Это конец…
✮
Сознание билось в жалких попытках прорваться сквозь густую тьму. Всё закончилось и кто-то будет страдать. Кому-то будет больно. Смерть — это не всегда плохо. Смерть одного человека научит любить жизнь другого, научит ценить каждый день и каждую минуту. Смерть одного обязательно подарит что-то другому. Это может быть чистая выгода или желанное облегчение, не имеет значения. Смерть всегда приходит с подарками. Всё рано или поздно кончается: фильмы, книги, надежды и терпение, например. У Минхо оно кончилось, и вот итог. Горе кончается, страдания, точно так же и счастье. У счастья свой конец, другой, похожий на мокрую скользкую дорогу, но он непременно есть. И жизнь кончается… Яркие вспышки не прекращались. Тело бьёт холодом, потому что огня внутри больше нет. Вообще ничего нет. Тот, кто долго находился в вечной мерзлоте уже не верит в тепло, боится света и пугается горячего солнца. Было темно и холодно, но тело вновь начинало гореть адским пламенем, сжигая органы и ослепляя воспоминаниями. Огонь разрушает, поглощает всё на своём пути. Глаза пытаются найти в темноте хоть намёк на свет, но тщетно. Это был конец, у которого не было начала. Это была мука, которая должна была длиться вечно. Мягкий шёпот, который был так близко и так далеко одновременно, хотелось слушать вечно, ведь именно он и останавливал, поднимал сознание со дна и вёл куда-то. Было темно, а потом слишком ярко. Было холодно, а потом снова полыхал огонь. Минхо силится открыть глаза и снова проваливается в сон. Он буквально оживает на секунду, мычит, резко дёргая при этом руками, а потом его вырубает. Сон его может длиться часами, но сегодня он ещё не «воскресал» и лишь кривая линия на кардиомониторе подтверждает — он жив. Было так плохо, словно сердце вырвали и руками вычистили всё из грудной клетки. Было пусто. Сознание возвращалось назад, вертелось смерчем и откидывало далеко-далеко. Сложно противостоять чему-то внушительному и смертельно быстрому. Сознание догоняло, пинало и раз за разом вонзало что-то острое точно в цель — в сердце. Минхо дрожал, обливаясь потом, стонал, не размыкая губ и искал что-то трясущимися руками. Секунда — и он снова лежит мертвецки бледный. Его дёргало вперёд, но туго перебинтованная грудь и множественные швы не давали ни малейшего шанса встать, а подсознание, тем временем, продолжало его толкать — нужно встать. Руки цепляли что-то колючее. Это было похоже на раскалённые шипы, это был явный сигнал — туда нельзя, но сознание толкало и толкало. Бесконечно долго и бесконечно больно. Минхо снова жалобно выл, веки дрожали, виски украсили вздутые вены. Минхо боролся. Ему не стоило открывать глаза, он всё равно ничего не видел, только белизну, которая медленно превращалась в туманную серость. Он не должен был открывать глаза, потому что серость приобретала видимые очертания и он узнал того, кто сидел рядом, держа его за руку. А если ничего не кончилось, кто-то всё равно будет страдать, вновь и вновь возвращаясь к началу? Минхо будет страдать. Хан Джисон и правда сидел рядом на обычном больничном стуле с низкой спинкой. Минхо уставился на помятую серую футболку с принтом Люка Скайуокера, на тёмно-серый кардиган крупной вязки, на бледно-серое лицо, которое, некогда давно, по цвету напоминало молочный шоколад. А как давно? Мужчина закрыл глаза и отвернулся, стоило только Джисону дёрнуться, сцепляя их руки в замок. — Минхо? Сердце было готово выпрыгнуть и убежать от звука этого хриплого голоса и от неминуемых страданий, который этот голос предвещал, но невозможно убежать от того, что внутри. Невозможно убежать от самого себя. — Мин, ты слышишь меня? — Джисон почему-то плакал, крепче сжимая руку. Пальцы немели от такой силы, Минхо пришлось повернуться и наградить Хана самым суровым взглядом. — Хо… Ты слышишь? Как ты? Я позову врача… Если парень побежал