***
Она медленно покачивалась под усталый бит. Одна посреди танцпола. А он завороженный и захмелевший рассматривал её сквозь радужные гало, которые медленно плыли перед глазами. От барной стойки оторвался с таким трудом, как потерпевший кораблекрушение упускает последнюю опору, удерживающую его над бездной. Шаг, другой… Вертикальное положение вышло вполне сносным. — Эй… — Во рту стало до боли сухо и горько. Она обернулась и вся иллюзия разбилась с хрустальным звоном бокала об пол. Ожидаемо. Откуда было здесь Хелейне взяться? — Я… — Совсем уж дураком казаться не хотелось. — Я тебя знаю. — Девчонка уже закинула руки ему на плечи, вовлекая в свой незамысловатый танец. — Серьезно? — Он выдохнул струйку сигаретного дыма ей в лицо. Хотя здесь, кажется, нельзя курить, но ему позволено. Девчонка даже не поморщилась. Продолжила любезно скалиться. — Пекло, кто же тебя не знает? Ты же наследник той важной династии. Таргариены, да? — Она наигранно хлопала глазами, делала вид, что действительно припомнила с трудом. Эйгон эту породу девиц знал отлично. Голддиггерши — смазливые молодые девчонки в поисках папика. А уж он-то явно приятнее любого старого хрена, с которым ей мог бы светить вялый секс в обмен на побрякушки. Вон как вцепилась. Кажется, пока в его в глупой голове крутились шестеренки, девчонка уже успела представиться и прощебетала что-то про его несомненную привлекательность. — Поедешь ко мне? — Он оценивающе скользнул взглядом по её фигуре сверху вниз и обратно, предложил просто и без обиняков. Она согласилась также скоро. Без малейших сомнений, которые бы позволили сохранить хотя бы иллюзию приличия. Клуб они покинули взявшись за руки, под фотовспышками тех папарацци, что ещё не успели потерять надежду на пикантные или горячие фото. В салоне арендованного авто пахло кожей и озоном. Было свежо от кондиционера, а водитель вышколен и вежлив. А главное в полумраке ему снова привиделся призрак Хелейны. Кажется, так случается, когда безумно по кому-то скучаешь? Он задумчиво и по-хозяйски скользнул кончиками пальцев по светлым прядям, стараясь не фокусироваться на совсем чужих чертах лица. Девчонка прильнула ближе, оглаживая ладонями его колени. Готова отдаться хоть здесь и сейчас, не смущаясь водителя, который при желании прекрасно мог бы все увидеть в зеркале заднего вида. Эйгон её придержал, затормозил — вопреки собственной кобелиной натуре, против зова разом вздыбившейся плоти. Природа, чтоб её, всё-таки ему всего-то без малого двадцать лет. — Эй, не спеши, милая. — Он выдавил из себя улыбку, не в силах вспомнить её имя. Прижал девчонку к себе, вжимаясь лицом в копну волос. Она пахла спелыми ягодами и сахарной пудрой. Вроде и похоже с Хелейной, но совсем иначе. От этого запаха ему не сносило крышу, а только начало мутить от приторности. Но вот девчонка положила прохладную ладонь ему на щеку, с какой-то неожиданной нежностью, и с губ Эйгона вопреки собственной воле слетело короткое: — Хел… — Как ты меня назвал? — Девчонка пьяно хихикнула и попыталась отстраниться. — Никак. — Он оборвал, тут же накрывая её рот своим собственным. Кажется, он ещё никогда в своей жизни, не целовал девушку, просто чтобы заткнуть. *** Хмельные грезы развеиваются с первыми солнечными лучами. И сейчас-то он отчетливо видит, что в серебре волос, лежащей рядом девицы, заметны натуральные темные корни. И она совсем другая, и пахнет иначе — парфюмерная лакомая сладость отвратительно мешается с перегаром и табачной горечью. Он садится в постели, которая уже совсем не кажется такой уютной, тянется к тумбочке. Нащупывает пачку сигарет, зажигалку и телефон, лежащий рядом. Закуривает, не вылезая из кровати, и разблокирует навороченный гаджет. Оповещения из социальных сетей смахивает, почти не вчитываясь. — «Отнюдь не королевский отдых!». «Маленький принц повзрослел!» — Желтые газетные заголовки атакуют его множеством восклицательных знаков в отметках и оповещениях. А в «твиттере», по всей видимости, его привычно предлагают отменить, как и после каждой крупной вечеринки. Он не кликает ни по одному уведомлению. Хотя внутри ядом растекается тепло отмщения. Как представит лицо деда при чтении этих пошлых писулек. Елей и мира на его сердце. Но тут же на смену будоражащему жару приходит гулкое опустошение при мысли о том, что Хелейна их видит тоже. Он кликает по иконке фотоблога. Рассеянно скроллит ленту, пока не натыкается на фотографию глянцево поблескивающей хитином сколопендры. Такое вряд ли мог бы запостить кто-то ещё из его подписок. Нажимает на ссылку профиля. Карты Таро россыпью на столе; пауки в террариуме; кислотно-малиновый закат… И вот она. Щурит фиалковые глаза поверх очков сердечками, уголок улыбки виднеется из-за шапки сливок