достал документ. — Восемь, дефис, шестнадцать, — продиктовал Карлсен и спрятал обратно документ. — Я докладывал, — сказал он и махнул жеребецу в сторону стула. — Я об этом докладывал, — прорычал Карлсен ещё раз. — Да. Это не телефонный разговор. Пока Карлсен говорил по телефону, жеребец медленно обошёл небольшой кабинет, некогда принадлежавшему одному из приближенных чиновников принцессы Твайлайт. Интерьер был богатым и со вкусом. Несмотря на то, что из тронного зала всё вывезли подчистую, во многих этажах мебель и прочие предметы декора остались нетронутыми. Положив папку на стол из чёрного дерева, жеребец налил из графина пол стакана воды и за несколько глотков опустошил его. Несмотря на раннюю весну, в помещениях было душно, а форма окончательно усугубляла незавидное положение работников отдела. — ...Хайль Кризалис, — на автомате сказал Карлсен и положил трубку, а затем поднял глаза в сторону подошедшего жеребца. — Начальство посоветовало поговорить с вами, — прямолинейно начал жеребец. — Тут у меня одно запутанное дело. Карлсен облокотился об спинку стула, провёл по коротким рыжим волосам и принялся слушать. — Либо мой заключённый психически неполноценный, либо его нужно передать вам в разведку. Потому что он говорит так, как говорят по радио эти эквестрийские свиньи, — с ненавистью отрезал он и открыл перед Карлсеном папку. — Садитесь, — кратко ответил он и принялся изучать документы. Спустя какое-то время Карлсен молча встал и покинул кабинет, а жеребец незамедлительно двинулся за ним. Следуя длинными коридорами кантерлотского замка, они спускались всё ниже и ниже. Их путь лежал к подземным темницам. Шестой отдел «Абвер» был сформирован после полной оккупации Эквестрии и состоял исключительно из бывших эквестрийских подданных, изъявивших добровольное желание служить во благо Пакс Кризалии. После тщательной проверки данных, тестирования, детектора лжи и прочих методов отбора, пони становился членом Гвардии королевы и работником «Абвер». Главный штаб отдела, вместе с прочими административными и военными управлениями находился здесь — в кантерлотском замке. Сердце Эквестрийского протектората, откуда генерал-майор Яхс вёл управление оккупированными землями. Во время правления принцессы Селестии и принцессы Твайлайт темницы пустовали и если в них кто-то умудрялся попасть, это было целым событием. Сейчас же, во времена работы репрессивного аппарата чейнджлингов, тюрьмы были забиты под завязку. Вдохнув сырой запах, жеребцы остановились у дверей комнаты допроса. Предъявив стоявшему в карауле чейнджлингу пропуск и после того как тот впустил их внутрь, сырой запах смешался с кровью и ржавчиной. В центре комнаты, прикованный к стулу, практически без чувств сидел молодой пегас. Крылья, как и положено, ампутированы, морда усеяна синяками и кровавыми потёками, шелковистые волосы вымазаны в какой-то неизвестной бурде, а во рту не хватало нескольких зубов. Увидев двух гвардейцев, пегас застонал и словно умалишённый завопил: — Я больше не могу! Слышите, не могу! Я просто хочу жить! Жить при ком угодно, при гармонии, гегемонии, с Кризалис или без Кризалис! Но я не могу так! Я задыхаюсь от вашей слепоты, глупости и безумии! — Кто тебе приказал писать эти статьи?! — с ходу начал жеребец, в то время как Карлсен незаметно устроился в углу и наблюдал. — Кто?! Ты сам не мог додуматься до такой мерзости! Кто тебе передавал этот текст?! Твоей рукой владел не твой разум, а воля аликорнов-предателей! С кем ты снюхался?! Где и когда?! — Нигде, — пролепетал пегас. — Нигде и ни с кем... Жеребец зарядил ему пощечину. — Я боюсь говорить даже самим с собой, — заливаясь слезами, продолжал пегас. — Я всего боюсь. Неужели у вас нет глаз? Неужели вы не понимаете, что рано или поздно вам всем конец? Рано или поздно возмездие настигнет вас за предательство! Неужели ваша королева не понимает, что каждая новая жертва с её стороны это вандализм?! — его голос сорвался и он страшно закашлялся. — Ваша пропаганда твердит, что вы служите во благо чейнджлингов. Так уйдите! Спасите тех, кого ещё можно спасти! Вы обрекаете на смерть несчастных пони и чейнджлингов! Вы фанатики, дорвавшиеся до власти! Вы сыты, курите хорошие сигареты, пьёте кофе и крепко выдержанный сидр, так дайте и нам жить! А не влачить существование рабов! Или убейте меня уже наконец-то. Иначе я скоро сойду с ума. Хотя от осознания тупости народа чейнджлингов!.. — Погодите, — прервал его Карлсен, — крик не довод. У вас есть какое-то конкретное предложение? — Что?.. — ничего не понимая, спросил пегас. — Я спрашиваю: какие у вас конкретные