за врачом, значит он не умер, значит эта выбеленная до тошноты комната не его личный ад за то, что он сделал. Значит… Это не конец? Джисон вернулся в сопровождении низенького мужчины, чуть старше самого Ли, и такой же миниатюрной медсестры, которая тянула стойку с капельницей двумя руками. — Господин Ли? — щёлкнул чём-то перед лицом доктор и Минхо снова пришлось вернуться во тьму, спасая зрение от болезненного света. — Рефлексы в порядке. Доктор просил поочередно шевелить руками, ногами, проверил послушность пальцев. Снова ослеплял точечным фонариком, снова делал больно. Джисон ходил вокруг и грыз большой палец. Ему не нравилось, что медсестра не сразу попала в вену, его возмущало, что Минхо шипит и снова закрывает глаза от манипуляций доктора, его до трясучки бесило всё. Эта больница, эта палата, стерва за стойкой регистрации, которая сначала отказывалась пускать парня и ни слова не произнесла, ехидно искривляя и без того кривое лицо, пока за дверьми реанимации спасали Минхо. Его Минхо, которого он чуть не потерял. Неделя понадобилась, чтобы Минхо пришёл в сознание. Целых 7 дней Джисон был как на иголках. Хоть парня и успокаивали, что это всего лишь сильный стресс не отпускает Минхо, его жизни ничего не угрожает, жизненно важные органы в порядке и скоро он придёт в себя, Хан продолжал мучить себя, обделяя организм сном, потому что не верил, что всё так просто. Сидел побитой собакой рядом и ждал чуда. Он помнит лужу, нет, целое озеро крови. Помнит блеск длинного кухонного ножа, прорезавшего ткань, а вместе с ней и кожу его Минхо. Он не помнит себя в тот момент, но помнит вкус страха так отчётливо, словно всё это было вчера. Нет, не вчера… Несколько минут назад. Доктор с помощницей уходят, наконец, запихнув перед этим в уши Хана советы, которые он не услышал. — Мин? Минхо? — Джисон вернулся к стулу, который тоже успел его заебать за эту неделю. — Скажи что-нибудь? Прошу, скажи… Хан слышал, что он отвечал доктору, но почему он сейчас молчит и смотрит так равнодушно он не понимал. — Минхо, прошу… Скажи, как ты? Боже… Я так переживал… Минхо медленно вытягивает свою руку из тёплых и чуть влажных от солёных капель рук Джисона. — Уходи. — Что? Мин, я… Я же… Я-я… — Уходи, — Минхо опять отворачивается. Он бы рад перевернуться на бок, но чувствует каждый стежок на своей груди и животе. Он тупо не может. — Почему? Шекспир писал: «влюбиться можно в красоту, но полюбить — лишь только душу». Минхо влюбился в душу Хана задолго до того, как влюбился в милое личико и нежные руки, украшенные эстетичными венами. Но он этого не понимал, не принимал, потому что сердце, в сговоре с душой, прятали это открытие от разума. Подло? Возможно. Но лучше поздно обнаружить, что перед тобой именно тот, кто стоит всех слёз и улыбок в мире, чем не понять этого никогда. Минхо ещё много чего не понимал. Например, почему после предательства он всё ещё мечтает поцеловать Хана по-настоящему — пылко и глубоко? Зачем его сердце сжимается в маленький комок, когда видит слёзы на лице, стекающие на гладкую больничную простынь? Он не должен чувствовать притяжение. Он не должен смотреть и слушать. Он должен… Он должен его ненавидеть. Он должен забыть его. Джисон должен уйти. — Минхо? — Джисон склоняет голову и прилипает губами к холодной руке. — Пожалуйста, Хо. — Как давно? — Минхо не должен ничего спрашивать, он должен попрощаться с Джисоном здесь и сейчас, но перед этим хотелось узнать… Просто узнать почему Джисон поступил с ним так? Тупо за что? — Семь дней, — плачет в руку Хан. «Значит, пока я его искал, он был с ним… Вернуться бы в прошлое и всё таки прочитать эти чёртовы письма…». — Я каждый день приходил, клянусь, — продолжал стонать Хан, хлюпая носом. — Я сначала под дверью сидел, меня не пускали… А… А потом пустили. А ты был такой… Тако-о-ой… Минхо не понимал некоторых слов. — Куда