Доставка счастья

✮

Каждому необходимо чувствовать влюблённость. В кого-нибудь или во что-нибудь, не важно. Но важно всегда держать это чувство при себе. Всю дорогу. Всю жизнь. Иначе неинтересно. Иначе бессмысленно это всё. Минхо впустил свет на кухню, раздвинув плотные шторы и завязав свисающие концы в тугой узел. Ему впервые за долгое время хотелось видеть свет. — Что на завтрак? Минхо оторвался от любования солнцем и повернулся на сонный голос. Джисон всё ещё был помятым, передние пряди торчали в разные стороны, а глаза хранили следы крепкого сна. Вчерашний вечер, после всех слёз и долгих молчаливых объятий, они провели за просмотром какой-то американской рождественской мелодрамы и так и уснули на полу, прижимаясь друг к другу локтями и плечами. Утром Минхо очнулся полусидя-полулёжа. На груди тихо дышал Джисон, сжимая в кулаках мягкую ткань футболки, ноги напоминали настоящую косичку — непонятно, где чьи. С Минхёком, тем старым Минхёком, просыпаться было приятно. Он всегда, прежде чем открыть глаза, находил руку Минхо в бесконечных складках одеяла, сжимал её и лишь потом шептал «доброе утро». С Джисоном было не так. Минхо чувствовал беспокойство, в первую очередь. По лицу было непонятно — испуг это или обычное волнение от чего-то нового. Чувство, что он изменяет, что он не должен даже хотеть переплетать свои пальцы с пальчиками Джисона, тянуло за поджилки, кололо в грудь острым копьем совести. Минхо бы и рад был дальше сидеть-лежать с Ханом на груди, но жутко хотелось в уборную. Мочевой прям плакал. Пришлось потревожить парня поглаживанием по щеке. Время было около 6 утра. Джисон спал настолько крепко, что пропажу удобного тела-подушки он не заметил, растянулся на ковре, подложив сложенные ладони под щёку. Этой милой картиной Минхо хотелось любоваться долго, но мозг опять подкидывал очертания сонного Минхёка, вытянувшегося во весь рост на огромной кровати. Чёртов Минхёк мешал воспринимать что-то новое, не давал новым картинкам просочиться и остаться в памяти. Джисон до неправильного быстро вошёл в жизнь Минхо. Мужчина сомневался, что поторопился, не закрыв гештальт. Кучу гештальтов, если уж быть предельно честным. — Мин? — Джисон повис на шее. — Ты не выспался? — Похоже на то, — Минхо выспался, но решил солгать. — Из еды есть только хлопья. — А молоко? — Должно быть, — мужчина провёл по залому на щеке, повторяя чёткий след от руки. Минхо будет улыбаться Хану, чтобы тот не переживал. И это не насилие над собой, нет. Глубоко-глубоко Минхо уверен, что с Джисоном ему будет хорошо и спокойно, но пока этому мешал Минхёк. — Иди в душ, а я всё сделаю. — Не успею, — Хан быстро чмокнул Минхо в уголок скулы, а затем в нос и, заправляя на ходу футболку в узкие джинсы, скрылся в комнате. — Ты уходишь? — Да. Мне ещё в общагу нужно, — Джисон метался по комнате в поисках второго носка. — У меня сегодня важный тест, так что брови не хмурь, а удачи лучше пожелай. Ещё один мимолетный поцелуй, теперь точно в губы, и Джисон почти готовый стоит в дверях. — Можно мне сегодня приехать? — Конечно. С меня ужин. — А… — голова парня выглянула из-за двери. — Номер! Опять двадцать пять. Они наслаждались «здесь и сейчас» и спасибо Хану, что он подумал о «потом». Джисон протянул свой телефон и Минхо тут же напечатал номер. — Я напишу тебе, — он нервно дёргал ногой. Торопился или волновался? Блаженная улыбка украсила чуть сморщенное прежде лицо. — Удачи, Ханни, — скромная улыбка тронула уголки губ. Минхо бы сейчас переступить порог и обнять парня, но он просто возвращает телефон и согнутым пальцем проводит по кончику носа. — И возвращайся скорее, я буду тебя ждать. Нужно