king of disappointment

      Эйгону кажется, что его борьба с дверным замком продолжается который час. Скважина так и норовит ускользнуть из фокуса, а руке явно не хватает твердости, чтобы в неё попасть. Или ему мешает мерное покачивание досок под ногами?       Спустя ещё минуту, ощущающуюся бесконечностью, связка ключей выскальзывает из замерзших пальцев и бряцая падает со ступенек куда-то за пределы круга света от фонаря над крыльцом.       — Твою же… — Эйгон утыкается лбом в массивную входную дверь. Глаза слипаются, спать хочется немилосердно. Мерзко ноет ссаженное колено, и глубокую царапину прекрасно видно, через дизайнерскую прореху в джинсах. Это он из такси выпал что ли?       А ещё кажется, что он начинает трезветь — на краю сознания брезжит глухой отзвук начинающейся похмельной мигрени. Это совсем худо.       Кнопка дверного звонка так и манит. Кажется, что вот-вот заговорит тоненьким мультяшным голоском или даже споет какой-нибудь задорный джингл на тему — «давай же, нажми уже на меня, придурок».       Останавливает только то, что все домочадцы проснутся и сбегутся его встречать с отнюдь не королевскими почестями. Как представит отвращение на лице матери, наглую ухмылку Эймонда, испуганное лицо Дейрона, а может ещё и строгую гримасу деда Отто, так и мутит. В метафорическом смысле. Пока что.       Так, план предельно прост. Нужно спуститься с крыльца, найти ключи, которые судя по всему провалились в Седьмое пекло, и попасть в замок. Вообще до этого момента, Эйгон считал, что проникновение и меткое попадание точно в цель — это один из немногих его талантов, а может и единственный. Но замочная скважина, пожалуй, останется все также холодна и безучастная к любым его комплиментам.       Впрочем он настолько устал и напился, что сейчас для него и несколько шагов на газон кажутся непосильной задачей. Эйгон в бессильной злобе на самого себя слегка ударяется головой об лакированную поверхность двери. Звук гулкий. Интересно, это дерево поет или его пустая башка? Раз, два, три… Да, пожалуй, самобичевание — это его второй врожденный дар. Девчонки и жалость к себе. Хотя ещё есть алкоголь…       Пространный монолог в его голове прерывается звуком, отпирающегося звонка. Он отступает на шаг и готовится к самому худшему — нудным нотациям, плаксивым причитаниям и уже обыденным угрозам.       Полоска света из-под открывающейся двери становится шире, и он щурится в предвкушении самого виртуозного траха за этот вечер — с его мозгами. В мерзостном трепете ожидания, устало прикрывает лицо руками.       Но самые худшие ожидания себя не оправдывают. Неужели ему хоть в чем-то сегодня повезло? Он с радостью встретит на пороге отчего дома неразговорчивого огромного верзилу в маске с мачете, но только бы не любимых родственничков.       Затянувшееся молчание ощущается тягостным физически.       Эйгон наконец-то решается и несмело выглядывает сквозь картинно расставленные пальцы. Сначала одним глазом, потом другим, и наконец-то отнимает ледяные руки от лица.       Хелейна переминается на пороге, зябко обхватив себя за плечи, защищаясь от сквозняка, который ворвался в дом и явно проскользнул под эту её нелепую плюшевую пижаму радужной окраски. Эта хрень ещё как-то называется по-японски, что язык сломаешь.       — Эй, разве малышам ещё не пора видеть десятый сон? — Он почти осекается. Собственный голос кажется слишком громким. Видимо, он пока не отошел от ревущей музыки с вечеринки.       — Не шуми… — Хелейна шикает на него и напряженно хмурится. Неглубокая морщинка залегает между совсем светлых, почти невидимых, бровей.       — Так, кто здесь старший брат? Я или ты? Член в штанах у меня, так что все очевидно… — Эйгон безразлично отмечает, что его собственный язык несет эту околесицу будто вопреки воле. И ему бы вот прямо сейчас заткнуться, пройти в дом и мирно лечь спать. Но…       Но если бы в нем была хоть чуточка благоразумия, он бы в принципе в этой ситуации не оказался. Как и во множестве других не менее нелепых, на протяжении его недолгой и глупой жизни.       — Если продолжишь орать, разбудишь мать и деда. И тогда… — Хелейна неуверенно замолкает, но, сделав глубокий вдох, заговаривает снова:       — Ты будешь заходить или оставить тебя встречать похмелье на улице? Может хоть проветришься там до утра. Разит… — Она шипит это с достаточной толикой презрения в голосе, и становится вдруг феноменально похожа на их мать, хотя внешне они абсолютно разные. И холод во взгляде из-под белесых ресниц такой же.       Эйгон делает вид, что считает неизмеримо ниже своего достоинства отвечать на этот выпад, хотя на самом деле ему нечего сказать. Гордо выпрямляется и широко шагает в дом, искренне собираясь игнорировать сестру дальше…       Кажется, его подвело разбитое колено, ну или то, что алкоголя по его венам бежит гораздо больше, чем крови. Эйгон спотыкается об порог и практически падает в машинально подставленные руки Хелейны. Утыкается лицом в девичье плечо, и только сейчас понимает насколько же он продрог. Кожа сестры кажется невероятно горячей, почти обжигающей. Будто под ней действительно гуляет драконье пламя.       Драконы… Нелепые ящерицы, которые по законам физики никогда бы не смогли подняться в воздух. И почему это фамильный символ их семейства, за гордость и честь которого все так дружно здесь трясутся? И только он один — грязное пятно на глянце фасада видимого благополучия. Да и плевать. У него на собственный счет нет ложных надежд, а чужие ожидания мало волнуют.       — Вообще-то ты тяжелый. — Хелейна возмущенно шепчет ему на ухо. — Эй, ты что там уснул?       Эйгон с трудом разлепляет неподъемные веки и понимает, что он похоже действительно отключился. Упираясь щекой в тонкую ключицу. Он даже ощущает, как гулко бьется пульс под тонкой белой кожей сестры у самого основания шеи. От неё вкусно пахнет миндальным печеньем, молоком и домом. И эта близость кажется безумно приятной… И абсолютно неправильной.       — Нет! Просто, ты в меня так крепко вцепилась. Соскучилась наверное по братишке. — Эйгон пьяно скалится и пытается отстраниться, но собственное тело контролирует плохо. Стараясь удержаться на ногах, упирается ладонью ей куда-то в район талии, и внезапно обнаружив там очень приятный на ощупь изгиб. И когда это он там успел образоваться у этой чудоковатой малявки? Отдергивает руку, словно ошпарившись. Неправильно, неправильно, неправильно…       Хелейна и не замечает этого, только ещё раз тяжело вздыхает, будто бремя всех тягот дома и семьи легло ей на плечи. Впрочем, здесь она не так уж и не права.       — Пойдем, я помогу тебе дойти до комнаты. Не хочу, чтобы опять были ссоры и крики с утра пораньше, а если дедушка Отто или мама найдут тебя на диване — покоя точно не будет.       Она закидывает его руку себе на плечо и с натугой тащит к лестнице.       — Хел, я сам… — Эйгон искренне пытается отстраниться, но Хелейна не обращает на его неуверенные и неуклюжие порывы никакого внимания.       В доме стоит абсолютная тишина. Краем глаза Эйгон замечает свет над кухонным островком в столовой. Видимо, сестрица, как обычно, засиделась там со своими таро или акварелью. Будь её воля, она бы вообще функционировала только ночью, возможно, чтобы, как можно меньше, пересекаться с членами семьи. И не в последнюю очередь с ним самим. Хорошим братом он точно никогда не был.       Ноги почти не слушаются, и если бы не настырное стремление Хелейны все-таки затащить брата наверх, он бы лег спать прямо здесь, на ступенях.       — Кажется, движемся слиииишком медленно. — Эйгон тянет слово в зевке, и как будто нарочно ещё сильнее опирается на плечо сестры.       — Я уже говорила, что ты тяжелый. И вообще, знаешь, что? Я могу разбудить Эймонда, он уж точно справится гораздо быстрее с твоей доставкой до кровати.       — А это уже запрещенный прием. — От угрозы Эйгон начинает гораздо оперативнее передвигать ногами самостоятельно. — Давай не будем будить его и зверя в нем.       Особой доброжелательностью Эймонд не отличался никогда, а ночная побудка, и без того тяжелый нрав, точно не улучшит.       — Так и быть. — Хелейена милостиво соглашается, и хоть в полумраке и за прядями волос этого не видно, кажется, она улыбнулась.       — И когда ты успела вдруг стать такой? — Он спрашивает прежде, чем успевает подумать.       — Какой? — Хелейна со вздохом облегчения поднимается на последнюю ступеньку и затягивает его наверх, держа за предплечье.       — Женщиной. — Это вырывается само по себе, почти восхищенным выдохом.       — Не понимаю…       — Не бери в голову. — Он машет рукой, опасно покачнувшись на ступеньке назад и удерживает баланс, только благодаря, все ещё не отпустившей его руку Хелейне.       — Нет, объясни… — Спрашивает спокойно и смотрит пристально, без какого-либо намека на издевку или ехидство.       Она всегда была такой странной. С момента её рождения, мама и дед вкладывали невероятные деньги в реабилитацию сестры. Эйгон даже не пытался запомнить все те диагнозы, которые полушепотом обсуждали между собой взрослые. Врачи в один голос готовили всю семью, к тому, что девочка будет не такой, как все — «особенным ребенком». Какая очаровательная и политкорректная попытка скрыть реальное горе?       Случилось чудо, сестра стала почти нормальной. Почти. Ну излишняя наивность и доверчивость — это же не диагноз. Иногда ей приходится разжевывать что-то слишком подробно, но временами это даже забавляет.       А сейчас не хочется ничего пояснять. Он ведет себя, как придурок, и вся эта ситуация дурацкая. Мысли в голове путаются змеями и тошнить его начинает уже по-настоящему и не метафорически.       — Прошу меня извинить. — Он шепчет сдавленно, даже излишне грубо вырывает свою руку из ее пальцев, и устремляется в сторону уборной.       Включает свет и падает на колени перед унитазом. Резкая боль в раненной ноге от этого настолько сильная, что в глазах темнеет. Болезненный спазм скручивает желудок, и его рвет.       Спустя пару минут Эйгон вытирает губы тыльной стороной ладони, нажимает на кнопку слива и устало упирается подбородком в холодный фаянсовый обод. Нужно умыться и дойти до постели. Остался последний рывок. Хотя по ощущениям, отсюда он сможет выбраться только на четвереньках, да и то не факт.       — Прости. — Он вздрагивает от неожиданно раздавшегося за спиной тихого голоса, и пытается подняться на ноги. Колени дрожат, а на плитке осталось кровавое пятно. И Хелейна снова повторяет испуганно и тонко:       — Прости!       Эйгон упирается ладонями в стену над бачком, и оборачивается к сестре через плечо. Явно он сейчас выглядит, как последнее дерьмо, но нахамив ей, станет дерьмом ещё большим.       — Я помогу. — Хелейна не спрашивает, а просто обозначает намерения. Она кидается к раковине и смачивает чистое полотенце под струей воды. Затем открывает зеркальную дверцу стенного шкафчика и начинает перебирать пузырьки, что-то нашептывая себе под нос. Может быть ругая его на чем свет стоит.       Наблюдая за её чрезмерной активностью, Эйгон устало сползает по стене и садится на пол, привалившись к ледяному кафелю спиной.       — Да не подохну я, не бойся, — выдавливает из себя хрипло, почти лающе. — Не в первый раз же.       — Мы в ответе за тех, кого приручили. — Хелейна отвечает как-то невпопад и садится рядом с ним на колени. Критично оглядывает его с головы до ног и коротко отмечает:       — Начнем с ноги, пожалуй.       Выливает на ватный диск антисептик из флакона и прижимает к кровящей ранке. Эйгон сдавленно шипит сквозь зубы от боли и неожиданности.       — Сильно щиплет? Прости. — Хелейна буквально пищит очередные извинения и внезапно опускается к его колену и начинает дуть на ранку, смешно сложив губы буквой «о».       Кажется, так только мать делала в самом раннем его детстве. Это выглядело бы мило и забавно, если бы при виде склоненной головы сестры к области его ширинки, буквально на долю секунду в воображении не проскользнуло что-то абсолютно непристойное и отвратительное.       — Все, уже не болит! Прошло. — Эйгон выпаливает это торопливо, и запрокидывает лицо вверх, уперевшись в холодную стену макушкой. Мысленно он проклинает свою бедовую, развращенную и без сомнения тупую башку.       Хелейна пожимает плечами и принимается клеить пластырь на колено, разглаживая его. Придирчиво осмотрев результат, утвердительно кивает самой себе. И переводит взгляд выше. Смотрит на Эйгона предельно серьезно — глаза в глаза — и протягивает руку к его лицу, медленно и настороженно, будто бродячую собаку хочет погладить.       — Я не кусаюсь. — Он прикрывает глаза, когда тонкие пальцы касаются покрытой испариной скулы.       — А вот в этом я совсем не уверена, Эймонда ты однажды укусил. — Она говорит спокойно, и совсем непонятно шутит ли. Хотя однажды такое действительно было. Убирает налипшие волосы с его лица и мягко протирает кожу влажным полотенцем. Доходит до шеи и проводит прохладной тканью по дрогнувшему кадыку до ямочки между ключиц.       — Так, прополощи рот водой, — Хелейна берет с раковины стакан и передает его брату, а затем тянется за мерным стаканчиком. — И бальзамом.       Вода ледяная и кажется даже вкусной, а от зеленого вязкого средства для рта резко пахнет ментолом. Эйгон покорно выполняет все указания сестры и сплевывает полоскания по очереди в унитаз.       — Так-то лучше. — Она воркует с ним, как с маленьким, хотя у них всего два года разницы. И не в её пользу. — Ещё секундочку.       Она снова тянется с полотенцем к его щеке, но Эйгон перехватывает её тонкую руку и касается сперва щекой, а потом губами белоснежной кожи запястья. Скользит кончиком языка по тонкой ниточке пульса. Хелейна и не пытается вырваться, и это зарождает под ребрами мучительный жар, который вот-вот опустится вниз живота. Он настойчиво тянет её к себе за руку, слышит тихий всхлип и наконец открывает глаза.       Сестра похожа на оленя в свете фар, несущегося на него грузовика. Такие же широко распахнутые в ужасе глаза и полное безучастное согласие с неизбежностью. Только, думается, у оленей так мелко не подрагивает нижняя, крепко закушенная губа.       Эйгон выпускает её руку, машинально отмечая покрасневшие полосы на тонкой коже от его пальцев.       — Седьмое пекло, прости меня, Хел. Пожалуйста, прости. — Он усаживается на колени у ног попятившейся к выходу сестры. — Я просто нажравшийся идиот, который всегда все портит.       — Ничего, Эйгон. Все хорошо, правда хорошо. Не волнуйся. — Она отступает от него медленно, выставив вперед раскрытые ладони — свою безоружность демонстрирует. Как будто рядом со взбесившимся животным. И тараторит, не переставая, что «все хорошо». И это только доказывает, как же все на самом деле хреново.       Эйгон не пытается остановить, лишь беспомощно смотрит, как за ней закрывается дверь и шаги в коридоре стихают.       Безмерно хочется спать, курить и прострелить себе тупую башку. Он поднимается с пола, и шатаясь выходит из ванной. До комнаты считанные метры, и хотя бы их ему удается преодолеть ничего не испортив в кои-то веки.       Он находит пачку сигарет на полке за книгами. Зажигалка предусмотрительно спрятана в ней же. Эйгон благодарит себя вчерашнего за предусмотрительность, пробирается сквозь груды шмоток валяющихся на полу к окну и закуривает.       Из головы не идет испуганное выражение лица сестры. Лучше бы она ему смачную пощечину влепила. Лучше бы мудаком назвала или закричала. Нажаловалась Эймонду, и тот бы с удовольствием выбил из старшего братца лишнюю, а то и всю, дурь. Лучше бы не смотрела так страшно, но молча и выжидающе. А ещё хуже, что из головы не идет вкус и мягкость её кожи; касания её тонких и нежных пальцев; плавные линии под плюшем этой смешной пижамы.       Какой же мудак. Он ужасный и неправильный.       Хотя, если слухи о дяде Деймоне и его старшей сводной сестре Рейнире — правда, то с ними всеми что-то не так. Со всем семейством и окружающей действительностью.       Он последний раз втягивает едкий дым. Выкидывает окурок из приоткрытого окна и устало валится на рядом стоящую кровать.       Закрывая глаза, Эйгон мечтает не видеть снов.