на молочном коктейле. Такая счастливая, такая беспечная. Без него. Открывает личные сообщения и бесконечно-долго гипнотизирует экран, раздумывая, что бы ей написать. — Я безумно скучаю, Хэл. А ты? — выплескивается пикселями куда-то за тридевять земель. «Бэкспейс» тут же жадно съедает признание буква за буквой. Вместо этого в сообщения улетает лаконичный «привет». Он бьет себя по лбу собственным смартфоном, шипя от боли и обиды на собственную глупость. — Получше ничего не смог придумать, придурок? После того, что между ними случилось. После его отъезда… Нет уж, будем честны, позорного бегства с поджатым хвостом. И на что он надеется? — Пекло. — Шипит, встряхивая обожженной рукой. Сигарета — забытая и все ещё зажатая между средним и указательным — дотлела до фильтра и мстительно опалила мягкую кожу пальцев. Его вчерашняя спутница, разбуженная вскриком, начинает вяло ворочаться рядом. Ещё и вот этого не хватало! — С добрым утром… — Она улыбается. Развратная красная помада размазалась по лицу, превращая её в какого-то блядского клоуна. Тушь комками осыпалась по щекам и свернулась в уголках глаз. Она бесстыже потягивается, и простынь сползает вниз, обнажая грудь с темными сосками. — Не мое любимое время суток. — Звучит грубовато, но Эйгон в принципе рассчитывал на то, что успеет слинять из номера куда-нибудь, бросив несколько купюр на тумбочку и искренне надеясь, что намек окажется достаточно прозрачным. Не сложилось. — О, да кто-то встал не с той ноги. Сейчас мы это исправим. — Девчонка ещё раз подобострастно улыбается и ловко ныряет под их общее покрывало. — Твою же… — Эйгон, уж было собравшийся совершенно не галантно выставить её за дверь, не успевает и глазом моргнуть, как чувствует теплое дыхание внизу живота. Когда на головке члена смыкается жаркий и влажный девичий рот, он валится спиной на подушки и крепко жмурится. Телефон выскальзывает из пальцев, и он уже не видит, как экран светится ответным диалоговым пузырём с мягким: — Здравствуй.***
— Здравствуй. Папа умер, ты приедешь? Он перечитывает эту короткую фразу снова и снова. И пока едет в такси. И когда ожидает регистрации в аэропорту. И уже поднимаясь по трапу. Сидя на борту самолета, откинувшись в кресле и прикрыв глаза, повторяет ее про себя снова и снова. Пиксели будто отпечатались под его закрытыми веками. «Папа». — Внутри так ничего и не отзывается. Ему даже странно читать это слово. Отец. Это пожалуйста. Это что-то из казённых документов и с полей бюрократических бланков. Короткое слово и пустая графа. Которую теперь и заполнить-то нечем. Папа… Вот здесь должны быть разговоры по душам, ночные походы, рыбалки и поддержка с трибун на бейсбольном матче в начальной школе. Как это показывают в простых и понятных детских фильмах, где всегда солнечно, а если уж идет снег, то только мягкими вальсирующими хлопьями. Где простецки ободряют после проигрыша. И принимают любого блудного сына под лиричный джингл закрывающих титров. В их семье такого не было. И любые бесчинства прощались только старшей сестре — Рейнире. И если уж брать в расчет всё вышесказанное, то начальник охраны — Кристон Коль, уж куда больше годится им в отцы. В подростковом возрасте Эйгону этого хотелось, как никогда. Это именно Коль впервые поймал его на заднем дворе с сигаретой, и лишь заговорщически подмигнул. И он же учил их с Эймондом кататься на великах. И он же тренировал на заднем дворе. И Санту на праздники изображал именно он. Эйгону как-то удалось сорвать с него бороду. Порой, ему казалось, что он и на их мать смотрит вовсе не так, как положено смотреть на жену нанимателя. Да и Алисента улыбалась ему с необычной теплотой. Но приличий никто из них ни разу не нарушил, даже украдкой. А тут Визерис, и вдруг «папа». Впрочем, у Хелейны, пожалуй, всегда было сердце и больше, и нежнее. Да и вообще оно просто есть. В наличии этого органа у себя самого, Эйгон временами искренне сомневался. Ему казалось, что в оковах собственной грудной клетки, вместо пульсирующей кровью мякоти, только одна большая черная дыра. И именно ее, он все эти годы безуспешно пытался заполнить алкоголем, тусовками и девицами разных мастей и стоимости. И в эту бездну Хелейна от доброты своей не побоялась взглянуть. Не испугалась и ответного взгляда в упор. Да и прыгнула туда сама, почти сорвалась, как Алиса в погоне за кроликом. Только у него с тем милым пушистиком из общего только цвет волос. Хелейна смелая. Гораздо храбрее, чем он. Ведь, первым порывом, когда он только прочитал сообщение, было желание выключить телефон, сменить номер и скрыться на каком-нибудь тропическом острове. Сбежать на хрен от всех — от семьи и обязанностей. От скорби матери, укора деда, надменности Эймонда… Да вот только бежать