просто настроить себя на то, что Минхёк — это прошлое, а вот Джисон — настоящее и, возможно, будущее. Нужно просто, блять, перестроить ход мыслей. Утро ведь так хорошо началось, они так хорошо и правильно лежали рядом, прислонившись душа к душе. Джисон теперь «Счастье» в его контактах, он теперь, вроде как, его. Минхо больше не сам по себе. Остаток дня должен пройти на той же волне и плавно перейти в романтический ужин, который Минхо задумал приготовить сам. Впервые в жизни. Для Джисона. «Я постараюсь…». Не подумайте ничего лишнего, он старается принять эту глобальную перемену. Пусть и медленно, может не совсем верным путём, но он идёт вперёд, переступая через себя. Он старается. Если бы вчера Минхо сказал чистую правду, то не было бы этого солнечного утра. Если бы вчера говорила его больная голова, то сегодня глаза слипались бы от очередных засохших слёз безысходности, а не от сладких сновидений. Если бы… Если бы… Если Минхо найдёт способ выгнать Ли Минхёка за пределы своей головы, то это можно считать победой. Тогда невинные поцелуи Джисона будут казаться раем и жизнь наладится. «Я должен постараться». Если… Если бы… Если бы Минхо вчера ответил Чимину, то не выслушивал бы сейчас, перед дверью своего кабинета, какой он ахуевший. — Ты видел сколько там пропущенных? Тебе зачем вообще телефон? — пылил Пак, яростно размахивая руками. Они столкнулись около минуты назад, но Минхо уже устал от коллеги. Чимин мог заебать за секунду. — После первого же мог понять, что я занят. — А перезвонить? Минхо не брал телефон в руки до той поры, пока не понадобилось вызывать такси. Тут-то на него полились громкие уведомления о пропущенных вызовах и сообщениях: 18 от Чимина и 1 от мамы, ночное селфи Чонина и короткое сообщение от Джисона «это я». Он забил на всё, первым делом связавшись с Чонином. Разница во времени дала Минхо пощёчину и всю дорогу до работы ему пришлось тупо пялиться в окно. — Вот я перед тобой. Говори. Сзади открылась дверь и кто-то серьёзным тоном попросил мужчин быть потише. Намджун это или Сонхун — без разницы. Чимин махнул кому-то из них типа «всё окей» и затолкал Минхо в кабинет. — Минхёк вчера опять приходил, — это имя слышалось раскатом грома. — И что? — одно дело видеть прежнего Минхёка в воспоминаниях и совсем другое слышать, что он — реальный Минхёк — где-то рядом, поблизости и он зол, наверняка бесится. — Завалился рано утром и требовал тебя, — Чимин достал из внутреннего кармана пиджака белый конверт и вбил в грудь Минхо. Его волнистые волосы дёргались от каждого резкого движения. — Разберись с ним… Серьёзно… Это вообще не дело, — Пак уселся на кресло для пациентов и закрыл лицо руками, медленно потирая глаза. Минхо заметил разбитые костяшки, но вежливо промолчал. — Ладно я… Ты о Йёджи подумай. Бедняжка вчера чуть не умерла от этих криков. — Вызови полицию в следующий раз. — Какой следующий раз? Ты меня не слышишь? — Чимин взирал снизу вверх, но выглядел довольно угрожающе, как маленькая собачка, готовая вцепиться в ногу и прокусить до основания. — Я не собираю… — Мне к главному обратиться? Он такой херни тут не потерпит… Ты знаешь… И я устал это терпеть! — Я тебя не прос… — А мне приходится, Мин, — теперь Пак стоял рядом, готовый в случае чего и ударить. Ли не сомневался — он может. — Мне пришлось вчера с ним поговорить, и знаешь что? — Вы подрались? — съязвил Минхо, кивая на разбитые руки. — Нет. Это я на тайский бокс хожу… Не заговаривай мне зубы! — Я вообще не хочу разговаривать на эту тему. — И я не хочу, но придётся, — Чимин больно ткнул в солнечное сплетение и отчеканил каждое слово. — Ты. Должен. С ним. Поговорить. Должен! Иначе