приходил? — Сюда, — поднимает голову парень, один движением стирая влагу широким рукавом. — Я тут всю неделю… Я был рядом, Мин. Прости… Прости, что я тогда уехал… Боже, клянусь, я бы… — За что? Вопрос ставит в тупик обоих. «За что именно ты извиняешься, Джисон?» — говорят глаза Минхо. «За что ты так с собой? Почему? За что ты так со мной?» — читается в красных глазах Джисона. — За что? — повторяет Хан, продолжая шмыгать носом. — Я не понимаю… Т-ты правда это сам? Зачем ты это сделал, Мин? — Ты был с ним… Всё это время я верил тебе… Я так старался, а ты? — Я не понимаю, ничего не понимаю, — хнычет парень, утирая новые дорожки слёз. — Не понимаю тебя, Хо… Скажи, что это не ты, а он… — Где он? Джисону кажется, что стресс или что там говорил ему доктор, явно повредили мозг Минхо. Он задавал странные вопросы невпопад, смотрел так, словно не узнавал его. — Подожди. Ты помнишь, кто я? — Минхо кивает. — Ты помнишь, что… Ч-что произошло? — ещё один кивок. — Ты… Сам? — Где Минхёк? Почему ты тут? Хан силился разобраться в этой путанице, но у него нихуя не получалось. — Я тут, потому что должен быть рядом, ты же… Ты… — он не хотел произносить это. — Я помню, что я сделал, — вяло отвечает Ли. — Я всё помню. А теперь уйди. То вещество, которое неспешно текло по трубке в вену, кажется, начало действовать. Опять клонило в сон со страшной силой. — Иди… — последними силами прошептал Минхо уже не открывая глаз. Ему невыносимо было говорить Джисону, который когда-то доставлял ему лишь счастье, это слово с привкусом Минхёка, но так будет правильно. «Уходи… Уходи… Уйди из моей головы, Хан…». Он крепко спал, но теперь не видел тьмы — он видел Джисона. Здесь, во сне, подсознание снова толкало мужчину к этому парню с особенным смехом. Это вот про такую влюблённость пишут песни? Видишь перед собой глаза, в которых светится жизнь и попадаешь в плен. Смотришь на пухлые губы и начинаешь таять, как снег и гореть, как костёр и всё в один момент. К таким глазам как у Джисона ещё не придумали эпитетов, а про его губы, которые гипнотизируют и подавно. Минхо тоже не старался выдумывать что-то особенное, ловил своё отражение в этом блеске, когда лицо Хана оказалось близко и восхищался. Захотелось себя ударить. Минхо не сразу понял, что уже не спит, и лицо Джисона реально рядом, и он видит знакомую золотую пыль в уставших глазах. — Мин? Уже было темно. В палате, с той стороны где стояла капельница, горел торшер и этого света хватало, чтобы рассмотреть Хана ещё раз. Тот же кардиган, та же футболка и всё та же маска недовольства с грустной улыбкой. Он верно и преданно сидел рядом на стуле и продолжал держать за руку. Только теперь в палате их было трое. — Минхо, это… Мужчина увидел рыжий комок на коленях парня и не мог оторвать взгляд. Он узнал этого кота — одиночка, которого никто не замечал и никто не брал, потому что он обычный. — Почему ты здесь? — Я никуда не уйду. Ты однажды ушёл… Но не заставляй меня это делать, — Джисон снова хватал за руку, снова сжимал так, что конечности превращались в воск и таяли. — Это… Это то, зачем я уехал и мне… Дай собраться с мыслями… Пиздец, я так виноват, прости, — всхлипы снова смешивались с обилием слёз, слюней и соплей. Джисон опять расклеился. — Ты прав, я там был и я видел… Он сказал, что ты сам и… Боже… Сука, я так испугался, прости. Я просто не мог поверить. Сначала ты… — Хан тараторил, запинался, бил себя по губам, не обращая внимания на молчаливые протесты Минхо. У Джисона было что-то вроде истерики. — Потом он… — Что он? Объясни нормально? Минхо больно смотреть на Джисона. Невыносимо смотреть на того, кого стоит похоронить в своём сознании, а не любить избитым сердцем. Да, любить вопреки здравому смыслу и всему прочему. Кажется, он открыл это чувство, ему удалось, но, блять, так не вовремя и совсем не с тем человеком. Он опять