больше нельзя. Невозможно, хоть и привычно. Хватило уже одного побега, который разрушил его только обретенную, хоть и уродливую идиллию. Именно поэтому он смиренно слушает, как пилот объявляет о том, что самолет готовится заходить на посадку в аэропорт Красной Гавани. В нарушение правил, допивает остатки виски только сейчас. Как конфетку, катает во рту подтаявшие кубики льда. Они задорно стучат о зубы. О своем возвращении он не предупредил никого. На сообщение Хелейны не ответил. Просто вышел из профиля и поставил автономный режим. Трап самолета кажется лестницей в самое пекло. Наверное, так и наказывают тех, кто много грешил — бесконечным чувством вины за крушение чужих надежд и ожиданий, чистоты и веры. На улице ночь, но он все равно надевает темные очки. Сквозь них весь мир разом превращается в карусель огней и вспышек. Никакой тебе конкретики. Забирает багаж с транспортной ленты и на ходу вызывает такси. И сигарету выкурить не успевает, когда короткий сигнал оповещает его о прибытии авто. О какой-то радости от возвращения в отчий дом и речи не идет. И желтая полоска маршрута на навигаторе вовсе не кажется сказочной тропой к мечте. А скорее выглядит указателем к эшафоту. И совсем не кстати вспоминается то, как Хелейна тащила его домой тогда после драки. Кажется, тогда Эйгон и выдал ей эту глупую и навязчивую ассоциацию с детской книжкой. Маршрут в его голове перестраивается внезапно. Домой он не хочет. Не сейчас… На хрена ему вся эта церемониальная ерунда. Вдруг там Эймонд чинно предложит помолиться всем вместе. Может еще и за руки, возьмемся, как долбанные скауты. Дед обязательно выдаст нечто нравоучительное. О матери он старался не думать. А Хелейна… Вдруг она будет плакать? Нет уж. Лучше всей этой херни самый вшивый клоповник. Как раз, у такого они тормозят. На стоянке горит единственный фонарь. В неоновой вывеске, которая оповещает о том, что эта дивная дыра открыта семь дней в неделю и круглосуточно. Вероятно, где-то мелким шрифтом должна была быть приписка, что вам здесь рады и ждут, даже если вы застарелый джанки или серийный убийца. Но эти нити заблаговременно потухли. Да и сам знак мерцает в какой-то предсмертной агонии. Зато около нее стоят две побитых жизнью шлюхи. Эйгон достает чемодан из багажника машины, и думает о том, что в своих брендовых шмотках в Блошином конце, он напрашивается, как минимум на ограбление. А как максимум, на то, чтобы его голову потом нашли в холодильнике, какого-нибудь тихого лысеющего очкарика-гомосека. Он закуривает и идет к входной двери. Чемодан бодро стучит колесиками. Потасканные девицы зазывно скалятся и делают пару неуверенных шагов в его сторону. Так слаженно, что кажутся сиамскими близнецами. Или не кажутся? Зато в улыбке одной из них абсолютно точно не хватает переднего резца. — Нет-нет, девочки, милые. — Эйгон выдыхает ровное дымное колечко в их направлении. — В вашем случае темнота залог успешного бизнеса, не стоит выходить ближе к свету. В женщине должна быть загадка, а в вашем случае — целая большая тайна покрытая сплошным непроницаемым мраком. Те тут же перестают лыбиться, и одна показывает ему выразительный средний палец. — Дом, милый дом! — Эйгон улыбается сам себе. Бросает сигарету в переполненную пепельницу у входа и открывает дверь. За стойкой никого нет, и ему приходится позвонить трижды, прежде чем портье выходит из алкогольной комы, по всей видимости. — Чего нужно? — Спрашивает заспанный мужик, почесывая щетинистую щеку. — И вам доброй ночи! Даже и не знаю, чего бы здесь пожелать, глаза разбегаются. — Он демонстративно крутит головой по сторонам, с деланным детским восторгом оглядывая пожелтевшие стены и битую плитку на полу. Пантомима, на так называемого, портье, не производит никакого впечатления. — Номер на одного. — Эйгон устало выдыхает и кидает карточку на стойку. Спустя минуту забирает ее же и ключ. Уже сидя на скрипящей кровати с тонким, комковатым матрасом он ухмыляется тому, что еще вчера был на другому конце земли — лучшие клубы, лучшие отели и лучший кайф в его жизни. И где он сейчас? Журналисты от смерти Визериса явно слюной исходят и готовят целые развороты на месяца вперед, предвкушая как семейство Таргариенов вцепится друг другу в глотки. Да они на этой шумихе озолотятся. Поэтому и возвращение блудного отпрыска вниманием не обойдут. Пронюхают, разыщут, отследят. Стоит ему только переступить порог дорогого отеля, как кто-то из персонала тут же сдаст его за совсем небольшую мзду. И все. Можно ждать, что вместо утреннего стояка, на рассвете его встретит целый частокол микрофонных стоек. — Планируете ли вы судиться с Рейнирой? Как вы смотрите на то, что вашего дядюшку Деймона подозревают в криминальных сделках и заказных