он не успокоится и ты вылетишь отсюда. — Ты будешь счастлив? — Хотел бы, но нет. Я не знаю, что у вас реально случилось… Он мне вчера вешал, как ты с ним поступил и я… Я не верил, что ты и правда такой, — Чимин остывал, а Минхо, наоборот, заводился. Кулаки сжались сами собой. — Я не хотел лезть во всё это, пойми. Я понял, что он перегибал, да и ты тоже хорош… — Заткнись. — Заткнись? Бля-я-я… Минхо… Я пытаюсь помочь, а ты вот так со мной? Теперь я понимаю… Вижу… — голос Пака сходил на нет и напоминал что-то среднее между шипением питона и хрипа уставшей собаки. — Он же не монстр, Мин, он просто хочет поговорить. Выслушай его. Логично было бы спросить, что наплёл ему Минхёк, но как-то похуй. Правильно будет согласиться с Паком и поговорить с бывшим, но как-то страшно. Не остыло ещё. Непонятно что и как, но что-то ещё теплилось внутри. Надежда? Прощение? — Хоть кивни. — Убирайся, — огрызнулся Минхо. — Знаешь, я его понимаю… Понимаю теперь. Я бы тебе тоже вмазал, да руку жалко… — Пошёл на хуй. — Такие, как ты, просто не понимают по-другому… — Свали, Пак, иначе ударю я, — Минхо навис над коллегой. — Кишка тонка, — фыркнул тот, даже не моргнув. — Лучше прибереги эту смелость для него и закрой все вопросики, пока не поздно. Именно поэтому Минхо и старался избегать Чимина — тот видел людей насквозь и всегда попадал в точку. Он сейчас озвучил то, что слышать в таком подвешенном состоянии не то, что неправильно — губительно для психики. Со временем Минхо признал, что и правда провоцировал, а значит заслуживал тех ударов. Легче не становилось, приняв этот факт, психика с треском продолжала ломаться дальше сама по себе, кирпичик за кирпичиком. У Минхо действительно хватило смелости только на то, чтобы сбежать, как трус. Помогли ли как-то слова Пака? Вообще-то нет. Сделали только хуже. От солнечного утра и сладкого послевкусия Джисона не осталось и следа. Снова холодно, одиноко и смертельно грустно. Захотелось выпить крепкий кофе, чтобы сбить неприятный вкус во рту. Два сеанса прошли вполне нормально. На третьём у Минхо щёлкнуло, что ему тоже стоит посетить психолога. Слишком много чужого дерьма он копил в себе, собирая годами, а на своё уже места не хватает. Ему нужно помочь себе и как можно скорее, иначе этот голос, который звенит в голове сведёт его с ума. «Себе помочь не можешь, а других лечишь…». Ехидное замечание Чонина слышалось в звуках открывающейся двери, в потоке машин и даже в помехах на радиостанции. Таксист высаживает у ближайшего к дому супермаркета. Ноги ведут в отдел с алкоголем, но руки отказываются хвататься за бутылку. Утром он решил, что приготовит к ужину ттоки с кусочками скумбрии в остром соусе, а сейчас он подумывал плюнуть на замыслы и заказать что угодно в первом попавшемся заведении. Но надо бороться и толкать телегу дальше, нужно взять всё необходимое, вернуться домой и сделать задуманное, как он себе пообещал. Невозможно представить что происходит с человеком, когда страшно всё время, пугает не просто что-то или кто-то, нет. Такой человек боится сам себя. Жутко хочется расцарапать горло от нехватки воздуха, когда слышишь чужие мысли и решаешь, что это твои, неизвестность бьет по голове и теряешь сознание. Нельзя показывать себя таким. Минхо приходится отвлекать себя, быстро закидывать оплаченные продукты в пакеты и продолжать двигаться. В квартире так же светло и тихо. Очень не хватает звуков этому месту, Джисона не хватает. Распихав невпопад по полкам продукты, Минхо отвлекается на звонок. Мама. — Да? — он старался подчинить себе голос и говорил медленно, растягивая гласные. — Минхо, мальчик мой, привет. — Привет, мам. — Не