облажался. Рыжий кот оживился и перебрался под бок больного, пока Хан объяснял, как и просил Минхо. Вот, рыжий кот — его сюрприз. Джисон снова вернулся далеко назад и вспомнил 25 октября, рассказал про подарок, который не успел показать. Объяснил, что кот остался в квартире, куда переехал Хван и именно с ним он всё это время переписывался. Честное слово давал, клялся, что именно Хёнджин ему писал каждый час и только на его нытьё по поводу четвероногого он и отвечал. Он снова вернулся назад и объяснил, почему тогда так внезапно уехал. — Ты был такой грустный. Я боялся снова приставать, думал, ты опять меня пошлёшь на три буквы и… И вот, — Джисон поглаживал поочередно руку Минхо и гладкую шёрстку кота. — Я хотел поднять тебе настроение и всё. Прости, что не сказал… Хотел сюрприз… А получилось всё через жопу. — Не извиняйся. И не говори это слово, меня триггерит, — Минхо заметно подобрел и оттаял рядом с двумя источниками тепла. Влюбившись в Джисона, Минхо убегал прочь за пределы своего разума. Сердце, как обычно сговорившись с душой, заранее поняло, что Джисон тот человек, он спасёт, он — запредельно хороший, чистый, светлый и правильный человек. Джисон был именно тем, кто нужен и поэтому Минхо что-то «толкало» к нему. Интуиция? Шестое чувство? Не похуй ли сейчас? А разум, испачканный Минхёком и растоптанный самим же Минхо, не давал воспринимать это. Оберегал владельца, как мог. — Это я должен просить у тебя прощение. — Нет, Хо. Ты не виноват. Вообще ни в чём не виноват. — Не могу, сказать, что я рад… — Минхо замолк, когда рыжее чудо перебралось на грудь. Больно, кстати, не было. Коты ведь забирают боль, да? Именно этот фокус сейчас проделывал лёгкий, как пушинка, четвероногий? — Блин… Я теперь точно не усну… Как ты его пронёс вообще? Мужчина больше не боялся улыбаться, наоборот, улыбался слишком много и вообще не по делу. — Спрятал. Ты бы говорил потише, а то зайдут и меня опять выгонят. — Опять? — Тут много чего происходило, пока ты спал… — Пока я спал… — не верилось до последнего, что он был в отключке 7 дней и все эти дни и ночи он боролся. Усталость, с которой он очнулся, теперь была понятна. — Так вот… Прости меня, я надумал всего… Лишнего… — Ты просто испугался, всё нормально. Я не из обидчивых, Хо, если ты ещё этого не понял. Джисон выглядел спокойнее: перестал плакать, дышал глубоко и ровно, как самый обычный человек. Хотя был он далеко не обычным для Минхо. Джисон был особенным. — Значит, похороны были вчера? — Да. Минхо пропустил Рождество, вместе со своим подсознанием выискивая свет. А Минхёк пропустил Рождество, потому что, блять, умер. Точнее, его застрелил полицейский. — Я подумал, что ты уснул, но когда пришёл, услышал крик. Я ахуел, потому что это был не ты… Потом я услышал твой смех и сразу полицию вызвал, — Джисон уже перебрался на кровать и, сидя в ногах, приятно поглаживал затёкшие ноги Минхо. — Я стучал, но никто, блять, никто из соседей не вышел. Твари… Потом всё затихло, приехали копы и начали дверь выбивать, — Хан дёргался, вспоминая те звуки — они пугали его не меньше, чем неизвестность, творившаяся в квартире. — Я забежал первый и увидел его и… И тебя… Он кричал, что ты сам это сделал и он не виноват, но когда его попросили положить нож и поднять руки, он на меня кинулся. Я не заметил, смотрел только на тебя… Чёрт, я сам чуть не умер от страха! — Ханни… — Минхо сделал попытку встать, но рука парня быстро его остановила. — Да я в порядке, не паникуй. Он ничего не успел сделать, его пуля остановила. От Джисона пахло табаком и Минхо сейчас остро захотелось выкурить сигарету, а может сразу две. Или нет, лучше вернуться туда, где чуть не закончилась его жизнь и выпить стакан горького спирта. Зная, что у Хана фонофобия и даже фантазии и представления громких звуков могут иметь серьёзные последствия, становилось не по себе. Через что