убийствах? Вы старший из законных наследников, каковы ваши планы? — Эйгон кривляется на разные лады и голоса. Зла не хватает на этих падальщиков. А нужно пережить еще и завтра. Он укладывается на кровать, не разуваясь, а из чемодана достает только бутылку виски, которую успел купить в «дьюти фри». Достает телефон, и впервые за сутки заходит в интернет. Старается игнорировать заголовки, не глядя смахивает оповещения с экрана. Все потом. Единственное что его сейчас интересует — место и время прощания. Эта информация уж точно просочилась в СМИ. Не ошибся. Делает скриншот и собирается выключить телефон, когда всплывает непрочитанное ранее сообщение от Хел. — Так ты приедешь? Возможно, он сейчас нужен ей как никогда. Должен утешить ее, обнять, побыть старшим братом и просто нормальным парнем. Но он с треском скручивает крышку с виски, делает большой глоток, от которого скулы сводит. Расщедривается на короткое «Да» и выключает гаджет совсем. Утром его встречает только долбанный рассветный луч и пустая постель. Да и голова гудит безмерно. Настенные часы скребут, будто по самому своду черепа. И до прощания у него еще целых три часа, если они показывают верно. Надо бы как-то поднять себя с кровати. И кажется, что это требует сверхзатратных физических усилий. Все же не зря он так напился. В раскаянии похмелья совершенно не ощущается тревога предстоящей семейной встречи. Залезает под ледяные струи в душе, не затушивая сигарету. И сейчас вот Эйгон — бледный, мокрый, с плотными черными тенями под глазами полностью соответствует себе внутреннему. Быстро обтирается полотенцем, и натягивает вчерашнюю одежду, не дожидаясь, когда высохнут волосы. Виски он так и не допил, слишком устал от перелета и может быть от стресса. Эйгон нацепляет солнцезащитные очки на нос, сует ополовиненную бутылку виски в карман бомбера и выходит из номера. Сейчас есть две цели — найти в этой клоаке хоть одно ателье, где можно взять костюм напрокат. А потом доехать до церкви. Думать не хочется о степенном прощании. Трезвым он это просто не перенесет, а его пьяным и раздавленным не выдержит Хелейна. Расплачивается на ресепшене еще за одни сутки проживания. Нужна же ему хотя бы захудалая нора для отступления из «радушного» отчего дома на всякий случай. В такси хреново пахнет и начинает мутить. Такими темпами тут и до ателье не доедешь, но он стойко держится. Глушит тошноту мелкими глотками виски. Машина наконец-то тормозит у какой-то пыльной витрины. У манекена в ней нет одной руки из-за чего устаревший и без того уродливый наряд сидит еще более кособоко. Эйгону невольно вспоминаются те пафосные салоны, куда их в юности водила мать. Перед днями рождениями, Рождеством и в преддверии крупных торжеств. Зеркальные стены, приятные запахи, красивая плитка. Здесь же было в пору заказывать погребальный костюм. Себе. И в один конец. Тот пиджак, что ему выдали, явно побывал в передрягах. Да и брюки недалеко от него ушли. На удивление хороша была рубашка — кипенно-белая, с хрустящим воротничком. Пожалуй, ее вполне достаточно, чтобы произвести мало-мальски сносное впечатление на церемонии. Эйгон недобро усмехнулся себе под нос. В комплекте ко всему прикиду, неплохо бы смотрелась и вчерашняя беззубая шлюха с ним под руку. Но как только он застегнул последнюю пуговицу и одернул лацканы — все оказалось не так уж и плохо. Из зеркала на него смотрел этакий загулявшийся аристократ лихого нрава. В романтических фильмах, именно такие парни получают лучшую девчонку. Да и породу Таргариенов вообще непросто испортить. — У вас знакомое лицо. — Девчонка за стойкой лениво жует жвачку, выразительно щелкая пузыри языком. — Мы могли где-то встречаться? — Сомневаюсь. — Эйгон улыбается, приспускает солнечные очки на переносице, облокачивается об прилавок. — Может быть в твоих влажных снах? Догадка о собственном сносном виде подтверждается — и хоть от него несет, как пола в баре, дешевый костюм с чужого плеча вполне себе мог пережить с десяток панихид, при том будучи надетым на главном «виновнике торжества». А девчонка все равно ему улыбается! То ли обаяние не пропьешь, то ли ее завораживает блеск золотой кредитки, которой он постукивает по стойке. — Я заканчиваю работать в шесть. — Она бросает это уже, когда он отходит от стойки. Неожиданно робеет под его взглядом, брошенным из-за плеча. — Прости, крошка. Другие планы на день и вечер — сначала нужно проводить моего нерадивого папашу на тот свет. Потом возможно пособачиться с одной злобной сестрицей и подлизаться к другой, надеюсь, что менее злобной. Да и вообще вытерпеть укоры, угрозы и проклятия от целой череды родственников. Он загибает один за другим пальцы в притворной задумчивости, запрокинув голову и далеко