отвлекаю? — У меня есть пара минут, — снова ложь. В последнее время приходилось слишком много врать. — Что-то случилось? — Не то чтобы… Скажи, ты на праздники приедешь к нам? — Я постараюсь, но у меня работа, — ещё одна ложь. Он не видел папу и маму так давно, словно это было в прошлой жизни, словно они яркие галлюцинации, не более. Но они настоящие, всё ещё живы, вроде здоровы и ждут его, но Минхо их избегает. А у кого-то ведь их нет, для кого-то такие слова, как «мама», «папа» и «семья» — пустой звук. — Я понимаю, мой хороший, но ты уж найди денёк… У меня снова сердце, сам понимаешь… — вздыхает женщина. Не понимает. Ни черта Минхо не понимает. «Подожди, мам, я разберусь со своей жизнью и приеду… Обещаю…». — Хорошо, я постараюсь, мам. — Вот и славно, — улыбка мамы передалась и сыну. — Ты звони, не забывай. — Конечно, — это была странная улыбка, как от лимона с сахаром — и противно и сладко. — Пока… И папе привет передай. — Обязательно, дорогой. Обязательно… Минхо дал себе мысленную пощёчину. «Хуёвый сын… Просто уёбок…». — Мам? — Да, сынок? — женщина оживилась. — А расскажи мне, как ты готовила те острые ттоки? — Ох… Ты решил взяться за кастрюли и сковородки? — Типа того. — Ну, тогда бери самую большую ёмкость и набирай воду… Минхо старательно следовал всем советам мамы. Женщина отвлекала от самоуничижения не только дельными указаниями, но и свежими новостями: соседи собаку завели, отцу дали премию и завтра же они поедут на рынок за свежим мясом. Минхо слушал, улыбался, но о себе ничего не рассказывал. Его так и подмывало спросить другого совета: «как быть счастливым, мам?» или «мамочка, а как перестать ненавидеть себя?». К ментальным пощёчинам добавились и удары посильнее. «Нихуя у меня не получится…». Он поблагодарил маму, быстро попрощался, солгав, что блюдо получилось изумительным. «Сгорело всё к хуям собачьим…». Потом Минхо устало сполз по стене. Он долго и старательно собирал негативные эмоции и теперь выпавшая из рук ложка казалась предателем, а подгоревшие рисовые клёцки вызывали слёзы. Любая мелочь теперь отдавала мощной ударной волной. Минхо звонит Чонину, потому что тот сможет его понять. — Наконец-то… — бурчит Ян. — Я думал, ты уже забыл про меня. — Никогда, Чонин-а, — Минхо выдавливает улыбку и голос становится мягче и ровнее. — Как ты там? Чонин отвлекает жалобами о новом местечке, скулит, что его сосед жалкий сноб и поблизости нет ни одной точки с корейской кухней, чтобы вкусно заесть своё горе и разочарование. — Не знаю, как я тут продержусь, — слишком наиграно стонет Чонин. — Мать ещё звонила, представляешь? — Что сказала? — Всё та же песня… Эгоист… Нахуй я туда полетел… Где родился, там и пригодился… «У кого-то нет родителей, у кого-то они есть, но со странными заёбами… А у меня всё хорошо…». Думаете, эти размышления как-то облегчили состояние Минхо? А вот и нет. Стало хуже и он спросил то, зачем, собственно, и звонил другу: — Чонин, скажи… Ч-что ты чувствовал, когда… Когда резал себя? Вы всё верно поняли. Не случайно этот вопрос был озвучен. Пока мама сладко напевала в трубку советы по нужному количеству соевой пасты и перца к острому соусу, Минхо сжимал рукоять ножа и держался, чтобы не полоснуть себе ладонь. Желание пришло само и так резко, что этот «эксперимент» напугал Минхо до чёртиков. Мало ему мысленных ударов, теперь он подумывает и о физических. — А ты зачем спрашиваешь? Я же уже давно не… Погоди… Минхо? — Да? — Док, ты там в порядке? — Да, Чонин, — врёт мужчина. — Мне очень интересно… А ты всегда обходил эту тему. Одна мысленная пощёчина за другой. Минхо снова распирало от удушья. — Ну… Это было