он прошёл? «Чёрт, я сам чуть не умер от страха!». Те удары были не звуком его сердца, как Минхо казалось в бреду, а главным страхом Джисона. Его Джисона. Хан стойко рассказывал всё что знал: Минхёка похоронили вчера, на следующее утро после Рождества. Минхо подумал, что тот вернулся обратно в ад и поэтому его самого отпустило, поэтому смог разорвать тьму и увидеть свет. Хан говорил, что на 3-й или 4-й день заходил адвокат Минхёка. Что хотел и зачем приходил он не в курсе, но, скорее всего, врачи уже сообщили, что Минхо пришёл в себя и тот снова явится со своим портфелем-папкой. — Как думаешь, его родители подали на меня в суд? — Да брось, ты же не виноват. Это он еблан, а ты… — Джисон не мог сказать «жертва», потому что Минхо для него был настоящим героем. — Ты защищался и это ясно всем. — Ну, зная его родителей… Я не удивлюсь, если они реально захотят меня посадить. — «и посадят, с их связями это дело нескольких минут». На груди всё ещё лежал рыжий, тихо мурча свои кошачьи заклинания. — А как его зовут? История с Минхёком закончилась. Пока закончилась. Пришла пора перевернуть хрупкую от слёз страничку и озаглавить новую, как Минхо надеялся, последнюю историю в его жизни. Он мысленно взял в руки пафосное перо и крупными буквами вывел «Счастье и…». — Это Суни. — улыбнулся парень, придвигаясь поближе к изголовью. — Но Джинни, придурок, звал его Дуни. Поэтому… — кот дёрнул одним ухом. — Как тебе больше нравится, так и зови. — Суни-Дуни. — рыжий малыш открыл глаза и обернулся на источник звука, довольно закрывая глаза. Минхо мог поклясться, что видит улыбку, видит подобие удовольствия на маленькой мордочке. А коты умеют улыбаться? Это конец… Минхо верит, что всё закончилось, и дикие страдания в том числе. Он верит каждому слову Джисона, чувствует, что парень действительно никуда не уйдёт от него и это не те заверения, которые вызывают лёгкий холодок и неописуемый ужас. Джисон не Минхёк. Минхо это осознал, договорился сам с собой, почувствовал и принял. «Я не уйду» из уст Хана было стиральным порошком, машинным маслом, электричеством, в общем, было чем-то, без чего уже трудно представить своё существование. Прошло ещё три дня больничного заключения. Мужчина чувствовал себя лучше, мог спокойно встать и даже пройтись, не загибаясь от боли. Он хотел домой. Джисон настойчиво отговаривал. — И я сейчас не как «спасатель» тебе это говорю, — Хан активно жестикулировал пальчиками, вырисовывая кавычки. — А как здравомыслящий человек тебя уверяю, что рано, Хо. Какое счастье, что Джисон тогда не воспринял брошенные в порыве гнева слова Ли. Такие люди, как Хан, те самые с синдромом спасателя и острой нужды помогать всем и каждому, просто не получили в своё время защиту и опору. Таким людям приходилось сражаться в одиночку и они понимали, каково это. Какое облегчение, что Джисон не «погиб» от этой травмы, самостоятельно найдя «оружие», отыскав выход. Как же хорошо, что он, в силу своего характера или наивности, а может и детской глупости, не снял жилетку спасателя, продолжил творить добрые дела. Потому что он знал, как это, когда ты один и никто руку не протянет, спину не прикроет, не обнимет и не успокоит. Такие, как Джисон, чувствуют других на интуитивном уровне. Минхо не успокаивался и продолжал просить прощение за те слова. Его «бля, мне так стыдно» и «прости, прости меня» звучали чаще, когда Джисон рассказал, что уже третий год перед главным праздником всего мира он собирает для малышни из своего приюта подарки и в праздничном костюме вручает лично каждому нежданные мелочи. У него не так много денег, поэтому и подарки самые простые, можно сказать, символические, да и хватает не всем… Но Хан не просто отдаёт и уходит, забывая на год о детках. Он с каждым старается поговорить лично, интересуется, всё ли нравится, и нет ли каких проблем. Он просто спасает