закатив глаза. Улыбается белозубо и заканчивает представление: — Так что для того, чтобы меня трахнуть, придется занять очередь. Но спасибо за предложение. Салютует ей бутылкой, которая зажата в правой руке, поправляет очки и вываливается на улицу. День был на удивление прекрасен. По закону жанра, сейчас бы небу быть затянутым низкими серыми облаками. Окружающему миру потерять бы все краски разом. А когда процессия соберется возле открытой могилы, хорошо было бы зарядить мелкому и редкому дождю. Тогда бы все происходящее превратилось в классической нуар, и Эйгон с початой бутылкой и распущенным галстуком вписался бы идеально. Но вопреки всему стоял полный штиль. На небе не было ни облачка. Солнце мягко припекало, птицы пели и мир был переполнен жизнелюбием. Когда такси подъехало к громадине здания Великой Септы, там уже начали собираться сочувствующие, любопытствующие и просто прохожие. До церемонии оставалось еще полчаса, но его семья явно уже была внутри. Алисенте было бы непривычно хоть что-то выпустить из-под своего контроля. Отто считал, что без его активного участия, жизнь на планете бы просто остановилась в считанные минуты. Да Рейнира явно уже успела прилететь сюда на помеле. Или на чем там положено появляться таким стервам? И дядюшка Деймон точно не упустит возможности поучаствовать в любом возможном скандале. И в предвкушении этой встречи, Эйгону бы тащить по ступеням, как к месту казни, но он почти бежит. Кажется, он и отсюда чувствует, что там еще есть Хелейна. И терпеть больше не может. Не обращает внимание на, пока что, редкие оклики журналистов ему в спину. Слышит щелчки затворов. Но вряд ли с такого расстояния хорошее фото. Здание оцеплено гвардией. Тяжелая окованная дверь скрипит так, что и покойному впору встать из гроба и посмотреть, что за наглец сюда явился. Под потолком узкие окна-бойницы. Когда-то септу готовились использовать и как последний рубеж обороны столицы. И тут же, напротив входа огромный витраж — Семиконечная звезда — символ веры. Отец никогда не был религиозен, да и вообще порой бубнил себе под нос что-то о предсказаниях, о крови и драконьих снах. Поэтому огромный символ новых богов на собственных похоронах его бы точно не обрадовал, а вот Эйгона это маленькая месть вполне устраивала. Два ряда тяжелых скамей из темной древесины. Крупные камни кладки пола и стен. Огоньки свечей сливались в одну линию и казались потусторонним горизонтом. Так в мистическом мерцании догорает летний закат. Запах множества классических белых лилий буквально душил и еще больше ассоциировался с разложением. Хотя может быть здесь и правда им попахивало — отец был очень плох и гнил еще при жизни. Если только бальзамировщикам не удалось совершить настоящее чудо, то скорее всего эти отвратительные цветы не только украшение, но и попытка сгладить конфуз. Большой черно-белый портрет Визериса стоял возле блестящего и, слава семерым, закрытого гроба. С фотографии он добродушно улыбался, был молод и полон сил, и морщины вокруг глаза еще только начали закладываться. Таким Эйгон его не помнил. Кажется, Визерис болел почти всю его сознательную жизнь. В этих толстых каменных стенах всегда было холодно. Да и под пристальными взглядами собравшихся его колотит, как в ознобе. — Не ждали? — Он давит в себе желание дурашливо поклониться собравшимся. Да и к чему сейчас напускное раздувание трагизма. Все и так было вполне себе очевидно, ожидаемо и не стало сюрпризом. — Скорее, надеялись, что ты не появишься. — Рейрина издевательски шипит, сцепляя руки на коленях, чтобы только не начать перебирать свои кольца. Деймон стоящий у стены — бледный, высокий и сухой — в свете сотен свечей кажется еще более зловещим. Он ничего не говорит, а только улыбается каким-то своим мыслям. Джейс и Люк сидят по обе стороны от Рейниры. Чуть ли не за подол держатся. Маменькины сынки. Позади прижались друг к другу плечами Бейла и Рейна. Вроде бы они почти одна семья, но сидят все равно по отдельности. Одна из них, Эйгон не стал разбираться, какая именно, хотела поприветствовать его, а вторая одернула. Через проход расположилась его семья. И Эйгон предельно ясно понимает, что глазами ищет только одного человека. Игнорирует испуганные глаза матери, заинтересованный взгляд Эймонда и неодобрительную гримасу деда. Даже Дейрона, который уже весь извертелся, чтобы разглядеть старшего брата. — Он уже так вырос. — Эйгон отмечает это про себя с некоторое долей удивления. Как будто не прошло без малого двух лет, а дети не имеют привычки быстро взрослеть. И только Хелейна, укрытая черной траурной вуалью не обернулась. Она так и смотрела только перед собой. Застыла изваянием и продолжала игнорировать, казавшийся оглушительным стук шагов за