похоже на эффект плацебо… Не знаю… Я просто в один момент решил, что уж лучше будет больно от порезов. Не знаю… Может внимание родителей пытался привлечь… Я дурак был. Лучше и правда бумагу резать, чем себя, а то эти шрамы… Минхо не дурак, о шрамах тоже подумал, поэтому и решил, что ладонь с сетью естественных линий сможет скрыть этот порыв. Да и болеть будет дольше от каждого сжатия кисти. — Я понял. Но… Тебе помогало? Ты и правда отключался от всего того, что внутри? — Ну, это помогало злость снять. Но ненадолго. Ты точно просто так спрашиваешь? Минхо это не подходит. Нужно что-то перманентное и эффективное. — Да. У меня новая пациентка себе руки прижигает, так что… А я Джисона нашёл, кстати. И мы, вроде как, вместе, — отвлёкся Минхо и отвлёк друга от дальнейших расспросов. Чонин забивал пробелы восклицаниями и отборным матом, вперемешку с радостными возгласами и фразами «я же говорил, хён». Они проболтали около часа, не меньше. В дверь тихо постучали. — Мне пора, Ханни пришёл, — Минхо чуть повеселел, но стоило встать с пола, сбросить вызов, как мрак снова оказался рядом, обхватив Минхо за ноги, руки и шею. Джисон вёл себя странно с первых же шагов. Вот он подозрительно косится на Минхо и по взгляду не поймёшь, что в его голове. Вот он бросается на шею и покрывает лицо детскими поцелуями. Вот его снова нет рядом — он уже накладывает остывший ужин. — Это вкусно, — улыбается Хан, слизывая остатки соуса с края глубокой миски. — Я с тобой так и корейскую кухню полюблю. Минхо вяло кивает. У него не получился ужин от слова совсем. Ттоки подгорели, кусочки рыбы превратились в кашу, а острый соус вышел сладким. — Эй, Хо, — Джисон опять странно смотрит. — Ты ведь не из-за этих подгоревших штучек такой? — Нет, — это правда. — На работе неприятности, вот и задумался. Извини, — наглая ложь, приправленная истиной. — Я могу помочь? — Ханни, нет, не думай об этом, — Минхо скидывает остатки ужина в мусорное ведро, намеренно отворачивается, не смотрит в глаза Джисону, который только и ждёт, когда на него обратят внимание. Он сегодня выглядит как рок-звезда: чёрная кожаная рубашка, чёрные скинни с рваными коленями, цепи на шее и на запястьях, а глаза выделяются серыми растёртыми тенями. — Я снова лезу… Прости. Вот Джисон подходит со спины и прижимается, согревая своей нежностью. Внутри у Минхо снова что-то распускается. Хан долго обнимает, не прибегая к поцелуям, стоит и нежится. А вот он неразборчиво бормочет что-то себе под нос и уходит в коридор. Минхо ловит его, когда он обувается и зависает, что-то увлечённо печатая в телефоне. — Ты куда? — цветы внутри требуют тепла Джисона. — Эм… Мне нужно в общагу. — Зачем? — Я… Я вернусь, не переживай. Просто нужно кое-что сделать, — смуглая кожа Хана становится темнее от смущения. Врёт и краснеет. — Что? — Бля, — вздыхает Джисон. — Не спрашивай, сам всё поймёшь… Это сюрприз… — парень не целует и не обнимает на прощание, недолгое прощание по его словам, оставляя Минхо растерянно стоять и ахуевать. День начался хорошо, а вот прошёл ужасно. Разговор с мамой никак не помог, Чонин, хоть и старался выразить какую-то поддержку, но тоже нужного эффекта не воспроизвёл. Теперь и Джисон мусора в голову подкинул. Минхо держит себя в руках, пока на резиновых ногах бредёт по холодному полу в комнату. Он падает на узкую кровать и старается выключить звуки в голове. «Интересно, а о чём думают другие? Тупицы, которые не знают элементарных вещей, думают вообще о чём-то?». Проходит около 40 минут и Минхо начинает клонить в сон. Сообщение Хана «только не засыпай, ладно?» держит мужчину в подвешенном состоянии. Минхо все 40 минут