словом. Настоящий эмпат-волшебник. — Давай послушаем, что скажет врач, и уже после будем спорить? — осторожно смеялся Минхо, напрягая спину, чтобы брюшной полости меньше доставалось. Это конец… Адвокат явился незадолго до заветной выписки. Низко кланялся, сбивая с носа очки с толстым стеклом, благодарил за уделённое время, выражал свои соболезнования и озвучил спустя минут 10 формальных любезностей то, зачем пришёл. — Господин Ли около года назад внёс правки в завещание. Там числится и ваше имя, Господин Ли. Это было смешно. Какого хуя Минхёк вписал его в завещание? Зачем? Это шутка и он решил оставить ему коробки из под обуви или мусор из бака? Бред. Но… «Год назад всё было хорошо. Тогда я думал, что ещё немного и привет, любовь…». — Завещание оглашается только в присутствии всех вписанных лиц, поэтому мы и ждём вашего скорейшего выздоровления, чтобы зачитать последнюю волю покойного. Мурашки пробегали от каждого звонкого слова мужчины в очках. Он говорил о завещании, украшая предложения широкой улыбкой, а Минхо возвращался на маленькую кухоньку и чувствовал нож в своей руке. Его не скоро отпустит прошлое. Возможно, это никогда не произойдёт и раны будут сочиться гноем, но пока второй рукой он чувствует настоящую тёплую руку Джисона, он готов идти вперёд. Пока он любит и пока он чувствует любовь, он будет двигаться навстречу своему счастью. 30 декабря. Люди продолжают бегать в праздничной суете, хватая последние подарки, как голодные жадно хватают крохи еды. Минхо похуй на конец года и всю мишуру. Свой любимый, после дня рождения, конечно же, праздник он не собирался отмечать, но Джисон по-доброму упрашивал и настаивал. Именно 31 декабря, в праздничный для многих день, Минхо, в окружении семейства Ли, слушал голосом знакомого юриста слова Минхёка. Если опустить все любезности и перейти сразу к главному, то знайте: Минхёк оставил яхту своему лучшему другу, все деньги со счетов и недвижимость в Тайланде переходили в руки семьи, как и его любимая машина. А вот квартира, каким-то чудом, теперь была переписана на Ли Минхо. Сам мужчина равнодушно воспринял эту новость, проигнорировал шипение Госпожи Ли и никак не отреагировал на восклицания главы семейства. До этой минуты никто даже не смотрел в его сторону, а теперь столько ненужного внимания и возгласов, типа «это ты его довёл», «ты никогда нам не нравился, жалкий выродок», «мой мальчик погиб из-за тебя». Только брат Минхёка подошёл к Минхо после оглашения и извинился за цирк, устроенный родителями, за поступок старшего, рассказал, что в детстве и его Минхёк частенько поколачивал просто так, потому что «ну такой он, долбоёб». Эти слова никак не действовали на Минхо, но пришлось улыбнуться, пожать руку и сказать «спасибо». Это конец… Конец бесконечным скитаниям по чужим квартирам. Минхо решил в самые короткие сроки продать квартиру Минхёка и открыть свой собственный центр психологической помощи. Остатки денег пойдут на его новый уголок. Нет, их с Джисоном уголок. Сидя в квартире Хана на голом полу у искусственной ёлки, обмотанной лишь одной гирляндой, они вместе приняли решение найти идеальную квартиру или небольшой домик на окраине. Джисон продаст свою студию и они вместе начнут новую жизнь — на равных. Больше нет страха принимать помощь, прошло то время, когда у денег был свой «вкус». Минхёк заплатит за счастливое будущее этих двоих, как бы подло это не звучало. Есть у Минхо уверенность и довольно крепкая, что эти отношения боком не выйдут, ведь они начались с чувств. — Ханни, — Минхо взял тёплые руки в свои. — Осталось 10 минут… 10 минут — и этот год закончится. 