предложения, — сверля голубыми зрачками, продолжил он. — Как нам спасти чейнджлингов и пони? Что нам нужно сделать? Критиковать и злобствовать всегда легко. А вот выдвинуть разумную программу действий значительно труднее. — Меня лишили руководящей должности в моей редакции... — просипел пегас. — Так вот где собака зарыта! — прорычал жеребец и схватил пегаса копытами за воротник. — Спокойно! — повысил голос Карлсен и жеребец сменил гнев на милость. — Обойдёмся без насилия. Продолжайте, пожалуйста. — Существует взаимосвязь со всем живым в этом мире, — собрав остатки сил, продолжил пегас. — И эта взаимосвязь помогает мне понять, что происходит на моей родине. — Мне будет очень интересно поговорить с вами на эту тему поподробнее, — сухо констатировал Карлсен. — А сейчас мои коллеги позволят вам пойти в камеру, где вы пару дней отдохнёте. А потом мы с вами вернёмся к этому разговору. Жеребец нажал на кнопку установленную на стене, в камеру вошло два чейнджлинга и увели заключённого. — Ну он в некоторой степени невменяем, — заключил Карлсен и закурил. — Разве не видно? Все учёные, писатели, артисты, музыканты — каждый по своему невменяем. К ним нужен особый подход. Потому что они живут в придуманной ими жизнью. Отправь его, пожалуйста, в больницу на экспертизу. Если бы нас здесь не ждала опасность за каждым углом, отправили бы его в лагерь для военнопленных, его бы там быстро перековали и приносил бы пользу Пакс Кризалии в каком-нибудь институте. Правда сейчас такое только в наших влажных мечтах. — Он разговаривает как фанатик гармонии, который наслушался по радио всякой чепухи. — Пони выдумали радио, чтобы его слушать, — философски протянул Карлсен. — Вот и наслушался. Нет, это не серьезно. Слишком мелко. Особенно для «Абвер». Было бы интересно встретиться с ним через несколько дней, чтобы пощупать, действительно ли он журналист или просто псих-размазня. Если всё-таки журналист, пойдём к Яхсу или к Великому никто с просьбой дать ему хороший паёк и хорошую должность. Пусть работает. Он сразу перестанет болтать. Когда переловим всех партизан и диверсантов, когда эти земли оправятся и забудут о войне, никто и не вспомнит, что здесь когда-то была власть аликорнов. — Да... Тогда бы никто не болтал. И не было бы надобности в «шестом отделе». Особенно если бы у каждого была хорошая должность, дом в безопасном месте и уверенность в завтрашнем дне. Карлсен неожиданно пристально взглянул на жеребца. — Я хотел сказать...— сразу попытался оправдаться тот. — Прошу простить меня, коллега, — сказал Карлсен и потушил сигарету. — Но у меня сегодня ещё много работы. И это, будь добр, пришли его ко мне через два дня.***
В полуосвещёном помещении не утихали бурные разговоры, а на фоне играла нежная мелодия скрипки. Играл старый грифон, но играл настолько искусно, что Карлсен невольно заслушался, не сразу вспомнив зачем он здесь. На его столик то и дело косились другие посетители. Неудивительно. Ресторан был предназначен исключительно для офицеров и увидеть здесь пони в гражданском считалось дикостью. Сам пегас тоже чувствовал себя неловко, периодически бросая на Карлсена боязливые взгляды. Карлсен же невозмутимо, практически с каменным выражением, смотрел на пегаса, думая о чём-то своём. «Он такой же, как и я. Только много лет назад». Официант принёс заказ и Карлсен жестом указал на еду. — Угощайтесь, — сказал он, зажигая сигарету. — Всё за мой счёт. Но пегас не решился притронуться к еде. — Я в Кантерлоте живу двадцать пять лет, а здесь ещё ни разу не был. Карлсен проигнорировал сказанное и отдал должное еде. Как бы не хотелось есть пегасу, он был вынужден поступить так же, иначе бы неловкость превысила все разумные границы. — Странно, — неожиданно сказал Карлсен, отправляя в рот пирожное. — Что «странно»? — удивился пегас. — Странно, что вы тут живёте двадцать пять лет, а ни разу здесь не бывали, хотя были в Мэйнхеттене, Ванхувере, в южных пустынях. Верно? — Да, — с трудом проглотив еду, ответил пегас. — Я бывал там. — Как ваше имя? — Разве вам не известно? — Я задал вопрос. — Мартин. Мартин Лютик. — К Дискорду под хвост тот Мэйнхеттен, Мартин, особенно учитывая какие там сейчас беспорядки. А вот Кантерлот. Я не просто так провёз вас по городу. Вы заметили, что стало с Кантерлотом? — Заметил. Бесконечные блокпосты, патрули и огневые точки было сложно не заметить. — Ну и как? — Ужасно. — Что «ужасно»? Пегас молчал. — Ужасно, что вы, Мартин, продолжаете быть патриотом Эквестрии. — Скажите, а вот то что меня, журналиста, пол года мучают в тюрьме — это неизбежное следствие вашего правления? — В тюрьмах