накручивает себя, считая вместо овец причины, почему с ним Джисон будет несчастлив. Может, Хан и сам это понял уже? Может, поэтому он так странно смотрел сегодня и только из-за этого он ещё ни разу не поцеловал его нормально — рот ко рту, язык к языку? Что не так с Джисоном? «Хо, ты ведь не спишь?». Громкий стук заставляет подняться с примятого матраса и на таких же ватных ногах подойти к двери. Состояние Минхо описать можно так — морально раздавлен тонной мыслей и выводов. На каждый вопрос у него было 3-4 ответа для самого себя, но ни один из вопросов этим вечером не касался Минхёка, который стоит на потёртом коврике перед дверью и уже собирается переступить порог. — Ты? — сон как рукой сняло. — Привет, — Минхёк улыбается и реально делает шаг навстречу. Минхо ничего лучше не придумал, как просто захлопнуть перед ним дверь, но незваный гость успевает подставить начищенный до блеска ботинок на тракторной подошве, а затем длинные пальцы, обёрнутые в чёрные кожаные перчатки, тянут дверь на себя. Минхо проигрывает перетягивание и чуть отпрыгивает, когда бывшему всё же удаётся дернуть дверь, открыть и беспрепятственно зайти. — Мин, я хочу лишь поговорить. — Уходи… Уйди… Уходи… — Минхо как под гипнозом повторяет одно и тоже смотря на Минхёка, но взгляд его рассеян. — Уходи… Уходи, пожалуйста… — Я правда хочу только поговорить, — спокойный голос вселяет уверенность. — Я тебя не трону, — Минхёк выставляет руки ладонями вперёд, демонстрируя правдивость своих слов. — Мин, нам нужно поговорить. — Как т-ты… Откуда? Минхо колотит так, что зуб на зуб не попадает. Вот он — его знакомый Ли Минхёк, всё такой же «с иголочки», волосы, как с обложки глянцевого журнала, только глаза не те. Минхо помнил мягкий взгляд, обрамлённый в тёмно-медовое покрывало, а сейчас там просто тьма. Ему страшно. — Сюрприз, — Минхёк слабо дёргает плечами. — У меня свои методы. Гость стоит статуей, пока Минхо спиной шагает непонятно куда. Стена. Бежать некуда. Очень вовремя вспоминаются плевки Чимина — «кишка тонка». Рука сжимала телефон, который коротко завибрировал. «Может, полицию?». — Минхо, ну не ломай комедию. Налей чай, сядем и всё обсудим. Вот ещё одно доказательство. Это не Минхо хуевый комедиант, это Минхёк любитель обесценивать чужие чувства, страхи, эмоции. Вообще всё! Он не понимает, насколько хрупкая психика у людей, до него никогда не дойдёт, что одним словом можно раз и навсегда сломать жизнь человеку. А уж про физическое насилие и говорить смешно — это должно быть понятно даже 100%-ым идиотам. Минхо никогда не просил счастья, он просто хотел чувствовать меньше боли… Минхёк доставил слишком много страданий. — О чём говорить? — Минхо себе пересиливает, отмахиваясь от голоса Пака в мыслях. — О чём? — Ну… Мы можем обсудить наши отношения, например, — Минхёк подкрадывается, осматривая стены с пожелтевшими от времени обоями, морщится. — Жизнь твою давай обсудим. Тебе самому не противно это? — он невпопад машет рукой. — Тут… Вся эта халупа меньше, чем наша с тобой спальня. Ты о такой жизни мечтал? — ответа он не ждёт. — Нет. Я знаю тебя. Ты не такой. Поэтому… Возвращайся, Мин. Побегали и хватит. Я прощаю тебя. — Нет! Уходи! — теперь Минхо выставляет руки, защищая крохи своего пространства, в которое нагло вторгался Минхёк. Телефон снова завибрировал от нового уведомления. — Уйди. Оставь меня в покое! Минхо держится. Должен держаться. Джисон должен скоро вернуться. Это нагоняет ещё больше страха, вынуждая чаще дышать и как можно реже моргать. Хуй его знает, что у Минхёка на уме, а он, тем временем, уже рядом и тянет руки, свободные от перчаток, к лицу. — Не трогай, — лучше