спиной. Практически следом за ним в зал пускают всех остальных, тех кто также решил отдать последние почести покойному. Людей много, но все они кажутся сплошной безликой массой. Большинству плевать на самого Визериса, для светского общества и бизнеса он уже много лет, как мертв. Но вот Отто Хайтауэр, несмотря на внешнюю отрешенность, запомнит в лицо каждого. Именно поэтому они здесь, в показной скорби и с глубочайшими соболезнованиями. Эйгон садится с Хелейной. Да что уж там, не просто садится, а вальяжно разваливается. Рядом, но сохраняя небольшое расстояние и внешние приличия. Но смотреть в упор тоже не может, поэтому косит взгляд, что есть сил. Хелейна не шевелится, а в пляшущем свете свечей кажется и не дышит. Этакая статуя плакальщицы в духе неоклассицизма. Кружевной покров вуали сходство дополняет, и делает ее еще притягательнее. Так и хочется сдернуть эту черную тряпку, схватить за плечи и пристально разглядывать, подмечать отличия от образа в памяти. Она не двигается, даже под его взглядом. Живут только ее бледные тонкие пальцы, комкают дешевый буклет с молитвами, выдавая вечную тревогу. А Эйгону когда-то казалось, что она отступила. Интересно, это сказалась смерть отца и похороны или его появление? А может быть его побег? Эйгон берет такой же буклет как раз вовремя. В зал входит Верховный Септон, и церемониал начинается. Огромных усилий стоило не хмыкнуть громко на утверждении, что Визерис был заботливым и нежным родителем. Сорвавшийся с губ звук, Эйгон маскирует вежливым покашливанием. Он показательно шевелит губами во время чтения молитв, но то и дело косится на Хелейну. Её же рот остается плотно сомкнутым, но под вуалью этого не заметишь. Если, конечно, не вглядываться с таким маниакальным упорством, как он. Зато мать молилась за них всех, держа за руку Эймонда. Громким исступленным шепотом. Их пальцы были крепко переплетены, а головы смиренно опущены. Дед предельно серьезен, шепчет себе что-то в усы, и смотрит куда-то сквозь портрет. Рейнира рыдает за всех разом. И Эйгону кажется, что это вполне искренне. Отец ее любил большего всего на свете, и она отвечала взаимностью. Так что при всей их взаимной братско-сестринской нелюбви, упрекнуть ее в лицемерии нельзя. Впрочем, как и Деймона. Тот тоже душой не кривил и проявлял к происходящему такой же скептицизм, сродни его собственному. На мгновение они встречаются взглядами, и тонкие, почти незаметные губы дяди, вздрагивают в подобии улыбки. Хотя в его случае, это вовсе не являлось знаком дружественным или свидетельством малейшего расположения. Служба кажется бесконечной, уже слезы на щеках Рейниры успели обсохнуть. Верховный Септон заканчивает проникновенную речь словами о том, что их еще ждет встреча на той стороне, но он искренне надеется, что это произойдет спустя много лет жизни в здравии и процветании. Гвардейцы подхватывают с постамента гроб и, сопровождаемые торжественным молчанием, степенно маршируют к выходу. За гробом надлежало следовать семье, и кажется Рейрина и Алисента наконец-то вспоминают о своей вечной вражде. Обе резко срываются с места и устремляются вслед за процессией быстрым шагом. Ни одна не желает уступить и полпальца в этой погоне за мертвым мужем и отцом. Будто они все еще соперничают за его внимание, ожидают похвалы в конце этого пути. Хелейна приобнимает Дейрона за плечи и идет следом, даже не удостоив Эйгона взглядом. — Ну, здравствуй. — Эймонд протягивает ему ладонь, и он отвечает рукопожатием. За пару лет брат заматерел. Еще выше не стал, но раздался в плечах — почти взрослый. — Ну, и не спросишь, как я отдохнул? — Эйгону кажется нелепостью плестись гусиным шагом и в гробовой тишине. Хотя ситуация-то располагает. — О, мы все наслышаны. Порой социальные сети буквально бурлили, особенно когда ты сорвал топ на красной дорожке с той певички, как там ее… — Эймонд коварно щурит единственный глаз, а в голосе звучала усмешка. — Рад, что смог тебя повеселить. — Не то, чтоб Эйгон действительно надеялся, что его похождения останутся втайне, а в его родном городе пропадет интернет на все время его поездки. Но было бы неплохо! Скандальные заголовки всплывали перед глазами с небывалой четкостью, и сейчас это перестало казаться таким смешным. Ну почти. Солнечный свет режет глаза с непривычки. С разных сторон, то и дело, слышатся щелчки камер и оклики. — Стервятники. — шипит презрительно Эймонд и брезгливо морщится. Эйгон-то уже привык игнорировать папарацци. После совершеннолетия, они начали за ним гоняться с утроенной силой. Надо думать, некоторые его выходы в свет и выходки, могли оплатить их бестолковым деткам колледж. Эймонд ускоряет шаг, и приходится невольно приноравливаться к нему. И вот они уже нагоняют мать, Хелейну и