600 секунд и начнётся новый, чистый год, который нужно заполнить чем-то ярким и добрым. Любовь идеально подходит в качестве чернил. — Уже пора дарить подарки? — поднял одну бровь Джисон. — Нет, подожди, — 9 минут. — Я хотел сказать тебе кое-что, — пришлось прочистить горло, потому что признание встало комом. — Несмотря ни на что, я благодарен этому году за то, что он подарил мне тебя. Это был, пожалуй, самый лучший год в моей жизни… — Джисон вырвал руку и смахнул одну единственную слезу с лица мужчины. Его спасатель, как всегда, приходит на помощь вовремя. — Я… Я не знаю, что такое любовь. Просто не знаю, Ханни. Что это? Это просто и сложно… Нельзя объяснить. Я просто чувствую, ч-ч-что… Чтобы понять любовь, мне достаточно просто посмотреть на тебя. Ты и есть любовь, Ханни. Ты и только ты… — Бля, Минхо, ну у меня же макияж… Зачем ты меня до слёз доводишь? — 7 минут. — Тогда я тоже кое-что скажу… Я люблю тебя не за то, кто ты, а за то, кто я, когда я с тобой… — Джисон всхлипнул, когда Минхо, подражая ему, стал аккуратно стирать слезинки, стараясь не задеть тёмно-коричневые тени на нижнем веке. — Ты сам это придумал? — Нет, — Джисон врать не умел, поэтому и смысла нет начинать. — Это я в какой-то книге прочитал… Сам бы не смог придумать так красиво… — Ханни… — Минхо умилялся огонькам на щеках. — Ты такой настоящий… Я люблю тебя. Слышишь? Правда люблю. — И я тебя, Хо. Я пиздец как люблю тебя! От Джисона снова пахло табаком вперемешку с мятой. После пережитого стресса он взялся за старую привычку. Минхо его понял и принял. Ему тоже нужно было что-то, чтобы не вспоминать и мужчина выбрал кулинарию. Новый год начнётся с долгожданных курсов, и больше ни одна рисовая клёцка не посмеет прилипнуть к сковороде. 3 минуты или 180 секунд, чтобы завершить этот год первым, настоящим и чувственным поцелуем. Именно таким, о котором мечтал Минхо. Джисон до этого дня, до этой самой минуты, окутанной тусклым светом одной-единственной гирлянды и кошачьим мехом, сохранял дистанцию, давая Минхо время прийти в себя. Время пришло. — Поцелуй меня. Подумай о том, что не мог придумать и покажи… — лбы встретились, а остывшие кончики носов принялись ласкать друг друга. Минхо касался верхней губой, которая рвалась навстречу желанным розовым губам, и нежно шептал свою просьбу с полной уверенностью, что его услышат и поймут. — Покажи мне, Ханни. 1 минута или 60 секунд… Сначала не напористо и довольно легко Хан завлёк выступающую губу и распробовал. Это был своего рода нежный массаж, от которого разгоралось дыхание. Язык ласкал поочередно верхнюю и нижнюю губу, а затем смело проник внутрь, встречая своего близнеца. Минхо больше всего на свете хотел прочувствовать этот момент. Привкус сигарет отдавал прошлыми скитаниями по закоулкам больного сознания, но сладость заглушала. Та самая естественная сладость Джисона, проникала всё глубже. Темп ускорялся. Минхо не нужен весь мир — у него есть Хан Джисон, который неспешно исследовал его рот, как путешественник изучает новую землю, нарочно медленно выдыхая в рот свою привязанность и отбирая кислород. Оба начали задыхаться: Минхо от накатившей волны долгожданного счастья, а Джисон… Джисон от нехватки воздуха. Минхо его первый и этот поцелуй был тоже первым. Хан просто не знал, как правильно. 4 минуты. На часах 00:04. Вот и наступил новый год. Под мягкими стонами и жаркими ладонями они пропустили первые залпы салюта, зато Суни-Дуни видел всё. Он мудрыми, совсем не кошачьими глазами следил за парочкой, устроившись на широком подоконнике. Один был счастлив, быстро заправляя выбившиеся пряди за уши, чтобы второй продолжал целовать и не отвлекался. Второй не мог оторваться от гладкой кожи, впечатывая свою любовь, оставляя невидимые доказательства своих чувств на каждом сантиметре кожи. Они уже не будут теми, прежними Минхо и Джисоном. Это было начало нового года и начало новой жизни. — Люблю тебя. — А я тебя… — прерывисто дышал Хан в шею мужчины. — Люблю, Мин.Это начало…
✮
3 года и 10 месяцев спустя…