Минхо в очередной раз пострадает за свои слова, чем за своё молчание. Щёлкнуло. Переключило, наконец-то. Здесь и сейчас нужно стереть ёбаную запятую и поставить точку. Минхо устал бегать. — Я ведь люблю тебя и хочу только лучшего. Тебе ведь плохо, я вижу, — пальцы хватают подбородок, а губы забирают рваные вздохи. Минхо начинает скулить от безысходности. — Тебе лучше со мной, дома, — эти слова смешиваются с противным поцелуем, который явно был не к месту. Снова щёлкнуло и Минхо вырывается вперёд к приоткрытой двери. Он до последнего тянется рукой к полоске света из подъезда, даже когда падает и больно ударяется подбородком. Минхёк с силой захлопывает дверь, проворачивая все замки, которые видит. — Мин, ну почему ты всегда такой? — Минхёк склоняется над лицом, высматривая повреждения. Но все шрамы внутри, ему до них не добраться. — Уйди, — Минхо готов повторять это слово всю жизнь, если потребуется. Главное, чтобы Минхёк реально ушёл. — Оставь… Минхёк выпрямляется и помогает встать, а затем снова тянется со своими поцелуями и грубыми хватками, но теперь за шею. — Скажи, ты читал письма? — Нет. — Так я и думал, — зубы впиваются в нижнюю губу, оставляя заметные следы. — Я не могу так, Мин. Не хочу вот так дальше без тебя… Мне не хватает тебя. Новая вибрация отвлекает Минхо от безумия, которое показывает Минхёк. Тот кинул лишь один небрежный взгляд на лежащий на полу телефон и тут же раздавил экран ногой. — Нет! — «Блять… Боже, блять… Джисон… Ханни…». — Какого чёрта? Убирайся! — Минхо вспыхивает и теперь его сжатым кулакам находится достойное применение. Он колотит бывшего, но удары получаются слабыми. Он давно забил на тренировки и теперь ему сложно забить Минхёка. Просто невозможно. — Вали! Уёбывай! Уходи! Я никогда не вернусь, ясно? НИ-КОГ-ДА! Ты мне не нужен, и любовь твоя мне не нужна! Ты был просто моей ошибкой. ПРОВАЛИВАЙ! Минхёк прерывает эти попытки причинить боль одним простым толчком. Минхо снова падает, на этот раз с глухим стуком приложившись темечком о прочную стену. Сколько это уже длится? Сколько он сидит на полу, пытаясь восстановить зрение? Забудьте всё, о чём ранее думал Минхо. Сотрите, сожгите, порвите на миллион кусочков и развейте эту пыль по ветру. Минхо смотрит сейчас на того, кто запустил механизм его страданий и саморазрушений и не чувствует ничего. Глухо. Никакой надежды и никакого прощения. Минхёк бесится от внезапного приступа смеха, а Минхо не может остановить эти позывы. Ему смешно, просто смешно от самого себя. Каким же он был ёбнутым идиотом, что оправдывал Минхёка у себя в голове. — Какого хуя? — Минхёк трясёт мужчину за плечо. — Знаешь… — Ли всё ещё не успокаивается и смеётся сквозь редкие слёзы. — Я… Я тут понял… Не поверите, но этот толчок в грудь, это падение, этот удовлетворённый взгляд в чёрных глазах и тупая боль «открыли глаза», наконец. Да, больно и очень, сука, больно, но зато в голове тихо. Минхо снова слышит сам себя. — Я лучше умру, чем снова вернусь к тебе, — смех становится громче, а глаза Минхёка округляются, в них теперь видны лопнувшие капилляры и лютая ненависть. — Не смей так говорить. — Либо отпусти меня и дай мне свободу, либо убей, — Минхо притягивает Минхёка за ворот тёплого пальто. Он же отличный психолог и он прекрасно знает натуру таких абьюзеров — они трусливы. Не у Минхо кишка тонка, нет. Это Минхёк трус, который физической силой забивает свои же комплексы. И такая «натура» понимает и принимает лишь ультиматумы. Либо так, либо никак. — Что ты выберешь? Откуда столько смелости взялось смотреть на это чудовище без прежнего страха? Минхо видит, как дёргается кадык, замечает острые