воспитывают заблудших, — отчеканил Карлсен. — Естественно, те кто не заблуждались, а с самого начала были врагами, те подлежат уничтожению. — А вы решаете кто перед вами прав, а кто виноват? — Безусловно. — Значит вы всё знаете о каждом? — Мы знает чего хочет общество. — Общество... А ведь общество состоит из живых существ. Значит во имя общества, вы уничтожаете живых существ. — Скажите, а как часто в истории Эквестрии уничтожались инакомыслящие? Во имя того, чтобы остальному обществу пони жилось лучше. — Уничтожали тех, кто был против магии Дружбы. — Хорошо, выступая против инакомыслящих, принцесса Селестия допускала насилие? — Допускала... — Насилие против инакомыслящих допускалось в течении полторы тысячи лет. Мы пришли к власти год назад, так чего же вы хотите от нас? За год мы смогли восстановить порядок в городах, искоренили безработицу, смогли решить проблему голода чейнджлингов и предоставили возможность пони влиться в новую жизнь. Да, прибегая к насилию в отношении инакомыслящих. А если вы такой противник насилия, не стоило вам бы больше опираться на что-то более весомое, чем сила слова? — Не понял, простите. — Ну, допустим, попробовали бы организовать какую-нибудь подпольную ячейку из своих читателей. — Знаете, если бы я начал применять против вас ваши методы, я бы стал похож на вас. — Значит если к вам в редакцию придёт молодой пони и скажет: «Я не согласен с режимом и хочу с ним бороться», что вы сделаете? — Я не стану ему мешать. — Да, но он скажет, что хочет убить гауляйтера. А у гауляйтера трое детей и жена, у которой парализованы задние копыта. Как вы поступите? — Не знаю... — А если я приду и спрошу про этого пони, вы мне его выдадите? — Вам я ничего не буду говорить, — процедил пегас и уткнулся в тарелку.***
Домой он вернулся поздним вечером. Служанка, как обычно, выполнила свою работу до его возвращения, а больше в загородном доме никто не жил. Включив свет, а затем настроив на нужную волну радио, он несколько секунд рассматривал себя в зеркало, а затем сверился с часами. Без пятнадцати девять. По радио хор молодых дерзких чейнджлингов пел о цветке, что рос в далёкой долине, по имени Эрика. Но Карлсена настолько достал этот марш, что он даже не слушал, а сразу пошёл в ванну. Умывшись, он снял линзы и, не скрывая удовольствия, надел очки. От линз у него ужасно болели глаза и только директива королевы, что все солдаты страдающие на плохое зрение обязаны носить линзы, дабы подчёркивать своё мужество, заставляла во время работы носить эти чёртовы стекляшки. Усевшись у радио, он раскрыл газету и десять минут читал ежедневную сводку. Теракты партизан, убийство высокопоставленного офицера, нападение на патрули. За год это стало почти обыденностью. Сверившись с часами, он отложил газету, достал с шухлядки карандаш и чистый лист, а затем принялся ждать. Не прошло и двух минут, как на волне послышались помехи, после чего голос молодой кобылки принялся зачитывать: — Я Сансет, вызываю Тандерболт пять, вызываю Тандерболт пять, — Карлсен тут же начал записывать. — Сообщаем для аграрного сектора — проба шестнадцать, двадцать пять, девятнадцать. Результаты анализа почвы прибыли первого, пятого и седьмого февраля. Восемьдесят пять. Шестьсот пятьдесят три. Двадцать пять. Девяносто семь. Пятьсот пять... Это была шифровка, предназначенная для него. Он ждал её уже неделю. Такие шифровки он получал раз в месяц. Цифр было много. Диктор читала их привычно сухо и чётко. Для неё эти цифры были только цифрами. Голос умолк и скоро на волну возвратился привычный марш. Карлсен выключил радио, пошёл к письменному столу и принялся расшифровать послание. Вскоре цифры превратились в слова и гласили следующее: «Центр — Смычку. Несмотря на эвакуацию с Эквуса всего, что могло пригодиться врагу, элементы гармонии, из-за ненадобности, были упрятаны в надёжном месте. Обстановка изменилась. Ваша задача — наладить контакт с тем, кому было поручено их оберегать и доставить в обусловленное место встречи. Остальные детали задания ожидайте в следующем сеансе через час. Аликорн». «Аликорн» был руководитель разведки. А «Смычок» он — штандартенфюрер Маркус Карлсен, известный как Юрий Мармеладов лишь ограниченному кругу причастных. Юрий зажёг спичку и подпалил клочок бумаги, а затем молча наблюдал как в пепельнице медленно оставался тлеющий пепел. О том как выполнить задание он будет думать завтра. Сейчас, наконец-то, он смог позволить себе подумать о том, что уже больше двух лет не брал скрипку, о пропавшем без вести Василии, и о своей многострадальной родине, которую чейнджлинги буквально утопили в крови.