Дейрона. Рейнира цепляется за любезно подставленный локоть Деймона, её высокие шпильки не предназначены для быстрого спуска по ступеням. И здесь практичная предусмотрительность Алисенты сыграла им на руку. Она-то выбрала под траур вполне себе устойчивые ботильоны. Соперница отстала сама собой. И хоть с Рейниры, конечно, сталось бы разуться и побежать босой, но не на глазах у толпы зевак. Поэтому она только что огнем в их спину не дышала, и явно в голове перебрала все известные ей ругательства и проклятия. В завтрашних новостях безутешная вдова предстанет в лучшем свете — рядом с гробом супруга, в окружении всех своих детей. Идиллическая картина! Нет сомнений, что и Отто подсуетится и поднимет нужные связи, чтобы ряд уважаемых изданий выделил нужные им акценты в своих статьях. И кто же будет на грядущих судах за наследство представлен в лучшем свете? Слава Семерым, что оставшаяся часть прощания состоится в закрытом здании, где несколько слов скажут родные, а потом гроб отправится в печь крематории. И Эйгону вдруг подумалось, что даже дележка праха в этом расколотом многолетними дрязгами семействе превратится в знатный скандал! Его разум отчетливо нарисовал картинку, как Рейнира с ревностным прищуром взвешивает пепел на кухонных весах, опасаясь лишний грамм уступить бывшей подруге и не любимой мачехе. Словно это что-то докажет самому покойному или будет для него что-то значить. Эймонд галантно предлагает руку матери, и Эйгон следует его примеру, молча настигая Хелейну. Она же не посмеет оттолкнуть его при всех, правда? А там недалеко и до разговоров, объяснений и хоть какого-то шаткого перемирия. О прощении он не мечтает. По-крайней мере пока. Та действительно кладет свое тонкое запястье поверх его, но другой рукой продолжает сжимать ладонь Дейрона. — Не хочешь хотя бы поздороваться? — Он не старается шептать, пользуясь гомоном вокруг. — Привет! — Она так и не смотрит на него. — Как-то не радостно. — Если ты не заметил, то мы на похоронах. При том собственного отца. — Думаю, ты еще не успела забыть, что я тот еще мудак. А отец… — Он не развивает тему, чувствуя как ее пальцы больно сжимают кожу под тканью пиджака и рубашки. — Я ничего не забыла, а тебе лучше помолчать. Так ты выглядишь гораздо симпатичнее. — Язвит она, когда они уже пересекают проезжую часть. — А ты прекрасна всегда… Ауч! — Болезненный щипок заставляет его наконец-то закрыть рот, тем более, что на кладбище уже значительно тише, и Дейрон начинает прислушиваться к их разговору. Уже подходя к церемониальному залу, Хелейна отпускает руку Дейрона и подталкивает его к дверям, недвусмысленно давая понять, что ему следует их оставить. А сама от Эйгона отходить не спешит. — Ты надолго вернулся? — Спрашивает тихо, склонившись к его плечу, но смотрит все еще в параллель. — А ты бы этого хотела? — Эйгон все для себя решил еще в тот самый момент, когда только шасси коснулось посадочной полосы, но он хотел бы услышать это от Хелейны. И желательно прямо сейчас. — Если я скажу, что мне плевать? — Она все-таки полосует его коротким взглядом и снова отворачивается. Сейчас Эйгону безумно хочется поднять эту чертову вуаль, а лучше сорвать и выбросить. Посмотреть прямо в глаза, а может даже коснуться ее лица. И его пальцы касаются края воздушной ткани. Почти сжимаются на ней, как Хелейна ускользает. Делает скользящий шаг назад, словно мысли его прочитала. — Тогда бы и разговаривать со мной не стала. — Он убирает руки в карманы, как будто это действительно сможет уберечь его от греха. Их обоих. — Я из хорошей семьи. Воспитание не позволяет промолчать. — Ему показалось или в голосе прозвучала улыбка. Короткая, потухшая в мгновенье. Она делает шаг к дверям. — Не забывай, я тоже в ней воспитан. Так что, может она не так уж и хороша? — Эйгон пропускает ее вперед. На ответ не рассчитывает, и его не следует. Возможно, встреться они на праздничном ужине, в семейном гвалте и возне самых близких, лед бы удалось растопить быстрее. Она явно обижена и зла на него. Но еще именно Хелейна знает его лучше всех, ближе… Он для нее — Неведомый, она для него — Дева. Просто два лица одной и той же сути. Только его безумие направлено во вне, а ее — отравляет только саму Хелейну. И чтобы не умереть, нужно с кем-то делиться. В этом зале все достаточно современно и по-светски. Здесь за прохладу отвечают уже кондиционеры, да и интерьер выполнен в стиле «кэжуал». — Симпатично. — Эйгон отмечает это тихо, скорее для себя, чем для остановившегося рядом Эймонда. Вообще их всех точно нельзя назвать образцовой семьей, и отношения весьма далеки от идеала. Но стоило появиться Рейнире, как они предпочитали держаться вместе. Локтем к локтю выдержать ее нашествие. Порой Эйгону казалось, что