клыки, царапающие нижнюю губу. Эти губы причиняли боль, а вот губы Джисона… Минхо вспоминает о парне совсем не вовремя и вся храбрость испаряется, он снова вжимается в стену, ослабляя хватку. — Вставай, — Минхёк протягивает руку. — Нет. — Встань же ты, блять, — мужчина пинает куда-то в бок. — Поднимайся. «Джисон должен был уже прийти, но… Сюрприз… Сюрприз…». Снова щёлкает и Минхо ошарашено смотрит снизу вверх на своего обидчика. «Сюрприз». Пока Минхёк без стеснения орёт на сидячего, тот в голове складывает по крупицам сегодняшние фрагменты и не только. Джисон слишком легко простил, слишком быстро оказался вновь рядом, слишком часто отвлекался на телефон, а ведь друзей у него нет, как он сам говорил… Всё слишком: настойчивое «давай к тебе?» и странные взгляды за ужином и… И этот первый поцелуй… «Неужели они… Блять…». Минхо стонет, когда встаёт на ноги, кряхтит, когда ползёт вдоль стены на кухню. Раз у Минхёка духу не хватит, тогда он сам. Он снова тянется к спасению, когда его снова опрокидывают на пол. Снова страдает подбородок, ужасно давит в висках и теперь всё двоится в глазах, но он чувствует, что нож у него в руке. Он смог. Минхёк что-то орёт, нависнув сверху, разбрасывая слюни от ярости. Он бесконтрольно бьет по груди и по щекам, оставляя заметные следы на память. Он старается выбить из Минхо всю дурь и силой подчинить. Только так он и умеет. — Убей меня, Мин, — стонет Минхо уже не стараясь разобрать — где лицо, а где кулак. В голове так тихо. Он ничего не слышит кроме противного писка, похожего на ультразвук. Обрывки собственного голоса доносятся вместе с гулкими ударами. Это сердце так бьется? — Не неси хуйню, — Минхёк замирает. — Минхо… Прости… Прошу, прости, — он утыкает лицо в грудь и впервые, на памяти Минхо, начинает реветь. — Я всё исправлю, поверь. Прошу. Не оставляй меня… Вернись. Минхо хочется сбросить с себя эту тяжесть, но сил нет. Глаза кое-как остаются открытыми. Сердце бьётся слишком громко, перебивая крики Минхёка, которые вновь доносятся до ушей. — Прости меня, я не хотел! — орёт тот, а Минхо просит его встать, потому что слишком-слишком тяжело. Давит не только вес тела, но и предательство. Джисон. Минхёк снова замирает, оглядываясь и испуганно отползает, давая шанс Минхо приподняться. Вот он смотрит на это трусливое создание, которое, возможно, сейчас до смерти напугано. Вот он крепче сжимает рукоять ножа. Вот стук становится слишком громким. А вот Минхо подносит нож к груди и дрогнувшей рукой рисует ровную линию от яремной ямки куда-то вниз. Он бы всего себя располосовал, обращая всю тьму в глазах бывшего на себя, но сил не остаётся. Минхёк опять что-то кричит, забирая нож. Стук всё громче. Холод исчезает из левой руки и теперь всё тело полыхает огнём. Очень мокро. Последний громкий смех не может скрыть дикой боли и Минхо начинает кашлять. «Ханни…». Мужчина с трудом удерживает веки, которые стремятся закрыться от усталости и от всего прочего. Хлопок, который напоминал взрыв праздничной петарды, заставляет смотреть… Заставляет искать источник звука… В своих снах он так и не смог понять, что это было, а сейчас… Он видит Джисона тут, рядом. Силуэт слишком быстро расплывается и всё, что успевает поймать Минхо, так это широко открытый рот и явный ужас в глазах. Золото, лилии, всполохи цветных пятен в небе — вот, что приклеилось к внутренним сторонам век. А дальше всё по новой: агония сменяется холодом, одиночество на руках уносит тело или душу куда-то прочь, во рту вяжет от горечи и привкуса железа, знакомое тепло навсегда забывается и на его место приходит жалящий своими осколками холод. «Сам всё поймёшь… Это сюрприз…».