— Я понимаю ваши чувства, правда. Это нелегко, — Минхо поднялся с удобного кресла и встал у окна. Его любимая осень, его любимый октябрь. — И это несправедливо к самому себе чувствовать подобное. — Ага, я типа сам с собой договориться не могу, — хмыкнул пациент. Дверь с шумом распахнулась, звонко ударившись ручкой о стену. — Ой… — Джисон сначала выкатил глаза, посылая мысленные извинения Минхо, а затем извинился лично перед парнем в кресле. — Простите, я думал тут уже никого… Здравствуйте. — Мы уже заканчиваем, — Минхо себя сдержал, чтобы не рассмеяться от этого недоразумения. — Мы задержались, Феликс. — Надо доплатить? — Нет, нет, не нужно. — Ладно… — парень встал, поправляя складки на тесных джинсах. — В вашем случае… Я бы хотел видеть вас чаще. Например, два раза в неделю. Это нужно вам, в первую очередь. — Ладно… — мямлил парень, натягивая капюшон и убирая светлые пряди с лица. — Феликс, можно я скажу менее формально? — вялый кивок. — Не забивайте на себя… Ещё не поздно… — Я понял, док. Ян Чонин так в шутку звал Минхо, а теперь и Ли Феликс. Кто знает, может и их отношения выйдут за рамки психолога-пациента, как когда-то с Чонином. Кто знает, что будет дальше, но помочь этому разбитому парню хочется. — Как ты его назвал? — тихо спросил Хан, когда пациент закрыл за собой дверь. — Феликс. — На кличку для кота похоже… Он не кореец? — Кореец, Ханни. И ты очень удивишься, когда узнаешь его фамилию, — Джисон взглядом поторопил Минхо. — Ли. Представляешь? — Радуешься, как будто брата нашёл, — «неужели это ревность?». — Я просто хочу ему помочь… Джисон затыкает поцелуем, которого ждал с самого утра. — Мы уже прилично опаздываем. Пока Минхо с самого утра торчал в своём центре, Джисон успел встретить отца Минхо в аэропорту, съездить вместе с Чонином в ресторан и сделать заказ блюд на вечер. Успел и на свою работу заглянуть, чтобы проверить как там такса после кастрации. От всех разъездов его Ханни прилично заебался и Ли это почувствовал. — Давай ещё на час опоздаем? — предложил мужчина, соблазняя на эту авантюру пошлым поцелуем в ухо. — Папа будет недоволен, — Джисон таял в руках любимого. Так уж случилось, что Джисон влился в семью Минхо и стал любимчиком Ли старшего. Парень, выросший без родителей, обрёл, наконец, семью. Жаль, мама не дожила до 33-х летия родного сына. — А Чонин на нас всех собак спустит, — прыснул Минхо, продолжая жадно обсасывать сладкое ухо Хана. — Но… Как-то похуй… — Уверен? — Уверен. — Подожди… — Хан соединил свой кончик носа с холодным носом Минхо, да, как в ту сказочную ночь, и робко проговорил. — Я люблю тебя, больше, чем вчера и чуть меньше, чем завтра, но завтра я обещаю любить тебя сильнее, чем в этот момент. — Это ты сам придумал? — шепнул Минхо, боясь спугнуть всю романтику, которая пышными кустами расцветала под их носом. — Ага, только что, — одним уголком улыбнулся парень. — А послезавтра моя любо… — А я всегда люблю тебя одинаково, — наигранно вздохнул Ли. — Но всегда изо всех сил. Как только их губы встретились, Джисон резво скинул с себя джинсовую куртку и позволил запустить холодные руки под тёплую футболку. Это было начало их вечера… Это был вечер 25 Октября. Сегодня Минхо должен получать подарки. — Ханни… — Минхо отрывается от гладких губ и прикасается к ключицам. Его Джисон совсем обычный: у него нет каменных мышц, нет пафосных кубиков пресса, а ещё он до жути худой и костлявый, но он такой особенный… Вы бы только знали… — Ханни… Можно я сегодня попробую? — Ты решился? Ты правда хочешь? — Да, — мужчина целовал куда-то в сердце, пока Джисон наслаждался ласками, растаяв на мягком ковре. Это было нежное начало, которое они оба до безумия любили. — Ты не против? — А можно я скажу не так формально, Хо? — важным голосом спросил Хан, переворачивая мужчину и утыкаясь пахом в пах. Минхо закатил глаза и расслабленно кивнул. — Я дарю тебе всего себя, так что… Трахни меня, Минхо.Это было только начало…