было бы весьма недурной идеей пригласить ее ненадолго пожить вместе с ними. — Да-а-а. — Эймонд это тянет так лениво, пытается замаскировать невольный зевок. — Только гроб как-то портит атмосферу мероприятия. Эйгон прыскает тихой усмешкой, а бледные тонкие губы Эймонда растягиваются в краткой озорной улыбке. Он тоже не то, чтобы любил отца. Возможно, слишком хорошо помнил, что тот даже и не подумал вступиться за него и мать, когда Эймонда изувечили. — Это неожиданно, но я трезв… — Эйгон дробит фразу, взвешивает слова. Эймонд перебивает: — Неожиданно трезв? — Ну почти. — Эйгон ухмыляется вполне себе открыто. — Просто не сочти пьяной блажью, но я скучал. — Не сочти ответным жестом вежливости, но я тоже. — Эймонд наклоняется к самому его уху, а затем коротко и легонько тычет его кулаком в плечо. — Эйгон. — Голос Алисенты кажется далеким, шелестящим. А сама она идет к нему медленно-медленно, и выглядит такой растерянной и пугающе-хрупкой. И он не осознает, как делает несколько шагов к ней навстречу и заключает мать в объятия. Она не сопротивляется. Прижимается щекой к его груди и сцепляет тонкие руки на его талии. Эйгон чувствует как под веками закипают непрошенные слезы, и он запрокидывается лицо вверх. Задирает подбородок повыше, лишь бы предательская соленая влага не скатилась по щекам. Впрочем, где еще себе можно позволить такую слабость, как не здесь? Замечает, как Отто с достоинством и какой-то едва заметной благодарностью при виде этой картины коротко ему кивает. В его случае это кажется равно теплому приему. И он — о, чудо — не начал отчитывать Эйгона в септе, призывая всех Семерых богов посмотреть на настоящий позор семейства! В конце такой обличительной тирады блудный сын должен был бы рухнуть прямо сквозь разверзнувшийся пол святой обители прямо в самое седьмое пекло! — Я так рада, что ты вернулся. — Алисента пленила его лицо своими теплыми ладонями и заставила посмотреть прямо в глаза. — Ради этих слов мне и стоило уехать. — Он отвечает на ее робкую и теплую улыбку, и совсем легко касается губами, соскользнувшей с его скулы, материнской руки. Алисента уходит обратно к Отто. Они стоят у самого постамента с гробом и принимают соболезнования от сменяющейся, с какой-то слишком выверенной периодичностью, вереницы соболезнующих. Хелейна стоит чуть в стороне, снова с Дейроном. Что-то шепчет ему, чуть склонившись. Она наконец-то откинула с лица тонкую вуаль, и на контрасте с дымчатой струящейся тканью, ее лицо кажется еще более белым и утонченным, выточенным из мрамора. Она повзрослела. Вся целиком. Взгляд изменился. И стать, и осанка. Эйгон тут же отводит взгляд, который против воли скользит по ее траурному черному платью, которое вдруг видится чересчур обтягивающим. — Боги, да мне реально лечиться нужно. — Шипит себе под нос, чем явно пугает стоящую рядом с ним женщину. Та делает осторожный шаг вбок. Не зная, куда деть, он тащится вслед за степенной чередой гостей. И сам не замечает, как оказывается у гроба. Под ребрами и вокруг образуется вакуум — абсолютная тишина, совершенная ясность и понимание, что в этом странном футляре лежит его отец. Темное — почти-черное — матово-блестящее дерево. Позолоченные ручки — витиеватые узоры сплетаются в драконьи головы. — Ну, здравствуй. — Эйгон касается руками прохладной поверхности гроба. Ведет по грани пальцами. Хочется скользнуть до слышимого скрипа или поймать занозу, которая останется памятью об этом странном дне. Но дерево отполировано до какой-то совсем бездушной гладкости. — При жизни ты тоже постоянно делал мне больно. Своим таким же вот, знаешь… — Он постукивает подушечкой указательного пальца по крышке, — гребанным равнодушием. И я всегда хотел услышать от тебя свое имя. Бредил этой идеей, грезил. Эйгон ухмыляется этим воспоминаниям, и сам чувствует, что улыбка эта совсем не выглядит доброй или трогательной. Скорее это мученический злой оскал, как в кривом, расколотом зеркале. Он склоняется еще ближе и шепчет почти доверительно, куда-то в узкую щель между дном и плотно закрытой крышкой. Как будто, Визерис так его лучше услышит. — А когда ты меня все-таки позвал. — Непроизвольная мученическая гримаса кривит его рот. — Я начал мечтать, чтобы ты сдох. Он еле сдерживается от того, чтобы не грохнуть кулаком по крышке гроба. Сметая свечи и венки. И со стороны явно выглядит, как раздавленный и скорбящий отпрыск. К лучшему! — Спасибо, что все-таки не рассказал. — Шипит сдавленно и торопливо. — Уж не знаю, что за это нужно благодарить — твой маразм или то, что тебе всегда было наплевать на нас. Он распрямляется, последний раз касается крышки всей пятерней. Походя поправляет веточку эвкалипта в венке и повторяет уже громче. — Спасибо, а теперь я вернулся.